Глава 14
Нужды Отечества
Раскрасневшись от волнения, Карп Изотыч стоял в лёгком полупоклоне и торопливо зачитывал с листов опись. Он частил, словно боялся, что Матвей Петрович осерчает и перебьёт его каким-нибудь ужасным приказом, вроде, к примеру, «схватить мошенника и заковать его в железо!». Правда, в кабинете у Гагарина они были вдвоём, и заковывать обер-коменданта было некому.
– Изъял и в казённые амбары сложил подбрусников и подзатыльников на две рубли, меди сырой дельной и не дельной на пять рублей, всякой мелочи москательной на шесть рублей, воску на пять рублей с четвертью, дюжину поставов холста хряща, сорок аршин камок немецких, двадцать локтей крашенины, четыре дюжины тарелей оловянных, свинца три пуда, и ещё лисиц в пушную казну чёрно-бурых, красно-бурых и седых скопом сто тридцать штук, из них восемь сиводушчатых, и лисьих труб шесть штук…
– Утомил, Карпушка! – сморщился Гагарин. – Я тебе не подьячий, ты мне единым числом по деньгам назови!
– Так как же посчитать, коли сёдни одну цену дают, завтра другую? – прижав бумаги к груди, виновато сказал Бибиков. – Как продадим, так я тебе всякую копеечку в реестрике на кажную строку припишу, милостивец!
– Да уж, концов у тебя не сыщешь, – понимающе ухмыльнулся Гагарин.
За стеной послышался грубый шум, резные двери распахнулись, и в кабинет спиной вперёд влетел лакей Капитон, внахлёст укутанный сорванной портьерой. Руками он пытался оттолкнуть какого-то офицера.
– Без докладу не дозволено! – вопил он.
– Прочь с дороги, шельма! – уверенно рявкнул офицер.
Матвей Петрович с одного взгляда оценил, кто перед ним. Зелёный камзол – значит, преображенец. На груди золочёный горжет с золочёным орлом – значит, полковник. Красные чулки – значит, боевой офицер, который под Нарвой по колено в крови сражался. Полный набор орлёных пуговиц и на бортах камзола, и на обшлагах, и на чулках – значит, дотошный малый.
– Полковник Бухгольц Иван Дмитриевич, – представился офицер, снял треуголку и вытянулся во фрунт с треуголкой в левой руке.
– Ступай, Капитон, – распорядился Гагарин. – Карпушка, ты тоже вон поди, потом закончим. Остановились на лисицах, я запомнил.
– Здравия желаю вам, господин губернатор! – продолжил полковник, переждав, когда Капитон и Бибиков уберутся из кабинета. – Прибыл по указу государя для сбора войск с целию гишпедиции на достижение золотоносных рек града Яркенд. Извольте принять высочайший рескрипт.
Бухгольц вытащил из рукава сложенную бумагу и протянул Гагарину.
– Ну, давай, – согласился Матвей Петрович. – С июня тебя жду…
Матвей Петрович развернул листы и быстро пробежал глазами кудрявую секретарскую скоропись с росчерками и лигатурами.
– Да ты, брат, знатный вояка, – с уважением сказал Гагарин.
Этот Бухгольц был из обрусевших немцев. Отец его служил сам и обоих сыновей отдал на службу в потешное войско царевича Петра. Восемнадцати годов Ваню Бухгольца приняли в Преображенский полк. Ага, война. Под Азовом ранили, потом Нарвская конфузия, потом Нарвская виктория, так, так, потом, ясное дело, Полтава, куда ж без неё. Государь ценил свои победы и доверялся тем, кто в самоотвержении помогал ему эти победы добывать.
– А где твои сотоварищи, Иван Митрич? – спросил Матвей Петрович.
– Извольте на двор, господин губернатор.
Бибиков никуда не ушёл, проныра: толкался среди дворни у крыльца губернаторского дома, хотел поглазеть, что тут будет. Поодаль от крыльца стояли возы с поклажей и вытянулась сиротливая шеренга из полутора десятков военных. Тот, что справа, держал на плече зачехлённый прапор. С высоты лестницы Гагарин с удивлением обозрел коротенький строй.
– Маловато для войны с джунгарами, – разочарованно сказал он.
– Баталий в походе указано не чинить, – отрезал Бухгольц.
Он держался так сурово, будто привёл семь полков.
– Я думал, человек сто офицеров царь Пётр пришлёт…
– Не могу обсуждать волю государя.
Гагарин и Бухгольц спустились с крыльца и приблизились к строю.
– Майор Шторбен, капитан Ожаровский, поручик Каландер, – Бухгольц начал представлять подчинённых, – поручик Демарин, поручик Кузьмичёв, подпоручик Ежов, подпоручик Келлер, сержант Назимов, далее солдаты.
– Ну, царю видней, сколько вас здесь надобно, – пробормотал Гагарин.
– Имею предписание набрать в Тобольске два полка рекрутов, а тако же канониров и шквадрон из пленных шведов. Государь дозволил верстать в полки шведских офицеров, дабы восполнить недостаток командования. Офицеры обучат рекрутов экзерциции и ружейному делу.
– Хорошо придумано, а кто шведам платить будет? – сразу спросил Матвей Петрович. – Швед – не наш Ваня, он без рубля не высморкается.
– Сию экономию оставим для конфиденции, господин губернатор.
Конечно, Пётр поступает по своему обыкновению: выдумал невиданное предприятие, нахватал исполнять его первых встречных, сколько их сдуру царю в лапы попалось, а дале свалил все заботы на любезных подданных – хоть наизнанку выворачивайтесь, а доведите замысел до ума, или повешу.
Матвей Петрович остановился возле молодого офицерика, который старательно выкатывал грудь и таращил глаза, и дёрнул его за свисающую нитку на камзоле. Нитка осталась от оборванной пуговицы.
– Вижу, пообтёрхались вы в дороге. Ну, не беда, не беда. Разместим вас на жительство по добрым подворьям, там оправитесь.
– За ущерб артикула штрафую тремя караулами, господин Демарин, – тотчас объявил офицерику Бухгольц.
– Слушаюсь, господин полковник! – отбарабанил поручик Демарин.
– За что же так немилосердно мальчишку?
– В походе он пуговицу потерял, а в бою патрон потеряет, – хмуро и строго пояснил Бухгольц. – Я им отец, я их учу.
– Изотыч, – окликнул Гагарин Бибикова, – разведи их на постой.
Карп Изотыч поклонился. Он наблюдал за Гагариным и Бухгольцем и быстро сообразил, что этого Демарина ему следует поселить у Ремезовых. Тощий, голенастый, как петушонок, неухоженный – самое то. Карп Изотыч боялся грозного Ульяныча и надеялся разжалобить его заморышем вроде Демарина, чтобы архитектон не сильно ругался.
– Пойдём, бедолага, – сочувственно сказал Бибиков Демарину.
– Я не бедолага, господин обер-комендант, – гордо ответил юнец.
Во дворе у Ремезовых на солнце стоял верстак; Семён Ульяныч, закатав рукава, точными и плавными движениями строгал доску рубанком. Леонтий вытащил из сарая телегу и за раму держал её на весу, пока Петька насаживал на ось, смазанную дёгтем, новое колесо с железной шиной. Маша из сита кормила гусей нарубленным клевером вперемешку с морковью.
– Тега-тега-тега-тега, – приговаривала она.
Все Ремезовы оглянулись на гостей, вошедших в калитку. Демарин нёс в руке сундучок. Карп Изотыч стащил шапку, чтобы быть убедительнее.
– Бог помощь, Ульяныч, будь здоров, Левонтий, Машенька, Петенька, храни господь, – сыпал он.
– Тебе чего, Изотыч? – Ремезов глядел с подозрением.
– Вот фицера вам на постой привёл. Указ Матвей Петровича…
– Откуда ещё фицер? – Ремезов недовольно выпрямился. – Война, что ль, какая грянула, а мы проспали?
– У него и спросишь, – Карп Изотыч подтолкнула Демарина вперёд. – Ванюшей, значит, Демариным зовут. Любите и жалуйте.
Маша, приоткрыв рот, радостно смотрела на молодого постояльца, но Ремезова Демарин не заинтересовал. Семён Ульяныч вперил гневный взгляд в Бибикова, и Карп Изотыч попятился, корчась в безмолвных извинениях.
– Так и скажи, Карп! – загремел Ремезов. – На` тебе, старик, нахлебника на горб! Ты у нас в Тобольске самый богатый, вот и корми проглота!
– Я не нахлебник, господин Ремезов! – громко сказал оскорблённый Демарин. – Я по воле государя сюда прибыл в заботе об нуждах отечества!
– О моих бы нуждах кто позаботился! – в сердцах ответил Ремезов.
А полковник Бухгольц в это время сидел в Приказной палате, вернее, в губернской канцелярии, и Матвей Петрович отчитывался о приготовлениях к экспедиции на Яркенд. Зачехлённое знамя стояло в углу.
– Срок-то ещё невеликий прошёл, – говорил Гагарин, – я три месяца назад только вернулся. Распоряженья раздал, но когда ещё всё исполнят: немалое дело и делается не быстро… Ты когда в поход двинуться намерен?
– Думаю, грядущей весной.
Секретарь Дитмер положил на стол перед Бухгольцем две книги.
– В эту, господин полковник, я велел списать все повеления господина губернатора, касающиеся вашего снаряжения. Здесь указы о рекрутском наборе, о постройке дощаников, о закупке провианта и фуража, о пригоне лошадей, о пошиве мундиров, однако мы образцами не располагаем…
– Образцы дам.
– Двадцать пушек уже на Каменском заводе льют, – вспомнил Гагарин. – Тысячу фузей на моём ружейном дворе изладят.
– Тысячу мало.
– Докупим в Невьянске у Демидова.
– Я с собой мушкетные кремни, новые винты и пружины доброго уклада привёз, – сказал Бухгольц. – Прикажите принять и оружейникам выдать.
– А эта книга, господин полковник, с реестром необходимых припасов, – Дитмер открыл другую книгу и показал старательно написанные столбцы. – Я по строкам расчертил для удобства учитывания, но цифр ещё нет. Прошу вас проверить, всё ли предусмотрено и нет ли упущений.
– Барабаны требуется изготовить, – проведя по столбцам пальцем, сразу заметил Бухгольц.
«Сам ты барабан», – подумал Гагарин.
– Ты из шведов? – спросил Бухгольц, цепко приглядываясь к Дитмеру. – Не желаешь занять у меня должность обер-каптенармуса?
– Благодарю вас, господин полковник, – вежливо ответил Дитмер. – Я весьма удовлетворён своей службой при персоне господина губернатора.
Матвей Петрович понял, что ему не нравится Бухгольц. Много спеси, мало почтения, и мысли – короткие и прямые, будто поленья. Да и внешне Бухгольц был каким-то армейским, неприступным: коренастый; крутой лоб как чугунок; маленькие, как пули, глазки; литой раздвоенный подбородок; плечи и кулаки – словно пушечные ядра; грудь бочкой, а ноги толстые – на таких хорошо в штыки на супротивника идти, не подогнутся. Но Бухгольц был нужен Матвею Петровичу, очень нужен, поэтому надо мириться с ним.
– А на жительство размещайся у меня, – радушно предложил Матвей Петрович. – Позабочусь о тебе, Иван… как по батюшке-то, запамятовал?
– Дмитриевич, – сухо сообщил Бухгольц. – Но предпочту ординацию, господин губернатор. А расположиться желаю в воинском присутствии.
– По-нашему – на Драгунском подворье, что ли? Только там служилые.
– Оных в штате более не будет, – решительно заявил Бухгольц. – Государь приказал по губерниям иметь регулярное войско. На Тобольск назначено два полка и один полк на Иркутск. Служилых я разгоню; ежели кто сохранит пристрастие к воинскому делу, тех приму по артикулу согласно их умениям сержантами, подпрапорщиками иль бо капралами. Те два полка, которые в нынешнюю зиму из рекрутов приготовим, по возвращению из гишпедиции останутся в Тобольске на гарнизонном содержании.
– Вот как повернулось! – удивился Гагарин.
Это его очень обрадовало. Матвей Петрович давно хотел выбраться из-под власти Васьки Чередова. Чередов заворовался, возомнил себя первой силой в Сибири, угрожал непокорством, тартыга, припомнив бунты, которые полыхнули вокруг Байкала после славного воеводства братьев Гагариных. Вот и пришло для Васьки время расчёта. Долг платежом красен.
– Тогда пойдём на подворье, – предложил Матвей Петрович Бухгольцу.
За маленькими окошками уже завечерело, но в общей палате все дьяки и подьячие, вернее, канцеляристы и копиисты, сидели за своими столами: ежели губернатор не уходит, то и казённой шелупони тоже нельзя домой. На улице под «галдареей» в траве сидели просители и челобитчики, одуревшие от жары, – они ещё надеялись попасть к нужному чиновнику. Вытоптанные горячие улочки Воеводского двора покрывала багровая пыль. Закат сочно позолотил шатры башен и кровли изб, словно облил доски мёдом.
– В каждом полку должно быть два баталиона, премьер-майорский и секунд-майорский, – шагая, говорил Бухгольц; на плече, как ружьё, он нёс зачехлённое знамя. – В каждом баталионе четыре роты, в каждой роте четыре плутонга. Итого в полку тысяча человек. В обывательских домах солдатам жить не по артикулу, им надобно построить гарнизонные избы.
– Ты, полковник, на мою казну упал, будто коршун на цыплёнка, – недовольно пробормотал Гагарин.
– Царь повелел – я делаю. Это и есть служба.
У раскрытых ворот Драгунского подворья на лавочке развалился сторож из служилых. При виде начальства он даже не встал, лишь подобрал вытянутые ноги. Бухгольц походя сбил со сторожа шапку.
– Весь аксиомат поменяю, – сказал он с презрением. – Чтобы не пьянь ленивая о забор чесалась, а караул стоял под паролем, и пушки наготове.
На дворе служилые разгружали какой-то обоз: ругались и галдели, не обращая внимания на губернатора и офицера в камзоле, развязывали мешки, делили какую-то добычу; дюжий драгун вытащил из телеги чужой кафтан и, примеривая, с треском напялил на широкие плечи.
– Порвёшь, Сашка! – заорали на него. – Ни себе ни людям!
Бухгольц скривился.
У столба пороли голого по пояс мужика.
– Будешь долги отдавать, псина? – допытывался служилый с плетью.
В избе Драгунского полка пахло кислятиной грязных онучей, пирогами и перегаром. Полковник Васька Чередов сидел на лавке босой и латал сапог толстой смолёной дратвой, умело орудуя шилом. Второй сапог стоял рядом. Сотник Емельян, неизменный приятель и собутыльник Чередова, на другой лавке играл в зернь с денщиком полковника.
– Се Василь Егорыч Чередов, командир нашей тобольской воинской силы, – ухмыляясь, сообщил Гагарин.
– Здравия желаю, господин полковник, – с презрением сказал Бухгольц.
– А я на здравие не жалуюсь, – откусывая дратву, ответил Чередов.
Бухгольц прошёл к окну и бережно установил знамя в простенок. Потом хладнокровно взял за шкирку денщика и швырнул к двери. Денщик, всё сообразив, со стуком исчез в сенях. Емельян ладонью сгрёб с лавки зернь и ссыпал в деревянный стаканчик, а стаканчик сунул за пазуху.
– Убирайся, Емеля, – дружески посоветовал Матвей Петрович.
Емельян ловко отвёл плечо, чтобы Бухгольц его не цапнул, и встал.
– Зови, ежели чего, Вася, – сказал он. – Я у коновязей.
Чередов угрюмо смотрел на Гагарина и Бухгольца и шевелил пальцами босых ног. Он не заробел, но драться с приезжим офицером не стоило.
– Откняжил ты, Вася, – со злорадным удовлетворением сообщил Матвей Петрович. – Вот господин Бухгольц прибыл, будет новые полки из рекрутов обучать, а твои служилые пущай катятся. Дурную траву с поля вон.
Чередов помолчал, переваривая страшное известие, но его одичалая рожа даже не дрогнула. Матвей Петрович догадывался: полковник пытается понять, что стряслось. Как так? Чинил сапог – и вдруг конец службы! Но по Тобольску не первый год бродили слухи, что царь разгоняет старые войска. Стрельцов он уже давно приговорил. На Дону казаков ущемил. В Казани и Уфе заменил служилых людей на строевых солдат в париках и камзолах.
– Нешто отставка моим драгунам?
– Завтра бумагу напишу. Господин Бухгольц начнёт принимать у тебя амуницию вашу, оружье, коней и припасы.
– Шутишь или пугаешь, Петрович? – придя в себя, сощурился Чередов.
– Государь повелел регулярную армию заводить, – сказал Бухгольц, изучающе разглядывая Чередова. – А швальникам отлуп по всем статьям.
Чередов медленно разгладил пальцем седеющие усы. Под видом наглого безразличия и уверенности, что он тут незаменим, Чередов лихорадочно размышлял, как ему вывернуться, сохранив свои выгоды и вольности.
– Знаем мы уже таких кудрявых, – с наигранной ленцой произнёс он. – Сибирь охранять – дело не плёвое. Без нас не управиться. Рекруты – они ведь королобые, господин офицер, ружья от ухвата не отличают.
– Шведов наймём, – легко возразил Гагарин. – Обучат.
Бухгольц прошёлся по горнице, одёргивая камзол.
– Твои бусыги – не полк, а кабак, разврат для народа, – сказал он. – И бездельцев с ворами я не потерплю. Сие подворье забираю под гарнизонную дирекцию. Ступай, Чередов, объяви, что служилым людям роспуск.
– А коли забунтуем? – Чередов пристально посмотрел на Гагарина, напоминая о своей давней угрозе. – Нас много, а ваших сколько?
Бухгольц только помотал головой в бессильной досаде.
– Ты дурак, что ли, Чередов? – спросил он. – Против царя попрёшь? Иди давай к своей бабе, пока позора не случилось.
Он пнул по сапогу Чередова так, что сапог улетел в сени.
Этот вечер выдался непростым и у Ремезовых.
Летом всё семейство ужинало во дворе у крыльца за большим, наскоро сколоченным столом. Семён Ульянович восседал во главе, а справа и слева располагались все прочие: Митрофановна, Леонтий, Варвара с Танюшкой и Федюнькой, Семён, Петька, Маша, Лёшка с Лёнькой и Епифания. Ваньку Демарина, нового постояльца, Семён Ульяныч из вредности хотел усадить в самом конце, напротив Епифании, как приживальщика, но Митрофановна незаметно ткнула мужа в бок кулаком и поместила гостя рядом с Петькой. Ели откидной творог с хлебом из большой деревянной миски.
– И как ты, Ванька, такой зелёный, сразу фицером стал? – поддевал Семён Ульяныч. – Небось батька твой кошель кому надо занёс?
– Мой батюшка – подьячий в московской судной канцелярии, у него на мзду денег не было, – с достоинством ответил Демарин. – Я сам пробивался, Семён Ульянович, потому как желал чести любезному отечеству служить!
Ваня не врал. Отец учил его чтению, счёту и письму и надеялся потом пристроить к себе копиистом, но Ваня мечтал пойти на войну. Он услышал о Навигацкой школе и как-то раз, укрывшись в арке Сухаревой башни, сумел подкараулить самого Якова Вилимовича Брюса, начальника школы. Ваня кинулся Брюсу в ноги, и Брюс велел принять недоросля на испытание.
– Значит, думаю, под Полтавой ты два полка шведов пикой заколол? – не унимался Семён Ульяныч.
– Что ты Ваню подъедаешь, батюшка? – с обидой спросила Маша.
– Помалкивай, Марея! – Ремезов стукнул кулаком. – Уже он ей Ваня!
Маша покраснела. И вовсе ей не понравился этот Ванька. Худой, как щепка, и волосы длинные, будто у девки, – для фицерской косы вместо парика. В Тобольске парни рослые; Володька Легостаев выше Ваньки на полголовы, да и в плечах куда шире. Был бы Ванька покрасивее, так ещё куда ни шло, а он на лицо как все, обычный. Однако всё же веселее, ежели фицер у них на житьё останется, а то дома и поговорить, кроме Петьки, не с кем.
– Под Полтавой мне биться по годам не довелось! – сердито ответил Демарин. – Однако же чин свой за бой под Щецином я честно получил! Меня сам князь Меншиков из сержантов сразу в поручики произвёл!
По правде говоря, никакого великого сраженья под Щецином не было. Шведы два месяца сидели за куртинами ретраншемента и отстреливались с бастионов. Лишь один раз небольшой шведский отряд – видимо, разведка, – попробовал по дамбе прорваться из осады. Ваня, тогда сержант, командовал плутонгом, поставленным на дамбе в караул. Его солдаты заметили шведов, шведы начали стрелять, и Ваня бросил солдат в дескурацию; после короткой штыковой стычки шведы побежали. В том бою плутонг Вани побил десяток врагов, одного Ваня заколол сам, и ещё с десяток шведов попало в плен. Но всё равно это был настоящий бой, Ваня не струсил и мог погибнуть.
– Ефимья, шапки мои в помойно ведро брось! – Ремезов продолжал задирать Демарина. – Мне теперя в шапке при таком ерое ходить нельзя!
– Ты, Вань, и для сержанта тоже молод, – осторожно заметил Леонтий.
– После Навигацкой школы я за границей учился, – пояснил Демарин. – Как вернулся, так сразу и определили в полк сержантом.
– За границей – где? – загорелся Петька.
– В Саксонии и Голландии по году на пенсионе.
– И как там поживают саксоны и галаны? – спросил Ремезов.
Ваня видел, что неугомонный старик просто дразнит его, но не мог сдаться, потому что на него смотрела Маша. Он сразу заметил эту девчонку Ремезовых – лупоглазую, большеротую и белобрысую – и даже не подумал, интересна ли она ему, а сразу решил показать себя бравым офицером и вообще человеком, повидавшим мир; она должна им восхититься, и точка.
– Правильно они поживают, Семён Ульянович! – твёрдо сказал Ваня. – Порядок уважают, не воруют, дома каменные, улицы мощёные!
– Куда нам, мухоглотам! – воскликнул Ремезов. – Ложку в ухо несём! Слава богу, Ванька Демарин приехал! Саксоны да галаны его через прутик прыгать выучили, авось он и нам заморской мудрости отсыплет!
– Дурного-то в учёбе нет, батюшка, – примиряющее сказал Семён. – Ты же сам нас с Лёнькой в Москву учиться возил.
– Так то в Москву, а то к немцам! Сравнил, Сенька, чесотку с крестным знамением! Он бы ещё в Китай поехал учиться пшено спичками хватать! Будто наше войско без саксонов с галанами Карлушку не разобьёт!
– Он не Карлушка, а король Карл! – закипая, возмутился Ваня. – Ежели врага не уважать, так и своя виктория цену потеряет!
– А-а-а, прихвостень шведский! – завопил Семён Ульянович.
Он и сам не знал, что это он так ополчился на шведов. Чужие народы всегда были ему любопытны: и остяки, и татары, и джунгары, и бухарцы, и китайцы. Он дружил с Филипкой Таббертом. Он уважал шведов за то, что они работящие и честные. Шведы строили его канал, башню на взвозе и кремль. Они хорошие мужики. А ему, наверное, просто хотелось осадить этого строптивого мальчишку, который едва-едва постарше Машки, а уже побывал там, где самому Семёну Ульяновичу, увы, никогда не побывать.
– Я не прихвостень шведский! – гневно крикнул в ответ Ваня. – Я на шведов с багинетом ходил! Я за царя Петра жизнь отдам бестрепетно!
Семён тихонько перекрестился. Леонтий сокрушённо покачал головой: ничего, мол, не могу поделать. Маша спрятала глаза. Петька, затаившись, ждал: авось подерутся? Варвара спокойно вытирала Танюшке щёки платком.
– Ну, разъярились, петухи, – привычно вздохнула Митрофановна, наливая в кружку молоко для гостя. – Держи, Ванечка, на службе такого не дадут… А ты не пузырься, старый, весь творог уже из миски раскидал!
