Глава 8
Поединок

Гридни спрыгнули с заборола, в считаные минуты разобрали завал у ворот, сами створки, изрядно покосившиеся, свалили наружу. Трубный рёв боевого рога предвосхитил появление лидера.

В ворота въехал всадник в сопровождении ещё двоих башенноподобных конников. Гридни-лучники рассредоточились вокруг них, агрессии не проявляли, но держались уверенно, по-хозяйски, давая понять, что с ними шутки плохи, прикажет батька, вмиг стрелами нашпигуют, как нурманов перед этим.

Главный всадник спешился. Коренастый мужчина с окладистой бородой был без шлема, но в дорогой броне и при мече, на голове у него была шапка, так сверкавшая на солнце, что любому становилось понятно – расшита она самыми настоящими драгоценными камнями.

– Неужто сам Добрыня Малкович к нам на выручку пожаловал? – услышал Данила слова Скорохвата.

Ага, Добрыня, дядя Владимира, князя Киевского, без которого тот, может, и не стал бы князем. Посадник Новгорода. Прообраз былинных богатырей и самых разных сказаний.

Меж тем Добрыня Малкович подошёл ближе – телохранители последовали за ним, – и Молодцов смог получше его разглядеть. Богатырём он не выглядел: невысокий рост, некрупное телосложение, большой мясистый нос и хитрый цепкий взгляд. Вот и всё, что можно было сказать. Большую часть лица скрывали борода и шапка, но и этого хватало, чтобы оценить Добрыню: такому палец в рот не клади, а уж если сотня-другая гридней за спиной, то и вовсе берегись да следи за словами.

«О чём я? – опомнился Данила. – Они же мне жизнь спасли, я должен им в ноги кланяться».

Но падать на колени не стал, ждал, что скажет Воислав.

– Я посадник Новгородский, Добрыня Малкович, если кто меня не знает. Князем Владимиром старшиной поставлен за этими землями следить. Кто разор устроил и беззаконие?

Голос у посадника был мощный, раскатистый, какой и должен быть у человека, который привык ставить на место вечевых горлопанов. А что ставил, это тоже ощущалось: характер и нрав в Добрыне – не согнёшь. Прям как у Воислава.

– Здрав, Добрыня Малкович, – ответил Воислав с достоинством, поклонился, но не низко, – я батька обережной дружины Воислав Игоревич, наняли нас купцы Путята Жирославович и Чернята из словенской сотни. По дороге на нас напали разбойники нурмана, коего у нас зовут Гуннар Скряга. Мы укрылись на заимке охотника Завида Вольшовича, гонцов послали. Ну и осаду держали, пока ты не прибыл, посадник Новгородский. За это спасибо тебе, век благодарны будем.

Воислав отвесил ещё один короткий поклон.

– А что ж Завид, живой он али убили?

– Да вот он.

Хозяина заимки под руки вывели пред светлы очи посадника. Он прыгал на одной ноге, опираясь на плечи последних оставшихся в живых охотников, но выглядел достаточно бодро.

– Здравие тебя, Добрыня Малкович, – ещё издали закричал он.

– И тебе не хворать, помню я тебя, Завид, хороший ты охотник, везучий. И меха у тебя всегда отменные.

– Что везучий, это верно. Хватило моей удачи, чтобы в живых остаться, а вот чтобы людей моих уберечь и имущество – маловато оказалось.

– Охальники тебе весь ущерб возместят. Правда ли всё, что сказал Воислав?

– Всё до последнего слова. Приютил я гостей торговых, всё честь по чести, а тут налетели эти… псовые подхвостья. Людей честных, свободных мучили и убивали, с законами богов и князей не считались. Нефыри поганые. И варяги среди них были – из самого Киева.

– О как, – Добрыня искренне удивился, – что же они здесь забыли?

Данила скривился от последних слов Завида: кто ж его за язык тянул, может, и так бы прокатило. Охотник сам уже понял, что сболтнул лишнее, но на попятный не пойдёшь.

– Брехали, что кто-то из моих гостей Перуна оскорбил.

– Вот оно что! Найти всех, кто выжил, и допросить, – распорядился посадник, ни к кому конкретно не обращаясь, тем не менее десяток гридней, стоявший до этого по стойке смирно, кинулся выполнять приказ – дисциплина. – Что же ещё они говорили?

– Позволь сказать, Добрыня Малкович, – попросил Воислав.

– Говори.

– С нурманами был десяток варягов, из Киева. Предводительствовал ими Ингельд, у него ещё шрам через всё лицо и глаз не видит, прям как у Одина. Он сказал, что один из моих людей оскорбил Перуна. Не стал биться в Праздник на священном месте, сбежал. Но воин мой тогда не шибко был ловок с оружием, да и сейчас тоже, но храбр – этого не отнимешь. Поэтому он и решил, что умирать даже перед богом, если нет шансов, – глупо. И утёк, хотя и был под присмотром. А раз ему удалось сбежать, значит, в этом тоже есть воля Перуна. Я это Ингельду передал, а он сказал, что будет биться только с моим воином. Сам подумай, Добрыня Малкович: бывалый варяг да супротив отрока!

– Что ж, в твоих словах есть толк, – согласился посадник.

– Батька, – подбежал один из гридней, – что с полоняниками делать?

– Нурманов под нож, варягам, кто жив, помочь, а с лесовиками, – Добрыня вдруг нахмурился, – я потом поговорю. А ты, Завид и… Воислав, что ж, наниматели твои все погибли.

– Путята живой, может, выберется из-за Кромки, а Черняту с приказчиками викинги обманом к себе заманили и угробили.

– Хм… А откуда тот нурман, Гуннар, вообще взялся, да ещё с варягами из Киева и лесовиками?

– У меня с ним суд божий был, в Смоленске. Я победил. Тогда Гуннар себя торговым гостем называл.

– Даже так? – Добрыня изрядно повеселел. – Тогда клянусь вам, что сотня купеческая вам виру за всё сполна отдаст – и за имущество, и за людей побитых. Ну и доля в добыче вам тоже полагается: такого волчару в ловушку загнали. Мои гридни тоже не внакладе: панцири, я смотрю, у убитых добротные.

Добрыня внимательно рассматривал побитых стрелами викингов, броня у них и впрямь была что надо.

– Что творишь, посадник?! – хриплый от боли и отчаяния крик разнёсся над заимкой. – Хулу на богов наводишь, всю землю и людей наших позоришь перед ними.

Кричал варяг, совсем молодой парень (Данила дал бы ему лет двадцать, то есть на самом деле ему вряд ли стукнуло больше семнадцати), но уже с длинными усами, в кольчуге, усиленной на груди стальными пластинами.

Его осторожно тащили двое гридней. Из бедра и бока у него торчали обломки стрел, варягу наверняка было больно, и он потерял много крови, но это не сказывалось на его поведении – двоим гридням с трудом приходилось удерживать раненого воина. Варяг всё время вырывался из захвата и вырвался бы, если б не подводила нога. С другой стороны, если б не раны, гридни тоже не деликатничали бы с ним.

– Ты что ж такое говоришь? – тихим, не сулящим ничего доброго голосом спросил Добрыня. – Или жизнь тебе не дорога, благодарности не имеешь за то, что тебе её оставили пока?

– Это ты не понимаешь, не знаешь, кому помогаешь. Этот, – гневный взгляд на Воислава, – чужеземца без роду и племени приютил, невесть из каких земель, который зло нам принесёт неизвестное. Опозорил он всё наше варяжское братство.

– Не тебе, отрок, о позоре говорить, – отчеканил Добрыня. – Я здесь посадник. Посажен князем Владимиром, верховным жрецом Перуна, за все земли, что под его рукой лежат. И я здесь решаю, что позор, а что нет. И я виру назначаю. Ты Правду нарушил, кровь пролил на моей земле. Как спросить с тебя, потом решу, может, скажу серебром долг отдавать, а может, кровью.

Отрок-варяг подавленно замолчал.

– Уведите его, а будет норов показывать – укоротите, – и, обращаясь уже к Воиславу: – Ну, хватит языками молоть, вижу, у вас раненых много, помощь нужна. Чем сможем, пособим, а об остальном поговорим после.

Добрыня бросил ещё один оценивающий взгляд на Воислава. Тот в ответ лишь кивнул.

Новгородцы собрались в поход в полном боевом, то есть, кроме оружия и припасов, взяли с собой несколько лекарей. Точнее, гридней, что лучше других понимали во врачевании, имели при себе запас разных полезных травок и могли применить их по назначению. Каждому раненому оказали грамотную помощь, напоили целебными отварами, дальше всё зависело от самих пострадавших, их иммунитета и силы воли.

Даниле тоже прижгли раны на груди и руке (он чуть палку зубами не сломал, которую в рот сунули, чтобы язык не откусил), напоили хвойным отваром, после чего оставили в холодном поту набираться сил.

С теми, кто погиб, тоже поступили уважительно. Сообща порешили на месте их огню не предавать, а отвезти в Новгород и там, на большом капище, провести церемонию, как и положено.

Добрыня дал спасённым как следует выспаться и уже днём призвал к себе Воислава. Батька в это время руководил сборами. Санный поезд получался большой: новгородская дружина, выжившие обережники, купцы, раненые, которых следовало довезти в целостности, добыча (её решили поделить в Новгороде), а также шкуры, купленные Путятой и добытые Завидом. Чтобы всё это перевезти, понадобилось сладить ещё несколько саней. Хорошо хоть, у нурманов в обозе нашлись лошадки с упряжью. А вот сами нурманы ушли к своему Одину – те, кого не убили гридни, перерезали себе горло. Знали, что ничего хорошего их не ждёт, а со стрелами в ногах и ягодицах хорошую смерть в бою трудно принять. Всего в хирде Гуннара и его брата Олли оказалось двадцать пять настоящих матёрых викингов, все они отправились в Вальхаллу, пускай там остаются до самого Рагнарёка. И ещё столько же проверенных бойцов со всех берегов Балтийского моря привёл с собой Гуннар. Чуди так и вовсе набежало больше семи десятков. Кроме них, в разбойном войске оказался десяток варягов, трое из них были ещё живы, когда пришёл Добрыня, но следующую ночь пережил только один, тот самый смелый на язык молодой варяг по имени Евсклик. Согласно приказу посадника, из него вынули стрелы, перевязали и уложили к остальным раненым. Вместе со всеми он должен был отправиться в Новгород на княжий суд. Защитники заимки тоже должны были присутствовать, а из-за того, что из их лидеров целым и невредимым остался только Воислав, на него легла вся тяжесть сборов. Ему было не привыкать, в общем-то. Но от этого его отвлекла более тяжёлая ноша – разговор с Добрыней.

Дядька киевского князя расположился в бывшей комнате Завида, самой большой и дорого обставленной, Добрыня в ней себя чувствовал по-хозяйски. Он везде себя хозяином чувствовал – натура такая.

– Здравствуй, Воислав, как люди твои, раненные? Никого Морена не прибрала? – любезно поинтересовался посадник.

– Они не все мои люди, так вышло, что я старшим стал. Трое этой ночью ушли за Кромку, может, ещё кто-нибудь за ними последует. А вот Путята, как твой лекарь сказал, на поправку идёт.

– Это хорошо, нам смерть купца ни к чему. Эх… как нехорошо вышло, Воислав, викинги и варяги на Новгородской земле купцов чуть не убили. Нехорошо. Князь наш, Владимир, тоже варяг, но не одни варяги ему присягу принесли, и другие словене вместе со своими богами. Богов на нашей земле много, ты вот тоже, Воислав, хоть варяг, но христианин. Но Перун выше их всех.

Добрыня испытующе посмотрел на Воислава, тот стоял с застывшим лицом, ничем не выражая свои мысли.

– Да, христиан на нашей земле хватает, некоторые из них богатые, очень богатые… Кто-то скажет: не по чину им такие богатства иметь, но князь для того и землёй владеет, чтобы Правду блюсти. Я за князя в этих землях, а тут варяги со словенами перегрызлись.

– Со словенами? С каких это пор нурманские псы словенами стали?

– А в твоей дружине разве не было словен, или все они усы синили? Один из твоих первых воинов, который погиб, из полян, кажется. А с Гуннаром варяги пришли, разве нет?

– Ах, вот ты про что. Да, не понял я тебя.

– Вот именно, не понял, много людей Владимира Сварога первым богом почитают или Волоха. А варяги вот думают, что раз князь тоже варяг и за ним Перун, то им можно вытворять что угодно. И смотри, до чего дело дошло – до какой беды.

– Я не такой, Добрыня Малкович, я Правду чту, и мои люди тоже.

– Чтишь, но принимаешь ли? Готов ли ты смирить свою гордость, как это у вас, христиан, принято, чтобы Правда и обычаи предков на землях чтились, чтобы такого непотребства, как с тобой было, более не случалось?

– Ты никак меня к себе в дружину зовёшь? – напрямик спросил Воислав.

– Угадал. Как, пойдёшь?

– Стар я уже дружины менять, мне бы серебра набрать да осесть где-нибудь на земле.

– Старый дуб крепче молодого. На меня глянь, – Добрыня повёл широкими плечами, – тоже не молод. А такому, как ты, место за столом найдётся достойное.

– Прости, Добрыня Малкович. Обещал я Путяте, что сопровожу караван его гостевой по весне в Киев. Вот вернусь через год, тогда и скажу тебе своё слово.

– Путяту твоего Морена за бороду держит, не хочешь – так и скажи, – вроде бы и недовольно, но по-доброму сказал Добрыня.

– Не то чтобы не хотел. Сказал же: я слово дал купцу. Тем более пораненный, куда он поплывёт? А зачем тебе гридень, который слово не держит?

– И то верно, – неожиданно легко согласился новгородский посадник. – Ну раз ты такой крепкий на слово, найдёшь меня через год, скажешь, кто ты, тебя ко мне за стол пропустят. Помни честь оказанную, не пренебрегай.

– Ни в коем разе, – пообещал Воислав.

– Погоди благодарить. Я знаешь, что никак в толк взять не могу: с чего бы это варягу да из киевских земель на самый Север ехать. Неужто его обидели так?

– Кто знает, уже не спросишь.

– Да хороший воин хоть был?

Воислав стиснул челюсть так, что заиграли желваки на скулах. Именно он сразил Ингельда, когда тот полез на стену, мечом точно в горло. Брата своего по варяжскому сродству. Ничего не поделаешь, в жизни и кровные родичи друг друга убивают, как князь нынешний Владимир. Не он сам, но по его попущению брата его Ярополка убили. И всё по воле богов: если Ярополк мёртв, значит, он не люб им был, и они привели другого, Владимира, любого. Вот и выходило, что если сразил в бою Воислав Ингельда, значит, за ним Правда была. Ох, беда… Если боги начинают людьми играть, то не поймёшь ничего. А что это была не простая стычка в лесу из-за добычи, Воислав всё больше убеждался. Кто же из богов его направлял? Ингельд ведь пришёл волю Перуна исполнять.

Воислав предпочёл не задаваться этим вопросом, он не жрец, а воин, не его дело с богами говорить.

– Неплохой, – сдержанно ответил варяг.

– А что в том воине, жизни которого Ингельд искал, такого особенного?

– Ничего, воин как воин, обычный человек. Не кромешник.

– Слыхал я, он тоже христианин? – с прищуром спросил Добрыня.

– Тоже, но я своих людей не выдаю.

Добрыня захохотал.

– Да я уж знаю. А позови-ка его, хочу поглядеть. Любопытно.

И сам крикнул гридня. Не прошло и двух минут, как тот привёл Молодцова.

Данила во второй раз так близко увидел сильного мира сего. Если честно, ему и первого раза хватило. Стоять в одной комнате с людьми, которые каждый по-своему, но недосягаемо выше тебя, было неприятно. Даже саднящая боль в руке и в боку забылась от этого ощущения.

– Ну, здравствуй, Молодец. Слыхал, так тебя кличут?

– Так, здравствуй… Добрыня Малкович.

Данила скорее интуитивно слегка согнул спину, беспомощно оглянулся на Воислава: мол, как с ним обращаться-то? Батька еле заметно кивнул: всё правильно пока, не дёргайся.

– А расскажи-ка мне, Молодец, за что это на тебя так Ингельд взъелся?

Данила без всякого удовольствия и приукрашиваний рассказал, как удрал с острова Перуна, оставив бога без законной жертвы.

– Да ты никак холопом был каких-то восемь лун назад?

– Был. И что же – я какой-то закон нарушил? – дерзко ответил Молодцов.

– Нет, не нарушил, наоборот, этим гордиться можно. Ещё летом тебя продавали, а теперь ты уже с посадником Новгорода говоришь. И такую осаду выдержал. Удивительный ты отрок, может, не зря варяги твоей жизни искали?

– Мой батька тоже варяг.

– Это верно, он за тебя стеной стоит. А как же так вышло, что ты за всё это время биться выучился?

– А я не выучился, я и сейчас плохо обучен ратному делу.

– Но ты стоишь передо мной, а многие другие, поопытнее и посильнее тебя, погибли, – здраво рассудил Добрыня.

– Не знаю… Повезло мне.

– А вдруг и перед Перуном повезло бы тебе, а? – хитро сощурился посадник.

Данила стиснул кулаки. Обида, горечь за побитых друзей встала комом в горле. Злоба и боль плохие советчики, но Молодцова словно изнутри кто-то толкнул.

– Хотите, я сейчас сразиться могу с тем варягом, который выжил. Перед вами, перед Перуном… без разницы. И мы посмотрим, на чьей стороне удача.

– Хитер… Варяг-то тот ранен.

– Мой человек тоже, – вступил Воислав.

– Хорошо, пусть так. Раз этот отрок хочет биться, путь сражается перед богами, когда восстановит силы. И пускай все увидят в честном бою, на чьей стороне Правда, – заключил Добрыня.

– Ты хоть понимаешь, какой ты дурак? – спросил батька у Данилы, когда аудиенция у посадника окончилась.

– А что, он сильный противник очень? Понимаю, в общем.

– Значит, не безнадёжен. Тот варяг может троих, как ты, покрошить – и не вспотеет.

– Но он же раненый?

– А ты как будто здоровый. Меч при тебе?

– Да, трофейный как бы, мне его Клек…

– Помолчи… Биться будешь, как только вернёмся в Новгород. И молись, чтобы у поединщика твоего огневица началась или ещё какая зараза. Чему учил тебя, помнишь?

– Конечно!

– Конечно, – фыркнул Воислав, – пойдём посмотрим. Хочу увидеть, что в тебе говорило: бравада глупая или мастерство воинское.

Возвращение заняло пять дней. Добрыня не стал ждать, пока санный поезд доберётся до города, и с личными охранниками уехал вперёд. Он посадник, у него всегда много дел.

Во время пути Воислав активно работал с Данилой, пытаясь развить основы высокого воинского искусства – фехтования, делая упор на тонкостях тактики, а ещё на укреплении рук и связок. И тем не менее, несмотря на облегчённые тренировки, за время занятий у Молодцова дважды открывались раны.

По приезду в Новгород на сотенное подворье Молодцова позвали к себе старшие. Там были все пятеро оставшихся в живых: Воислав, Шибрида, Клек, Вуефаст, вытянувший раненую ногу, и Скорохват с рассеченной бровью и шрамом на скуле.

– Мы договорились обо всём, – сказал Шибрида. – Евслик, так зовут твоего недруга, уж больно сильно тебе кишки выпустит хочет, смотри, не обрадуй его. Он говорит, что готов биться завтра. Ты как?

– Готов, – кивнул Данила.

Вспоротые рука и бок почти не беспокоили, и он счёл, что лучше как можно быстрее провести бой, пока его враг сам не восстановился.

– Хорошо. Бой будет на большом Велесовом капище за детинцем. Не посрами богов и нас.

– А его что ж, судить не будут? Евсклика то есть?

– Так тебе же сказано: это и будет суд. Добрыне не с руки судить киевских варягов, а тут вроде как всё боги решат.

– А вира?

– Так Гуннар числился гостем в неревской сотне, – усмехнулся Клек, – вот они всю виру платить и будут. Там, правда, не согласны, вече будут собирать, но людины и словенцы их не поддержат. Не любят тут, когда нурманы хутора жгут. Так что выплатят всё, что скажут. Но тебе не об этом беспокоиться надо.

– Скажу тебе вот что, Молодец, – взял слово Воислав, – пусть не раз повторял: ты дурак, и даже не понимаешь, насколько ты дурак. Но шанс победить у тебя есть. Шанс победить есть всегда, если руки не опускать и сражаться. Ты меня понял?

Воислав пронзил Данилу синим взглядом. Тот кивнул.

– Хорошо, если так. Сегодня отдыхай. И ещё… На вот.

Батька протянул увесистый кожаный мешок.

– Что это? – спросил Данила, чувствуя дежавю.

– Серебро, что же ещё? Девке своей отдашь, за то, что упредила. Тут каждый скинулся, должно хватить ей выкупиться, если она захочет, конечно.

– А почему я должен отдавать?

– А кто? Может, Шибриду послать?

– А что, я готов. – Варяг приосанился.

– Нет, пожалуй, я сам, – опомнился Данила. – То есть я должен отдать Уладе серебро, а назавтра у меня поединок, и я должен отдохнуть?

– Должен, – согласился батька. – А теперь иди. Может, сейчас подходит к концу последнее твоё время на земле, проведи его хорошо, чтобы сравнить с тем, что будет за Кромкой.

Улада встрече была рада искренне. Обхватила шею руками, впилась в губы жарким поцелуем, потянула к себе. Вдвоём они упали на кровать. Данила прижался к горячему телу, стянул с Улады через голову рубаху, провёл губами, носом, щекой по бархатной девичьей коже, ощутил чарующий, сносящий крышу аромат. Он быстро избавился от одежды и соединился с девушкой – резко, страстно, нетерпеливо.

Какая же всё-таки классная эта Улада, нежная, горячая, сладкая, как заморский фрукт. Данила уже забыл, когда последний раз ел фрукты, а вот на тебе – посреди заснеженной Руси дивный, дарящий блаженство плод.

Данила потерял счёт времени и сколько раз у него с Уладой было. Просто кайфовал – и всё. Прав был Воислав: это то, что ему нужно было после осады.

– Ты, наверное, храбро бился, – сказала Улада, водя пальчиками по повязкам на боку и руке, русоволосая головка её лежала в это время на груди Данилы.

– Нормально, – скупо ответил он, поправляя повязку.

– Ничего, я перевяжу заново, у меня и мазь есть – специально на Велесовом капище купила, от всех хворей помогает.

– Хорошо, – согласился Молодцов, думая, что пора вставать. Солнце уже всходило, а вставать было ой как неохота. – Слушай, у меня тут ещё кое-что для тебя есть, вот… – он вытащил из своих вещей мешочек с серебром, – от всех нас, обережных, тебе за помощь. Спасибо, что предупредила и вестника послала, помогла очень. И как ты узнала?

– Узнала вот, – ответила Улада, взвешивая на ладошке мешочек. Прикинув результат, она вспыхнула удивлённой счастливой улыбкой. Быстро спрятав серебро в ворохе своей одежды, она опять прильнула к Даниле всем телом, стала нежно мимолётно целовать лицо, шею, грудь.

– Ладный мой, любый, щедрый, откуда же ты такой взялся? – приговаривала она.

Данила хмыкнул про себя, он не хотел думать, каким образом Улада узнала о планах Гуннара.

– Это не я, это от всех охранников, сказал же. Больше не знаю, чем тебе угодить.

Улада, к огорчению Молодцова, прекратила своё приятное занятие.

– А знаешь, Даниил, возьми меня с собой.

– Чего?!

– Вы же с купцом обратно в Киев поплывёте? Ну и возьмите меня с собой. Киев – город большой и богатый, там все дороги тебе открыты.

– Вот даже не знаю, Улада, это не я решаю, надо поговорить.

– А если б ты решал, то взял бы?

Влажные тёмно-карие глаза с зелёной окантовкой смотрели искренне и доверчиво.

– Взял бы, – признался Данила.

– Ну вот, ты скажи своим старшим, что я готовить умею, лекарское дело знаю, обузой не буду, – сразу оживилась девушка.

– Хорошо-хорошо, – улыбнулся Молодцов, – скажу обязательно.

– Молодец мой. – Улада потёрлась носом о грудь Данилы.

– Эй, погоди, мне идти надо. Ты говорила, мазь у тебя есть целебная, перевяжи, пожалуйста.

– Как скажешь.

Девушка быстро выбежала из комнаты, вернулась с туеском, быстро и умело наложила повязки.

– А куда тебе идти надо? – спросила она напоследок.

– Да так. Дело закончить одно.

Небо над головой было чистейшей яркой синевы. По просторному, без стен и крыш, капищу гулял свежий ветер. И только почерневшие от времени идолы словно подпирали небо. Смотрели.

Народу поглазеть собралось великое множество. Тут любой поединок – развлечение вроде вечернего телешоу. В первых рядах – жрецы капища, друзья Данилы и самые уважаемые варяги Новгорода, которые будут следить, чтобы бой прошёл чисто. Не в том смысле, что без подлянок и обмана, а без колдовства.

Насчёт колдовства Данила сам чувствовал на капище мощную силу, так и хотелось выкрикнуть что-нибудь грозное. Его оппонент просто-таки светился ненавистью и гневом. Наверное, думает, как из-за такого ничтожного воина погибло столько бравых варягов. Это хорошо: гнев мешает принимать правильные решения, а недооценка соперника – прямой путь к поражению.

Данила был далёк от того, чтобы недооценивать своего врага. Оружие у них было одинаковое: щит и меч. Даже доспехи Евсклик выбрал лёгкие, кожаные, может быть, из-за ранений. Он двигался легко, плавно, самую малость подволакивая раненую правую ногу, что окончательно уверило Молодцова в том, что перед ним настоящий воин. Пускай молодой, но прошедший не один десяток битв, потомок воинов во многих поколениях и обученный с раннего детства лучшими кровопускателями окрестной ойкумены.

Данила вспомнил, что ему говорил Воислав перед боем:

«В защиту уходить не смей – он тебя убьёт. В рубку, обмен ударами не втягивайся – он тебя легко обманет. Атакуй, но не ввязывайся в долгий размен. Ударил – обошёл, ударил – обошёл. Не давай ему инициативу, не давай ему навязать свой бой, не пытайся спрятаться за щитом, ударил – обошёл. Евсклик, скорее всего, выносливее тебя и быстрее, но у тебя есть шанс – раны его серьёзнее, чем твои. Если они откроются, значит, он может устать раньше тебя, и ты победишь. Но и ты ранен, значит, ты должен измотать врага раньше, чем устанешь сам. Как это сделать? Заставь его двигаться, работать больше себя, вынуждай подстраиваться под свой ритм. В самом начале попробуй безоглядно атаковать, прямо изо всех сил, как в последний раз. Этого он не ожидает, уйдёт в защиту, будет закрываться щитом. Если после этой твоей резкой атаки у него пойдёт кровь, у тебя появится возможность победить. Нет – ты знал, на что шёл».

Жрецы от каждого бога – Даждьбога, Сварога, Волоха и прочих – провели свои ритуальные пляски. Что они делали, Даниле было неинтересно. Потом Добрыня, не как посадник Новгорода, а как дядька князя Владимира, который считался главным жрецом Перуна, поднялся со своего деревянного кресла, поставленного прямо посреди грязищи, и громогласно объявил:

– НАЧАЛИ!

Поединщиков разделяло шагов семь. Данила сделал первый шаг, обычный, второй и вдруг толкнулся обеими ногами, налетел на варяга сверху. Зазвенел меч от удара об металл умбона. Молодцов приземлился в рыхлую землю, устилавшую капище, с упора снова ударил – и ещё, ещё. Бил щитом и мечом, прямо и бесхитростно, лишь бы быстрее. Не давать противнику времени на контратаку. Напор, только вперёд, давить и атаковать.

Евсклик и вправду смешался от этого напора, он вынужден был отступать, обороняясь. Щит его тем временем покрывался всё большими зазубринами. Данила не стремился разрубить его окончательно – по условиям поединка, если у одного из противников сломается щит, его заменят на новый. Всего таких замен может быть три, а у Данилы сил, чтобы порубить ещё один щит, не хватит.

Евслик выдержал град ударов, подстроился под рисунок боя и меньше чем через полминуты провёл контрприем – уколол мечом из-под щита. Хороший удар, скрытый. Данила всё-таки успел его заметить, отбил мечом, крутанулся вокруг себя, уходя под правую руку.

Попутно Молодцов не без удовольствия заметил, что длина его атаки на самую малость, но всё-таки больше, чем длина атаки Евсклика. А это преимущество, которое может оказаться решающим.

Данила перешёл к тактике, которую рекомендовал Воислав: ударил – обошёл. Поначалу атаковал Молодцов всегда вправо, в меч, и сразу обходил противника. Тот вынужден был поворачиваться, но быстро разгадал схему и на третьей-четвёртой атаке закрылся щитом, одновременно пытаясь «поймать» Данилу прямым уколом меча в живот. Молодцов углядел удар, сумел отбить его, но теперь чередовал обходы, прикрывая щитом рукоять меча для маскировки движений, финтить не пытался. Не тот у Евсклика уровень, чтобы попасться на обманку отрока, взявшего меч два месяца назад.

Выполняя всю эту работу в бешеном темпе, Данила начал выдыхаться. Слева по рёбрам потекла тонкая тёплая струйка. Руки, особенно левая, что держала щит, всё больше наливались свинцом. И всё-таки Молодцов отметил, что его враг всё сильнее припадает на левую ногу. Кто знает, если бы не это, может, он уже пронзил бы Данилу насквозь ещё в той, первой, неудавшейся контратаке.

Варяг тоже был не дурак и быстро понял, что время играет не на его стороне. Он перешёл от попыток поймать противника встречным ударом к безоглядному натиску. Данила мигом оценил ситуацию и разорвал дистанцию: тебе надо меня достать, вот и догоняй.

«Не будешь с горячей печи слетать», – злорадно думал Молодцов, а параллельно в его голове рождался план, как одержать победу без пролития крови. Зачем ему убивать варяга на глазах новгородцев и других варягов?

Это была простая рукопашная связка: обманный удар правой рукой, разворот на одной ноге вокруг своей оси и мощнейший удар левой ногой – одним слитным движением. При правильном исполнении противник отлетает метра на три и не проявляет желания продолжить поединок.

У варяга были щит и доспехи, но если его сбить с ног, то вряд ли он поднимется. Во всяком случае, Данила получит решающее преимущество.

Он ударил мечом. Евсклик, как и положено, вскинул щит, но клинок только чиркнул по верхнему краю. Данила толкнулся ногой, крутанулся вокруг себя, и… его левая нога встретила пустоту. Он резко провалился в сторону, едва не упал, сапоги поехали на скользкой земле.

Евсклик на силе воли, на втором дыхании, в общем, каким-то чудом умудрился прыгнуть с двух ног на врага так, чтобы сбить его щитом, зайти сбоку и там уже атаковать. Но вскинутый щит перекрыл варягу обзор. В момент прыжка Данила крутанулся вокруг себя, и Евсклик пролетел мимо.

Мгновение замешательства, оценка ситуации. Евсклик развернулся, взмахнул мечом – и тут его подвела выучка. Его приучили бить в первую очередь по ногам, обычно прикрытым только кожаными штанами, и молодой варяг ударил понизу. Если бы он махнул в корпус или голову, Данила, едва не севший на шпагат, скорее всего, рухнул бы навзничь. Но Молодцов поймал летевший в его голень клинок на щит. Сам же неимоверным усилием оттолкнулся от земли, на предельном напряжении выставил меч вперёд, во врага. И достал.

Лишние сантиметры атаки сделали своё дело. Закруглённое лезвие Данилова клинка коснулось скулы варяга и вспороло кожу. Кровь потекла, глаз не залила, но это стало ещё одним преимуществом Молодцова.

Евсклик отпрыгнул, присел на раненую конечность, встряхнул головой, прямо как бык.

«Сейчас полезет», – решил Данила и отскочил, не желая принимать на себя дикую отчаянную атаку.

Варяг его не достал, довернул корпус, махнул щитом. Молодцов опять ушёл, но встречным хлёстом снёс всю верхнюю половину щита.

Евсклик сбросил обрубок. Данила сделал то же самое. Ему хотелось быстрее покончить со всем, да и раненая рука подводила, щит становился всё большей обузой. Варяг смотрел всё так же гневно, боевой запал у него не пропал, но вот силы уходили вместе с кровью, которая щедро смачивала штанину.

Молодцов снова налетел на врага с прыжка. Варяг ушёл в сторону, но недостаточно быстро. Данила легко сбил его укол, ударил сам: поверху, понизу. Снова вверх, с двух рук, на силу и скорость. Евсклик встретил его удар. Их клинки скрестились над головами, как в киношном боевике. И Данила пнул варяга в бедро, то самое – с раной от стрелы.

Евсклик упал как подкошенный, попытался встать, но Молодцов наступил на меч.

– Если ты пришёл, чтобы покормить Перуна, – прошептал он, – то сегодня твой бог останется голодным. И не считай мою милость за слабость: я не боюсь ни тебя, ни Перуна. И лучше бы тебе со злом больше мне не встречаться.

Выпрямившись во весь рост, Данила крикнул:

– Боги выбрали победителя.

И спокойно направился к своим друзьям.

Собравшиеся на капище выглядели растерянными. Кое-кто даже скрипел зубами, злясь на дерзкое поведение чужака. И лишь двое в этой толпе прятали улыбку: варяг Воислав и посадник Добрыня.

Последний вынес судебный приговор – виру, которую следует выплатить Евсклику за вред, причинённый Путяте.

Данилу приняли в горячие объятья друзья-обережники. Оторвали от земли, подбросили на руках – раз, другой, третий… Данила с радостью принимал поздравления, но настоящих эмоций пока не испытывал. Все они остались там, на поле битвы. Внутри – лишь звенящая пустота.

Он ещё не знал, что по праву победителя ему принадлежит всё, что находилось на Евсклике во время боя. В том числе и меч.