Книга: Паноптикум
Назад: Восемь Синяя нитка
Дальше: Девять Девушка, которая умела летать

Май 1911

ОНИ РЕШИЛИ похитить тело во время дневного представления, так как в толпе легче пройти незаметно. Внимание Профессора будет отвлечено посетителями, и никто не будет ожидать кражи средь бела дня – если это можно назвать кражей.
– Опытные кладбищенские воры лучше бы с этим справились, – посетовал возница, ибо даже он, при всем своем криминальном прошлом, чувствовал себя не в своей тарелке.
– Ну так станем кладбищенскими ворами, – угрюмо отозвался Эдди.
– А как, позволь спросить, мы попадем в подвал?
Эдди показал вознице ключи, которые дала ему Коралия, и тот ухмыльнулся.
– Вижу, я недооценивал тебя, братишка. Не буду уж спрашивать, откуда они у тебя.
Они договорились, что в этот день – но никогда больше – будут действовать сообща, а потом забудут об этом и никогда не станут об этом говорить.
– Зачем зашивать рот убитому? – спросил Эдди, когда они ехали на место преступления.
– Это знак, предупреждение. «Не задавай лишних вопросов».
– Так поступили с Ханной, утонувшей девушкой.
– У нее не было никакой нитки, я же видел.
– Ее вытащил один добрый человек. Его тоже убили – возможно, как раз за это.
– Наверное, он все-таки знал что-то, что ему знать не полагалось. Или убийца думал, что он знает.
Эдди вспомнил рассказ отшельника о том, как он наблюдал за человеком, застрявшим в болоте. Может быть, это и был тот, кто бросил Ханну в воду?
– Если даже и так, меня это не остановит, – заявил Эдди.
– Не сомневаюсь. Ты же упрямый, – усмехнулся возница.
– Это у нашего народа в крови. Если бы мы не были упрямы, нас всех давно бы уже уничтожили.
Упрямство Эдди проявлялось, в частности, в том, что он не желал примиряться с вердиктом врача, согласно которому его правая рука могла навсегда остаться неполноценной.
В настоящее время, однако, травма давала о себе знать, и Эдди спрятал камеру в шкаф. Ее отсутствие он ощущал даже острее, чем невозможность действовать сломанной рукой.
Он не ожидал, что возница окажется таким общительным и здравомыслящим.
– Ты, похоже, в себе уверен, – заметил Эдди. – Мы знакомы достаточно давно, и я думаю, пора уже мне узнать твое настоящее имя.
Возница бросил на него хитрый взгляд.
– Зови меня Истмен, это вполне настоящее имя. Не хуже, чем Эдди, во всяком случае. Имя не имеет значения. Бог знает, как призвать нас к себе, когда решит, что уже пора, и это главное.
Остальную часть пути они в основном молчали и думали каждый о своем. Эдди боялся оставлять Митса наедине с волком и запер его в лошадином стойле, теперь у него в ушах стоял жалобный скулеж, которым пес его провожал. Но на улицах Бруклина мысли обоих неизбежно обратились к тюрьме на Реймонд-стрит. Это было старое викторианское здание с башней, сырое и невыносимо холодное. Там, по слухам, сидели самые отъявленные преступники, а крысы были самыми крупными и злобными во всем Нью-Йорке.
– Я уже отсидел свой срок, – размышлял возница, – и лучше покончу с собой, чем опять пойду за решетку. Пять лет жизни псу под хвост. Сидишь там, смотришь на реку, и тебе кажется, что ты никогда уже не выйдешь на волю. Когда мы покончим с сегодняшним делом, я, наверное, запишусь в армию. Для такого человека, как я, там самое место.
– А как же ты обойдешься без трубки? – спросил Эдди, постаравшись обозначить пристрастие собеседника к опиуму как можно эвфемистичнее.
– Не хочу больше быть рабом вредных привычек. Переключусь на джин.
Оба рассмеялись.
– А ты что собираешься делать? – спросил Истмен.
– Как только выполню то, что обещал, вернусь к Коралии – если она примет меня. – Он заметил недоверчивое выражение возницы. – Думаешь, не примет?
– Я думаю, решать будет не она.
– Должна она, и будет она, – отрезал Эдди.
– Перед этим тебе придется как-то избавиться от него, – заметил возница. – Я его хорошо знаю: он своего не отдаст.
Все утро Коралия не отходила от окна. Она успела вернуться с Манхэттена до того, как пришел отец, но человек, нарушающий установленные Профессором правила, рано или поздно обречен понести наказание.
– Ты что-то нервничаешь сегодня, – заметила Морин. Они жарили пончики, чтобы подать их к чаю «живым чудесам», и Коралия так энергично шлепнула тесто на сковороду, что масло брызнуло во все стороны и едва не обожгло их.
– Весенняя лихорадка, – объяснила Коралия.
Морин искоса бросила на нее взгляд.
– И это все?
Коралия постаралась отвлечь внимание служанки от состояния ее нервной системы с помощью комплимента.
– Я плохой повар, не то что ты. Как ты ни старалась меня научить, все без толку.
К счастью, дел было много, и Морин некогда было докапываться до истины. К тому же вскоре ей надо было становиться у входа в музей в качестве билетерши. За Коралией никто не следил, и в назначенный час она смогла беспрепятственно выйти во двор. Эдди был уже там и прятался за кустом гортензии. Морин добавляла в почву уксус, чтобы усилить синеву, и цветы сливались с голубым небом. Как только Коралия увидела его, она испытала то же чувство, какое охватывало ее перед прыжком в речную воду: внутри нее что-то раскрывалось и наполнялось трепещущим ощущением земли и воздуха. Она подошла к Эдди и встала рядом с ним на газоне. Ему казалось, что она пахнет солью и какими-то очень вкусными леденцами. Коралия же сразу воспринимала его целиком – форму его рук и головы, широкие плечи, темные глаза с золотистыми искорками, которые смотрели на нее так, словно она не была монстром от природы и не жила как монстр.
Возница оставил свою коляску на улице в стороне от дома и присоединился к ним в саду. Чтобы выполнить то, что они задумали, нужны были двое мужчин с сильными руками и крепкими желудками. Коралию охватил страх, когда она представила себе, что может произойти, если отец их увидит, но она взяла себя в руки. Они прошли на кухню так, как человек погружается в сон: сначала медленно, потом одним махом. Эдди вслед за возницей спустился по крутым ступеням в подвал. Они не знали, сколько у них времени в запасе и скоро ли Морин вернется из билетерской будки, так что дорога была каждая минута. Коралия закрыла дверь между лестницей и кухней, чтобы у того, кто заглянет на кухню, не возникло никаких подозрений. Эдди быстро отпер оба замка, и они зашли внутрь.
– Лучше не глазей по сторонам, братишка, – проговорил возница, – а то еще решишь, что попал в ад до времени.
Они прошли прямо к деревянному ящику и сняли его со стола. Рядом лежала огромная рыбина, ее рыбья кровь стекала в ведро. Лед подтаял, и вода вытекала из самодельного гроба. Эдди старался не смотреть на выстроившиеся на полке черепа самых разных размеров и на человеческого зародыша с уродливыми конечностями и выростами на лице, плававшего в банке с бледно-желтым формальдегидом.
– Делай свое дело и не обращай на все это внимания, – советовал возница.
Они вдвоем вынесли гроб из подвала и поднялись по лестнице, причем возница шел впереди, так что на Эдди легла основная тяжесть. На кухне Эдди заметил чашки и тарелки, швабры и тряпки в углу, скатерти и салфетки, сладости, приготовленные к чаю. Но среди этих мелочей повседневной жизни его мысли обратились к более мрачным предметам – крови, несчастью и людям, со спокойной совестью зашивающим человеческую плоть грубыми нитками. Не успел он привести мысли в порядок, как они были уже в саду, и от яркого света у него заслезились глаза. Синие гортензии заполонили сад, и казалось, что небо опустилось на землю. Коралия наградила его мимолетным поцелуем и прошептала, что отдала ему свое сердце. Как она собиралась жить без сердца, было неизвестно, но она улыбалась. Он вспомнил, как увидел ее впервые на том же самом месте, и ему показалось тогда, что он знает ее уже тысячу лет. И сейчас у него было точно такое же ощущение. В отдалении слышались голоса посетителей, выстроившихся в очередь у входа в музей, и пронзительные крики хищных чаек, круживших над ними. В саду слышался запах соломы, доносившийся из львиных клеток в расположенном по соседству Дримленде, и кисловато-соленый запах моря, всегда ощущавшийся при отливе. Они, не мешкая, вынесли ящик на улицу и погрузили в повозку. Согласно плану, Коралия должна была свалить вину на Истмена, который по завершении операции собирался бесследно исчезнуть. Она потерянно глядела им вслед, и Эдди подумал, что зря они оставляют ее здесь, но в это время возница крикнул, чтобы он не тратил времени даром. Эдди забрался на козлы, Истмен пустил коня галопом. Обернувшись, Эдди видел фигуру девушки из реки, которая затем появилась у него дома, как нежданная мечта, которую невозможно отпустить.
Они гнали во весь опор, чтобы поскорее покинуть Кони-Айленд, и на мосту конь был уже в мыле. Проехав болото, они остановились и заодно решили проверить состояние груза. Жара стояла изматывающая, оба они взмокли, сняли шляпы и закатали рукава.
– Давай я посмотрю, – предложил Истмен, когда они собирались снять крышку с гроба. – Я навидался всякого, и еще одна страшилка мне не навредит.
Эдди был благодарен ему за предложение, но сказал, что это его долг. В конце концов они сняли крышку вдвоем и с содроганием увидели бледное безжизненное тело девушки. Молитву они тоже прочитали вместе, словно и в самом деле были братьями, а затем продолжили путь. Эдди давно уже убедился, что большинство людей противоречивы по натуре и судить их трудно. Он предпочитал оставить это на Божье усмотрение. Он знал только одно: если бы ему случилось сражаться на поле боя, он хотел бы, чтобы возница был рядом. Мозес Леви говорил, что люди видят то, что хотят видеть, и цель фотографии – показать неопровержимую правду о мире, а также его красоту.
Около похоронного бюро на Эссекс-стрит они соскочили с козел, и, пока сыновья владельца заносили гроб в помещение, на прощание пожали друг другу руки. Извозчик продал этим утром всех лошадей в другую конюшню и, открыв окна, смотрел, как его крылатые питомцы разлетаются во все стороны. Все, что у него осталось – это одежда, которая была на нем, повозка и старый гнедой конь Джексон, отвергнутый всеми покупателями.
Прежде чем послать коня рысью в сторону Гранд-стрит и оставить позади жизнь, которую он вел в последние годы, извозчик обратился к Эдди со словами:
– На самом деле моя фамилия не Истмен, а Остерман, а имя Эдвард. Так что у нас с тобой есть еще одна общая вещь.
– Откровенно говоря, эта вещь у нас не общая, – признался Эдди. – Я урожденный Иезекиль Коэн.

 

КОГДА все, кому была дорога Ханна Вайс, собрались на кладбище Гора Сион в Куинсе, листва на деревьях уже распустилась, а кусты сирени были усыпаны цветами. Было нанято два черных экипажа, один из которых вез гроб, а в другом ехал Сэмюэл Вайс с дочерью. Стояла прекрасная солнечная погода, но, может быть, пасмурная была бы более кстати. Если бы лил проливной дождь, рыдания Вайса, упавшего на колени перед могилой, которые вызвали слезы у всех присутствующих, может быть, звучали бы не так громко. На кладбище собралось человек пятьдесят – было много девушек, работавших вместе с Ханной и Эллой, а также несколько человек из Еврейского похоронного бюро, оплатившего расходы на похороны, включая экипажи и лошадей, украшенных пурпурными лентами и черными сетками. Рабочий союз прислал своего представителя, который от имени организации выразил соболезнование близким покойной и передал конверт с денежным вспомоществованием. Эдди, стоявший позади толпы со своей потрепанной шляпой в руках, узнал представителя: это был Исаак Розенфельд. Он постарался остаться незамеченным, но это ему не удалось. Исаак, обогнув собравшихся, пристроился рядом с ним. Слушая заупокойную молитву раввина, оба смотрели прямо перед собой.
– Говорят, это ты ее нашел, – сказал Розенфельд.
Эдди пожал плечами.
– Да, но слишком поздно.
– Поздно или не поздно, но родным надо было проводить ее в последний путь.
Эдди хотелось забыть тот момент, когда он передал Вайсу золотой медальон на пороге его дома.
– Напрасно вы поручили мне это дело, – сказал он.
– Нет, это было правильно, – возразил Вайс, рассматривая медальон, лежавший на его ладони. – Ты выполнил то, чего от тебя ожидали. А теперь ты должен найти того, кто это сделал.
– Я такими делами не занимаюсь. Я же не сыщик.
Но обращаться в полицию не было смысла, особенно в Бруклине. Если бы Эдди открыто выступил против отца Коралии, то, скорее всего, очутился бы за решеткой. В любом случае, самое большее, в чем власти обвинили бы Профессора, – это укрывательство трупа, и он отделался бы незначительным штрафом. Сотрудники Десятого полицейского участка Челси не были склонны помогать людям вроде Ханны, участвующим в деятельности рабочих союзов. Исчез человек – значит, так тому и быть. Тело обнаружено, больше расследовать нечего, дело закрыто. Но Эдди не считал, что дело закрыто. Оставалось предупреждение в виде синей нитки, Бек в заляпанном грязью нижнем белье, примятые папоротники вокруг его тела.
– Ты лучше, чем сыщик, – сказал Вайс. – Твой отец сказал, что ты выяснишь, что произошло с Ханной, и я не найду покоя на земле, пока ты это не сделаешь. – Он сурово посмотрел Эдди в глаза, как мужчина мужчине. – Да и ты не найдешь.
Эдди всегда страдал от бессонницы и совсем не спал после того, как они увезли Ханну из этого мерзкого подвала. Он боялся увидеть во сне, как он расправляется с убийцей, хладнокровно зашивающим рот своей жертвы. Он постарался взять себя в руки, собираясь на похороны, но не побрился, одежда его была в беспорядке. Здоровая левая рука слегка дрожала.
– Ты плохо выглядишь, – заметил Розенфельд, удивив Эдди этим проявлением участия. – Сломал руку?
– Мне помогли ее сломать.
Розенфельд вручил ему карточку с адресом штаб-квартиры Рабочего союза.
– Если разузнаешь что-нибудь, свяжись со мной. Или если тебе что-нибудь понадобится.
– Ты ошибся адресом. Я же ничтожная личность, достойная лишь презрения.
– Не совсем так. Я все-таки знаю тебя достаточно давно.
Эдди достал из кармана часы, которые, несмотря на треснувшее стекло, по-прежнему показывали точное время.
– Вижу, они все еще у тебя, – усмехнулся Исаак.
Эдди смутился, потому что Исаак-то знал, каким путем часы попали к нему. Похоронная церемония заканчивалась, и прежде чем пойти проститься с родными покойной, Розенфельд хлопнул Эдди по спине.
– Я не ошибся адресом, братишка.
Эдди смотрел, как расходятся люди, присутствовавшие на похоронах. У могилы остались лишь несколько девушек, работавших в Эш-билдинге, а также молодой человек в потрепанном пиджаке и с черной повязкой на рукаве.
Эдди решил воспользоваться возможностью и заглянуть на могилу Мозеса Леви, которую ни разу не посещал после смерти учителя. Вокруг могильного камня все заросло молочаем, и Эдди выполол его. Надо было сделать хоть такую мелочь для человека, который дал ему так много. Он с благодарностью вспомнил вечер, когда впервые встретил Леви. Ему не хотелось даже думать, кем он мог бы стать, если бы не эта встреча.
Выйдя с кладбища, Эдди направился к станции железнодорожной линии Е1 на Второй авеню, чтобы пересечь Ист-Ривер по мосту Куинсборо, построенному два года назад и связавшему Куинс с Манхэттеном. В прошлом он ездил в Куинс и рыбачил в бухте Джамайка, где водилась самая разная рыба, ходили огромными косяками бараньи головы и черные дромы, теперь практически исчезнувшие. Эдди надеялся, что прогулка поможет ему прочистить мозги, но у него, наоборот, возникло странное, жутковатое ощущение, им овладело также чувство одиночества – возможно, навеянное посещением могилы Леви.
Он свернул на пустынную улицу, где солнце, казалось, насквозь прожигало его черную шляпу и пиджак. Помня уроки Хочмана, по пути он внимательно следил за окружающими. «Слушай, и узнаешь то, что тебе, возможно, понадобится». Услышав позади какой-то шорох, Эдди остановился якобы для того, чтобы поправить шину на руке, и бросил взгляд через плечо. Молодой человек, носивший на похоронах черную повязку, юркнул в дверь ближайшей конюшни. Эдди подумал, не этого ли человека видел Бек с палкой на болоте и не наткнулся ли он на убийцу. Он вернулся к конюшне и обошел ее с задней стороны. Подобрав валявшуюся на земле толстую ветку каштана, он подкрался к молодому человеку сзади и прижал его к обшитой гонтом стене, приставив ветку к горлу. На вид ему было чуть больше двадцати, к рукопашным схваткам он явно не привык, так что Эдди без труда справился с ним.
– Отпусти! – прохрипел молодой человек. – Я не замышлял ничего плохого.
– Зачем ты тогда крадешься за мной?
– Из-за Ханны. Я, кажется, знаю, как это произошло.
Эдди убрал ветку. Молодой человек согнулся и закашлялся, схватившись рукой за горло.
– Откуда ты знаешь? – спросил Эдди, когда молодой человек отдышался.
– Мы любили друг друга и хотели пожениться. Но она боялась сказать об этом отцу, и мы держали это в тайне.
Это был тот парень, о котором говорила Р. Его звали Аарон Сэмюэлс, он был портным, но теперь оставил работу.
– Я не могу жить по-прежнему, зная все это. И я ведь к тому же помогал ей осуществить ее план. Мы думали, что сможем добиться того, что не получалось у профсоюзов. Она должна была встретиться в то утро с одним человеком, представителем владельцев фабрики. У нее было доказательство, что рабочих запирают в цехах: я снял – Господи, прости меня – ручку с одной из запертых дверей – той, что выходила на пожарную лестницу, и она взяла ее с собой. Если бы они отказались изменить этот порядок, она постаралась бы попасть к Альфреду Смиту, члену городского совета от Нижнего Ист-Сайда.
Сэмюэлс был в отчаянии. Он обвинял себя в глупости и непредусмотрительности.
– Надо было пойти на встречу мне, но она считала, что ей легче будет вывести администрацию на чистую воду, так как они подумают, что молодая девушка не представляет серьезной угрозы.
– Ты не знаешь, кто это сделал?
– Да если б я знал, неужели бы я его не нашел?
Они вместе пошли на железнодорожную станцию, погрузившись в размышления. По сторонам фабрики чередовались с пустырями, на которых уже вовсю стрекотали сверчки.
– Ее сестра сказала, что она пошла куда-то купить еды перед работой, – вспомнил Эдди.
– Она пошла на встречу. Просто не хотела, чтобы Элла об этом знала.
– Значит, это было где-то поблизости.
– В переулке за Грин-стрит.
– Почему же ты раньше не сказал об этом? – нахмурился Эдди.
– Я думал, это не имеет значения, – ответил Аарон Сэмюэлс – в переулке или где-то еще.
– Что-нибудь еще можешь сообщить?
– Ханна сказала, чтобы я не беспокоился. Она всегда носила с собой моток синих ниток на счастье.
Вернув Вайсу золотой медальон Ханны, Эдди попросил у него разрешения оставить на время другие принадлежавшие ей мелочи у себя. Хочман учил, что вещи, которые человек носит с собой, говорят о нем больше, чем его приверженность какой-либо религии или философии. Придя домой с похорон, Эдди разложил на столе вещи Ханны. Синее пальто, шпильки, гребень и две черные пуговицы. На первый взгляд, в них не было ничего особенного. Но что-то должно было в них быть, просто он этого не видел. Он взял свою камеру, и хотя фотографировать с забинтованной рукой было трудно, он справился с этим, привязав камеру веревкой прямо к шине. В объективе все вещи по-прежнему выглядели обыкновенно. Он проявил фотографии, расставил их на столе, прислонив к стене, и стал разглядывать. Голубое пальто с круглым воротником и четырьмя позолоченными пуговицами было в удивительно хорошем состоянии. Стиль его был полудетским и говорил о том, что от него многого ждали. Гребень и шпильки напомнили Эдди слова Эллы, что ее сестра расчесывала волосы по сто раз каждый вечер. Две черные пуговицы, снятые крупным планом, казались чужеродным элементом. Они были слишком крупными и подходили скорее мужчине, а не молодой девушке. На каждой была вытиснута звезда с дырками на концах, в которых виднелись обрывки черных ниток. И тут Эдди понял, что Ханна оторвала их от пальто человека, напавшего на нее.
Он почувствовал знакомое возбуждение, какое охватывало его, когда, работая у Хочмана, он нападал на след исчезнувшего мужа или любовника. Он достал увеличительное стекло и стал рассматривать снимки, сделанные в день пожара. В комнате темнело, и Эдди зажег фонарь и несколько свечей. Среди фотографий ему попался снимок кареты, запряженной двумя прекрасными гнедыми лошадьми. Он поднес к снимку свечу, хотя воск капал на него, и увидел то, чего не замечал раньше. Он сделал слишком много фотографий в тот день, к тому же глаза у него щипало от копоти. Теперь же он узнал в человеке, выглядывавшем из-за бархатной шторки, Гарри Блока. Он был поверенным нескольких владельцев швейных фабрик в районе Вашингтон-Сквер, и было неудивительно, что он оказался в этом месте в день пожара. Вглядевшись в снимок внимательнее, Эдди увидел в глубине кареты еще одного человека с толстой дубинкой, которой можно было нанести серьезное увечье, если бы кому-либо из волнующейся толпы вздумалось напасть на тех, кто спасался бегством.
Человек с дубинкой был тем самым, кто прогонял Эдди с пожарища в тот день. Он же пытался ограбить его около пивной Максорли и не исключено, что с помощью той же дубинки выбирался из болота после того, как избавился от тела девушки. И, возможно, подозревал, что старый отшельник знает о его преступлении.
Эдди достал часы из кармана и положил их на стол, задумчиво поглаживая пальцем трещины на стекле. Он вспомнил выражение лица Блока, когда он увидел у Эдди часы, некогда принадлежавшие ему.
Эдди еще раз просмотрел фотографии, сделанные в день открытия библиотеки. Холодок пробежал по его спине, когда он бросил взгляд на последнюю. Перед ним было изображение все того же человека, пытавшегося ограбить его, сидевшего в карете в день пожара и прятавшегося в темном углу гостиной блоковского особняка, где люстра от Тиффани бросала золотистый свет на изысканный декор стен. Присмотревшиь, Эдди заметил то, что ускользнуло от его внимания раньше. На пальто человека не хватало двух черных пуговиц.
Ему надо было бы снова поехать в Бруклин, чтобы заняться личными делами, встретиться с Коралией. Вместо этого он занял знакомую позицию на Шестьдесят второй улице. Им двигала какая-то внешняя сила, необходимость довести дело до конца. Эдди плохо знал самого себя и не отдавал себе отчета в своих желаниях. Он не брал ни перед кем никаких обязательств, но чувствовал свою ответственность. Без камеры он был как без рук, однако он пришел сюда с совершенно определенной целью. Если он будет ждать достаточно долго, работавший на Блока тип, фигурировавший на его фотографиях, непременно появится. В это утро на улицах было много народа, и Эдди не обратил внимания на то, что к нему подошла молодая женщина, выгуливавшая на поводках двух больших черных пуделей. Заметил он ее благодаря собакам, которые подбежали к нему со снисходительной фамильярностью. Более крупный пес ткнулся в него носом.
– Двигай дальше, псина, – сказал Эдди, потрепав собаку по загривку. Он усмехнулся, подумав, как отреагировал бы волк Бека на этих откормленных городских пижонов.
– Похоже, он вас знает, – произнес спокойный женский голос.
Обернувшись, Эдди увидел хозяйку собак. Это была девушка в темно-синем наполовину шерстяном и наполовину шелковом платье и большой модной фетровой шляпе с синими перьями разных оттенков, от цвета морской волны до темного. На бледном лице с тонкими чертами выделялись темно-синие глаза.
– Я тоже вас знаю, – продолжила девушка. – Вы были на открытии библиотеки.
До Эдди дошло, что перед ним сестра Гарри Блока. Она его узнала, что было совсем некстати.
– Вы меня с кем-то путаете, мисс, – ответил он вежливо, не спуская глаз с крыльца дома, чтобы не пропустить блоковского приспешника.
– Нет, – уверенно возразила сестра Блока. – Вы там были.
– Ну, был, – признался Эдди. – Но всего лишь как нанятый фотограф.
– Ну да, только никто вас не нанимал, я проверяла. А теперь, – она кивнула на его забинтованную руку, – вряд ли кто-нибудь захочет нанять. Нас до сих пор так и не представили друг другу. Я Джулиет Блок, а вы человек, который носит часы моего брата.
Эдди внимательно посмотрел на нее и понял, что перед ним девушка умная. Она ответила ему критическим взглядом, в котором, однако, была и заинтересованность.
– Вас разве не учили, что заговаривать на улице с незнакомыми мужчинами неприлично? – спросил он.
Мисс Блок рассмеялась.
– Меня учили самым разным вещам, касающимся того, что женщинам прилично делать и что неприлично, а также внушали, как должен быть устроен мир. Но в отличие от других членов моей семьи я считаю, что все люди имеют право говорить, в том числе женщины и рабочие.
Пудели не отходили от Эдди, заинтересованно обнюхивая его. Джулиет Блок оттащила их за поводки.
– Вы, похоже, очаровали их. А я не знаю, как к вам относиться. – Она без всякого смущения или насмешки заговорила о том, как они впервые встретились детьми. – Я ужасно боялась тогда, в конторе, что вы отнимете мой жакет. Отец только что купил его мне.
Эдди улыбнулся. С этой откровенной особой не имело смысла притворяться.
– Была у меня такая мысль. Но мне не хотелось, чтобы вы плакали.
– Я все равно плакала, когда вы ушли. Плакала оттого, что денег, которые были заплачены за жакет, большинству моих сверстников хватило бы, чтобы прожить целый месяц. Меня это расстраивало еще до того, как вы появились. Я взяла ножницы и изрезала жакет на мелкие кусочки. Это было трудно, но я справилась.
Тут уж Эдди не знал, что сказать. Они смотрели друг на друга, удивляясь тому, каким стал другой. Джулиет Блок сообщила, чем она занимается. Оказалось, что она активная феминистка и участвовала в демонстрациях за предоставление права голоса женщинам и соблюдение прав рабочих. Ее семье, сказала Джулиет, вовсе не нравились ее «нелепые выходки», а после того как она участвовала в демонстрациях около Метрополитен-опера и муниципалитета и провела несколько дней в исправительной тюрьме на острове Блэквелл, отец в наказание лишил ее ежегодного пособия в двадцать тысяч долларов. Брат был объявлен единственным наследником, так как отец и его поверенные считали мисс Блок безответственной девицей. Гарри настоял, чтобы, выходя из дома, она брала с собой собак для защиты. Он сам выбрал их и отдал в обучение опытному кинологу. Возможно, собаки понимали, что Джулиет предпочла бы оставить их дома. Она и правда рассматривала их как навязанную братом обузу, своего рода слуг, приставленных, чтобы следить за ней.
– Поэтому они предпочитают вас, сэр, – заключила она. – Не сказала бы, что я разделяю их чувства. Не могли бы вы объяснить мне, с какой целью вы здесь находитесь?
– Не уверен, что вам это понравится, мисс. – Эдди симпатизировал ей еще в тот день, когда отобрал у ее брата часы. Неожиданно оказалось, что он и теперь относится к ней с сочувствием.
– Женщины не должны знать слишком много? Вы это хотите сказать? Это может плохо повлиять на их мозги или, не дай бог, детородные органы? Когда-то вы говорили со мной, как с равной, и даже бросили «заткнись», так, пожалуйста, окажите мне эту любезность и сейчас. И зовите меня Джулиет.
Эдди был обезоружен ее прямотой. И все-таки он колебался. Он пришел добиться справедливости, но справедливое решение не всегда доставляет радость. Он достал из внутреннего кармана снимок, сделанный на открытии библиотеки.
– Видите этого человека за спиной вашего брата? Что вы можете о нем сказать?
– О Фрэнке Герберте? Он служит у брата.
– Ваша семья имеет какое-нибудь отношение к компании «Трайэнгл»?
– Гарри – адвокат. Возможно, он работал на них. По-моему, работал. – Она внимательно посмотрела на Эдди. – И, похоже, работа была сомнительного характера?
– Боюсь, что она была связана с убийством.
Тут Джулиет предложила пойти в парк за углом, где они могли спокойно поговорить наедине. Собаки были вне себя от радости, что их не тащат домой. Эдди и Джулиет направились по дорожке к пруду. В ветвях деревьев порхало множество скворцов и ласточек.
– Добро пожаловать в зооуголок для избранных, – с горечью произнесла Джулиет.
Они нашли уединенную скамейку за кустами. К удивлению Эдди, Джулиет достала французские сигареты и закурила.
– Что вы так смотрите на меня? – засмеялась она. – Вы чересчур щепетильны. Значит, так. Я помогаю вам разоблачить Герберта, а вы за это забываете о моем брате. Честно говоря, он, возможно, не имеет представления о методах, с помощью которых орудует его приспешник. Он говорит, сделай то-то и то-то, и это делается.
– Могу сообщить, что убили молодую женщину, если это повлияет на ваше мнение о том, какую ответственность несет ваш брат в этом деле. Она работала на девятом этаже фабрики, но погибла не от пожара. Она не пришла на работу в тот день, потому что была убита. Ей зашили рот синей ниткой и бросили тело в реку.
Джулиет долго смотрела на него в упор.
– Хотите – верьте, хотите – нет, но это значит для меня очень много. Но он мой брат, и мое условие остается в силе. Я выдаю вам Герберта, а вы не будете преследовать Гарри.

 

ДЖУЛИЕТ БЛОК должна была сообщить Фрэнку Герберту, что ее брат велел ему встретиться с ним в переулке за Грин-стрит и принести с собой папку с документами. Остальное было делом Эдди. Встреча была назначена на поздний час, когда рабочие ближайших фабрик разойдутся по домам. Приближаясь в сумерках к переулку, Герберт заметил, что туда свернула стройная женская фигура. Он заскрипел зубами в раздражении от того, что кто-то посторонний оказался в том самом месте, где он должен был передать боссу важные документы. Злился он и потому, что терпеть не мог получать распоряжения от женщин, тем более унизительно было выслушивать их от мисс Блок, которая, по его мнению, слишком много на себя брала и воображала, что она ровня мужчине. У него была с собой дубинка, которой он намеревался пригрозить незнакомке, а то и пустить ее в ход. Но прежде чем он успел осуществить это намерение, стало происходить нечто странное. Девица в переулке показалась ему знакомой – светлые волосы, заплетенные в косы, голубое девчачье пальто. Это плохое освещение играет с ним шутку, подумал Герберт, но в нерешительности остановился. А что, если это вообще не человек? Однако он высмеял свои страхи и двинулся к девице.
– Убирайся отсюда, – кинул он с угрозой. – Тут не место для дам.
Она посмотрела ему в лицо прямым взглядом.
– Река тоже не место.
Она протянула к нему раскрытые ладони. На них лежали две пуговицы, оторванные ею от его пальто во время их схватки.
– Ты это брось, – произнес Герберт растерянно. Он убедился, что это та самая девушка, от которой ему велели избавиться. Каким-то образом ей удалось вылезти из реки и найти его. И вытащить к тому же синюю нитку, чтобы иметь возможность с ним говорить.
– Это твои пуговицы, – сказала она. – Я оторвала их, когда ты убивал меня.
Он приблизился к ней, держа дубинку наготове.
– Если ты призрак, то второй раз не умрешь, хотя в первый раз сделала это быстро.
И тут из-за ее спины появился волк – тот самый, который был привязан на крыльце, когда он прикончил старого отшельника, совавшего свой нос куда не надо и подглядывавшего с холма, как он бросал тело девицы в воду. Очевидно, волк тоже умер, и теперь явился его призрак, однако он слишком натурально рвался разделаться с человеком, узнав в нем убийцу своего хозяина.
– Убери его! – крикнул Герберт. – Он же меня разорвет!
– За то, что ты убил старика?
– Да я благодеяние ему оказал, избавив его от никчемной жизни, которую он вел! Убирайтесь оба! Сгинь, сатана! Тут живые люди занимаются реальными делами, а таким, как вы, тут делать нечего.
Герберт не слышал, как к нему приблизились члены Рабочего союза. Окружив убийцу, они накинулись на него. Вот они-то действительно были живыми, даже слишком. Они повалили его, избили, связали веревкой и надели наручники. Исаак Розенфельд заработал синяк под глазом, которым очень гордился. Шесть человек были свидетелями того, как Герберт признался в убийстве. Большинство их Эдди знал еще мальчишками на фабрике. Эдди сфотографировал всю группу с Гербертом в центре на память. Они смогут показать фотографии своим матерям и подружкам. Эдди обещал Джулиет, что оставит ее брата в покое, но это не значило, что другие не возьмутся за это дело и не постараются доказать его связь с убийством Ханны.
Розенфельд взял пуговицы в качестве улики против Герберта. Эллу, которая так храбро сыграла роль призрака своей сестры, спросили, пойдет ли она вместе со всеми в Десятый полицейский участок, чтобы дать показания. В противном случае Эдди был готов проводить ее домой.
– Я должна пойти с ними, – сказала она Эдди. – Отец поймет. И будет лучше, если он узнает новость от вас. Он вам доверяет.
Вайс ждал Эдди, сидя на бетонном крыльце своего дома в зимнем пальто, несмотря на скорое лето. Эдди сел на ступеньки рядом с ним, волк улегся у их ног. Когда Эдди сообщил, что убийца пойман, Вайс кивнул без всякого удивления.
– Я знал, что ты его найдешь.
– А у меня такое чувство, будто я потерпел неудачу, – сказал Эдди. Ханна была мертва, Гарри Блок по-прежнему пребывал в своем особняке на Шестьдесят второй улице.
– Такое чувство бывает у всякого хорошего человека.
Эдди покачал головой.
– Это не про меня. Я никогда не буду «хорошим».
– Твой отец сказал мне, что ты хороший человек. Поэтому я и пришел к тебе. – Вайса невозможно было переубедить. – И знаешь, почему я ему поверил?
Эдди пожал плечами.
– Наверное, потому, что вы молитесь вместе с ним каждое утро. Кому же верить, если не тому, вместе с кем молишься.
– Молюсь я только с Богом, один на один, – возразил Вайс.
– Тогда, может быть, вы доверяете отцу, потому что вы выросли в одном городе и работали вместе?
– Это все верно, но не имеет ничего общего с моим доверием к твоему отцу. В городе, где мы выросли, один парень перерезал своему брату горло, а другой обокрал родную бабушку, чтобы уехать в Париж. Детство, проведенное в одном и том же городе, ничего не значит. А работа… Со многими из тех, с кем я работал, я бы даже не заговорил, встреть я их на улице. Мулы работают вместе, люди работают вместе. Это тоже не имеет значения. Я верю твоему отцу, потому что он хороший человек и, как всякий хороший человек, он потерпел неудачу. Но знаешь, что я тебе скажу? Он знает, что значит быть человеком.
– И что же это значит? Терпеть неудачи?
Старик расхохотался в бороду, которая побелела за каких-то два месяца, и хлопнул Эдди по спине.
– Это значит уметь прощать, – сказал Вайс. – Как он простил тебя.
Назад: Восемь Синяя нитка
Дальше: Девять Девушка, которая умела летать