Лондон, 13 июля 1840 г., понедельник
– Адская птица Диккенса влетела в окно и уселась на письменный стол. В клюве она держала сложенный лист бумаги. Это послание содержало жизненно важный намек на разгадку нашей тайны, а дьявольский ворон не желал отдавать его. Я протянул руку, чтобы отнять бумагу, но проклятая птица взлетела и принялась носиться по комнате из угла в угол, уворачиваясь от меня. Тогда я процитировал ворону весь его репертуар, надеясь, что он ответит и выронит письмо, однако Хват Хитрый хранил молчание, и его добыча так и осталась при нем.
– Весьма многозначительный сон, – заметил Дюпен. – Вы явно боитесь, что так и не найдете разгадку своей тайны, несмотря на все полученные улики.
– Чистая правда. И ворон, очевидно, на самом деле – вестник смерти, как вы предполагали.
Я вновь пробежал взглядом сообщение о смерти из «Кентиш газетт», оказавшееся в обнаруженном вороном конверте. Узнав о том, как умер дед, я преисполнился сожаления. Конечно, то, что он дожил до наших дней – и до восьмидесяти лет – было маловероятно. И все же я тайком надеялся обнаружить Генри Арнольда в одном из лондонских театров, играющим роли почтенных патриархов. Но – увы, он умер при странных обстоятельствах, оставив бабушку на милость ее постылых отца и мачехи. И это обстоятельство прибавило мне решимости разгадать семейную тайну.
– Очевидно, ворон все же оказался не вестником смерти, а случайной деталью, усилившей впечатление вмешательства потусторонних сил, которого добивается ваш противник, – заметил Дюпен.
– Если бы только Хват Мудрый вместо своей бессмысленной болтовни мог поведать нам, кто принес этот конверт! Но нет. Он – просто дьявол, без умолку несущий вздор и докучающий окружающим. Странно, что мистер Диккенс держит эту птицу в доме – при трех маленьких детях и жене, которая ее явно не любит.
– Возможно, это создание помогает ему укрыться от семьи и отдаться творчеству.
Поначалу я решил, что Дюпен шутит, но тут же понял, что он говорит совершенно серьезно.
– Укрыться от семьи? Зачем ему это? Его дети прекрасно воспитаны, а жена оказалась весьма приятной дамой, несмотря на проделки ворона и незваных гостей.
– Такова уж функциональная обязанность семьи – мешать человеку вершить великие дела.
– Абсурд! История полна примеров великих дел, совершенных семейными людьми!
– Но насколько большего они добились бы, если бы их время и мысли не занимали жены и дети?
– Любовь жены и детей более чем компенсирует время, не потраченное на размышления и творчество. Более того, именно любовь вдохновляет!
– А, эти мифы о музе… Если вдохновение и таланты не ниспосланы самим богом, то их непременно приносит муза, в целях удобства оказавшаяся также и женой творца… – Дюпен покачал головой. – Нет, я полагаю, что вдохновение и талант рождаются непрестанным трудом – широтой круга чтения, глубиной исследований, вдумчивостью и упорной работой в избранной области знания. По сути это очень похоже на упражнение мускулов. Настоящий ученый – отнюдь не лентяй, но и не тот, чьи мысли заняты только тем, как обеспечить семью. Настоящий ученый жертвует всем ради познания истины. Мой талант – аналитическое мышление, и, честно говоря, я убежден, что сердечные привязанности лишь затуманивают разум.
Серьезность в изложении его философского кредо заставила меня вспомнить о том, что я до сих пор не знаю, восхищался ли он когда-нибудь женщиной, испытывал ли пылкую любовь. Однако я не мог решиться спрашивать его о делах сердечных. Возможно, подобные переживания были для Дюпена вовсе чужды.
– Очевидно, в вопросах любви и брака мы никогда не придем к согласию. Откровенно говоря, если бы я и достиг много большего как писатель, не имея ни жены, ни детей, то этим большим я с радостью пожертвовал бы.
– Очень жаль, – негромко сказал Дюпен.
Его слова вызвали во мне бурю эмоций, и я не смог сдержаться:
– Да без жены и ее матери я был бы вовсе никем! Я потерял родную мать, но судьба оказалась ко мне благосклонна, когда меня взяли к себе приемные родители. Благосклонность эта кончилась со смертью приемной матери: мое место в сердце приемного отца заняли новая жена и незаконный сын. Бес своенравия наверняка одолел бы меня, если бы не Сисси и Мадди. Вне всяких сомнений, они спасли меня от меня самого. Я вообще не смог бы писать без поддержки жены. И потому возьму на себя смелость утверждать, что она – действительно моя муза.
Дюпен пожал плечами и тихонько вздохнул.
– Я понимаю, как огорчило вас поведение отчима. Отец – будь он родным или приемным – не должен поступать с сыном так. Он дал вам обещание и совершенно бесчестно нарушил его. Но мы не должны забывать, что у человека, с которым кто-либо – член семьи, друг или кто-то вовсе посторонний – поступил бесчестно, есть выбор: позволить огорчениям одолеть себя или решиться вступить в борьбу за справедливость.
– Справедливость?! Я никогда не буду жить той жизнью, какая была мне обещана! Приемный отец мертв, и наследство пропало для меня навсегда. Остался только мой талант – уж какой ни на есть, – и я могу полагаться лишь на него и на тех, кого люблю. И я никогда не совершу тех подлостей, что совершили отец и отчим. Я буду любить своих отпрысков, какие бы ошибки они ни совершали, потому что они – мое будущее. С ними мое имя будет жить вечно – хотя бы всего лишь в их сердцах.
Обдумав мои слова, Дюпен негромко заговорил:
– Действительно, мои родители и их родители бессмертны в сердце моем, и я не успокоюсь, пока не восстановлю их репутацию. Но связей, которые отвлекали бы меня от цели моей жизни, у меня нет. Ваша семья, По, есть ваша ахиллесова пята. Вы уже описывали, как повлияла бы на вас потеря семьи. Но – что, если произойдет обратное?
Слова Дюпена сильно задели меня, на что он и рассчитывал.
– Им осталось бы только молить о милосердии, как моей бабушке с матерью. Вы ведь об этом, верно?
– Конечно, – холодно ответил он. – И мой отец также был вынужден положиться на милосердие благотворителей. Наш долг – уберечь тех, кого мы любим, от подобной судьбы, не так ли, По?
Эти слова смирили мою гордыню.
– Конечно, это наша главная обязанность.
– Вот мы и исполняем эту обязанность, проводя наше расследование, и каждый обнаруженный след приближает нас к победе над врагом, – сказал Дюпен. – Эти новые письма многое объясняют. Теперь нам известны все подробности суда над вашим противником.
С замирающим сердцем я вспомнил бабушкино письмо к деду, написанное восьмого июля 1790 года, рассказывавшее о первом суде над Ринвиком Уильямсом.
– Отплатить Элизабет Арнольд за предательство… – прошептал я.
– Именно, – подтвердил Дюпен. – И из этого письма следует, что предательски действовала не только она. Мисс Энн Портер донесла на Ринвика Уильямса тринадцатого июня, и он был арестован. Затем сестры Портер под присягой показали в суде, что на них напал именно Уильямс. Все это, без сомнения, была ложь. И, если Элизабет Арнольд отступила от истины, чтобы спасти себя и мужа от Ньюгейта, то сестры Портер лжесвидетельствовали ради награды, назначенной мистером Ангерштейном.
– Удивительно, что мой враг не мстит сестрам Портер, хотя они напрямую ответственны за арест Ринвика Уильямса и свидетельствовали против него.
– Мы просто не знаем, мстил им Уильямс или нет, – заметил Дюпен.
Эта мысль внушила мне новую надежду.
– Совершенно верно, Дюпен! Мы можем получить важные сведения, если сумеем отыскать сестер Портер! В тысяча семьсот девяностом году им не было еще и двадцати. Вполне вероятно, что одна из них, а то и обе, еще живы.
– Правда. Но разыскать их наверняка будет непросто.
– Думаю, дело того стоит. Можем начать с их дома и семейного предприятия – бань Перо. Если Портеры больше не владеют этим заведением, то там хотя бы могут знать, что с ними сталось.
– Возможно, – неохотно согласился Дюпен.
– Так давайте попробуем. Чем полагаться на материал из библиотеки Британского музея, гораздо лучше побеседовать о временах Лондонского Монстра с живыми свидетелями. Слухи и сплетни часто несут в себе не меньше информации, чем официальные хроники.
Дюпен откинул крышку карманных часов.
– Что ж, желаю удачи в поисках сестер Портер, но сам я вынужден отклонить ваше приглашение. У меня назначена встреча с мадам Тюссо.
– То самое тайное собрание, о котором она столь театрально упоминала?
Дюпен странно оживился.
– Именно. До встречи, По. Обсудим прочие письма позже.
С этими словами он удалился.
* * *
– Макрель! Свежая макрель!
– Горошек, горячий горошек!
Симпатичная девушка, придерживая полный оранжевых плодов фартук, развернулась ко мне:
– Апельсины, чудесные апельсины!
– Баранья нога! – кричала дебелая женщина средних лет.
Ковент-Гарден бурлил. Улицы были полны людей, нагруженных разнообразной провизией – все они шли с огромного рынка Ковент-Гарден. От криков торговцев звенело в ушах.
Обычная с виду девочка с душистой корзиной у ног заклинала:
– Купите розмарин – он для хорошей памяти, сэр, и мяту – она для телесного здоровья!
Музыка улиц не прекратилась и после того, как я вышел с рынка: торговцы с лотками и тележками зазывали покупателей, древний уличный певец хрипел старые баллады, звенел колокольчик мусорщика. По улице расхаживали туда-сюда мужчины с висящими на груди и спине досками, на которых были напечатаны сообщения, рекомендующие купить такую-то домашнюю утварь, такое-то патентованное снадобье и прочие якобы полезные вещи. Веселье, царившее на рынке, здесь, среди почерневших от сажи стен и тошнотворных миазмов прилегающей улицы, сходило на нет. Я миновал буйную компанию, высыпавшую на улицу из ближайшего паба, и нескольких выпивох, мирно почивавших в сточной канаве рядом со входом. Все вместе они неопровержимо доказывали истинность обещания этого питейного заведения: «На пенни – допьяна, на двухпенсовик – в стельку!»
Прогулка через рынок Ковент-Гарден имела определенную цель. Враг уже сформировал у меня мнение о моих бабушке и деде. Настала пора узнать о них побольше без его злонамеренного влияния. Поэтому я решил нанести визит в театр, где бабушка достигла апогея успеха в Англии, а после наведаться на Сент-Джеймс-стрит и попробовать отыскать одну из сестер Портер, а то и обеих.
Вход с Боу-стрит в театр «Ковент-Гарден» оказался очень красивым – симметричный дорический тетрастиль на трехступенчатом подиуме. Колонны портика возвышались на добрых тридцать футов, и от этого здание выглядело весьма величественно. Чтобы понаблюдать за актерами во время репетиции, пришлось выложить заоблачную сумму, причем человека, принявшего у меня деньги – по-видимому, управляющего театром, – немало позабавило мое желание.
Зал оказался так огромен, что у меня захватило дух. Как много зрителей может здесь поместиться! А малиновые драпри, украшенные золотыми венками, а позолоченная лепнина, а чудесная люстра из хрусталя и золота!.. На арке над просцениумом был начертан золотыми буквами девиз театра: «Veluti a Speculum». Что за прекрасное место для встреч с публикой!
Заняв кресло, я принялся наблюдать собирающихся актеров. Конечно, это была не та самая сцена, на которой блистала бабушка – тот театр сгорел дотла более тридцати лет назад, но, может быть, я все же смогу ощутить дух того мира, в котором она обитала? Музыканты заиграли увертюру. Я надеялся, что будут представлять оперетту, в каких часто играла бабушка, однако попал на балет-пантомиму сомнительного качества. Наблюдая за танцовщиками, чьи телодвижения доставили бы удовольствие лишь слабоумному, я невольно вспомнил танцовщиков Галлини, которых высмеивала в своем письме бабушка. В тот ужасный день, когда публика выгнала их со сцены Королевского театра, пригрозив убийством, с ними выступал и Ринвик Уильямс. Пожалуй, нынешние танцовщики были ничем не лучше учеников Галлини – им предстояло еще много репетировать, чтобы не опасаться быть освистанными.
Как ни старался я ощутить присутствие бабушки в этом прекраснейшем из театров, у меня так ничего и не вышло. Пришлось покинуть место ее величайшего сценического триумфа несолоно хлебавши, под жуткую ругань раздраженного балетмейстера.
* * *
Бани Перо по адресу Сент-Джеймс-стрит, 63 много лет предоставляли горожанам холодные ванны, и именно здесь в юности жили сестры Портер. Теперь здесь висела вывеска «Отель Фентона». Оставалось надеяться, что одна из этих дам вышла замуж за мистера Фентона, взявшего на себя управление семейным предприятием – судя по всему, вполне успешным. Дом номер 63 оказался привлекательным четырехэтажным зданием с полукруглыми окнами и дверями на первом этаже и цветочными ящиками под каждым из окон прочих этажей. В странной тревоге от того, что может здесь обнаружиться, я постучал в дверь. Дверь распахнулась, и на пороге появилась женщина – с виду на два-три года младше меня, слишком молодая, чтобы оказаться кем-либо из сестер Портер. Может быть, это внучка одной из них?
– Боюсь, свободных номеров нет, сэр, – сказала она.
– Честно говоря, я здесь по другому делу. Меня зовут Эдгар По, я – журналист из Филадельфии и приехал в Лондон провести некоторые исследования для статьи, над которой сейчас работаю. Я интересуюсь семейством Портеров, жившим здесь в тысяча семьсот девяностом, и надеялся побеседовать с мисс Энн или Сарой Портер. Или хотя бы с кем-нибудь из их родственников.
Молодая женщина оглядела меня с головы до ног. Видимо, мне удалось произвести на нее хорошее впечатление.
– К сожалению, – проговорила она, – миссис Коулмен – в девичестве мисс Энн Портер – умерла несколько лет тому назад. Очень сердечной леди она была. Часто приезжала к нам в отель повидаться с моей тетей, миссис Фентон-первой. – Она указала на вывеску над входом. – И часто рассказывала истории о странных происшествиях из времен ее молодости.
– Какая жалость. Уверен, она могла бы о многом рассказать мне, – вздохнул я с неподдельным разочарованием. – Спасибо за помощь, миссис Фентон.
– Но мисс Сара все еще с нами, – продолжала молодая леди.
Увидев надежду, озарившую мое лицо, она добавила:
– Только она живет не здесь, а в Маргите. У Коулменов там дом с меблированными комнатами, и одну из комнат они предоставили ей.
– Вы случайно не знаете адреса? – спросил я. – Я бы очень хотел побеседовать с мисс Портер. О важном историческом событии.
Это пробудило в ней интерес.
– Мисс Сара очень интересуется историей, – подтвердила она, насмешливо улыбнувшись и жестом приглашая меня внутрь. – Позвольте, мистер По, я поищу адрес, она нам присылала. Я уверена, письмо до сих пор лежит среди прочих.
Я прошел в фойе, служившее одновременно гостиной. Миссис Фентон удалилась за стойку и извлекла на свет книгу в кожаном переплете, из которой торчало множество визитных карточек и рекламных объявлений.
– Мы с мужем у них не бывали, но на Рождество мисс Сара прислала письмо, а ее племянник приложил к нему несколько рекламных объявлений, надеясь, что мы направим к нему клиентов.
Пролистав книгу, она отыскала нужную карточку.
– Нептун-плейс, номер четыре, – сказала она, записывая адрес на листочке бумаги и подавая его мне. – Если в самом деле отправитесь в Маргит, то, говорят, у них прекрасное заведение.
– Примите мою искреннюю благодарность, миссис Фентон. Уверен, что в самом скором времени я совершу поездку в Маргит и передам мистеру Коулмену ваш лестный отзыв.
– Очень любезно с вашей стороны, мистер По. А когда вернетесь в Лондон, останавливайтесь у нас.
– Безусловно. Благодарю вас. Вы и не представляете, как мне помогли.
Распрощавшись, я отправился к месту самого нашумевшего преступления Монстра.
* * *
Не советуясь с Дюпеном, я обратился прямо к портье и попросил его зарезервировать нам проезд до Маргита и проживание на два или три дня.
– Конечно, мистер По. Рад услужить. Я зарезервирую вам два места в почтовой карете на пятнадцатое июля и два места обратно на восемнадцатое. В Маргите мы рекомендуем остановиться в отеле «Белый олень». Постараюсь непременно зарезервировать вам два номера. Если у них не найдется свободных, они предложат хорошую альтернативу и сообщат нам.
– Благодарю вас, сэр. Весьма признателен.
– «Аристократическая гостиница Брауна» стремится удовлетворить любые нужды постояльцев.
– И вам это превосходно удается.
Портье ответил на комплимент теплой улыбкой.
* * *
Тушеное мясо оказалось неизмеримо лучше, чем в прошлый раз. А может, мой желудок просто успел приспособиться к английской кухне. Дюпен же был вполне доволен стоявшим перед ним блюдом и поглотил большую часть стряпни, предлагаемой в кофейне «Смирна». Наконец я сообщил ему, что мне удалось узнать от миссис Фентон.
– Нам заказаны билеты на почтовую карету до Маргита, отправляющуюся в ближайшую среду. Также нам будут зарезервированы номера в отеле «Белый олень».
Я подал Дюпену листовку с описанием отеля. Описание выглядело впечатляюще.
Отель «Белый олень», Марин-парад, Маргит.
Расположен на берегу, в непосредственной близости от маргитской пристани, Маргитского королевского театра, лучших лавок Куин-стрит и прославленных купальных машин.
– Отель выглядит просто прекрасно. К тому же, он расположен очень близко к месту смерти Генри Арнольда, – заметил Дюпен. – Если он и похоронен в Маргите, нам будет нетрудно найти его могилу.
– Да, я тоже думал осмотреть маргитское кладбище. И, учитывая странные обстоятельства безвременной смерти деда, также очень хочу осмотреть эти купальные машины. – Перевернув листовку, я указал на карту, отпечатанную на обратной стороне. – Как вам известно, я – отличный пловец. Уверен, что там, на месте, я смогу лучше понять, как именно он умер.
– Отчего нет? В конце концов, мы ничего не теряем, – согласился Дюпен.
– Именно. Но оказалась ли полезной ваша встреча с мадам Тюссо?
– Еще как.
Взгляд его сделался жестким. Достав из кармана сложенный лист почтовой бумаги, он подал его мне.
Бумага оказалась наивысшего качества. Большая печать красного воска была сломана. На воске сохранился отчетливый оттиск кадуцея, обвитого двумя змеями, весьма напоминавшими драконов и взиравшими друг на друга, широко распахнув пасти. На листе аккуратным почерком было написано:
Шевалье Огюст Дюпен!
Мсье Виктор Деламар сердечно приглашает вас почтить своим присутствием «Le Bal des Victimes», который состоится в залах Бейкер-стрит Базара на четырнадцатый день июля месяца 1840 г. Начало в девять часов. Необходима маска и соответствующий моменту костюм.
– Кто такой Виктор Деламар?
– Я не знаком с ним. Приглашение достала мне мадам Тюссо. И подобное мероприятие предоставляет прекрасную возможность поймать в западню Вальдемара.
– Признаться, я и не представляю себе, что это должен быть за бал.
– Изначально он был задуман как бал в память тех, кто пострадал в Эпоху Террора. Но сделался насмешкой над горем и болью моей семьи.
– Простите, не понимаю.
Дюпен сложил приглашение и поднялся на ноги.
– Неважно, По. Неважно. Вы все увидите сами.
От его взгляда я невольно вжался в спинку кресла.
– Я приготовлю нам документы. Ваш обычный костюм вполне подойдет. А маски добуду завтра утром, – продолжал он с улыбкой, больше всего напоминавшей волчий оскал. – Вы, брат мой, посетите этот бал вместе со мной, и там вам все станет ясно.
Он стоял передо мной, и лицо его светилось такой отчаянной надеждой, что мне стало страшно. Господи, только бы ему удалось одолеть врага! Иначе его могучий интеллект просто отравит сам себя, и Дюпен погрузится в бездны безумия, порожденного горечью поражения.
«Кентиш газет»
С сожалением вынуждены сообщить о внезапной трагической смерти мистера Генри Арнольда из Лондона, имевшей место 25 июля 1790 г. Мистер Арнольд, лондонский актер и музыкант, до настоящего времени служивший пианистом в Маргитском королевском театре, был обнаружен в купальной машине мистером Джоном Кларком, макальщиком, пришедшим на службу на рассвете, чтобы успеть приготовить машину для утренних купаний. Одежда мистера Арнольда сильно пострадала от морской воды, а самого его не представлялось возможным привести в чувство. Мистер Кларк пустился на поиски врача и вскоре вернулся на место происшествия с доктором Шоу. Доктор Шоу доставил мистера Арнольда в лечебницу, где при нем была обнаружена склянка из-под настойки белладонны. Спасти пациента не удалось. Доктор Шоу полагает, что определенную роль в смерти мистера Арнольда сыграла слишком большая доза настойки, иногда назначаемой при раздражении желудка, из-за которой покойный не перенес неразумного ночного купания. Личность его была установлена доктором по письму, обнаруженному в кармане. Супруга покойного была вызвана без промедлений, но прежде, чем она достигла лечебницы, мистер Генри Арнольд отдал душу Господу, оставив сиротами миссис Элизабет Арнольд, актрису и певицу, в настоящее время выступающую в Королевском театре, и их дочь, мисс Элизу Арнольд.
Мейфэр, Аппер-Брук-стрит, 20
5 августа 1790 г.
Дорогая Элизабет!
Мой муж, джентльмен добрый и многомилостивый, готов взять на себя все расходы по погребению мистера Арнольда. Он делает это ради Элизы, потому что негоже вымещать грехи отца на невинном дитяти.
В дополнение к этому, муж готов предоставить вам весьма щедрое пособие, покрывающее все ваши нужды вкупе со скромным жильем, до конца ваших дней. Единственное условие получения этого пособия таково: вы должны подписать соглашение, которое сделает его законным опекуном Элизы. Его намерение – воспитать ее настоящей леди, в окружении приличного общества. Вы же должны отречься от звания матери и всего, что с ним связано, как отреклись от звания дочери. Муж готов гарантировать упомянутым соглашением и словом человека чести, что обеспечит Элизу всем, чего заслуживает девушка ее происхождения.
Если позволите дать вам совет, лишать дочь всего того, чем вы пожертвовали из-за своей импульсивности и неблагодарности, было бы крайне неразумно. Вы должны дать Элизе возможность воспитываться в подобающей обстановке. Очевидно, что вам далеко до миссис Сиддонс, и при вашем сомнительном ремесле самое существование Элизы зависит только от удачи в получении ролей. Готовы ли вы отправить дочь на улицу, просить милостыню, если вам не удастся заработать кусок хлеба на сцене? Ни одна мать не сделает столь эгоистичного выбора.
К сему прилагаю ваши прежние письма, чтобы вам было легче оценить свое положение в целом и прийти к верному решению. Если вы согласны принять щедрое предложение моего мужа, будьте любезны привезти Элизу к нам двадцатого августа. После этого вам будут предоставлены пособие и жилье. Но если вы продолжите выбранный вами неразумный путь, знайте: в этом случае предложение мужа будет отменено без возврата, а все связи с нашей семьей – прекращены. Любая корреспонденция, полученная от вас в будущем, будет возвращаться отправителю нераспечатанной.
Уверена, на этот раз вы сделаете разумный выбор.
Искренне ваша
миссис Уильям Смит.
