На поляне перед селением бухарцы расстелили холсты и выложили свои товары. Здесь были ножи с узорами на лезвиях, большие котлы, чугунные сковороды, зеркала, перед которыми женщины Певлора закрывали лица руками, чтобы глаза не видели соблазна, топоры, красивые ткани, сапоги с вышивкой, шапки, цветные рубахи, мешочки с бисером, а также старинные пищали-ручницы из кованых железных полос и бочонки с огнестрельным припасом. Эти богатства поражали остяков. Остяки брали вещи в руки, внимательно рассматривали, нюхали, пробовали на прочность и бережно возвращали на место в прежнем положении – ведь у каждой вещи есть свой дух. Если вещь потревожена, дух может потерять своё обиталище, и тогда он, бездомный, вселится в человека и будет его мучить.

– Я беру гораздо меньшую цену, чем русские, – улыбаясь, пояснял Ходжа Касым. – На соболя я даю нож и четыре гвоздя. Ступка бисера у меня стоит всего две дюжины беличьих хвостов.

Бухарцы и вправду продавали дешевле, чем русские. К тому же русские купцы не привозили инородцам оружия, это было запрещено. Зато они привозили хлеб. Но покупать пищу – неправильно. Её съел – и больше у тебя ничего нету, а еды в Певлоре и своей хватает. И ещё князь Пантила по ярмаркам в Тобольске знал, что бухарцы никогда не обманывают. Сколько раз бывало, что русские продадут сапоги – а нитки в них гнилые. Продадут пуд сухарей – а в пуде не хватает целой чети. Но хуже всего – водка. Бухарцы никогда не предлагали водку – ни даром, ни за плату. Их бог запрещал дурманить голову себе и другим.

– Вы можете купить любой мой товар, какой захотите, – говорил Ходжа Касым остякам, прогуливаясь вдоль холстины, – но русские требуют от меня, чтобы я торговал только с теми, кто верит в моего бога. Примите веру в Аллаха, и мои богатства станут вашими. Я честный купец.

– А что об этом скажут русские? – спросил князь Пантила.

– Русские будут недовольны мною, мой друг, – улыбнулся Ходжа Касым. – Однако на вас им пенять не за что.

Последний год торговые дела Касыма и бухарцев шли всё хуже и хуже. Причиной тому был губернатор Гагарин. Русский царь мог считать Гагарина ревнителем казённого интереса, но Касым знал, что губернатор подгребает под себя весь сибирский торг, законный и незаконный. Он отнял таможни, инородцев и китайцев. Он не берёт мзды и не желает помогать бухарцам, потому что Касым – его соперник. Он хочет лишить бухарцев их старинных сословных прав и уравнять со всеми прочими мелкими торговцами Сибири. Он ни с кем не поделится доходами от пушнины, а всё возьмёт себе.

Но Касым не собирался уступать Гагарину. Воеводы приходят и уходят, а в Сибири добились уважения и отец Ходжи Касыма, и дед, и прадед. Касым придумал, что надо сделать: надо обратить остяков в ислам – хотя бы несколько селений. Губернатор не может лишить Касыма права торговать с единоверцами. Однако о таких делах следовало посоветоваться с шейхом.

Аваз-Баки – уже не гость в Тобольске. Его род был щедро пожалован бухарским ханом Убайдуллой II, но хан развалил весь Меверранахр: Бухара ходила войной на Балх, Хисар, Термез, Кундуз, Шахрисабс и Самарканд. Оазис Хорезм, родина Аваз-Баки, почти отложился от Бухарского ханства. Озлобленные эмиры составили заговор, и два года назад убийцы зарезали хана – по слухам, прямо в волшебном саду Чарбаг в новом ханском дворце за грозными воротами Талипач. Имения тех, кого приблизил Убайдулла, были разорены, в нищету рухнул и род почтенного Аваз-Баки. Шейху оставалось надеяться только на Тобольск. Аваз-Баки возглавлял тобольскую умму, но умма зависела от торговых успехов Ходжи Касыма – главного сибирского тожира. Шейх должен прислушаться к мнению эфенди Касыма.

– Обратить варваров – дело, угодное Аллаху, – сказал Аваз-Баки.

– Но я боюсь оскорбить Всевышнего небрежением новообращённых, – смиренно признался Касым, хотя на самом деле ему хотелось, чтобы шейх убедил его в возможности ислама для остяков. – Они не знают благородного арабского языка и никогда не прочтут ни одной суры со страниц Корана.

– Татары Тобола, Иртыша, Ишима и Барабы тоже не знают арабского языка, но это не мешает им быть правоверными.

– Они никогда не совершат хадж, как ты или я.

– К хаджу может быть приравнено троекратное посещение астаны Хаким-аты в селении Баиш.

– Они не согласятся на обрезание, а без него фитра не полна.

– Аллах милостив и к необрезанным.

– Они не будут давать закят, я это знаю.

– Закят за них можешь давать ты со своей прибыли. Это будет достойно. А с недавних варваров будет достаточно шахады, намаза, уразы и бисмиллы.

Лето 1713 года оказалось лучшим временем для поездки обращения. Прошлым летом русский наиб Филофей проплыл по Оби от Самаровского яма до Берёзова и порушил языческих идолов. Остяки остались без богов. Пока наиб Филофей не вернулся с Иссой, надо успеть склонить инородцев к исламу. В начале тёплого месяца Хазиран Ходжа Касым, его хизматчи и шейх Аваз-Баки погрузили в дощаник товары и отплыли вниз по Иртышу.

Но расчёт Ходжи Касыма не оправдывался. В каждом селении на Оби бухарцы стояли дня по три-четыре, чтобы успеть смутить остяков товарами, рассказать им об Аллахе и дать подумать, как того требовал Аваз-Баки, но остяки не соглашались на ислам. Они полагали, что нового бога надо принимать от того, кто изгнал старых богов, а старых богов изгнал Филофей. Касыму повезло только в крохотной деревушке Лемъюльские юрты, а прочие селения готовились встречать Филофея. Дощаник Филофея двигался по Оби тем же путём, что и дощаник бухарцев. Касым знал, что остяки выплывают к Филофею на множестве лодок-обласов и с почётом сопровождают русских до своих берегов. Крещение принимали сотни инородцев. Мрачно улыбаясь, Касым признавал победу наиба Филофея. И дело не в том, что за Филофеем была мощь державы. Филофей оказался дальновиднее и терпеливее. Но у Ходжи Касыма ещё теплилась надежда на Певлор. Здешний молодой князь Пантила не шёл на поводу у Филофея, а сам старался понять, кто лучше – Аллах или Христос, и Касым хотел убедить Пантилу умными словами.

– Нельзя принимать бога только потому, что с его людьми выгодно торговать, – рассудительно ответил Пантила Касыму.

– Вы же поклонялись своим богам для выгоды, – лукаво сказал Касым.

– Поэтому они ушли, когда их прогнали.

Касым и Пантила говорили по-русски, потому что остяк не знал чагатайского, на котором говорили тобольские бухарцы.

– Этот уважаемый человек хочет рассказать вам о нашем боге, – сказал Касым, указывая на Аваз-Баки, который сидел в стороне от торжища на низенькой резной скамеечке. – Ты позволишь?

– Назови причину, чтобы мы тебя слушали.

– Русский бог прогнал ваших богов и причинил вам зло, а Аллах не сделал вам ничего дурного. Быть может, вы захотите почитать Аллаха.

– Я думаю, это неправильно. Другие остяки принимают Христа.

Светило солнце, ветер сносил мошкару и раздувал шатры бухарцев. Пантила и Касым стояли возле холстин с товарами и наблюдали, как жители Певлора рассматривают вещи. У холстин были почти все, кроме младенцев, глубоких стариков и тех, кто отлучился на промысел. Пантила искренне гордился своими соплеменниками, когда видел их в тайге, на Оби или в каком-нибудь деле в селении – какие они красивые, смелые и ловкие. И Пантиле всегда было горько, когда он видел своих людей в торге с русскими или бухарцами, – остяки были бедные, слишком мало знали о жизни других народов и не умели сами изготовлять такие нужные и крепкие вещи.

Хизматчи – работники Касыма – поставили шатры за окраиной Певлора. Возле товаров на ковриках, скрестив ноги, сидели только два охранника, свободно говорящие по-русски: они не столько стерегли, сколько отвечали на вопросы. Касым по себе знал, что остяки очень честные – никто ничего не украдёт. Несколько лет назад в подобном же плавании по Оби в каком-то селении Касым выронил на берегу кошель с деньгами; когда он вернулся через месяц, остяки подвели его к месту потери – кошель там и лежал, не тронутый никем, только промок под дождями. В общем, Касым считал остяков наивными, как дети, и чистыми душой. Купцу-тожиру обманывать остяков было харам – потому что ими легко можно было просто руководить.

Больше всех купить чего-нибудь полезное хотелось Ахуте Лыгочину – пусть все в Певлоре зауважают его за такое имущество. Касым давно уже заметил этого маленького и взъерошенного остяка в дырявой одежде и с обиженным лицом. Остяк не по разу пересмотрел все вещи, но не мог отойти. «Это алчность, – сразу понял Касым, – простодушная алчность». Сейчас недовольный остяк за руку подтащил к Касыму девчонку.

– Купи, – требовательно сказал он. – Хомани. Дочь. А мне ружьё.

Ахута страдал, что он хуже всех в Певлоре. Год был неудачным на зверя, чум Ахуты совсем прохудился, а Хомани так никто и не взял в жёны: люди помнили, что где-то на свете есть Айкони – её двойняшка.

Касым с улыбкой оглядел девчонку-остячку. Мелкая, но светлокожая, чёрные косы, глазки как у белки. В Тобольске у Касыма уже были две жены – старшая Назифа и младшая Сулу-бике – и наложница Улюмджана. Пора было купить четвёртую женщину, так как в умме начали сплетничать, что дела у Ходжи Касыма идут плохо, и в гареме давно нет пополнения. Чем плоха эта остячка? Даже забавно иметь её в дополнение к узбечке, татарке и калмычке – его многоопытные чувства нуждаются в чём-то необычном.

– Ты задумал дурное дело, Ахута, – нахмурившись, сказал Пантила по-хантыйски. – Ты отдал Айкони за ясак, потому что ничего не мог изменить, но продавать Хомани по своей воле – нельзя. Я в Певлоре князь, и я тебе запрещаю. Если ты не хочешь слушать моё слово, я спрошу у всех.

Касым сразу догадался, о чём идёт речь. Хомани покорно молчала, а Ахута разозлился. Пантила – молодой, ему, Ахуте, он годится в сыновья, но смеет распоряжаться его судьбой, как уважаемый старик! Хомани – дочь Ахуты, его собственность, и ему очень надо выбраться из нищеты и неудач!

– Я не могу купить твою дочь, потому что не могу ничего покупать или продавать вам, – сказал Касым, чтобы вывести себя из этого спора.

– Тогда бери жена! – решительно заявил Ахута. – Мне выкуп!

Языческие боги не запрещали остякам иметь несколько жён. Отец или семья давали за невестой приданое и получали от жениха выкуп. Если жене не нравился муж, она могла уйти от него, но должна была вернуть выкуп, точнее, отработать его для мужа или его семьи. Однако Хомани боялась даже взглянуть на Касыма. Этот статный и красивый мужчина с острой бородкой – такой гладкой и ровной, будто её любовно расчёсывали девушки, – казался ей совсем чужим, невозможным для мужа, как дерево или река.

– Хомани не приживётся в другом народе! – гневно заявил Пантила. – Выкуп получишь ты, а работать будет она? Это тоже дурное дело!

– Она моя дочь! – крикнул Ахута. – Никто не может запретить отцу выдать дочь замуж!

Касым знал обычаи замужества у остяков и опять догадался, о чём спорят князь и его человек. Но он видел, как сильно Ахуте хочется чего-нибудь получить из товаров бухарцев. Следовало поддержать эту алчность и подтолкнуть остяков принять правильную веру, даже если князь сомневался.

– Я не могу взять твою дочь в жёны, мой друг, – ласково сказал Касым. – У нас с вами разные боги. Нельзя брать жену от чужого бога. Если бы твой народ принял Аллаха, я бы непременно взял твою прекрасную дочь. Но пока я могу только поблагодарить её за красоту скромным подарком.

Касым поднял с расстеленного холста самый яркий халат и набросил на плечи Хомани. Хомани обомлела от такой красоты и щедрости, а глаза Ахуты заблестели, словно разожжённые угли.

– Уходи к себе, Ахута, – тихо и зло сказал Пантила. – Ты не можешь смотреть на чужие вещи без желания получить их любой ценой.

Остяки вокруг внимательно прислушивались к спору Пантилы и Ахуты. Касым в знак извинения прижал руки к груди. Он понял, что нашёл слабое место, и крючок уже заброшен. Теперь следует не мешать.

Бухарцы собрали товары и ушли на свой стан к шатрам. Светлым вечером оскорблённый Ахута возле общего костра набросился на Пантилу.

– Ты плохой князь! – крикнул он.

– Почему? – удивился Пантила.

Конечно, Ахута был недоволен его словами, но при чём тут княжение?

– При тебе плохие годы! Мало зверя! Много оленей погибло на тебенёвке! Русские берут большой ясак! Шаман Хемьюга умер, «тёмный дом» сожжён, а боги изгнаны! Ты плохой князь!

Остяцкие князья давно уже потеряли ту силу, что была в старину: они не собирали дань, не имели воинов и не отличались от остальных по богатству. Теперь князья лишь говорили от лица своего селения слова, которые могли быть сказаны общим собранием, если его собирать по каждому поводу.

– Нам нужен другой князь! – заявил Ахута, обращаясь к остальным остякам, сидящим вокруг костра. Мужчин здесь было десятка полтора – те, кто пользовался самым большим уважением.

– Князей выбирали из моего рода – рода князя Алачи и старухи Анны Пуртеевой, – возразил Пантила. – А я один остался Алачеев.

– Твой род княжил в Коде, а Коды уже нет! Твои предки не могут нам помочь, потому что боги ушли из Певлора и ничего не сделают по просьбе предков! Зачем ты нужен, Пантила? Я приведу бога бухарцев, с которыми начнётся хороший торг, а тебе их бог не угоден!

– Это неправильно! – Пантила решительно помотал головой.

– Почему? – спросил Гынча Петкуров.

– Другие наши селения берут бога русских.

– Они живут хорошо, потому что у них хорошие князья! – убеждённо крикнул Ахута. – Мы пойдём к Касыму говорить про его бога! Верно?

– Надо говорить, – согласился Негума.

Утром под предводительством Ахуты Лыгочина пятеро остяков – Нигла Евачин, Петрума, Гынча Петкуров, Акутя Тупов и Негума – подошли к большому белому шатру Ходжи Касыма и шейха Аваз-Баки. Караульный хизматчи остановил остяков у входа в шатёр, и на шум вышел Касым.

– Что требует твой бог? – строго спросил Ахута.

– Главный ревнитель моего бога – вот этот достопочтенный человек, – сказал Касым, кланяясь в сторону Аваз-Баки, который тоже вышел из шатра. – На ваши вопросы ответит он, а я переведу его слова.

На шейхе был яркий белый халат, подпоясанный кушаком, расшитым сурами, и просторная накидка с прорезями для рук – зелёная с золотыми узорами. Остяков поразила зелёная чалма шейха – такая ровная и тугая, словно её надули, как рыбий пузырь.

– Аллах требует покорности его правилам, за это он выполняет наши просьбы на земле. Просьбы мы возносим в молитвах.

– А он даёт вторую хорошую жизнь?

– Да, мы все уйдём в ахирет – загробный мир. Но достойные люди по суду Аллаха обретут вечное блаженство в небесном саду аль-Джанна, а недостойных Аллах отправит на муки уничтожения в страшное место, которое называется джаханнам. Оно напоминает чрево огромного медведя. Те люди, которые совсем не примут веру Пророка, упадут в бесконечный колодец Барахут и будут вечно падать, терзаемые вечным ужасом падения.

Касым переводил так, чтобы остякам было понятно на опыте их жизни. Остяки загомонили, обсуждая пугающие обещания.

– А что надо делать для твоего бога?

– Нельзя курить табак, пить водку, играть в зернь и есть свинину.

– Это хорошие правила, – согласились остяки.

– Вам можно будет иметь несколько жён, чего русские не разрешают.

– Это очень хорошее правило, – оживились остяки.

– Три раза в жизни вам надо будет сходить на Иртыш в село Баиш и поклониться священной могиле человека по имени Хаким-ата.

– А можно зимой?

– Можно. Ещё в дни священного месяца Рамадан вам нельзя будет есть пищу, пить и знать женщин, пока не сядет солнце. Знающие люди скажут вам, какой месяц в каком году будет Рамадан.

– Такое можно вытерпеть. Но возьмут ли с нас ясак для бога?

– Вы будете торговать только со мной по справедливым ценам, и я сам из своего дохода заплачу за вас ясак Аллаху. Он называется закят.

– Тебе можно верить, – закивали остяки. – Мы знаем.

– Ещё вам надо будет защищать своего бога от тех, кто в него не верит, и молиться ему. Каждый человек молится Аллаху пять раз в день сам один, и раз в пять дней – со всем селением. Молитва называется намаз. Мы научим вас совершать её. Если вас увлёк Аллах, – Касым в жесте щедрости прижал ладони к груди и затем обратил их раскрытыми ко всем собеседникам, – тогда вы можете произнести священную клятву шахады и станете мусульманами. Но вы должны поставить свои родовые знаки на моей бумаге, которую мне придётся показывать русским.

– Говори, когда нам клятва! – решился Ахута.

Он оглянулся на остальных остяков, и никто из них ему не возразил.

– Ты будешь имамом, достойный человек, – важно сказал Ахуте Касым и покровительственно улыбнулся. – Имам – это как ваш шаман.

Утром следующего дня шейх Аваз-Баки определил киблу, подыскал на берегу чистое место, и слуга-фарраш расстелил здесь коврик с изображением михраба. Шейх встал на колени лицом к Мекке, а вокруг на обрывках шкур встали на колени полсотни жителей Певлора – мужчины, женщины и дети постарше. Остяки, одетые в таёжные одежды, согнулись в поклоне – и вдруг напомнили Касыму лесных зверей. Вслед за шейхом они нестройно произнесли шахаду, нелепо коверкая непонятные слова:

– Ашхаду алля иляха илля Ллаху ва ашхаду анна Мухаммадан расулю Ллах!

Ходжа Касым и его хизматчи присоединились к остякам для намаза.

Князь Пантила стоял поодаль и смотрел молча. Ему было грустно, что он не со своими людьми, однако он не мог убедить себя, что жители Певлора сделали правильный выбор. Бога надо принимать после долгих раздумий. Один день, два, три – это не время. Нужно размышлять год. А бухарцы со своим богом просто прибежали раньше русских на всё готовое.

Шейх Аваз-Баки провёл с остяками утренний фаджр из двух ракаатов. Он делал всё медленно, ожидая, чтобы остяки повторяли. Он произнёс все нужные молитвы – ният и такбир, тасми и ташаххуд, прочитал из Корана Аль-Фатиху и короткую суру Аль-Ихлас об искренности, показал в нужное время поклоны киям и суджуд, позу джилса и омовение тахарат.

Запоминая слова и движения, остяки устали от умственных усилий.

– Это очень трудные танец и песня, – с сожалением сказал Негума.

– Да, – согласился Ходжа Касым. – Шейх Аваз-Баки – истинный мудрец и знаток веры Пророка. Но вы можете молиться Аллаху проще. Имейте михраби и кланяйтесь на восток пять раз в день, совершая вот такой суджуд аш-шукр, – он показал поклон, – и читайте вслух шахаду. Соблюдайте запреты, помните свои права и всегда с радостью произносите слово «бисмилла!», когда делаете что-либо, угодное Аллаху. А достойный Ахута Лыгочин пусть следит, чтобы вы об этом не забывали. Он будет ваш имам.

– Это легче, да, это легче, – загомонили остяки.

– А теперь напишите свои имена на моей бумаге и ступайте покупать мои товары, которые вам понравились.

Хизматчи Касыма поставил перед остяками низенький столик, выложил бумагу и бережно поместил в лунку на столике чернильницу с перьями.

– Мы начертим свои катпосы, – сказал за всех Ахута.

– Я подарю тебе ружьё, мой друг, – негромко сообщил Ахуте Касым. – А про свою дочь ты ещё подумай. Я могу взять её в жёны на обратном пути.

Хомани тоже была среди тех, кто принимал нового бога.

– Завершайте торговлю поскорее и собирайтесь в путь! – по-чагатайски крикнул Касым своим хизматчи. – Люди русского наиба почти догнали нас!

Вечером Ахута собрал жителей Певлора у костра. На плече у него висела толстая старинная пищаль, и он выглядел очень гордым.

– Я ваш имам, – сказал он. – Я объясню вам то, что не смогли объяснить бухарцы. Теперь наш единственный бог – бог утреннего солнца. Идолы и капища ему не нужны. Надо лишь поклониться и сказать волшебные слова, и бог исполнит просьбу. Он добрее всех прочих богов. Надо его защищать.