Кадр двадцать четвёртый
Меню
– С Сёмой, что ли, вчера была? – крякнула Марго после того, как они опрокинули по рюмке. – Боже, какая гадость!
– Ты про Сёму? – усмехнулась ни капельки не скривившаяся Мальцева.
– Да нет, я про это зелёное пойло!
– Прекрасное пойло! Уводящее от мутно-серой действительности в ярко-жёлтые вангоговские подсолнухи!
– Как ты это пьёшь?!
– Ртом, Маргарита Андреевна.
– Ты меня не забалтывай! Колись, что он тебе подарил на этот раз?
– Кольцо.
– Кольцо, – фыркнула подруга, опять алчно жаждущая подробностей. – Какое кольцо, с чем кольцо?
– Золотое кольцо. С бриллиантом. Обручальное! Это самая подробная подробность.
Старшая акушерка отделения обсервации залилась хохотом на весь пустующий в это время дня зал ресторана.
– Это какое уже по счёту, третье?
– Четвёртое.
– Ты опять отказала?
– Нет, Марго. Я согласилась.
– Да ты что!!! Давай немедленно зелёненького за это!
– Давай!
Подруги чокнулись и опрокинули.
– Ни фига себе!.. Что-то меня рубануло не по-детски, – заключила Маргарита Андреевна. – Надо жратвы побольше себе заказать. Тем более – ты угощаешь!.. Ну а он что? Обрадовался?
– Разумеется, рубануло. Там же семьдесят градусов. А ты, дура, так и не научилась завтракать. Куда как лучше на ночь напихаться! Учу тебя всю жизнь, учу – всё без толку!.. Обрадовался. До потолка скакал, ага.
– Что-то у тебя тон какой-то странный, Танька, – Марго пропустила мимо ушей «диетическую» тираду. – Давай, выкладывай.
– Маргоша, ты же у нас баба умная. Могла бы и сама догадаться. Он настолько был ошарашен тем, что я согласилась, что… Ну, не знаю, как сказать. По-моему, тут же пожалел, что предложил. А то вот была у него такая красивая игра, где-то даже сказка: он предлагает мне замуж, я с язвительным хохотом отказываюсь. И он чист соблюдением формальностей, и сука – опять я, что и требуется ему пожизненно доказывать самому себе. А тут я ему говорю: «Ладно!» Он аж с лица спал! И продолжает лепетать про то, как мы снимем квартиру. Или купим. Или построим дом. Видимо, когда-нибудь. Когда-нибудь очень потом, когда нам с ним вполне хватит для счастья по отдельному небольшому боксу в доме сильно престарелых.
– Гондон! – яростно выпалила Марго. – Я не вам, – тут же улыбнулась она подошедшему официанту, уточнившему, готовы ли дамы сделать заказ и не повторить ли им по пятьдесят капель зелёного кислорода.
– Повторить! – сказала Мальцева. – Мне повторить. Те самые два по пятьдесят абсента, причём сразу. Ещё греческий салат и осетрину на гриле.
– А мне…
– А ей – жидкую овсяную кашку для начала. Пусть сперва свою язву покормит, свежезадублённую абсентом, а потом уже сама поест!
Официант унёсся исполнять.
– Он не гондон, Маргоша. Он обычный мужик, которому удобно всё так, как оно есть. Но у него присутствуют некие чувства, некий кодекс чести, всякие томления… И всё такое прочее. Шелуха. Ничего не выйдет. Я представляю себе, как Панин подходит к своей Варваре, приготовившей ужин из семи блюд, и говорит: «Варвара, мне надо с тобой серьёзно поговорить!» – Мальцева очень забавно копировала Семёна Ильича. – Варя ахает и, присаживаясь всей своей толстой жопенью на табуреточку, уточняет: «Что-нибудь случилось, Сенечка?» – «Нет-нет, ничего не случилось, просто я ухожу к Таньке Мальцевой, собери мне, пожалуйста, чемодан!»
– И курицу варёную в пакетик! Мало ли чего! – не удержавшись, хихикнула Марго.
– И Варвара отправляется укладывать Сёмин скарб, аккуратно складывая рубашки, брюки, майки, трусы, носки… и курицу. И при этом заботливо лепечет: «Ой, слава богу! Я подумала что-то с детьми! Передай Татьяночке Георгиевне, что вот эти брюки надо гладить только через салфеточку, а вот эту рубашечку стирать только вручную. Если ей нужен будет рецепт твоих любимых голубцов – пусть звонит, не стесняется! А лучше я сама приготовлю и привезу». Да у него в глотке застрянет своей Варваре сказать, что он уходит, подаёт на развод и всё такое. Он просто не сможет. Он всегда был очень техничным спортсменом, но у него никогда не хватало смелости и безумства на рывок. Потому во всех своих давным-давно прошедших соревнованиях-олимпиадах-спартакиадах он занимал вторые или третьи места. Я не к тому, что я приз. Я о Сёмином характере. То, как человек ведёт себя в спорте, – очень показательно. Панин – техничен. Но не безумен. Он и на работе такой. Он прекрасный врач. Один из лучших акушеров-гинекологов в этом городе. Но именно благодаря своей методичности. Той самой техничности. Алгоритмичности, если угодно. У него никогда не хватит смелости принять какое-нибудь важное из ряда вон выходящее интраоперационное решение самостоятельно. В отличие от того же, к примеру, Матвеева. Никогда не хватит духа предпринять что-нибудь экстраординарное, что делать не принято, как это может Святогорский. По Панину – пусть лучше будет, как оно будет, мы сделаем всё, что можем, но в рамках дозволенного. Он никогда не пойдёт на откровенный риск, где или пан или пропал. Он втайне завидует неординарным элегантным решениям Матвеева и залихватской интеллектуальной смелости Святогорского. А сам он – всего лишь отличный технарь. Ремесленник. И это прекрасно. На работе. И, может быть, даже в спорте. Ибо стабильность – действительно признак класса. Но не в так называемой личной жизни. Короче, меня тут от абсента понесло что-то. Если коротко, Марго, то Панин – не безумец. Но очень хочет быть безумцем. Точнее – прочувствовать то безумие, что не безумие, а суть, нечто выше ума. И я у него что-то вроде возможности перманентно и безопасно реализовывать это своё желание. Высунулся из окопа, пара пулек просвистело, и назад – в штабной блиндаж. Даже в своих попытках подражать безумию он техничен и алгоритмичен. Все эти подарки, разговоры, незыблемые Четыре Дня, жесты, любовь…
– В любви он тоже техничен? – хихикнула слегка таки поплывшая от абсента Марго.
– А то! – рассмеялась Татьяна Георгиевна. – Знаешь, в Панине есть некий мрачный сэксапил.
– Да, он всегда нравился и нравится бабам, я в курсе!
– Не потому что он красив и хорош фигурой. Не поэтому. Именно вот этот слегка надрывный безысходный сэксапил. Ни к малейшему пиздостраданию, как это ни странно, никакого отношения не имеющий. Где ты видела настолько организованного, как Панин, пиздострадальца? Именно эти его техничность вкупе с мрачной сексуальностью делают его очень хорошим любовником.
– Что, даже лучше молодого Денисова?
– Ну что ты сравниваешь! Александр наш Вячеславович по сравнению с Паниным – мороженое. Ну или торт. Яркий праздничный торт. Очень вкусный, но не будешь же ты постоянно жрать торты!
– Я бы очень даже жрала всё время только торты! – утробно хохотнула Маргарита Андреевна.
– Кефиру спустя ровно сутки захотелось бы. Да я и не в том смысле, балда! Не о том, что Панин – основное блюдо, интерн – десерт, а Иван Спиридонович – кефир. Я за… за разнообразие меню! – Мальцева хлопнула одну из рюмок абсента, принесённых официантом.
– А мне? – возмутилась Марго.
– А ты ешь свои овсяные сопли! Нам ещё на работу возвращаться.
– Вот именно что нам. Не только мне!
– Я машину оставлю. Вот как раз Денисову доверенность напишу, и пусть мне под родильный дом подгоняет, – захихикала Мальцева. – Панин прекрасен, Маргарита! – Татьяна Георгиевна как-то даже мечтательно вздохнула. – Он давно знает меня и что именно мне нужно. Ну, в постели. Он может ровно столько, сколько мне необходимо и достаточно. И он давно изучил, как именно. Он не эгоистичен в койке, напротив. Он знает, когда и что мне сказать, а когда ничего не надо говорить. Когда, и как, и на какой бок перевернуть, а когда и… – Она махнула рукой. – А что интерн? Ну, отличный парень с отличным прибором. Первый раз даже минут пятнадцать продержался…
– Бля! – вырвалось у Марго. – Ну, может, он тебя сильно и давно хотел?
– Да нет, он быстро пришёл в форму. А что хотел – так он же молодой и всё такое… Всё хочет. Но к Панину я привыкла. А интерн меня пугает. В нём есть эдакая… Эдакая добрая постоянная ироничность. Такая, как у Матвея была. Только у Матвея за этой ироничностью всегда была тьма смыслов. Глубокий колодец оттенков. Бездна чувств. И я боюсь, что у этого молодого человека, красивого неглупого молодого человека, за этой доброй постоянной ироничностью не окажется ничего. Плоскость. Тупик. Простой деревянный забор, а на нём объява про дрова.
– Сколько было Матвею, когда вы познакомились?
– Мне восемнадцать – я с ним на пару месяцев позже, чем с Паниным познакомилась. Матвей на десять лет старше, значит, двадцать восемь…
– Ну, интерну недолго осталось.
– Но мне-то, мне-то, Марго, уже не восемнадцать!
– Ну а Матвей сразу был… со смыслами?
– Да!!! Матвей всегда был Матвей! – Татьяна Георгиевна хлопнула вторую рюмку абсента и, подперев рукой подбородок, стала мечтательно смотреть в стену.
– Тань, – Маргарита Андреевна отодвинула от себя миску с овсянкой и опасливо покосилась на подругу. – Вот ты сама говоришь, что с Паниным вам вместе не быть. Что Волков – кефир. А что интерн Денисов вроде как…
– Он мне букет и плюшевого мишку подарил! – не меняя мечтательного выражения лица, рассеянно перебила Мальцева подругу.
– Ну так попробуй. Что ты теряешь?
– Он что, осетрина с гриля, чтобы его пробовать? Он сам никаких действий не предпринимает.
– С тобой предпримешь, как же! Ты себя в зеркало видела, когда распоряжения в отделении отдаёшь?
– Ой, на себя бы посмотрела! – расхохоталась Татьяна Георгиевна. – К тому же если он меня боится, старуху, руководящую отделением, то как я могу попробовать?
– Пригласи его к себе.
– Ага, сейчас! «Саша, а не устроить ли нам небольшой перепихон на моей территории?»
– Фу, Татьяна Георгиевна! Вы же умная женщина, обставьте всё красиво!
– Не хочу быть умной, Марго. Ничего не хочу обставлять! На свете есть много прекрасного… Закаты, рассветы, океан, маленькие собачки, большие лошади…
– Крупные мужчины! – вставила Маргарита Андреевна.
– …зелёные крокодилы, где-то правильный абсент, в Праге, думаю, например, всё ещё можно найти, и…
– И мужчины! – настойчиво повторила Марго.
– И вкусная еда, в конце концов! Ура, еда!
Подошедший официант поставил перед подругами заказанные блюда и, пожелав приятного аппетита, удалился.
Ровно через пятнадцать минут зазвонил Маргошин мобильник.
– Да?.. Ну и?!.. Прямо вот уже срочно сейчас?! Принимайте в родильный зал, – Маргарита Андреевна продолжила жевать ровно в тот момент, когда зазвонил мобильник Мальцевой.
– Да?.. Ну и?!.. Там стоит моя подпись. Принимайте в родильный зал!
Подруги посмотрели друг на друга и рассмеялись.
– Боже мой, какая же эта Маковенко дура, а! – сказала Маргарита Андреевна. – Сперва звонит мне: «Ой! Ой-ой-ой! Ваша девочка поступает, ну та, что с тазовым. Со схватками! Что делать?!» – И такая подобострастная. Хотя сначала должна тебе доложить.
– Она мне и доложила. Скорее наябедничала. «Татьяна Георгиевна, там женщина Маргариты Андреевны!» – эдак осуждающе. Сколько взаимоисключающих специй в одном блюде.
– И всё это в две минуты с одного и того же телефона! Отвратная эта Светлана Борисовна. Ты знаешь, почему она со мной подобострастничает?
– Со старшей акушеркой все подобострастничают. Даже я иногда! Ну а конкретно по этому поводу, видимо потому, что хочет, чтобы ты, если я внезапно куда-нибудь исчезну, позволила ей пособие по Цовьянову сделать, если это тазовое чисто ягодичным окажется.
– Ага, щаз! Разбежалась. Пусть сперва на резиновых тренируется и смотрит. Они же, понимаешь ли, смотреть не хотят! Они хотят сразу делать.
– Да уж, какое тут искусство рисунка, когда каждый мнит себя Леонардо, – горько усмехнулась Татьяна Георгиевна.
– Да я скорее твоему интерну дам это пособие по Цовьянову сделать. Добрая я сегодня. Ну и кроме того, Татьяна Георгиевна, хочешь верь, хочешь не верь, у Александра Вячеславовича руки талантливые, – Маргарита Андреевна хитро покосилась на подругу.
– Ладно, хорош о мужиках, пора на работу! Хмель, увы, как-то быстро выветрился. Попросим официанта вызвать нам такси. Вообще-то, Маргоша, я твоей этой тазовой говорила прийти за неделю до ПДР. А она уже пересидела.
– Да оставь ты свою букву, Татьяна Георгиевна!
– Оставь, оставь! – проворчала Мальцева. – Ты мне волочёшь всё что ни попадя, а с эмболиями, кровотечениями, травмами и прочими осложнениями мне потом разгребаться. А там, знаешь ли, первый вопрос – он как раз про букву!
– Ну так на то ты и врач, а я – средний медицинский персонал!
Разумеется, что Маргарита Андреевна ничуть не хуже, если не лучше Татьяны Георгиевны знала, что клиника родов при тазовых предлежаниях несколько отличается от течения родов при предлежаниях головных. Ну, например период изгнания плода при тазовых предлежаниях может начаться и при неполном открытии маточного зева. Из-за меньшего размера тазового конца плода по сравнению с головкой. Особенно при ножных предлежаниях. А при неполном раскрытии при прохождении плечевого пояса и головки плода могут возникать разрывы или спастические сокращения шейки матки, задерживающие рождение последующей головки и приводящие к асфиксии плода. При прохождении головки по родовому каналу всегда имеет место прижатие пуповины к стенкам малого таза. И потому при задержке рождения головки в случае тазового предлежания может произойти не только асфиксия, но и интранатальная – «внутри родов» – смерть плода. Именно при тазовых предлежаниях частенько возникают запрокидывания ручек, требующие определённых манипуляций. Так что при всей их нормальности беременные в тазовом предлежании требуют более пристального внимания накануне родов. Не говоря уже о самих родах. Потому что при родах в тазовом предлежании куда чаще возникают осложнения, неблагоприятные как для плода – интранатальная гипоксия, черепно-мозговая травма с кровоизлиянием в мозг; так и для матери – затяжные роды, травмы родовых путей, послеродовые септические заболевания.
– На то я и врач, да. Ещё есть один врач, кстати, который ненавидит Цовьянова. Он тут, часом, прежде вынесся с конференции на тему всеобщей любви к любви. Ельский его фамилия, слыхала? – саркастически уточнила Мальцева у подруги. – Если он до родов твоей тазовой задержится, то придёт заранее, будет смотреть пристально прямо в то самое место и бубнить, что нормальные люди в нормальных странах давно делают таким бабам кесарево. А ваш Цовьянов опасен, и мертворождения при нём достигают трех тире шести процентов, и что всё это даёт основание считать роды при тазовых предлежаниях патологическими, а мы со своей классической акушерской школой – дуры ничуть не менее дремучие, чем эти, резиновые, с бассейнами, самостоятельным прощупыванием непонятно чего в собственной пизде и родами в гипертонический раствор. Так что про интерна, оказывающего пособие по Цовьянову, – забудь!
– А если Ельского не будет?
– Тоже забудь! Жопу пороть мне потом будут. А не тебе и не интерну.
– Да чего ты завелась-то заранее? Может, она ещё в слабость влетит, и оперируй себе на здоровье.
– А ты не будешь тайком из-за угла набрасываться и втыкать в неё окситоцин, нарушающий тонкую астральную связь между рецепторами нижнего сегмента и тазовым концом плода? – насмешливо прищурилась Мальцева.
День прошёл в каких-то суматошных делах, метаниях между родильным залом, отделением и главным корпусом. Всех срочно озаботили какими-то экспертно-бумажными делами, отчётами, рекомендациями, заключениями и прочей конторской деятельностью. КРУ готовило большую справку, и все администраторы бегали в мыле, слегка раздражённые, и никому, разумеется, не было никакого дела, что они тут, вообще-то, ещё и немножечко врачи. Или, к примеру, акушерки. Впрочем, таких «играющих» администраторов от среднего медицинского персонала, как Маргарита Андреевна, практически не было. Старшая или главная медицинская сестра или акушерка – обычно именно что только старшая или главная. Контроль, учёт, материальная ответственность и прочие радости жизни завхоза-распорядителя. Но Марго была профессионалом такого уровня, что стать старшей акушеркой обсервационного отделения согласилась только при сохранении за ней основного вида деятельности. Иначе бы она ноги протянула. И кто бы удовлетворял потребности её «деточки» Светочки в кожаных куртках и меховых полушубках? Ну и говяжьи кости для старого пса, ветеринарные услуги, которые никто не оказывает даром. Прочие «мелочи», вроде обеспечения мамы-старушки и папы-алкоголика, еды, квартплаты, бензина для старой раздолбанной «бээмвэшечки», как любовно называла Маргарита Андреевна свой практически уже раритетный, давно снятый с производства хлам на четырёх колёсах цвета серебрянки, какой красят оградки на кладбищах. Тащили её Панин с Мальцевой в старшие акушерки отделения силком. Сопротивлялась она страшно. Очень даже можно было понять её: «Оно мне надо?!» Потому что такой гембель действительно мало кому нужен. Но у Маргоши был безусловный организаторский талант, она была очень хозяйственна и ответственна и могла железной рукой взять за горло всегда несколько расхлябанный персонал. Что и сделала, едва начмед и заведующая уговорили её принять такую сомнительную привилегию, как власть над средним и младшим персоналом, пилюлями и стенами, ампулами и туалетными бачками, а также чаем, прокладками, тряпками, винтиками, зажимами и швабрами, шприцами и спиралями и бог, и чёрт ещё знает чем, что составляет хозяйственно-медикаментозно-инструментально-людской организм под названием «обсервационное отделение». Организм, нуждающийся, как и любой другой, – в заботе, в распорядке, в силе и воле. Да, Маргарите Андреевне позволено было многое. Но не за красивые глаза. А за тяжкий, порой на грани подвижничества, труд. За труд, за упорство, за характер, за талант. И за отточенное до совершенства акушерское мастерство. Жаль вот только, что женщина таких выдающихся, без преувеличения, достоинств, как Маргарита Андреевна Шрамко, была абсолютной неудачницей на личных фронтах. Муж номер раз – он же Светкин отец – был сер, вял, ленив и любил выпить. Он потоптался в Маргаритиной жизни лет пять и ещё последующую пятилетку изредка появлялся то денег занять, то поныть на тему: «Пусти меня обратно!» В общем, известное блюдо. Мало у кого хватает аппетита кушать такое всю жизнь. Муж номер два был чуть живее, даже приносил домой какую-то зарплату, но так раздражал Маргариту Андреевну своими вечными «что на ужин?» да «что на обед?», что однажды, разразившись тирадой о том, что нормальный мужик вполне способен приготовить и ужин, и обед, и даже завтрак не только себе, но и всей семье, она выгнала и его. Возможно, пережди он гневную тираду, забившись ненадолго в уголке и свари Маргарите Андреевне утром кофе, он бы задержался чуть дольше. Но в ответ он не промолчал, а напротив – заявил Маргарите, что она плохая жена, плохая хозяйка, а её дочурка – исчадие ада и постоянно докучает ему то расспросами, то плохим поведением, а то и вовсе откровенно пакостными выходками в его адрес вроде сшитого из его галстука платья для куколки. После такого он был выдворен из жизни Маргариты Андреевны, боготворившей свою дочь, быстрее, чем варится яйцо всмятку. Мужа номер три не было и не предвиделось. Частенько создавалось впечатление, что эта часть жизни Маргариту Андреевну нисколько не волнует. И лишь очень редко, очень-очень-очень редко – не чаще раза в пару лет, – плакалась Маргоша верной подруге, что телу скучно. И даже тошно. И очень хочется, чтобы кто-то обнял. Женщина она, в конце концов, или Дунька-агрегат? Мальцева горько шутила, что, похоже, уже Дунька-агрегат. Марго орала на подругу, что та – сука, и хорошо устроилась, и где она их только, случайных и перехожих, находит, если у неё ещё и Панин есть? В общем, всё как обычно у девочек любого возраста. Пожаловались, покричали, поплакали, посмеялись – и дальше пошли. На работу.
Пока Татьяна Георгиевна и Маргарита Андреевна метались туда-сюда, при «тазовой» роженице неотрывно сидел интерн. Слабости родовой деятельности у неё не возникло. Про «большенимагу!!!» она голосила не громче остальных. Ближе к полуночи захотела «по-большому». Татьяна Георгиевна распорядилась уложить даму на рахмановку и стала мыться.
– Так, Денисов, что такое пособие по Цовьянову знаешь? – спросила Маргарита Андреевна, намыливавшая руки у второго умывальника.
– Метод Цовьянова применяют при родах в чисто ягодичном предлежании. Цель – сохранение нормального членорасположения плода, что предупреждает развитие таких серьёзных осложнений, как запрокидывание ручек и разгибание головки. Нормальное членорасположение достигается тем, что ножки при рождении плода прижимают к туловищу, не давая тем самым им родиться раньше времени. Кроме того, ножки плода прижимают к грудке скрещенные ручки, чем предупреждается их запрокидывание. И, наконец, поскольку на уровне грудной клетки объём туловища вместе со скрещенными ручками и ножками больше, чем объём головки, последняя обычно рождается без затруднений. Техника выполнения пособия по Цовьянову следующая: при прорезывании ягодиц их захватывают обеими руками так, чтобы большие пальцы располагались на прижатых к животу бёдрах плода, а остальные четыре пальца – на поверхностях крестца. Благодаря такому расположению рук удобно способствовать физиологическому течению биомеханизма родов – движению рождающегося туловища вверх, по продолжению оси родового канала. По мере того, как рождается туловище плода, врач, держа руки у вульварного кольца, постепенно пропускает через них рождающееся туловище плода, в то же время осторожно прижимая большими пальцами вытянутые ножки к животу, а остальные пальцы рук перемещает по спинке плода. При этом надо обязательно стремиться к тому, чтобы ножки плода не выпали раньше, чем родится плечевой пояс. Ближайшая потуга обычно приводит к быстрому рождению плода до пупочного кольца, а затем и до нижних углов лопаток. В это время поперечник плода переходит в один из косых размеров, а к моменту рождения плечевого пояса – в прямой размер выхода. Ягодицы плода необходимо направлять в этот момент несколько на себя, чтобы облегчить рождение передней ручки. Для рождения задней ручки плод приподнимают, и при этом рождается задняя ручка. Одновременно с рождением задней ручки выпадают ножки плода и из половой щели прорезывается подбородок плода. Для последующего рождения головки по методу Цовьянова родившееся туловище плода поднимают вверх и постепенно укладывают на живот роженицы, – скороговоркой оттарабанил интерн.
– Учебник, я смотрю, вы знаете, Александр Вячеславович, – ехидно хмыкнула Марго, покосившись на Мальцеву, уже помытую и накрывающую стерильной салфеткой наружные половые органы роженицы. – Но с какого вас понесло про чисто ягодичные, если у нас какое?..
– Ножное, – коротко ответил интерн. – И нам сейчас надо, чтобы плод, что называется, присел на корточки. И перешёл в смешанное ягодичное.
– А вот это верно, Александр Вячеславович. Женщины вообще любят краткие и точные формулировки, – многозначительно резюмировала Марго. И, закрыв кран локотком, скомандовала: – Мойтесь! У вас правая рука поздоровей, чем у Татьяны Георгиевны. Пособие она будет оказывать сама, потому как неонатолог придёт заранее и будет неусыпно бдить прямо в процесс. Но посоучаствовать заведующая вам, полагаю, позволит. И чтобы вы знали на будущее: Цовьянов – врачебная манипуляция. Акушеркам её не передоверяют. Разве что только эта акушерка – я. Или кто-нибудь ещё такого же уровня.
Первые пару потуг Мальцева сама «ладонной поверхностью правой руки противодействовала преждевременному выпадению ножек из влагалища, в результате чего ножное предлежание переходит в смешанное ягодичное, происходит сильное раздражение тазового сплетения, в результате чего усиливаются схватки и потуги». А проще говоря – рукой удерживала выпячивающуюся промежность. Через некоторое время она предложила то же самое сделать Александру Вячеславовичу, сопроводив несколько насмешливой ремаркой:
– Не думайте, что это так просто. Это будет неожиданно сильно. Но и не переборщите. Это женщина и ребёнок, а не снаряд в люльке. Акушерство, Александр Вячеславович, очень тактильно-интуитивная специальность. Нужно не только знать, но и чувствовать. Важно ещё следить за признаками полного открытия маточного зева. Потому что при полном открытии нам следует прекратить противодействие руки и начать оказывать пособие по Цовьянову. Так что как только вам покажется, что выпячивание промежности настолько сильное, что вы не можете – не потому что слабы, а потому что уже не нужно! – ему сопротивляться, то вы посмотрите куда?
– Посмотрю, зияет ли заднепроходное отверстие. И на состояние контракционного кольца.
– Вот и славно.
Дальше работали молча. Денисов действительно был несколько удивлён той неожиданной силой, с которой во время потуг упиралось ему в ладонь то, что под салфеткой… Надо же, такое крошечное, а какая мощь! С одной стороны матка по голове лупит, с другой – какой-то дядька вылезти не даёт…
– Вы будете хорошим акушером-гинекологом, – сказала ему Мальцева, когда плод мужского пола, доношенный, весом 3400, длиной 51 сантиметр родился с оценкой по Апгар 8–8 баллов. – В вас нет трусости, но есть разумная опаска. И есть тактильная чувствительность без склонности к гипертрофированной интерпретации. Это нечастые сочетания.
– Ну, пособие-то оказывали вы, Татьяна Георгиевна, – неожиданно зарделся этот, в принципе, взрослый уже мужчина двадцати пяти лет.
– А я и не говорю, что вы ещё что-то умеете. Я лишь говорю, что в вас нет трусости и есть чувствительность! – неожиданно зло бросила Татьяна Георгиевна, поймав мрачно-насмешливый взгляд Ельского, коршуном бросившегося осматривать младенца прямо на животе у счастливой матери. – Маргарита Андреевна, пусть интерн плаценту родит, пути осмотрит и разрывы ушьёт. Под вашим, разумеется, контролем и наблюдением! Я сейчас буду.
– Курить и без компании? – скрипуче уточнил Ельский. Скрипучесть в его случае означало некоторую шутливость.
– Поссать, Вова. В туалет я в основном без компании хожу!
Вот чего завелась, а? Зачем грубой была? Выдыхая дым в подвальный воздух, Татьяна Георгиевна затяжке к третьей уже вовсю сама с собой хохотала, вспоминая, как она помочилась в вазон Линькова. Финал, помнится, был при полном аншлаге. История эта Ельскому, разумеется, известна. Так что его скрип в ответ на её отнюдь не блестящую заключительную реплику, вполне объясним. Хорошие были времена. В хрусталь мочилась. Матвей был жив… Не грусти, Татьяна Георгиевна. Жизнь – она такая. Именно такая и никакая другая. Но всё-таки немного несправедливо, что Денисов так молод. Несправедливо, обидно и смешно. Вот как она может всерьёз размышлять о парне, который дарит плюшевых мишек даме окончательно бальзаковского возраста? Как она может хотеть быть в постели с тем, кого она учила держать руку на женской промежности? Смех, да и только! Прав Ельский, сумевший всё это передать без слов своим фирменным скрипом. Спасибо за ушат холодной воды, Владимир Сергеевич. У вас самого, что правда, жёнушка – молодуха. Но зрелый мужчина и молоденькая девушка это не так нелепо, как наоборот, не правда ли? Зрелость рядом с юностью – это когда вариант нормы, а когда и вариация ненормальности. Смотря как буквы «мэ» и «жо» расположить.
В два часа ночи её вызвали в патологию. Потому что Мальцева Татьяна Георгиевна сегодня была ответственным дежурным врачом.
Беременная с сахарным диабетом под покровом темноты сожрала целый торт. Огромный кремовый торт. Она, эта горе-беременная, знала, чем ей это грозит. И сожрав в одну харю практически кило сахара, уколола себе «немножко больше» инсулина, чем «доктор прописал». Она же, мол, знает, что во время беременности ухудшается толерантность к углеводам и усиливается полиурия, полидипсия и повышается уровень гликемии. Она же, мол, не первый год с сахарным диабетом живёт. Она же знает, что необходимо увеличение дозы… Слава богу ещё, что сама всё это рассказала. Успели вовремя. А могла бы в кому влететь или прямиком до той бабы с косой. Зачем торт в два часа ночи да ещё в таком количестве? Убедительный аргумент: «очень хотелось!» Все тридцать шесть недель хотелось. Никто не давал. Ни муж, ни мама. Муж – тот ещё хоть иногда на работе, а мама всё время дома. Беременная только сегодня госпитализировалась, и когда все родственнички вечером наконец разбрелись, оставив её в покое, вышла, дотопала до супермаркета, купила торт и… Когда весь персонал успокоился – села и съела. Съела огромный кремовый торт весь, без остатка. Когда «передозный» инсулин уколола – на всякий случай на кнопку вызова персонала нажала. Мало ли… Ой, какая молодец, надо же! Умничка просто! Действительно, перед несоблюдением положенного тебе меню стоит озаботиться вызовом неотложки.
Вернувшись на первый этаж, Татьяна Георгиевна заглянула в родильный зал. Интерн сидел за столом и что-то читал.
– Александр Вячеславович, – чуть громче шёпота обратилась к нему Мальцева, – не хотите выпить по глоточку абсента у меня в кабинете?