Лондон, 11–12 июля 1840 г

Адрес был тот же – Бейхем-стрит, 16 – но дом оказался совсем не похож на тот, в котором я побывал. По обе стороны от дверей, точно часовые на посту, стояли мертвые деревья, а серый каменный фасад сплошь зарос странными, слегка фосфоресцирующими грибами. Казалось, грибы эти питаются самим камнем. Стоило мне взойти на крыльцо, как дверь распахнулась под сильным порывом ветра, приглашая внутрь. Передо мной оказался знакомый стол для сеансов и кресло. Другой мебели в комнате не было. Пришлось сесть и ждать – сам не зная чего. Слышны были лишь завывания ветра и странное «тумп, тумп, тумп». Однако я сидел и ждал, словно прикованный к креслу невидимыми узами. Ветер усиливался и завывал все громче. Очередной его порыв ударил в оконное стекло так, точно кто-то требовал впустить его внутрь. Но за окном не было никого и ничего, кроме кроваво-красной полной луны, взиравшей с небес, точно свирепое божество войны.

Сзади послышались скрип и скрежет, точно по полу волокли нечто тяжелое. Звуки приближались. Я обернулся и застыл от ужаса. Там, из двери, ведущей в погреб, появился тот погребенный в яме человек – вернее, все, что от него осталось. Он поднялся на ноги и мучительно медленно, но неумолимо тащился ко мне.

Я укрылся за столом для сеансов, не в силах бежать. Раздался ужасный грохот. Оконное стекло разлетелось вдребезги; сверкающие осколки вихрем закружились вокруг меня. Подняв взгляд к потолку, я увидел, что штукатурку зигзагом пересекает широкая трещина. Точно такая же зловещая трещина пересекла пол, и доски начали быстро разъезжаться, словно трескающийся весенний лед. Но мерцающий остов мертвеца все так же шел ко мне, шаркая по полу ногами. Ветер свистел в его пустых глазницах и яростно трепал зажатый в костлявых пальцах лист бумаги. Словно повинуясь воле магнетизера, я протянул руку за письмом, но тут здание раскололось надвое, и оба мы полетели вниз, в бездонные глубины погреба, а обломки здания рухнули на нас сверху.

Вздрогнув от явственного ощущения падения с огромной высоты, я открыл глаза. Постель оказалась совершенно сбита, а кожа моя – покрыта холодным потом. Я проспал целый день. Вернее, проспал бы, если бы этот кошмар не приходил вновь и вновь, каждый раз оставляя меня совершенно изможденным и неспособным покинуть безопасные стены спальни.

Наконец в воздухе запахло отменно приготовленным завтраком, и желудок вынудил меня выйти в гостиную. Сидевший за столом Дюпен немедленно налил мне кофе.

– Вы должны поесть. И неплохо бы нам прогуляться, если вы уже в состоянии.

– Дюпен, я вам не какой-нибудь инвалид! Я жутко голоден. Все, что мне требовалось – это сон.

– Что ж, ваш нрав если и не улучшился, то хотя бы восстановился, – с легкой улыбкой, означающей шутку, заметил Дюпен.

Но я не забыл его беседы с доктором Фруассаром и принялся за завтрак, раздумывая, как лучше выяснить итоги их обсуждений. Наконец я решил, что лучше всего спросить прямо.

– Думаю, вам есть что сообщить мне. Относительно того дома на Бейхем-стрит.

На лице Дюпена отразилось удивление. Некоторое время он молча жевал, затем промокнул губы салфеткой.

– Учитывая выпавшие на вашу долю испытания, расследование разумнее было бы отложить еще на день.

– Не согласен. Если я укроюсь в номере, враг может решить, что ему удалось запугать меня, и это придаст ему храбрости для следующей атаки.

– О, так вы убедились, что миссис Фонтэн в сговоре с вашим противником?

– Этого я не говорил. Возможно, она тоже его жертва.

Несмотря на все улики, я никак не мог до конца поверить в ее виновность. Я поднес к губам чашечку кофе, и Дюпен заметил, как дрожит моя рука. Возможно, и подрагивающее веко также не укрылось от его взора. Однако он ничего не сказал, а лишь слегка покачал головой.

– Даже сама Венера может пропасть с небосвода, если взгляд слишком утомлен продолжительными наблюдениями или разум затуманен страхом. Давайте сегодня отвлечемся от расследования. После, со свежими силами, и ваш и мой интеллект сможет работать много продуктивнее. А пока предлагаю поиграть в туристов и посетить Риджентс-парк. Говорят, замечательное зрелище, наряду с Зоологическим и Ботаническим садами. Колизей также упоминали среди главных достопримечательностей.

Дюпен – турист!.. Сама мысль об этом была настолько невероятна, что я немедленно согласился. Сам он много раз говорил, что никогда ничего не предпринимает ради чистого удовольствия. Вся его деятельность была подчинена практическим целям. Он мог посещать выставки живописи, но не для того, чтобы наслаждаться прекрасными картинами, а лишь для изучения техники того или иного художника. Он проводил много времени в библиотеках и музеях, но не для того, чтобы потешить воображение, а для расширения кругозора. Даже его тонкий вкус к винам неизменно оттенялся обширными знаниями подробностей виноделия и лучших урожаев.

– Какая свежая идея! Интересно, интересно… Пожалуй, я буду рад побыть туристом за компанию с вами.

Однако моя решимость получить ответ на свой вопрос до окончания экскурсии лишь удвоилась.

Мы вошли в Риджентс-парк через Мэклсфилдские ворота. Здесь, с северной стороны парка, открывался чудесный вид на зеленеющие пригородные просторы Примроуз-хилл и Хампстеда. Но, несмотря на красоту окрестностей, любая тень, любой неожиданный резкий звук сильно тревожили мои обостренные чувства, заставляя сердце сжиматься. В парке оказалось весьма оживленно. Гуляющие наслаждались прекрасной погодой. Память о погребе на Бейхем-стрит и его ядовитых испарениях мало-помалу начала меркнуть. Дюпен приобрел карманный путеводитель и взял на себя роль гида, просвещая меня по мере его чтения. Риджентс-парк был открыт для публики всего два года назад, так как принц-регент намеревался построить себе резиденцию в его северо-западной части, но передумал, благодаря чему лондонское общество обзавелось еще одним превосходным местом, где можно и людей посмотреть, и себя показать. По пути к Зоологическим садам Дюпен описывал размеры парка и архитектурный замысел. От моих попыток повернуть разговор в сторону его находки на Бейхем-стрит он лишь отмахивался.

– Там. Вон там. Нас ожидает прекрасное зрелище. Слышите рев льва? Должно быть, мы в джунглях Африки.

Дюпен с шутливой мрачностью указал на ухоженные кусты и деревья вокруг. Я не смог сдержать улыбки. Он снова уткнулся в путеводитель.

– Сюда, в Зоологические сады Риджентс-парка, были перевезены королевские зверинцы из Тауэра и Виндзорского замка. Теперь здесь выставлены для обозрения более тысячи представителей царства животных, включая млекопитающих, птиц и пресмыкающихся.

– Обширное собрание.

Заплатив за вход, мы двинулись вперед по насыпной дорожке. Сады были устроены просто восхитительно. Постройки для содержания экзотических зверей имели привлекательный вид и были замечательно приспособлены под нужды животных. Каждая из просторных клеток хранила в себе сюрприз, будь то тяжело дышащий белый медведь, спящий леопард или пасущиеся носороги. Ни единого из этих животных я раньше не видел во плоти, и зрелище привело меня в восторг – так же, как и прочих посетителей. Несколько страусов паслись прямо в открытом вольере – коротенькие крылышки, неспособные поднять их в воздух, позволяли содержать их без крыши. Рядом находилась группа из четырех жирафов. Они озирали горизонты, недоступные взорам низкорослых существ, покачивая длинными шеями из стороны в сторону.

– Этих жирафов гнали с пристани Блэкуолла стадом, точно обычных овец или коров, – сообщил Дюпен.

– Удивительное, должно быть, было зрелище! Представьте себе: вы просыпаетесь и видите этих животных, шагающих мимо ваших окон!

– В самом деле. Хотя я полагаю, что их вели по ненаселенным местам.

Дюпен повел меня дальше. Здесь, не обращая на нас никакого внимания, бок обок паслась пара лам.

– О, ламы! Интересные создания. Из Перу.

– Но жирафы, конечно же, гораздо более необычны. Или путеводитель сообщает об этих ламах нечто экстраординарное?

Дюпен пожал плечами.

– На самом деле мне интересны не столько сами ламы, сколько страна, откуда они родом.

– Перу? Не знал, что вас так интересует эта страна.

– Я путешествовал там в юности. Весьма необычное место. Ни флора, ни фауна совершенно не похожи на европейские. Особенно птицы, за которыми так охотятся наши коллекционеры.

Я был крайне изумлен.

– Вы бывали в Перу?!

– Да, – с напускным безразличием ответил Дюпен. – Отчего это вас так удивляет?

Я не смог сдержать скептического смеха. Представить себе утонченного, светского Дюпена в дебрях Южной Америки мне не удалось при всем богатстве моего воображения.

– О, взгляните. Обезьяны.

Ряд вольеров перед нами был населен разнообразными приматами. Пройдя мимо игривых маленьких обезьянок и угрюмых шимпанзе, Дюпен остановился напротив большой клетки. Я поспешил за ним.

– Pongo pygmaeus, – сказал Дюпен. – Он же – «калимантанский орангутан». Животное, чей уровень интеллекта наиболее близок к человеческому. Однако интеллект среднего орангутана может и превосходить уровень человека ограниченных умственных способностей.

– Вот как?

Я подошел к клетке и внимательно осмотрел ее обитателя.

– Порой срок жизни орангутана превышает тридцать лет, будь то в неволе или в естественной среде обитания… – Дюпен окинул животное оценивающим взглядом и посмотрел на меня. – И внешне очень похож на человека, не так ли?

– Да, действительно. Только ноги намного короче, а руки – длиннее человеческих. И форма черепа, насколько я могу судить, должна значительно отличаться.

Дюпен кивнул.

– Совершенно верно. Однако, увидев останки Pongo pygmaeus, облаченные в человеческую одежду и помещенные в темную яму в молитвенной позе, вполне можно подумать, будто перед нами останки человека, не так ли?

– Возможно…

И тут я понял смысл предположения Дюпена.

– Бейхем-стрит?!

– Да. Подозрения возникли у меня еще в тот момент, когда я забирал из рук скелета письмо. Одежда, недостаток света и положение останков неплохо скрывали очевидные признаки. Поэтому я отломил фалангу пальца кисти и показал ее доктору Фруассару, прекрасно знающему анатомию. Осмотрев скелет на Бейхем-стрит, доктор подтвердил мои подозрения. Он полагает, что этот орангутан умер более десяти лет тому назад, учитывая состояние скелета.

Все было настолько очевидно, что я не нашелся с ответом. Как мог я купиться на такой грубый фарс?!

– Не стоит терзаться, По. Это была хитроумная подделка с целью напугать вас как можно сильнее. А обстановка еще прибавила ей достоверности. Счастье, что замышлялось лишь мошенничество, а не убийство.

Без сомнения, Дюпен был прав, но я, отходя вслед за ним от вольеров с обезьянами, чувствовал себя крайне глупо. Дюпен тем временем развлекался, разглядывая выставленных на обозрение публики млекопитающих, но не говорил почти ничего, кроме их латинских названий. Наконец мы подошли к зданию, где содержались пресмыкающиеся.

– Войдем? Коллекция, должно быть, впечатляющая, но, возможно, вы предпочтете остаться снаружи?

– Думаю, мы можем быть уверены, что все ядовитые змеи надежно заперты.

Уловив брошенный Дюпеном вызов, я вошел первым. Я был полон решимости доказать ему, и самому себе заодно, что вполне оправился от пережитого, особенно зная, что все ужасы этого погреба были всего лишь жульничеством, и вполне готов продолжать наше расследование. Но как только я оказался в прохладном, тускло освещенном зале, меня едва не стошнило желчью, куда более ядовитой, чем любой змеиный яд. Присутствие дам помогло сдержать рвотный позыв и сохранять невозмутимость на лице, пока мы рассматривали рептилий сквозь стекло их узилищ. Здесь было множество змей – самых разных, от ярких и совершенно безобидных до самых смертоносных, включая питонов и кобру, весьма похожую на ту, что украшала набалдашник Дюпеновой трости. Он поднял трость, чтобы сравнить изображение с живой коброй, и холоднокровная тварь тут же выскользнула из своего логова, устроенного в задней части выгородки, и поднялась прямо перед нами, раздув капюшон. Точно завороженная, она уставилась в рубиновые глазки своей золотой копии и вдруг бросилась к ней, обнажив клыки, и ударила в стекло с такой силой, что наверняка разбила бы обычное окно. Дама, стоявшая рядом с нами, вскрикнула и осела на пол, точно ужаленная. Рептилия, не удовлетворившись одной безуспешной атакой, вновь поднялась буквой «S».

Но Дюпен взирал в глаза кобры совершенно без страха, не моргая, пока ужасное создание не опустилось наземь и не свернулось кольцами.

– Я раздавлю тебя каблуком, как змею, – тихо сказал он на латыни.

– Вот это да, – прошептал кто-то позади нас.

– Идемте, Дюпен. По-моему, мы видели достаточно.

Дюпен точно очнулся от транса. Лицо его окаменело, веки приопустились. Жестко стуча тростью оземь, он последовал за мной наружу.

Едва мы покинули здание со змеями, я развернулся к нему.

– Что побудило вас мучить эту тварь? – спросил я со злостью, которой сам от себя не ожидал.

– Это вышло ненамеренно. Я не ожидал от змеи такой реакции.

– И все же вы подстрекали ее напасть снова, разыгрывая из себя заклинателя змей!

Дюпен сдвинул брови.

– Нет. Я пытался подчинить ее своей воле и, очевидно, сумел сделать это.

– Но она могла убить и нас, и прочих зрителей.

– Стекло загородки очень прочно. Это было очевидно. Все мы были в полной безопасности.

Конечно же, он был прав, но я был слишком раздражен его забавой, и дальше мы двигались молча, пока красоты парка не успокоили мои нервы.

– Простите мою вспышку. Похоже, нервы мои слишком напряжены после этого погреба.

Дюпен кивнул.

– Мне следовало принять это во внимание и обойти пресмыкающихся стороной. Это исключительно моя собственная ошибка. Что ж, идемте осмотрим Ботанические сады? Это наверняка поможет нам отвлечься. Вряд ли в этом великолепном совместном творении человека и природы прячутся какие-либо опасные твари.

– Будем надеяться, что вы правы, – улыбнулся я.

Во время неторопливой прогулки по прекрасным садам я думал о том, как понравилось бы здесь Сисси и Мадди. Атмосфера садов подействовала на мои нервы благотворно, и я вновь окреп духом. Да, меня надули. Здорово надули. Но больше у них это так легко не пройдет! Я исполнился решимости одолеть врагов.

– Вы приняли участие в сеансе миссис Фонтэн с неохотой, с самого начала зная, что это жульничество, но все же кинулись прочь, когда с вами говорила ваша бабушка. Отчего, Дюпен?

Дюпен поморщился:

– Вернее, когда со мной говорила миссис Фонтэн. Эта леди – мастерица собирать информацию. Этим она и живет, выманивая деньги у наивных одиноких дам.

– Однако это не ответ на мой вопрос.

Дюпен снова поморщился.

– Ее представление было состряпано мастерски. Признаюсь, на миг ей удалось обмануть и меня. Я просто не могу объяснить свою реакцию адекватно.

– Созданная атмосфера была вполне убедительна.

– Для большинства – возможно. Но способы достижения нужного эффекта очевидны. Хоровое пение псалмов создало атмосферу доверия, а та белая роза послужила впечатляющим началом спектакля. Миссис Фонтэн прекрасно изучила прошлое своей жертвы. Возможно, эта добрая леди сама рассказывала ей о былом при прошлых встречах, или же миссис Фонтэн провела тщательное расследование и замечательно подготовила весь этот чудовищный балаган.

– Что же в этом такого уж чудовищного? Ведь леди была довольна…

– Ей было сказано лишь то, что она хотела бы слышать. И в этом не было ни слова правды.

– Откуда вам знать, Дюпен? Как вы можете с уверенностью утверждать, что давно умерший возлюбленный этой дамы действительно не ждет ее в загробной жизни?

– По, ведь я – ученый, а не досужий фантазер.

– Но все же, если миссис Фонтэн – шарлатанка, то как ей удалось вызвать у вас такую реакцию, позволив той французской леди говорить ее устами? Той леди, которая, судя по всему, говорила последнее слово перед казнью. Будь миссис Фонтэн простой мошенницей, откуда она могла узнать о вашей бабушке?

Внимательно следя за выражением лица Дюпена, я надеялся, что и мне удастся поколебать его невозмутимый скептицизм, как это случилось во время «сеанса». Но меня постигло разочарование.

– Как я, кажется, уже говорил, я не бестелесный призрак, коим вы меня отчего-то полагаете. Выяснить, что произошло с моими дедом и бабушкой, совсем несложно. А представление миссис Фонтэн лишает всякой убедительности один простой факт: если бы бабушка говорила со мной с того света, она обращалась бы ко мне по-французски, поскольку не знала по-английски ни словечка.

Я не смог удержаться от легкого укола:

– Но, возможно, в загробном мире все говорят только по-английски?

– Одно это явилось бы веской причиной отрицать его существование, – парировал Дюпен. – Но, должен признать, миссис Фонтэн все же удалось застать меня врасплох. Но позже стало совершенно ясно, что ее представление – лишь хитрый способ противодействия моему критическому взгляду. Это была лишь часть их с профессором главного замысла – заточить вас в погребе.

Должно быть, на лице моем отразилось то самое потрясение, которое я надеялся вызвать у Дюпена.

– С профессором?!

– Который, конечно же, был и тем писарем во время повешения в Ньюгейте, и тем человеком, которого я не смог догнать во время ваших чтений. Очевидно, он весьма искусен в перевоплощении.

Вызвав в памяти образы всех троих, я усомнился в правоте Дюпена.

– Но я уверен: все они были разного роста!

– Дело всего лишь в обуви. В каблуках разной высоты, – пояснил Дюпен. – Вспомните, на что были способны ваши собственные дед и бабушка.

Если мне и трудно было представить, что миссис Фонтэн – злодейка, то вообразить в роли негодяя того змееглазого человека оказалось легче легкого.

Дюпен улыбнулся при виде моего замешательства.

– Если вы все еще не уверены в том, какие отношения связывают миссис Фонтэн и так называемого «профессора», вспомните броши, которые они носят. Уверен, вы заметили необычное украшение на платье миссис Фонтэн – брошь, во всех подробностях изображающую человеческий глаз.

Я кивнул, вспомнив яростный взгляд карего глаза.

– Да. Он был совсем как живой. И производил крайне отталкивающее впечатление.

– Что неудивительно, если вспомнить глаза, послужившие художнику натурой.

– Нет-нет, Дюпен, глаза миссис Фонтэн – приятного фиалково-синего цвета. Отнюдь не карие.

– Вы не понимаете. Брошь на ее платье изображает не ее собственный глаз, а глаз ее возлюбленного. На свете есть странная традиция. Возлюбленные, которым не суждено быть вместе – по причине злой судьбы или несчастливого брака – носят такие броши как тайный знак своей любви. Свирепый карий глаз принадлежит возлюбленному миссис Фонтэн. А он, в свою очередь, носит брошь в виде фиалково-синего глаза.

Я ни за что не поверил бы в такую фантастическую историю, если бы не видел брошь, украшавшую платье миссис Фонтэн, собственными глазами.

– Профессор, он же – писарь, он же – любитель литературы… Словом, какова бы ни была его истинная природа, он носит брошь в виде глаза, приколотой к жилету. Я мельком заметил ее еще во время сеанса, когда все мы взялись за руки, но связал эти детали воедино только после вашей пропажи.

– Трудно поверить, что женщина столь высокого положения, как миссис Фонтэн, полюбит этакого низкорожденного пройдоху. Еще труднее поверить, будто она заодно с человеком, намеренным убить меня.

– По, вступаться по-рыцарски за слабый пол – прекрасная черта. А вот обожествлять слабый пол совсем ни к чему. Привлекательная внешность отнюдь не гарантирует высоких моральных принципов.

– Мне это прекрасно известно, но наверняка этот самозваный профессор манипулирует ею каким-то бесчестным образом! Она – дама замужняя, и, судя по ее одеждам, если не по месту жительства, муж ее – человек вполне обеспеченный.

– Ну конечно это не ее место жительства. Это либо дом ее возлюбленного, либо она арендует его для своей спиритической деятельности. Проводить такие сеансы в собственном жилище было бы неприемлемо – особенно если муж не осведомлен о том, что его супруга общается с духами.

В рассуждениях Дюпена наличествовала явная доля истины. Ну как я раньше мог не замечать очевидного?!

– Пока вы поправлялись, я разузнал кое-что о миссис Фонтэн. Вряд ли вас удивит тот факт, что некогда она была актрисой. Мистер Джеймс Фонтэн увидел ее на сцене и тут же попался в ее сети. После недолгих ухаживаний они поженились. Думаю, ясно, что миссис Фонтэн – или мисс Ровена Грин из Чатема, как звали ее тогда – знала нашего писаря еще до замужества, но, будучи девицей практичной, предпочла богатого мужа бедному.

– У вас она выходит уж очень расчетливой.

– Расчетливой? Еще бы! Она была средней актрисой скромных талантов, и ей представилась возможность возвыситься. Она удачно вышла замуж, но продолжала состоять в тайной связи с обнищавшим писарем, изображавшим профессора на спиритическом сеансе. Отсюда и броши, которые они носят в знак любви. Но важно другое: зачем ее любовнику понадобилось запирать вас в погребе и отчего она приняла участие в этой гнусной выходке?

– И еще – почему скелет орангутана, переодетый в мертвого человека, держал в руке письмо, написанное моей бабушкой?

– В самом деле. Видимо, ваш враг в данный момент не желал вам смерти. По его замыслу, вы должны были прочесть письмо, будучи сильно напуганным после пребывания в погребе. Я же, по логике событий, должен был спасти вас прежде, чем вы погибнете от голода и жажды. И, конечно же, я, зная адрес дома, где проходил сеанс, немедленно отправился туда, едва обнаружил, что вы не вернулись в гостиницу. Ну, а понять, где вы заперты, было нетрудно – либо на чердаке, либо в погребе.

– То есть я, как и Ринвик Уильямс в тысяча семьсот девяностом, был лишен свободы тринадцатого июня.

Дюпен кивнул.

– Да, здесь наблюдается явное соответствие. Но мы еще не раскрыли тайну стихотворения, переданного нам писарем. В чем заключалось предательство Элизабет Арнольд? Да, она скрыла, что виновна в преступлениях Монстра, но я уверен, что здесь кроется нечто большее.

При этих словах я вздрогнул. Мне представилось, как змееглазый пробирается в мою спальню, роется в моих вещах, ставит на стол бутылку коньяка… Угрожающая записка со словами «Nemo me impune lacessit»… Промозглый погреб… Холод объял мое тело, точно сковав его коркой льда.

– Вы сказали: «в данный момент»… Мой враг не желал моей смерти в данный момент. Но полагаете, что в будущем положение изменится?

Дюпен слегка пожал плечами:

– Не следует исключать такую возможность.

– Тогда мы должны изловить этого кровожадного писаря, пока он не убил одного из нас, а то и обоих!

– Совершенно верно. Но давайте оставим на время эти мысли и просто пройдемся. Сегодня наша цель – отвлечься от расследования.

Дюпен направился в юго-западный угол парка. Здесь царила прекрасная легкомысленная атмосфера. Тут и там дети играли с обручами, гонялись друг за другом, с визгом бежали за поливальными бочками. Мы покинули парк через Йоркские ворота, пересекли Нью-роуд и подошли к обнесенному стеной саду перед домом, выстроенным на некотором удалении от улицы. Дюпен выжидающе посмотрел на меня.

Окинув взглядом дом, я нашел его весьма привлекательным. Портик из камня и кирпича, два высоких полукруглых эркера… Дюпен также осматривал дом с интересом, но, видимо, не собирался пояснять, зачем мы здесь.

Наконец я спросил:

– У нас здесь назначена встреча?

– Нет. Но, думаю, раз уж мы оказались рядом с Девоншир-террас, дом один, то вполне можем нанести спонтанный визит.

– Боюсь, я все равно не понимаю вас.

И тут я вспомнил о письме под бутылкой коньяка.

– Это же дом мистера Диккенса!

Дюпен кивнул.

– Похоже, ваши распорядки дня совпадают крайне редко. Но теперь, раз уж мы здесь, вам стоит встретиться лично и обменяться комплиментами. Мы можем пригласить его пообедать где-нибудь неподалеку и поблагодарить за интерес к вашему творчеству.

Лицо мое так и вспыхнуло от смущения.

– Это недопустимо! Явиться на порог без предупреждения? Мистер Диккенс может оскорбиться. Вдобавок, учитывая недавние события, я сомневаюсь в том, что ему интересно мое творчество.

– Вздор. Вы состояли в переписке до вашего приезда, и мистер Диккенс недвусмысленно оценил ваш труд. Он предложил помочь вам найти издателя – подобные обещания не даются просто так, ради красного словца. Он поместил в газеты объявление о вашем прибытии в Лондон и намерении выступить с публичными чтениями. Да, есть некоторые сомнения, что организатором чтений в Литературно-научном обществе был именно он, и именно это я и собираюсь выяснить. Конечно, мистер Диккенс – человек занятой, но ведь и вы не останетесь в Лондоне навечно. Сейчас у вас есть прекрасная возможность познакомиться с ним лично и поблагодарить за помощь. Вряд ли кто-либо на свете будет оскорблен искренней благодарностью. Наоборот, обычно оскорбляет именно отсутствие благодарности.

Я взирал на Дюпена в нешуточной тревоге. Он, вечный поборник приватности, подстрекает меня к тому, что иначе как недостойным поведением в достойном обществе и не назовешь? Это ведь частный дом мистера Диккенса, а не контора и не клуб для джентльменов!

Заметив мою тревогу, Дюпен с нетерпением поморщился.

– Вы понимаете, что сейчас вам представляется возможность лично познакомиться с самим мистером Диккенсом? Неужели какого-то письма достаточно, чтобы выразить благодарность за его интерес к вашим произведениям?

Конечно, письма в этом случае было недостаточно, но я никак не мог избавиться от томительного ощущения, что мистер Диккенс поместил в газеты объявление о моем визите в Лондон только потому, что я – редактор журнала, восхищенный его творчеством. Может, он никогда не питал никакого интереса к знакомству со мной как с собратом по перу? Но тут терпение Дюпена иссякло. Он подхватил латунный дверной молоток и трижды ударил им в дверь. Засим последовала тяжеловесная тишина, и я было решил, что дом пуст, но вскоре послышался звук приближающихся шагов, и дверь распахнулась. Достойно одетая симпатичная женщина ступила на порог и вопросительно взглянула на нас. Дюпен вежливо поклонился ей.

– Добрый день. Мы хотели бы видеть мистера Диккенса. Позвольте представить вам мистера Эдгара По, я же – шевалье Огюст Дюпен. Мы пришли, чтобы лично поблагодарить его за организацию публичного выступления мистера По, которое состоялось восьмого июля.

– Простите наше бесцеремонное вторжение… – начал было я.

– Сам мистер Диккенс не смог присутствовать на чтениях по причине болезни, – перебил меня Дюпен, внимательно следя за выражением лица женщины. – Но мы надеемся, что он уже в добром здравии. Вы ведь знаете, какую любезность оказал ваш супруг мистеру По?

На миг хозяйка задумалась, но тут же на лице ее мелькнула улыбка.

– О да, мистер По! В самом деле, муж говорил о вас. Он восхищен вашим творчеством.

Взглянув на Дюпена, она вновь обратилась ко мне:

– К несчастью, его нет дома.

– Стало быть, он поправился, – многозначительно сказал Дюпен.

Замечание Дюпена, очевидно, прозвучало странно. Миссис Диккенс слегка нахмурилась.

– Он вполне здоров, благодарю вас, – ответила она.

Вдруг за ее спиной раздался хриплый, каркающий крик:

– Привет, старуха! Привет!

Мы с Дюпеном невольно взглянули в глубину прихожей, но там не оказалось никого. На лице миссис Диккенс отразилось беспокойство.

– Сожалею, что вынуждена вас разочаровать.

Изнутри донесся странный скрежет. Миссис Диккенс тревожно оглянулась.

– Полли! – прохрипел все тот же древний голос. – Растопи плиту! Чаёк завари!

Миссис Диккенс повернулась к нам спиной и хлопнула подолом юбки:

– Кыш! Пшел на место!

– Растопи плиту! Ура! Всем чайку!

Миссис Диккенс снова хлопнула подолом юбки, затем вдруг пискнула и отскочила в сторону.

– Пшел прочь, несносная тварь!

Мы с Дюпеном немедля переступили порог, приготовившись защищать миссис Диккенс, но открывшаяся нашим взорам картина заставила нас смутиться. По прихожей скакал, норовя клюнуть миссис Диккенс в лодыжку, огромный черный ворон.

– Привет, старуха! – каркнула дьявольская птица.

Миссис Диккенс снова хлопнула на ворона подолом юбки и отскочила назад, спасая ноги от его твердого клюва.

– Прошу вас, закройте дверь, – выдохнула она. – Он не должен удрать наружу – как бы мне этого ни хотелось. Чарльз очень расстроится, если это ужасное создание пропадет.

Она хлопнула подолом еще раз.

– Как его зовут? – спросил Дюпен, глядя, как ворон наскакивает на миссис Диккенс, растопырив крылья так, что казался вдвое крупнее.

– Хват. Муж зовет его «Хват Мудрый», «Хват Озорной» или «Хват Хитрый» – в зависимости от поведения.

– Я – дьявол, дьявол, дьявол! – немедленно заявил ворон.

– Уж это точно, – подтвердила миссис Диккенс, не сводя с ворона глаз.

– Не вешай нос! Бау-вау-вау!

Миссис Диккенс устало прикрыла глаза и покачала головой.

– Просто ужас, чему муж его учит.

– Вороны – весьма смышленые птицы, – заметил Дюпен. – Они способны накопить значительный словарный запас.

– Может, и смышленые, но жадные – это верно. Он не прекратит, пока я не покормлю его чем-нибудь, – ответила миссис Диккенс. – Может, вы выпьете чаю, пока я займусь им?

– Растопи плиту! Ура! Всем чайку! – прохрипел ворон.

Миссис Диккенс снова отмахнулась от него подолом.

– Чарльз собирался быть дома к обеду. Если хотите, можете его подождать.

Я раскрыл было рот, чтобы отказаться от предложения доброй леди, но Дюпен опередил меня:

– С превеликим удовольствием, миссис Диккенс!

Ворон снова устремился к ногам хозяйки, но Дюпен проворно преградил ему путь тростью. Ступив на трость, точно на насест, птица склонила голову набок и воззрилась на Дюпена.

– Чайку? – спросил Дюпен.

Ворон заскакал на его трости вверх-вниз, точно от восторга, взирая на Дюпена с неподдельным интересом. Миссис Диккенс же смотрела на эту сцену с заметной нервозностью.

– Проходите, – сказала она.

Мы проследовали за ней в просторный квадратный холл. Дюпен нес наперевес трость с сидящим на ней вороном.

– Пожалуй, лучше всего в библиотеке, – решила хозяйка, указывая направо.

За дверью справа оказалась тесная, но уютная комната, битком набитая книгами. Здесь же стоял стол мистера Диккенса и несколько кресел. Отсюда открывался вид в садик, наружу вела лестница. Вдруг ворон, заставив всех вздрогнуть, взмыл в воздух, приземлился на книжный шкаф и воззрился на нас оттуда, точно господь бог с небес. Бросив на него раздраженный взгляд, миссис Диккенс направилась к выходу.

– Присаживайтесь. Я только отдам распоряжения кухарке.

Мы с Дюпеном опустились в кресла.

– Впечатляющая библиотека, – заметил я.

– И весьма необычное домашнее животное, – добавил Дюпен.

Птица, склонив набок голову, нахально взирала на нас с высоты. И вдруг – чпок! Раздался звук пробки, вынутой из бутылки. Я оглянулся в поисках источника звука и обнаружил, что это лишь новая проделка жуткой птицы. Ворон изобразил этот звук еще несколько раз и заплясал, довольный нашей реакцией.

– Держись бодрей! – гаркнул он, хлопая крыльями.

Дюпен приподнял брови.

– И весьма наблюдательное, – отметил он.

– Интересно, эта тварь и мистера Диккенса изводит так же, как его супругу?

– Вот уж нет, – ответила вернувшаяся в комнату хозяйка. – Чарльз совсем избаловал его. Он изводит всех, кроме хозяина.

– Я – дьявол, дьявол, дьявол! Бау-вау-вау! – закричал ворон, злобно сверкая глазками.

В этом я не мог не согласиться с докучливой птицей. Ее болтовня уже успела чертовски мне надоесть.

– Откуда у мистера Диккенса эта птица?

– Подарок от так называемого друга.

– Порой друзья способны на такое, до чего никакой враг не додумается, – сказал я, невольно встретившись взглядами с Дюпеном.

– Уж это точно, – кивнула миссис Диккенс.

– Особенно когда действуют в лучших ваших интересах, – язвительно добавил Дюпен.

В библиотеку вошла кухарка с большим подносом, уставленным чайными приборами. Накрыв для нас небольшой столик, она сделала легкий реверанс и удалилась. Миссис Диккенс разлила чай и предложила нам хлеб с маслом, доставленный на серебряной тарелке под крышкой, но прежде, чем мы успели взять себе по кусочку, дерзкая тварь ринулась со шкафа вниз, нацелившись на угощение. Миссис Диккенс проворно захлопнула крышку, и ворон приземлился на спинку высокого кресла, не сводя жадного взгляда с тарелки.

Миссис Диккенс подала Дюпену еще одну тарелку, накрытую крышкой.

– Будьте любезны, поставьте это вон там, на полу. Может, он хоть ненадолго оставит нас в покое.

Выполнив ее просьбу, Дюпен поднял крышку. Под ней на тарелке оказалось блюдечко с сырым мясом. Ворон немедленно соскочил со своего импровизированного насеста на пол, строевым шагом, точно солдат, промаршировал к блюдцу и принялся жадно поглощать мясо. Зрелище это оказалось бесконечно тревожным. Мне живо представилось воронье на поле битвы, пирующее на останках павших.

Но Дюпен наблюдал за птицей совершенно невозмутимо.

– Corvus corax, он же – ворон, весьма разумная птица, повадками во многом подобная человеку, хотя следует заметить, что своим разумом она обязана отнюдь не этим человеческим повадкам.

При этих словах Дюпен слегка улыбнулся, показывая, что шутит, но, вероятнее всего, он и на самом деле думал именно так.

– Они обитают почти по всему миру, – продолжал он, – и приспосабливаются практически к любой среде. По крайней мере, могут употреблять в пищу почти все.

Угольно-черная птица внимательно вслушивалась в разговор, переводя взгляд с одного из собеседников на другого, точно впитывая каждое слово.

– Это правда, – подтвердила миссис Диккенс. – Способен сожрать все, включая мои письма, щепки от лестничных перил и любые украшения, которые я забываю убрать в шкатулку.

– Украшения он, скорее всего, закапывает или прячет где-нибудь, – сказал Дюпен. – Corvus corax имеют склонность к воровству и укрыванию добычи.

– Как и некоторые люди, – добавил я.

– Постоянно таскает ложки с обеденного стола и закапывает в саду, – пожаловалась миссис Диккенс. – Уверена, мы не нашли и половины. Стену, отгораживающую сад, всю сплошь исклевал – на штукатурке живого места не осталось. Выковыривает замазку из окон, так что стекла вываливаются. Сущий дьявол!

– Я – дьявол, дьявол, дьявол! – согласился Хват, прежде чем впиться клювом в очередной кусок мяса.

Дюпен улыбнулся.

– Вороны весьма разумны и верны, – продолжал он. – Они не меняют своих привязанностей до самой смерти, а живут до сорока лет и даже более.

– До сорока лет? – с отчаянием в голосе пробормотала миссис Диккенс.

– Однако эти создания славятся вовсе не верностью, а пожиранием падали, – заметил я.

– Действительно, вороны – падальщики, но и такие животные нужны Природе. К тому же, они отнюдь не оппортунисты и не паразиты. Говорят, что они часто выводят охотников на след оленя или карибу, отчего и ворон и охотник остаются в выигрыше.

Взглянув на ворона, я обнаружил, что он склонил голову набок и сверлит меня взглядом, словно подстрекая возразить Дюпену. Наконец ворон расправился с остатками мяса, взлетел в воздух и пронесся над самой моей головой, прежде чем усесться обратно на шкаф.

– И в самом деле – сущий дьявол, – проворчал я.

– Некоторые всерьез верят в это, – кивнул Дюпен. – Или в нечто подобное. Говорят, например, что вороны – это призраки убитых или проклятые души. Некоторые американские туземцы верят в способность воронов оборачиваться людьми. И, конечно же, туземные царьки позволяют воронам пожирать…

– Не вешай нос! Держись бодрей! – заорал этот бес с книжного шкафа, балансируя на кончиках пальцев и раскачиваясь вверх-вниз, будто в танце.

– Пожалуй, нам лучше сменить предмет разговора на более приятный, – сказал я, заметив, как побледнело лицо миссис Диккенс.

– Несомненно, супруг миссис Диккенс рассказывал ей о воронах много больше, – согласился Дюпен.

– Честно говоря, сэр, муж обычно говорит об их разуме и хитрости, – ответила миссис Диккенс, с подозрением глядя на Дюпена. – А вот таких мрачных вещей я никогда от него не слышала.

– Пожалуйста, простите нас, миссис Диккенс. Мы, писатели, проводим слишком много времени среди книг и порой забываем о хороших манерах в беседе с дамами. Надеюсь, мой друг не заставил вас пожалеть о вашем гостеприимстве.

– Нет-нет, ничего страшного. Все хорошо.

Напряженный тон миссис Диккенс яснее ясного говорил об обратном. Я еще сильнее разозлился на Дюпена. Вначале он выставил нас обоих невежами, явившимися в дом мистера Диккенса без предупреждения, а теперь еще и напугал бедную женщину разговорами о нечистой силе. Но тут хлопнула входная дверь, и я, мигом забыв о своих тревогах, вскочил на ноги, готовый наконец-то встретиться с мистером Диккенсом лично. Однако тишина, воцарившаяся на миг, взорвалась топотом детских ног.

Миссис Диккенс встала.

– Няня привела детей с прогулки, – пояснила она.

Дюпен тоже поднялся из-за стола, и в этот момент библиотека огласилась детским криком. В комнату вбежал маленький мальчик лет трех-четырех. Лицо его сияло радостью.

– Это мистер По и шевалье Дюпен, папины знакомые. Поздоровайся с ними.

– Хелло, – сказал мальчик, отступая за юбки матери.

– И?..

– Меня зовут Чарли Диккенс, рад познакомиться с вами, – сказал мальчик, словно отвечая затверженный урок.

– Очень рад познакомиться с тобой, Чарли, – ответил я.

Дюпен приветственно склонил голову, но ничего не сказал. Пожалуй, общение с говорящей птицей давалось ему куда легче, чем общение с ребенком.

В библиотеку заглянула крохотная девчушка.

– Это Мейми, – представила ее миссис Диккенс. – Поздоровайся, дорогая.

– Хелло, – тихонько пискнула девочка и немедленно сунула в рот все свои пальцы.

На сем наша беседа была прервана отчаянным воплем младенца. Ворон каркнул и стремительно взлетел со шкафа.

Дети с визгом бросились прочь из комнаты. Ворон погнался за ними, хрипло крича:

– Привет! Привет! Привет! Что за чертовщина?!

Плач младенца сделался громче.

Миссис Диккенс покраснела.

– Моя вторая дочь, Кейти. У нее колики.

Я быстро заговорил:

– Миссис Диккенс, большое спасибо за угощение и приятную беседу. Пожалуйста, передайте мистеру Диккенсу наши наилучшие пожелания. И еще наши сожаления, что нам вновь не довелось встретиться с ним.

– В самом деле, – добавил Дюпен. – Примите нашу искреннюю благодарность за гостеприимство. Всего наилучшего вашему мужу.

Мы вышли в холл и последовали за хозяйкой в прихожую. Здесь оказались дети и няня с младенцем на руках, загнанные в угол вороном.

– Я – дьявол, дьявол, дьявол! – заорал он. – Ур-ра!

Вслед за этим адская тварь разразилась свистом и принялась приплясывать над неким предметом, словно охраняя его от всех присутствующих.

Миссис Диккенс снова хлопнула на него подолом.

– Кыш, дьявол! Кыш!

Но Хват Мудрый, Хват Озорной, Хват Хитрый не сдвинулся с места. Тогда Дюпен шагнул к нему и снова подставил ему трость.

– Ап! – скомандовал он.

Неугомонный бес немедленно вскочил на импровизированный насест, и Дюпен отвел трость в сторону от предмета, лежавшего на полу. Предмет оказался небольшим конвертом. Миссис Диккенс поспешно подняла находку, взглянула на нее и с удивлением перевела взгляд на меня.

– Адресовано вам, мистер По.

Протянув задрожавшую руку к конверту, я встретился взглядом с вороном. Глаза его злобно сверкали, точно сам дьявол смотрел на меня.

– Странно. Весьма странно… Благодарю вас, миссис Диккенс, – заикаясь от смущения, пробормотал я.

Поспешив откланяться, я устремился наружу. Вслед мне раздался хриплый крик:

– Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра! Держись бодрей!

Остальная часть суда также прошла для Ринвика не лучшим образом. Его наниматель, хозяин цветочной фабрики Амабель Митчелл, и француженки, работавшие с ним, попробовали засвидетельствовать его добропорядочность, но были яростно освистаны. Затем последовал выход леди Эглантины Уоллес, известной писательницы, чья комедия «Сливки общества» закончилась освистанием и изгнанием актеров со сцены. Прежде она обвиняла Монстра в том, что он напал на нее в конце мая, но теперь заявила, что обвинение было лишь одним из ее невинных розыгрышей, и потому Ринвик Уильямс в означенном нападении, конечно же, невиновен.