Кадр семнадцатый
Крепкий продолжительный медикаментозный сон
В девять вечера около приёмного отделения припарковался милицейский «бобик». Два плотных дяденьки в серых форменных бушлатах выволокли из зарешёченной части машины еле стоящую на ногах тощенькую бабёнку и под руки затащили её в родильный дом.
– Принимайте обдолбанную девку, это по вашей части! – сказали плотные дяденьки стройненькой молоденькой акушерке, открывшей им двери, воткнули синюю вонючую бабёнку в стул, и быстренько испарились. Только колёса «бобика» по снегу скрипнули.
– Пшла на хуй! – изрекла «фея».
– Что вы себе…
– Пшла на хуй, я сказала! – повторило диво дивное, и голова её склонилась на плечо.
– Зинаида Тимофеевна! – крикнула растерявшаяся акушерка. И тут же схватилась за телефон.
– Татьяна Георгиевна, тут явно к вам… Милиция привезла и уехала. А санитарка ушла в главный корпус за бельём. А я её боюсь!
– Кого ты боишься? – уточнила трубка.
– Да тут женщину привезли…
– Пшла на хуй! – снова ожила «женщина».
– Приходите быстрее! – взвизгнула акушерка и бросила трубку. Хотя она и остерегалась Мальцевой, но этой, на стуле, она боялась гораздо больше. Особенно, когда рядом нет Зинаиды Тимофеевны. У той такие ручищи, что любой культурист позавидует. И разговор короткий и чёткий.
Но долг есть долг. Акушерка достала из ящика стола чистый бланк истории родов. И ручку. И, набравшись смелости, спросила:
– Как вас зовут? У вас паспорт есть?
– Бляа-а-а-а-адь! – заорала бабёнка в ответ на такие, казалось бы, невинные вопросы.
– Да что же такое! – бедная испуганная юная акушерка подскочила со стула и прижалась к стене.
– Бляа-а-а-адь! – истошно заголосила бабёнка, неистово забилась в корчах, сверзилась со стула и скрутилась колесом. – Бляа-а-а-адь, еба-а-а-ать как бо-о-о-о-ольно!
Тут, слава богу, в приёмный покой пришла Мальцева. Да не одна, а со своим интерном. Крепкий мужик тут явно не помешает. Акушерка мысленно перекрестилась и отлипла от стеночки.
– Вот, Татьяна Георгиевна, – сказала она Мальцевой, немедленно бросившейся к валяющейся на кафельном полу бабе, – милиция привезла, ничего толком не сказала и уехала.
– Чему вас учат?! Надо было уточнить, какое отделение, где нашли!
– Они сказали только: «Принимайте обдолбанную девку, это по вашей части!» – и уехали. Как я буду милицию задерживать?
– Ну ты дубина! – рявкнула Мальцева на акушерку, уже нащупав пульс на сонной артерии и теперь пристально осматривая руки бабёнки. – Надо было выскочить и номера машины запомнить. Вызывай для начала анестезиолога. Менты правы. Баба совершенно обдолбанная. Свежеобдолбанная. И она рожает. Кто сегодня в обсервации дежурит, Линьков? Его тоже вызывайте!
– Татьяна Георгиевна, Линьков уехал. Сказал на пару часов. Сына из школы забрать. Всё равно, – сказал, – Мальцева здесь! – чуть не плача, выговорила акушерка.
– Не родильный дом, а бордель какой-то! Завтра же докладную начмеду и на хер этого пенсионера, пусть своим малолетним отпрыском занимается…
– Бля-а-а-адская же ж бляа-а-адь, сука, бо-о-о-льно! – перебила возмущённую Татьяну Георгиевну дама «с паркета». У неё, по-видимому, снова началась схватка.
– Александр Вячеславович, что стоите остолопом?! Помогите мне это поднять и уложить на кушетку!
Акушерка тоже бросилась на помощь. Впрочем, это было совершенно лишним. Интерн легко поднял «обдолбанную девку».
– Да она весит всего килограммов сорок, – констатировал он. – Не трогайте её, Татьяна Георгиевна, она сильно воняет.
– Привыкайте, мой дорогой, в акушерстве, бывает, ещё не так, как вы выразились, воняет. Почему у неё под дозой схватки болезненные? И где, чёрт возьми, Аркадий Петрович?!
– Я тут, мой ангел! – из «приземлившегося» лифта вышел Святогорский вместе с Зинаидой Тимофеевной. – Поскольку ургентный звонок не трубил, я позволил себе по дороге сюда подобрать нашу славную санитарку в подвале. А то сколько она там будет мёрзнуть, бедолажечка, с гружёной каталкой, если тётка Зинаида у нас нынче и за лифтёра в связи с урезанным бюджетом? Ну что у нас тут? Ломка?
– Да нет, не ломка. Тьфу ты! Не абстиненция! Похоже, свежепринявшая. Менты привезли и бросили, а акушерка юная, голова чугунная, ментов не задержала, зараза!
– А что, менты оказывали сопротивление при задержании? Ах как нехорошо, голубушка, что вы не обучены приёмам задержания ментов, оказывающих сопротивление! – укоризненно проговорил он в сторону акушерки приёмного, щупая тем временем пульс и на крупных сосудах, и на периферических. – Так, измеряй давление! Это-то ты умеешь?
Акушерка бросилась трясущимися руками наматывать манжету.
– А ты что стоишь?! – рявкнул он на свою анестезистку. – Видишь, дитя неразумное пытается своим раздолбанным тонометром давление карандаша измерить. Доставай наш аппарат… Я сам! Набирай пока лошадиные дозы глюкозы и аскорбинки. Закатаем… Ну вот, давление восемьдесят на сорок. До коллапса рукой подать. Доставайте, Татьяна Георгиевна, кортикостероиды из шкафа.
– У тебя в чемодане есть, не жмотничай!
– Ё-о-о… – снова подало голос создание.
– Женщина! Женщина! Как вас зовут, милая моя?! – заорал Аркадий Петрович и пошлёпал бабёнку по щекам.
– О-о-о-…
– Оля?
– К… на хуй О-о-о…
– Неужели Коля?! – сделал большие глаза анестезиолог.
Татьяна Георгиевна мимо воли хихикнула.
– Перчатку!.. Аркадий Петрович, подвинься, дай я её посмотрю. – Мальцева надела поданную акушеркой перчатку и присела на кушетку. – Саша, раздвиньте ей ноги и держите, чтобы она меня тут не уе… не ударила, блин.
Тем временем анестезистка уже вводила в вену «живительный» коктейль, акушерка приёмного пыталась создать «кожную складку» на истощённом плечике, чтобы ввести преднизолон. Роженица тем временем оглашала пространство приёмного покоя жутким матом-перематом.
– Аркаша, даже у меня уши вянут, – сказала Татьяна Георгиевна и извлекла правую руку из исследуемых недр.
– «Даже у тебя» – не показатель, дорогая моя младшая подруга. А вот то, что они вянут даже у меня – это да! Прямо хочется схватиться за блокнот и немедля записать весь этот неповторимый городской фольклор! Чтобы потом поражать воображение сантехников и вызывать восхищение таксистов.
– Не слишком она рожает, кстати. Шейка едва-едва пропускает палец. Мой. Головка низко, схватки не такие уж и интенсивные. В общем, не знаю, почему ей так больно.
– К тому же она под кайфом. То есть в данном случае прямо скажем – под анестезией. Странно… Тётка с парадоксальными реакциями? – задумчиво протянул Святогорский.
– На разрыв матки не тянет, тьфу-тьфу-тьфу! А вот на первичную слабость родовой деятельности…
– Типун вам на язык в обоих случаях, Татьяна Георгиевна!
– Да какой там типун… Хотя в первом случае – да! А вот насчёт слабости – боюсь, я не ошибаюсь. Не будь я заведующей отделением!.. Акушерка! Я так и буду тут в грязной перчатке сидеть или, может быть, вы соизволите подать мне стекло?!
Несчастная юная дева метнулась, загремела биксами и подала под пальцы Мальцевой предметное стекло для вагинального мазка.
– Благодарю. Оформляйте. Переводите в родильный зал. В изолятор.
– Меня Оксана зовут! – вдруг с трудом, но уже вполне осознанно, прохрипела бабёнка. Возвращающий к жизни надпочечники преднизолон вкупе с живительными для организма сахарно-витаминными коктейлями исправно делал своё дело. – Чё ты, блядь, вены колоть не умеешь?! – тут же вдогонку вызверилась она на анестезистку.
– Вы бы помолчали, гражданочка! – обиженно огрызнулась та.
– Я чё в «обезьяннике», какая я тебе «гражданочка»?
– Фамилия у вас есть, Оксана?
– Есть, что я вам, собака, что у меня фамилии нет? Егорова моя фамилия. Как я тут ваще оказалась-то? Вы кто, люди?
– Вы, Оксана Егорова, в родильном доме! – строго сказал Аркадий Петрович. – И вы, Оксана Егорова, рожаете!
– Чё заладил «Оксана Егорова, Оксана Егорова»?! Для тебя Ксюха.
– Очень приятно. Аркадий Петрович.
– Уй, бля… Опять начинается!!!
– Так, Александр Вячеславович, зовите сюда нашу бригаду, пусть переводят её в родзал. В изолятор, разумеется.
– Я понял с первого раза, Татьяна Георгиевна.
– А если поняли, чего ещё тут прохлаждаетесь?!
Интерн подошёл к внутреннему телефону и набрал родзал.
– Вера Антоновна, пришлите сюда санитарку и каталку. И вторую акушерку.
– Учись! – кивнул на интерна Аркадий Петрович, обратившись к акушерке приёма. – Это, вообще-то, твоя работа. Просто Татьяне Георгиевне приятнее орать на Александра Вячеславовича, чем на тебя.
– Ни на кого я не ору. А вы, Оксана, что, совсем не помните, как тут оказались?
– Помню. Не про как здесь, но кое-что помню. Мы сидели у Лидки, потом я с Тохой поругалась и куда-то пошла… Дальше помню, что меня эта жопорукая, – она скривилась в сторону анестезистки, – в вену, бляха, колет.
– Ой, да в ваши вены попасть…
– Без тебя отлично попадаю, курва!
– Да как вы смеете!
– Девочки, не ссорьтесь! – миролюбиво резюмировал Святогорский. – Татьяна Георгиевна, полагаю, что я вам сегодня буду необходим, да?
Пригромыхала родзальная санитарка с каталкой. Интерн легко перекинул Оксану Егорову с кушетки на «транспортное средство».
– Ой, ну чисто, блядь, королевишна. Мужик на руках носит с койки на мотор, гы! – осклабилась кариозными зубами бабёнка. И даже состроила Александру Вячеславовичу мутные глазки. – Тоха бы тебя урыл, парень. Понял?! Он у меня ревнивый – пиздец!
– Помойте её! – крикнула Мальцева.
– Чё меня мыть, я чистая! Вы тока так сделайте, чтобы мне не больно было! Ой бля, а Тоха-то и не знает, что я рожаю! Вот ему чиста сюрприз будет!
– Да уж… Сюрприз так сюрприз. Тоха у нас кто? Счастливый отец?
– Ну да, бля, отец – на дуде игрец! Доктор, вы мне больше всех тут понравились. Вы, видно, хорошая баба. Вы уж меня не бросайте, ладно? Я вам благодарна буду.
– Танька, – шепнул Святогорский, – она, по ходу, тут только с тобой на «вы». Ты попала!
– Аркадий Петрович, я вас прошу! Хоть вы без «походов»!.. Не брошу, Егорова. Куда я от вас денусь. ВИЧ у вас позитивный или как?
– Обижаете, доктор! Я только одноразовыми! Если только Тоха, говнюк, чем наградил. Да не, он ничего хуже трипака не принесёт, проверено!
– Александр Вячеславович, наберите у Оксаны кровь на РВ, ВИЧ и всё, что положено. «Тройку», коагулограмму. И сделайте, пожалуйста, кардиотокограмму. Ещё неплохо бы вызвать Анатолия Витальевича с портативным УЗИ. Он сегодня в патологии дежурит, так что на месте. Три фона ей. И считайте схватки. Воды у неё не изливались. Всё пока. И – да! – Аркадий Петрович, вы мне сегодня будете необходимы. Вы, Егорова, не материтесь в родзале. Будете материться – брошу. И тогда вами займётся дежурный доктор. Если он вернётся…
– А чё у вас, дежурные доктора с работы съёбывают?.. Пардон, линяют?
– Всякое бывает у нас. И доктора с дежурств линяют. И менты обдолбанных девок в родах доставляют…
– Та ну чё вы, доктор! Я вам не тля какая-то подзаборная. Просто с Тохой поругалась, а продукт – свежак! Это ж не лёжа торчать-валяться, кайф ловить. Это ж ножками прошла, пивасика с водкой у, кажись, Томки в подъезде глотнула, вот по крови и разогналось, сука!
– Оксана!
– Всё, доктор! Не буду, не буду!.. Ой, баля-а-а-адь!..
– Увозите её в изолятор, к едрене фене!
– Тань, пошли со мной наверх, – шепнул Мальцевой Святогорский. – У меня шампанского море! Тут пока и без тебя разберутся. А не разберутся – вызовут. Идём.
– Я на пятом этаже! – крикнула Татьяна Георгиевна вслед каталке. – Если что – звоните.
В ординаторской у анестезиологов на полу стоял ящик шампанского.
– Благодарная пациентка?
– Ага, щаз! С этими контрактами вообще хер чего дождёшься! Разве что свинину по-милански кто не дожрёт.
– Так откуда такая роскошь?
– Сёма проставился за рождение внучки.
– Вот подлюка! Вам он, значит, проставился, а моему отделению – шиш! Его эта трещотка Катя у меня, между прочим, пока ещё лежит.
– Не заводись. Вам завтра выставит. Он, может, вообще на тебя зуб имеет. И вовсе не Марго мне, кстати, рассказала про интерна. Зря ты на подругу гнала. Меня Сэмэн в кабинет вызвал и давай плакаться и твои истории пересказывать. И, разумеется, требовать от меня подтверждения того, что ты всё это выдумала.
– Подтвердил?
– Как с добрым утром. Сказал, что это у тебя уже старческие климактерические фантазии от полового бессилия. И, возможно, уже даже шизофрения!
Татьяна Георгиевна ткнула Аркадия Петровича ладошкой в грудь и расхохоталась.
– Вот старые козлы. А ещё говорят, что бабы сплетницы!
– Да ну что ты! Бабы и рядом не стояли!
– Всё равно Сёма – кусок говна. Он же не мне не выставил – он отделению не выставил. Узнают, что вам проставился, а нам нет – не простят.
– Может, и передал Маргоше. Она сегодня что-то пораньше слиняла.
– Ладно, фиг с ним… Только я, Аркаша, шампанское как-то не очень!
– А и не надо! У меня и деликатный женский напиток имеется!
Святогорский достал из холодильника запотевшую бутылку «Абсолюта».
– Слегка початая, не побрезгуешь? – он налил Татьяне Георгиевне в кофейную чашечку. Чуть не до краёв.
– Аркадий Петрович, если я сейчас это залпом грохну, то тут у тебя так и останусь на койке лежать.
– А и лежи себе спокойненько, отдыхай, пока не позвонили. Я безопасный. Трахаться, как интерн, уже не могу, а любви и ласки, как Сэмэну, мне уже тоже давно не надо.
– Да ладно тебе! И, кстати, не обижай Панина. Он, разумеется, мерзавец, но в постели ещё очень даже ничего… для дедушки, – Татьяна Георгиевна хихикнула.
– Ой, где мой диктофон, а? Да Сэмэн мне за трансляцию вот этого твоего «в постели ещё очень даже ничего» ставку поднимет до максимально разрешённой, да ещё и сверху премиальных накинет!
– Хорош ржать, Аркадий Петрович! Без закуски пить не буду. Шоколадные конфеты не предлагать!
– Ну кто ж не знает, королева, что вы шоколад не употребляете! У меня тут есть слегка подсушенный мандарин. С Нового года завалялся. Практически уже сухофрукт. Пойдёт?
– Давай!
– Ну а я, с вашего позволения, шампусика. Я ж официально на работе. Это вы тут благотворительностью сверхурочно занимаетесь, Татьяна Георгиевна. Даже наркотически опьянённые девки сразу проникаются к вам любовью и доверием. Так что вы пейте водочку на здоровье, а я эту газированную муру употреблю, что нам Семён Ильич от щедрот откинул.
– Классное шампанское, между прочим.
– Вот заодно и приобщусь! А откуда ты знаешь, что оно классное, если ты его вообще никогда не пьёшь?
– Пить не пью, а цену знаю.
– Да? Ну никто и не сомневался, что Панин – мужик щедрый. Кстати, почему ты не пьёшь шампанское? Я как-то внимания не обращал. Впрочем, кто и когда из нас шампанское пил на свои?.. Ну, вздрогнули, за здоровье новорождённой Варвары Паниной.
Друзья чокнулись и выпили.
– Вот уж не думала, что буду когда-нибудь поздним вечером пить с анестезиологом в ординаторской за здоровье Варвары Паниной.
– Всегда что-то впервые. Так чего шампанское-то не пьёшь?
– А у меня на него, Аркадий Петрович, совершенно парадоксальная реакция. Один бокал – и в голове фейерверки. Ровно как эта Ксюха становлюсь в мгновение ока. Тоже могу не помнить, куда и как попала. С кем и по каким подъездам и что пила.
– А Сэмэн знает?
– А как же!
– Так вот, значит, почему он вашему отделению шампанским не проставился. Поди, ящик водяры завтра притаранит. Ну что, между первой и второй колибри не пискнет?
– Святогорский, не гони коней! У меня, между прочим, ответственная роженица в изоляторе. Да и ты тут один на весь родильный дом. А ну как привезут что-то ургентное?
– Так я же шампусик! А ты следующую чашечку залпом не глуши. Растягивай. Мандарин-то крупный, хоть и засушенный.
Аркадий Петрович разлил, и друзья снова выпили. И снова – за здоровье новоявленной Варвары Паниной.
– Понимаешь, подаренное по конкретному случаю только за этот случай и надо употреблять! – извинился Святогорский.
– Водку тебе тоже Панин подогнал?
– Будешь смеяться – да. Сказал, чтобы я с тобой выпил сегодня. Немного! И выведал, на самом ли деле ты спала с интерном или всё придумала.
– Детский сад какой-то!
– Ну не зря же говорят: старый, что малый.
– А мне вчера, Аркадий Петрович, кто-то букет из двадцати одной белой розы подогнал. Прямо на дом. Вот они там сейчас и живут в одиночестве, в моей квартире. А я тут, роды у наркоманки принимаю. Романтика! Ну, давай за Варвару Панину!
– Момент! Я себе обновлю! Классная газировка, кстати, чисто «Буратино»! Сколько, говоришь, стоит?
– Я не говорила. Но стоит двести долларов бутылка.
– Бляха-муха! Лучше бы он деньгами подогнал. Хотя… «Буратину» за двести долларов бутылка я ещё не пил!
– «Буратино» не склоняется.
– Яйца курицу не учат, Татьяна Георгиевна. Я знаю правила.
– Да-да, ты у нас самый умный! – хихикнула Мальцева, прикладываясь к чашечке.
– Мы сейчас не об этом! – изобразил Святогорский Буркова из фильма всех времён и народов. – Мы о том, что я – выше правил!.. Так о чём мы?
– О том, что Панин подогнал тебе бутылку водки, чтобы ты выведал…
– Точно! Он же сказал мне, что тебя от шампанского рубит так, что в соседней койке надо ловить, и подогнал бутылку «Абсолюта». Я днём слегка причастился. Короче, выведываю у тебя, Татиана! Истину говори, спала с интерном?
– Ну, я бы не назвала всё с нами происходившее сном, но некоторое время мы спали, да. В обнимку, между прочим!
Татьяна Георгиевна страшно развеселилась. Развеселилась и даже расчувствовалась. Какой он всё-таки милый, этот Святогорский. И, между прочим, действительно самый умный. Ну, не считая доцента Матвеева. Но Святогорский добрый, это немаловажно! И нет практически ничего, ни одной темы, по какой бы он не был в курсе. И совершенно не важно, о чём идёт речь – о глухонемых, о культуре обрезания клитора в африканских племенах, о живописи импрессионистов или о поэзии символистов – Аркаша знает всё. Энциклопедически образованный человечище. Надёжный, с чувством юмора…
– Не вздумай, Мальцева, меня соблазнять! – подозрительно посмотрел на неё Аркадий Петрович. – Мыслей таких даже в подсознании не имей. Ты роскошная баба. И будь у меня бабки на неразумные поступки вроде ящика жутко дорогущей газировки – я каждый день подгонял бы тебе по букету роз прямо на дом. Причём лично. Но я, признаюсь тебе честно, Танька, давным-давно предпочитаю бабам футбол. Не потому что я футболист, а потому что я – импотент. Все импотенты любят футбол. Так они сублимируют. Так что не вздумай, потому как не получится. И у тебя разовьётся комплекс неполноценности, хотя ты тут совершенно ни при чём! Это всё я.
– Тьфу ты, нужен ты мне сто лет! – расхохоталась Мальцева. – Можно я покурю в окошко?
– Да бога ради! Чтобы я старому другу не разрешил покурить в окошко? А о чём ты сейчас думала, а?
Татьяна Георгиевна открыла фрамугу, и в ординаторскую анестезиологов ворвался свежий морозный воздух. Это было очень кстати. Всё-таки две полные чашечки водки в желудок, где после утреннего плющенного овса с кусочками сухофруктов ничего и не было, это… Кстати, сколько в тех кофейных чашечках? Пятьдесят миллилитров? А если до краёв?
– Я, Аркаша, думала о том, что ты очень хороший. И Панин, если разобраться, тоже очень хороший…
– И ты, Татьяна Георгиевна, очень хорошая…
– Да уж, все мы хороши! – Мальцева глубоко затянулась.
– Да, мы все хорошие, но как-то так получается, что все мы – хороши! Те ещё…
Зазвонил внутренний телефон.
– Общество хорошистов слушает! – прогудел в трубку Святогорский. – Татьяна Георгиевна, вас!
– Татьяна Георгиевна! – заголосила в ухо Вера Антоновна. – Измучила нас всех тут эта Егорова. Матом ругается так, что дед мой покойный, царствие ему небесное, в гробу от зависти ворочается, а он, прости его господи, вертухаем в зоне был. Орёт как оглашенная. Динамики никакой. Схватки то потухнут, то погаснут. Может, окситоцинчику ей подключить?
– Да погоди ты! Чуть больше часа прошло, а она уже со своим окситоцинчиком. Вы её отмыли?
– Мыла ей дали, воду включили. Что её, из шланга обдавать? Ой, попомните моё слово, Татьяна Георгиевна, измотает она всех слабостью родовой деятельности, а закончится всё операционной. Потому что и сама она измотается.
– Типун тебе на язык, Вера! Что ты вечно волну гонишь?!
– Да чувствую я…
– А ты не чувствуй. Ты исполняй. Как три фона проколем, так и думать будем. Ясно?
– Ясно! – вздохнула Вера Антоновна. Эта удивительная дама умела так вздыхать, что всем и всё сразу становилось предельно ясно. Вот сейчас Татьяне Георгиевне стало понятно, что эта пьеска в один вздох, означает не иначе как: «И не говорите потом, что я не предупреждала!»
– Сердцебиение плода нормальное?
– Пока да.
– Снимайте КТГ каждые полчаса. Валерий Иванович пришёл?
– Нет пока.
– Так разыщите!
– Александр Вячеславович его трижды по телефону звал, а сейчас вот лично на четвёртый этаж пошёл.
– Вот и прекрасно! Если что – если действительно что – немедленно звоните. Я пока тут.
Два часа Татьяна Георгиевна и Святогорский языками чесали. О чём? Да разве друзьям с немалым жизненным опытом за плечами не найдётся о чём поговорить какие-то смешные два часа?
Нет, чтобы покемарить, пока не началось…
Через два часа Вера перезвонила. Схватки у роженицы в изоляторе монотонные. Не усиливаются. Егорова всех извела. Слава богу, в родзале, кроме неё, никого. Пока… Хотя она, конечно, вроде как в изоляторе, но верещит как… В общем, сегодняшняя глухонемая с её мычаниями – ангельская музыка… Сердцебиение плода не слишком страдает, но эпизоды на КТГ есть уже такие, что… Гипоксия, в общем, начинается. УЗИ нормальное. Кроме гипотрофии плода, что, само собой разумеется при таком мамашином габитусе и образе жизни неудивительно, ничего не выявило… Линьков? Нет, Валерий Иванович не появился. Да, на мобильный ему звонили. Сказал, что у сынишки температура. А потом и вовсе мобильный отключил. Домашний тоже не отвечает… Что? Писать докладную, что дежурного доктора не было на дежурстве? А чего сразу я?.. Хорошо, хорошо, Татьяна Георгиевна. Напишу. Что я, не понимаю, что ли?!
– Эх, Аркадий Петрович. Всем насрать на мои одинокие розы. Почему бы мне не насрать на температуру сынишки Валерия Ивановича? Из уважения к его сединам?
– К сединам сынишки? – заржал Святогорский. – Ты знаешь, – тут же понизил он голос до заговорщического шёпота, – говорят, что Линьков своему отпрыску жопу вытирал собственноручно до восьмилетнего возраста.
– Я не понимаю, хоть убей, разве нужно сидеть при четырнадцатилетнем лосе всю ночь, даже если у него температура? У него что, сыпной тиф? Малярия? Нет, я должна уволить Наезжина, Линькова и Маковенко!
– Маковенко-то за что?
– За то, что дура!
– Ой, ну за это, Танька, не увольняют. Ты её ревнуешь к интерну, да?
– Аркаша, ты долбанулся? От «Буратино» одеревенел? Кто мне такой интерн? К тому же на нашу Светлану Борисовну он не обращает никакого внимания, несмотря на все её мартышкины ужимки. Вежлив, почтителен – как и полагается интерну, и всё. Маковенко просто дура. И дура с претензиями. Это гораздо хуже дуры обыкновенной. Мне в отделении такие не нужны.
– И с кем ты останешься?
– Дежурантов бы тоже повыкосить неплохо… Ну есть же где-то отличные ребята, грамотные, исполнительные, в чистых халатах, ежедневно моющие волосы… А Линькова завтра же на хер. А пока мне надо думать головой, что делать с этой Егоровой. Окситоцин капать я запретила. У неё уже биохимическая утомлённость…
– Да, по жизни! – перебил Святогорский.
– …утомлённость маточной мускулатуры. Динамики нет, шейка матки за три часа ни черта не раскрылась. Схватки короткие, но сильно болезненные…
– Я знаю, что делать!!! – вскочил с дивана Аркадий Петрович и, прихватив две бутылки шампанского, пошёл к двери. – Идём! Идём к тебе!!!
У лифта он всунул бутылки Татьяне Георгиевне:
– Подержи! Я мигом! – И унёсся в предбанник операционной пятого этажа. – Вызывай лифт, через секунду буду! Только тихо! Не надо девок будить, мне анестезистка не нужна, пусть спит!
– Аркаша, ты думаешь о том же, о чём и я, да? – прищурилась на него Мальцева, когда он действительно очень быстро вернулся.
– Ну разумеется! Мы сейчас устроим нашей милой обдолбанной девке Оксане Егоровой медикаментозный сон! В некоторой моей авторской модификации.
В отделении было тихо. А вот в родильном зале… Из изолятора раздавались вопли, стоны и маты.
– Тань, – шепнула Вера Антоновна. – Я боюсь, как бы у неё абстиненции не началось.
– Никакой ломки мы не допустим! – важно надув щёки, доверительно сообщил первой акушерке Святогорский.
– А где интерн?
– Он в изоляторе, Татьяна Георгиевна. Эта дрянь при нём ещё хоть как-то более-менее себя ведёт. И отмылась, мне кажется, только ради него. Хотя этим наркоманкам конченым… Все они нелюди, потерявшие человеческий облик.
– Вера Антоновна, ты у нас что, общественный судья? Просто делай своё дело.
– Да всю душу вымотала! Прокуренная, хрипит, сипит… А вы бы видели, Татьяна Георгиевна, как она этого несчастного Александра Вячеславовича трясёт.
– Я тоже у нас прокуренная. А интерну ничего не сделается. Крепкий.
– Что вы сравниваете!.. Крепкий-то крепкий, да она его уже даже расцарапала!
– Вы хоть экспресс-тест на ВИЧ ей сделали? А его хлоргексидином промыли?
– А как же! Экспресс – отрицательный.
– И на этом спасибо.
– Татьяна Георгиевна, тут девочку со второго этажа в предродовую перевели только-только. Будете смотреть?
– Разумеется. Только для начала с Егоровой разберёмся.
– Да! Да!!! – ожил присевший, было, на стульчик Святогорский. Он так и не выпускал из рук шампанское, отобранное у Мальцевой в лифте. – Давайте разберёмся с Егоровой. Быстро тащите её сюда.
Санитарка побежала в изолятор и оттуда, повиснув на Александре Вячеславовиче, выплыла тощая, как облезлая кошка, несчастная роженица Егорова. С синяками под глазами и исколотыми ручками-веточками.
– Ну чисто жертва гестапо… В паху свища нет? – строго воззрился на неё Аркадий Петрович.
– Обижаете! Что я, конченая?
– Нет? Ну ладно… Отпустите молодого доктора, Егорова, и присаживайтесь на стульчик. Знаете ли вы, Ксюха, что такое гамма-оксимасляная кислота, она же ГОМК, она же – оксибутират натрия?
– А то мне тёзку не знать! – криво усмехнулась наркоманка.
– Почему тёзку? – удивилась Вера Антоновна.
– Ты, Верусик, не в курсе, но у нашей чудесной гамма-оксимасляной кислоты много прекрасных имён. Например, «Буратино»! – Святогорский воздел руки с бутылками шампанского по двести долларов бутылка. – Санитарка! Санитарка!!! Тащи бокалы!
– Что? Где? Ой! – вынеслась санитарка из недр родзальных помещений. – Нет бокалов, Аркадий Петрович.
– Чашки тащи, голова соломенная. Нет чашек – стаканы с буфета!
– Ага, чтобы меня баба Гала прямо там и порешила?
– Вы что тут, даже чай-кофе не пьёте?
– Маргарита Андреевна запретила чаи-кофея в родзале гонять.
– У меня есть одноразовые пластиковые стаканчики, – робко проблеяла молоденькая девочка из предродовой. – Извините.
– Да за что же извинять тебя, спасительница?! – победоносно затрубил анестезиолог. – Давай! И тебе нальём! Как звать?
– Елена Александровна! – пискнула девица.
– Ты что, учительницей работаешь?
– А как вы угадали? Вы в мою историю посмотрели, да?
– О нет, дорогая моя Елена Александровна! Я в вашу историю не смотрел. И дай вам бог, чтобы я так и не посмотрел в вашу историю. Впрочем, если вы захотите эпидуралку…
– Нет-нет, я сама! Я всё хочу сама и только сама! Чтобы всё естественно!
– Ага, понятно! Ну, поговорим тогда часиков эдак через пять, Елена Александровна. А то, что вы учительница, я догадался просто потому, что по имени-отчеству в нашей стране всё ещё представляются недобитые долбоё… недобитая интеллигенция вроде учителей и врачей. Все остальные уже давно просто Лены, Кати, Тани и Валерики. Менеджеры разнообразных звеньев играют в общение по горизонтали. А мы с вами, врачи и учителя, всё ещё плюём на всех с высокой горы своего собственного нищебродского превосходства! Потому что для детишек и пациентов мы кто? Мы, несмотря ни на что, для них – главные. Вот то-то и оно!
– Где «ксюха»-то, Аркадий Петрович? Гони на меня! – хрипло перебила излияния анестезиолога Оксана Егорова.
– Момент! Ты на чём сидишь, Ксюха?
– На «герыче», а чё?
– Я так, чтобы с дозой не промахнуться…
Некоторое время он выяснял у роженицы Егоровой детали её наркологического анамнеза. А затем Святогорский с некоторым даже гусарским шиком открыл бутылку шампанского.
– Учитесь, юноша, пока я жив! Шампанское надо открывать так, чтобы бутылка сделала лёгкий «шпок!» и из горлышка заструился едва приметный дымок. Пенные струи никому не нужны, и, вообще, уважайте труд санитарок!
Александр Вячеславович взял со стола вторую бутылку и открыл её с ничуть не меньшей лихостью и умением, чем Аркадий Петрович.
– Я говорил вам, что юноша талантлив во всём? – гордо оглядел окружающих анестезиолог с таким видом, будто Александр Вячеславович был его родным сыном, которого он отправил к первому причастию, с гордостью утерев родительскую скупую слезу. – Так-так-так, раз-два-три – смена, ты, Сашка – это четыре. Я – пять. Ксюха Егорова – шесть, Елена Александровна – семь.
– А разве мне можно шампанское? – широко распахнула глазки Елена Александровна.
– Отчего же нет, милая? Отчего же нет?! Вы же собрались всё это дело пройти, так сказать, естественно? Вот! А что такого противоестественного в бокале шампанского? Пардон, в пластиковом стаканчике шампанского. Ровным счётом ничего! Это для нас естественно, как с добрым утром – разливать бурду за двести долларов бутыль в пластиковые стаканчики, ха! К тому же обещаю вам, что к тому моменту, как вы с неестественной силой захотите страшно неестественной эпидуральной анестезии, всё это шампанское элиминируется из вашего прекрасного организма. Тут пописаете, там вспотеете, и тут и там сблеванёте…
– Аркадий Петрович, вы прям как-то слишком в ударе. Я бы даже сказала – в угаре, – шепнула другу Татьяна Георгиевна.
– Ах, оставьте! Не видали вы меня в угаре, окружённого женщинами цвета ебёнового дерева…
– Аркадий Петрович, эбенового! – поправила его Вера Антоновна.
– Грамотная, да? Просто лес твоих знаний ограничивается эбеновыми деревьями. А тайга моих включает и ебёновые!
Татьяна Георгиевна и Александр Вячеславович уже просто тихо тряслись от беззвучного хохота.
– Кстати, дорогой интерн, почему вы не спросили меня – когда я считал количество пьющих, – мол, отчего же это вы, глубокоуважаемый Аркадий Петрович, не поинтересовались тарой для Татьяны Георгиевны? Тем более что пластиковых стаканчиков у нашей Елены Александровны предостаточно. Как будто она не рожать, а в подъезд на вечеринку собралась.
– Раз вы не посчитали Татьяну Георгиевну, значит, по каким-то причинам она не употребляет шампанское, – улыбнувшись, ответил Александр Вячеславович.
– Боже мой! Боже мой, как вы умны и добры! Дайте я вас поцелую, дорогой мой человек! Я, конечно же, не так приятен на ощупь, как…
– Аркадий Петрович мне кажется, вы немного… – подала реплику Мальцева.
– Пьяны? – перебил её Святогорский. – Я пьян?! – обратился он к немного перепуганной Елене Александровне. – Я пьян?!! Да вы ещё хирурга не видели! Ха-ха! Не пугайтесь, крошка! Это всего лишь старый анекдот. Не пугайтесь, Елена Александровна. И вы не пугайтесь, дорогая и любимая моя Татьяна Георгиевна. Разве у меня заплетается язык? Да не родилось ещё то шампанское, и близко ещё не вызрело то вино, и водки такой ещё не намешали, чтобы Святогорскому язык заплести! Я просто создаю здоровый психологический климат в нашем разношёрстном коллективе.
– Ну ты бут мне уже будешь давать, Аркадий Петрович?!
– Ксюха, вы из квакеров?
– Чё?
– Вы совершенно не признаёте «выканья», как я успел заметить. Потому и сделал вывод, что вы из квакеров. Квакеры – это такие люди… Впрочем, не важно! Как-нибудь потом, Ксюха Егорова. А пока на, пей! – Аркадий Петрович взял со стола один из стаканчиков с шампанским, высыпал туда какой-то белый порошок, и протянул ёмкость роженице.
– Это бут?
– Это, Оксана Егорова, медикаментозный сон. Крепкий. И в вашем случае – продолжительный.
– А чё с шампанским-то намешал?
– С кипячёной водичкой вас, любезная, не возьмёт. У вас биохимический анамнез не тот.
– Дали бы мне морфину. У вас же есть!
– Нам не нужно, чтобы вам было в кайф. И не потому что мы такие злобные сатрапы и ленимся списывать морфин. Мне и эту груду белого порошка, что я на вас грохнул – хотя мог для добрых людей приберечь! – до самого утра списывать. Причём до следующего. Нам нужно, чтобы тебе был не горький кайф, а сладкий сон. ГОМК для этого дела самое оно. Пей, Ксюха, не сомневайся! Просим!
– Весёлые вы ребята! – просипела Егорова. И выпила стаканчик до дна.
– А теперь, дорогая, можешь посидеть немного с нами, если чудесная Елена Александровна, учитель, а не какая-то там конченая пользовательница инъекционных наркотиков, не возражает против такого соседства. Только – чур! – не танцевать! Даже если очень захочется. Впрочем, если меня не подводит мой опыт, то ровно через пять минут вы захотите баиньки. И будете спать сладко-сладко до самого-самого утра. А может быть даже до полудня. Нормальных людей бут вырубает мягко и ненадолго. Но увы, Оксана Егорова, вас сложно назвать нормальной.
– Я не возражаю, пусть сидит. Она же тоже человек! – подала чистый и звонкий голосок Елена Александровна.
– Ах вы ж моя ласточка! Можно я вас поцелую?!
И Святогорский действительно поцеловал молоденькую роженицу Елену Александровну. Потом все, кроме Татьяны Георгиевны, выпили шампанского. И даже повторили. А Оксана Егорова действительно очень скоро отправилась спать в свой изолятор. Смена, наконец, вздохнула спокойно. И все тут же поклялись на журнале резервных доноров, что материться не будут больше никогда-никогда! Например, целый месяц. Потому что ну реально же уши у всех завяли!
– Татьяна Георгиевна, а почему вы не пьёте шампанское? – поинтересовался интерн, когда удалось, наконец, спровадить слишком общительного Аркадия Петровича на пятый этаж.
Они сидели на ступеньках приёмного покоя, прижавшись друг к другу и постелив под себя один из синих байковых халатов «для выхода».
– Я от него, Саша, дурею. Дурею окончательно и бесповоротно. Совершенно себя не помню. И уж тем более не помню, что творю. Так что не пытайтесь напоить меня шампанским. Вам же разбираться с последствиями. И уж тем более, никогда не пытайтесь подсыпать мне в шампанское ГОМК – вы можете не сдюжить!
– Отчего же?
– Ах, вы не в курсе! Александр Вячеславович, в главном корпусе, на кафедре анестезиологии и реанимации Святогорский регулярно читает лекции курсантам, повышающим квалификацию. Сходите как-нибудь. Это песнь песней, как Аркадий Петрович рассказывает о ГОМК!
Татьяна Георгиевна вскочила, приняла пафосную позу и, достаточно хорошо пародируя ораторскую манеру Святогорского, произнесла:
– ГОМК, он же оксибутират натрия, он же «бут», он же «буратино», он же «ксюха» – препарат со странной, я бы даже сказал мистической судьбой. С момента его открытия прошло почти полвека. Скончался его папаша, французский исследователь Анри Лабори. Казалось бы – вот она, самостоятельная жизнь! Но! Но до сих пор клиническое применение оксибутирата натрия официально разрешено лишь во Франции, в Италии и на постсоветском пространстве. Являясь в нашей стране абсолютно законным средством из арсенала анестезиологов и интенсивистов, ГОМК как анестетик, точнее как гипнотик, тем не менее, всегда отличался выраженной необычностью, нестандартностью, располагаясь особняком в ряду препаратов для наркоза. Ещё в восьмидесятых, желая поглубже разобраться в фармакологии этого препарата, я перебрал около сотни номеров американского журнала «Anesthesiology» и нашел лишь одну маловыразительную статейку о применении оксибутирата, кажется, при зондировании сердца у детей. В британских и канадских журналах я вообще не встретил ни одного упоминания о буте, при том что остальным анестетикам были посвящены десятки и даже сотни публикаций. В толстенном справочнике «Drugs in Anesthetic Practice», составленном известным американским анестезиологом Викерсом, мне встретилась одна-единственная характеристика оксибутирата: «К сожалению, этот отличный препарат недоступен для американских анестезиологов». Причину такого глухого информационного вакуума я понять не мог. Было совершенно ясно, что дело тёмное… Ну и так далее! – она рассмеялась. – Аркадий Петрович действительно очень образованный, очень умный и очень глубокий человек. Про совершенное знание английского и французского языков я даже промолчу. И если он считает, что этой Егоровой надо было выпить ГОМК именно с шампанским – ему я верю. Верю, что она не будет блевать. Верю, что она не возбудится сексуально сверх меры, потому что ГОМК – о да! – отменный афродизиак. Растормаживающий гипнотик, хо-хо! Это вам не стакан виски.
– Вы сейчас очень красивая, Татьяна Георгиевна, – прервал её интерн.
– А что, обычно, Александр Вячеславович, я не очень красивая?
– Вы всегда очень красивая, – он улыбнулся. – Но когда вы говорите о том, кого действительно любите и уважаете, когда у вас хорошее настроение, когда вы всем довольны, когда вы чуть выпили – вы не просто очень красивая. Вы – потрясающе красивая. Вы светитесь.
– Примерно так, Саша, мне когда-то давно говорил мой покойный муж. Его звали Матвей. Много лет назад он погиб в автокатастрофе… Зачем я говорю всё это какому-то интерну? – Мальцева вздохнула и снова уселась на ступеньку. – Ну, выкурим ещё по одной и пора возвращаться в родильный дом. Чтобы не застудить себе всякие важные органы. Вы не обижайтесь на «какого-то», пожалуйста.
– Я не обижаюсь! – ответил он ей совершенно спокойно и протянул прикуренную сигарету. – Я обязательно пойду послушать лекцию Святогорского о буте. Сейчас мои знания о нём, признаться честно, ограничиваются тем, что этот препарат – гипнотик метаболического действия, что он самый мощный из известных стимуляторов гипофиза и даже однократный его приём сопровождается подъёмом на несколько часов уровня соматотропного гормона в десять-пятнадцать раз. И что он анаболик не только опосредованного, но и прямого действия. Культуристы и тяжелоатлеты уже давно используют ГОМК в качестве биоактивной пищевой добавки для увеличения уровня этого самого соматотропного гормона. Оксибутират натрия увеличивает физическую выносливость и аппетит, что также полезно для будущих монстров. Я знаю множество парней, использовавших ГОМК в дополнение к стероидным циклам. Но сам я этим никогда не занимался. Я знал, что нужно есть. И что есть «железо». Этого было достаточно, – он улыбнулся.
– Ух ты! – искренне восхитилась Татьяна Георгиевна. – Я в интернатуре понятия не имела о ГОМК ровным счётом ничего. Да и сейчас я, в принципе, ограничиваюсь знанием необходимым и достаточным. Знаю, что он способствует расширению шейки матки, снижает беспокойство, увеличивает силу и частоту сокращений матки, увеличивает чувствительность миометрия к окситоцину. Он не угнетает дыхание у новорождённых и даже оказывает антигипоксический эффект, особенно при обвитии пуповиной… Ладно, идёмте, Саша. И спасибо вам.
Слава богу, что он не спросил чего-нибудь дурацкого: «За что же спасибо?!» – а просто молча поднялся, подал ей руку, подобрал синий байковый халат «для выхода» и открыл перед ней двери.
– Как Егорова, Вера?
– Спит, как дитя! И даже слюни пускает. Она, Тань, собственно, и есть дитя – ей всего двадцать три года, представляешь? Боже-боже, какой только гадостью люди себя не травят.
– Ладно, Вера Антоновна, давай Елену Александровну на кресло…
Молодая учительница и героиновая наркоманка родили в одно и то же время.
Елена Александровна родила доношенную здоровую розовую девочку, весом 3600, длиной 52 сантиметра, с оценкой по шкале Апгар в 8—10 баллов. Она, в точном соответствии с предсказаниями Святогорского, спустя ровно пять часов после распития шампанского сдалась на эпидуральную анестезию. И даже в потужном периоде вела себя интеллигентно. Дочери Асечке учительница Елена Александровна обрадовалась неимоверно.
Оксана Егорова родила недоношенного гипотрофичного синего мальчика, весом 1900, длиной 45 см, с оценкой по шкале Апгар 7–7 баллов. Измучить никого более не успела, потому что проснулась ровно за час до потужного периода. Как она себя вела – лучше не уточнять, помятуя о данной сменой клятве. Посмотрев на безымянного сына, героиновая наркоманка Ксюха горько заплакала.
Святогорский ушёл домой с ночного дежурства не сразу после пятиминутки. А только после того, как курируемые им в качестве анестезиолога дамы разродились. И вовсе не потому, что ему что-то «светило» от хорошенькой молоденькой учительницы, поступившей по направлению ЖК или же от вконец опустившейся потребительницы инъекционных наркотиков. А потому что с такими людьми, как Аркадий Петрович, не надо света.
Хотя когда они, наконец, добираются до кровати – им все становится совершенно пофиг. Хоть операционную лампу врубайте.
