От всех болезней нет перекиси полезней!

— Лен, пусть шоколадки полежат у тебя в шкафчике до конца смены.

Утро у процедурной сестры Аллы выдалось урожайным. И не только на шоколадки, которых набралось больше десятка, но и на деньги. Деньги Алла на хранение не передавала, держала при себе, в кармане рабочей пижамы. Шоколад же в незапирающемся шкафчике (вчера сломался замок, теперь жди, пока санитар Костя новый поставит) оставлять стремно. Оставишь да потом не найдешь.

— Хорошо, — согласилась Лена. — Только не забудь дать откусить. Плата за ответственное хранение.

— Не вопрос, Ленок, двадцать процентов твои, на выбор.

— Девчонки, — в раздевалку просунулась лохматая Костина голова, а следом зашел и весь Костя. — Что за хмыря в двенадцатую положили? Что-то мужик этот мне не понравился, подозрительный он какой-то.

— Почему? — хором спросили Алла с Леной.

— Ведет себя странно и разговаривает как-то очень вежливо.

— Все с тобой ясно, Констанцио, — усмехнулась Алла. — Человек действительно странный. Вместо того чтобы орать на весь Склиф: «Кто у вас тут главный извозчик?!!», он лежит на койке и терпеливо ждет, пока за ним приедут и отвезут на УЗИ. И еще благодарит на каждом шагу. Действительно очень странный гражданин.

— Американский шпион или главарь мафии, — поддержала подругу Лена. — Мне он тоже показался подозрительным. Не ковырялся в носу, не плевал на пол и не назвал меня дурой. А тебе что, полтинника не дали, вот ты и занервничал?

— Эх, женщины, женщины, все бы вам издеваться, — нахмурился Костя. — Пожили бы с мое, прошли бы через огонь, воду и медные трубы, тогда бы и поняли меня.

В устах двадцатитрехлетнего парня это заявление прозвучало, по меньшей мере, смешно. Медсестры переглянулись и набросились на беззащитную жертву.

— Разве ты был пожарным? — удивилась Лена.

— Нет.

— А при чем тогда огонь, вода и медные трубы?

— Это поговорка такая, — снисходительно пояснил Костя, не понявший, что над ним смеются. — В смысле — богатый жизненный опыт.

— Где ж ты успел его набраться? — переняла эстафету Алла.

— Узнаете в свое время, из газет.

Костя счел за благо уйти, пока насмешницы не добили его окончательно.

— Пойду я, — заторопилась Алла. — Лен, а ты завтра меня не подстрахуешь с утра? Мне очень надо.

«Очень надо» означало, что у Аллы запланирован романтический вечер, обещающий перейти в не менее романтическую ночь, после которой приехать к восьми утра на работу никак не получится.

— Как в прошлый раз — до четырех часов? — усмехнулась Лена.

— Ну что ты, максимум до десяти! — заверила Алла. — Прошлый раз был несчастным стечением обстоятельств. Кто мог предполагать, что я так отравлюсь текилой? Лен, не вредничай, а? Ну пожалуйста! Вопрос жизни и смерти!

— У тебя все вопросы такие, — проворчала Лена. — Ладно уж…

После суточного дежурства не очень-то охота работать в процедурном кабинете, тем более что самый наплыв там с утра. Но что не сделаешь ради подруги? Сегодня ты ее выручишь, завтра она тебя.

— Спасибо! — Алла обняла Лену и звонко чмокнула в щеку. — Я пожелаю тебе спокойного дежурства, ты выспишься и будешь завтра как огурчик!

— Сама выспись, — посоветовала Лена, поворачивая в замке ключик.

— Это уж как фишка ляжет! — лукаво улыбнулась Алла. — Таньку я предупрежу.

— Я сама ей скажу. Завтра. А то она скажет сейчас «низзя!», что тогда делать будешь? Проще перед фактом поставить.

Старшая медсестра Татьяна Яковлевна — человек сложный. Настолько сложный, что другие сотрудники — как врачи, так и медсестры с санитарками — стараются общаться с ней как можно реже, только по работе. Татьяна Яковлевна не монстр и не чудовище, просто она всегда поступает правильно и требует того же от окружающих. Правильный человек.

— Разорется.

— Поорет и перестанет, не впервой. Зато не обломает тебе все планы.

Алла скривилась, давая понять, что ее сегодняшние планы далеко не из самых лучших, и ушла. Планы у Аллы возникали часто, чуть ли не каждую неделю. Кандидатов в спутники жизни она находила на сайте знакомств «Бу-бу». Большей частью на следующий день после свидания говорила Лене:

— Не тянет.

«Не тянуть» можно было «финансово» (маленький оклад, отечественная машина, однушка где-нибудь в Дальнем Замкадье), «морально» (зануда или дурак, а то и все вместе) и «как мужчина». «Не тянули» почти все. Те, кто «тянул», бросали Аллу самое позднее на втором месяце знакомства. Никому не нравится, когда из него постоянно под разными предлогами тянут деньги (причем суммы растут раз за разом) и все разговоры сводят к «ну когда же мы поженимся?». Впрочем, был один «деятель искусств» (так его называла сама Алла), который продержался полгода и даже свозил Аллу на две недели в Абхазию, но буквально на пороге загса струсил и пошел на попятный. Алла после такого потрясения полторы недели ходила чернее самой черной тучи и костерила «деятеля»-изменщика на чем свет стоит. Даже непонятно было, как она могла поддерживать отношения с таким моральным уродом и собираться за него замуж.

Ночь и вправду оказалась спокойной — с половины первого до семи никто из больных не проснулся, никто не описался, никто не ухудшился. Никого даже не пронесло. Лена как легла на стоявший напротив поста диванчик, так и заснула и проспала до утра. Ее напарница Галя, чье полное имя Гульрайхан знали только заведующий и старшая сестра, тоже хорошо выспалась, поэтому раздача градусников и утренних таблеток шла бойко, весело. Сдав дежурство новой смене, Галя остановилась у поста и выжидательно посмотрела на сидевшую там Лену.

— Ты иди, Галь, — сказала Лена, — я сегодня задержусь.

— Опять наша прынцесса изволит задерживаться? — донеслось из кабинета старшей сестры, дверь которого по обыкновению была открыта настежь. — А моего разрешения кто-нибудь спросил?

«Вот ведь слух!» — привычно восхитилась Лена, вставая со стула.

Разговаривать на все отделение не хотелось, пришлось встать, пойти в кабинет старшей сестры и заученно соврать, что все случилось внезапно, что Алла звонила поздно вечером, когда старшей уже не было в отделении, потому-то ее и не поставили в известность. Ну и выслушать в ответ стандартные, давно набившие оскомину охи и ахи — работать должен тот, кто официально стоит в табеле, а вдруг абсцесс, а вдруг чего еще… Ха! Какие могут быть после Лены абсцессы, если она все делает как положено, блюдет асептику с антисептикой.

До уколов и капельниц надо было поставить клизму деду Емховскому из седьмой палаты. В одиннадцать часов Косте предстояло везти Емховского на колоноскопию. Вообще-то врачи требовали ставить перед колоноскопией одну клизму на ночь и одну утром, но сестры «рационализировали процесс» и ограничивались только утренней клизмой, но делали ее как следует и даже еще лучше, «до родниковых вод», как выражалась Алла, то есть до тех пор, пока не начнет вытекать совершенно чистая вода. «Родниковые воды» — красиво звучит.

Заведя Емховского в клизменную, Лена велела ему снимать штаны и укладываться, а сама стала готовить клизму. Туповатый дед штаны снял, а про трусы забыл. Пришлось напомнить. Снимая трусы, дед умудрился сбить с собственного носа очки (казалось бы, что где, а вот же) и принялся на карачках ползать по полу. В этот момент в клизменную заглянул заведующий Семен Самуилович. Полюбовался секунду-другую на тощую и пятнистую от уколов дедову задницу и сделал Лене замечание. Справедливо сделал — не годится полуголым пациентам ползать по полу, но разве Лену кто спрашивал?

Наконец очки были найдены, тщательно осмотрены и надеты. Дед с кряхтеньем улегся на банкетку. Лена вспомнила, что в суете забыла разбавить отвар ромашки дистиллированной водой.

— Полежите одну минуточку, Василий Алексеевич, — попросила она.

— Мне холодно, — проскрипел Емховский. — Нельзя ли побыстрее?

В процедурной было совсем не холодно, просто дед вредничал.

— Уже, уже! — успокаивающе сказала Лена. — Все готово.

Из пятилитровой пластиковой канистры с надписью «Дистиллированная вода» Лена добавила прямо в клизму воды, встряхнула и оповестила.

— Начинаем!

Главное — как следует смазать наконечник вазелином. Тогда он войдет легко и все пойдет как по маслу. Не жалейте вазелина и станете академиком клизменных наук. У Алки, конечно, бардак. Вазелина чуть-чуть осталось, полотенца грязноватые и шестипроцентного раствора перекиси водорода, в котором положено выдерживать резиновые изделия с целью стерилизации, нигде не видно. Зато дистиллированной воды целых две канистры. Ах, Алка, Алка-мочалка, одни женихи у нее на уме!

— Горячо, — пожаловался дед.

Лена потрогала рукой резиновый мешок и сказала:

— Водичка тепленькая, не горячая, это вам так кажется.

— Ничего не кажется, на самом деле горячо, и в заднем проходе побаливает.

— Это с непривычки, — не подумав, брякнула Лена.

— Вы на что намекаете?! — возмутился дед, багровея затылком. — Что значит «с непривычки»? Знаю я, у кого такие привычки бывают!

— Я имела в виду, что вам редко делали клизмы, Василий Алексеевич. Но если вам неприятно, то давайте прекратим. Только тогда и колоноскопию придется отложить.

— Давайте прекратим и отложим, — согласился дед. — Очень уж неприятно. Я вообще-то терпеливый, но если мне сейчас туда еще и шланг совать начнут, то я этого не выдержу.

Уходил дед Емховский враскоряку. «Чего это он так, с простой клизмы-то?», удивилась Лена, но вникать не стала. Это врачебный вопрос, вот пусть Яна Аркадьевна голову и ломает. А Лене надо к старшей за перекисью бежать, неудобно же незамоченную клизму оставлять Алле, хоть она и безалаберная пофигистка. Замочить и начинать уколы с капельницами. Если Алла сказала «до десяти», значит, явится к двенадцати.

Услышав про перекись, старшая сестра вытаращила свои и без того бывшие малость навыкате глаза (никакой щитовидки, просто порода такая, глазенапистая) и ехидно поинтересовалась:

— Вы ее что, пьете? Вчера только выдала Латухиной канистру. Посмотри в процедурном.

Лена посмотрела, но перекиси не нашла. Когда она возвращалась к старшей сестре, то столкнулась в коридоре с врачом Мусиной, которую «сдернули» с пятиминутки явно по какому-то срочному делу.

— Емховскому что-то клизма не пошла, Яна Аркадьевна, — на ходу доложила Лена. — Недоделали.

— Вот иду к нему! — раздраженно ответила Яна Аркадьевна.

Уже в первый день пребывания в отделении Емховский добился того, что о нем говорили (и думали) с раздражением. Такой уж он был человек, вечно недовольный, вечно ворчащий, вечно качающий права. Одно слово — прокурор, хоть и отставной. Именно отставной, а не на пенсии, потому что был Емховский прокурором военным. В Склиф он попал как большинство пациентов — на «Скорой» и все ворчал, что надо бы было везти его в главный военный клинический госпиталь имени Бурденко, а привезли в институт имени Склифософского. Переводиться, однако, не спешил, да и кто его возьмет, недообследованного?

— Нигде нет перекиси, Татьяна Яковлевна! — доложила Лена.

— А ты хорошо посмотрела? — старшая медсестра всех подчиненных считала дурами, был у нее такой грех.

— Не слепая пока, — с достоинством ответила Лена.

— Куда она могла деться?! — Татьяна Яковлевна решительно встал из-за стола. — Пойдем вместе посмотрим!

— Вот поэтому я против ваших самовольных подмен! — зудела она в коридоре. — Меняетесь, а я отдувайся…

— Вот же, б…! — выругалась она, едва войдя в клизменную. — Сказала же ей вчера — напиши вместо «вода» «перекись»! На канистре резьба сорвалась, пришлось в первую попавшуюся перелить.

— Там перекись? — еле слышно выдохнула Лена, указывая рукой на канистру, содержимым которой разбавляла отвар ромашки.

— Шестипроцентный раствор! — подтвердила старшая сестра. — Видишь, буква «д» почти стертая? Это я начала стирать, но меня Семен Самуилович отвлек… Ну Латухина, ну коза-дереза! А ты не стой столбом, давай замачивай свою резину…

— Я сейчас, — пообещала Лена и, холодея от ужаса, рванула бегом в ординаторскую.

Через полчаса Емховского перевели на девятый этаж в отделение неотложной хирургической гастроэнтерологии с диагнозом химического ожога слизистой кишечника.

— Вот выпишусь — и всех вас засужу! — пообещал на прощанье Емховский.

Как-то сразу верилось, что обещание это не из пустопорожних. До судебного разбирательства, которое, если вдуматься, могло угрожать только медсестре, перепутавшей жидкости, отделению досталось от институтской администрации. Заведующий получил выговор за недостаточный контроль, старшая сестра стала обычной сестрой и тут же уволилась, потому что тяжело и неприятно работать с теми, кто еще вчера был у тебя в подчинении, Лену уволили по инициативе администрации с соответствующей записью в трудовой книжке. Алле удалось избежать наказания. Придя в тот злополучный день на работу и узнав печальную новость, она тут же, сославшись на плохое самочувствие, отправилась в районную поликлинику, где открыла больничный лист и оказалась как бы вообще ни при чем. Ну как пиявочных дел мастер Дуремар из фильма «Приключения Буратино», который пел: «А я тут не при чем, а я тут ни при чем, совсем я ни при чем…».

После случившегося Алла и Лена дружить перестали. Дружба — тонкая материя, не любящая и часто не переносящая потрясений.

Этот случай вызвал бурную дискуссию в отделе кадров. Раиса Андреевна с Татьяной Владимировной считали главной виновницей медсестру, поставившую клизму с перекисью, а Женя обвиняла в случившемся старшую сестру, которая не поменяла надпись на канистре и не проконтролировала, сделала ли это медсестра процедурного кабинета Латухина.

— На непосредственного исполнителя можно всех собак разом повесить! — горячилась она. — Но ведь нет же такой практики, чтобы перед заправкой клизмы пробовать на вкус содержимое канистры! Или есть?

— Такой практики нет, но непосредственный исполнитель всегда виноватее всех виноватых, — вмешалась в спор вошедшая Инесса Карповна.

У нее было поразительное умение схватывать на лету суть разговора. Только войдет и сразу же включается в разговор, да так «впопад», словно слышала все с самого начала.

— Исполнитель всегда крайний, а крайний отвечает за все, — в несчетный раз повторила Раиса Андреевна.

«Как хорошо, что я не пошла учиться в медицинский», — порадовалась про себя Женя. В медицинский ее никогда, признаться, не тянуло, но порадоваться-то лишний раз не мешает.