Глава 21. Воля Перуна

Разбудили его крики часовых. Олег сильно вздрогнул и сел, протирая глаза. Нет, крики ему не приснились. А вот и лязг прибавился, и знакомое грюканье щита, отбивавшего удар.

– Свеи! – проревел голос Асмуда. – К оружию!

– Что это?! – воскликнула Рада, подхватываясь. – Опять?

– Опять, маленькая, опять, – проговорил Олег, лихорадочно распутывая перевязь. – Беги к Чаре и будь с нею!

– Ты только не умри! – отчаянно взмолилась Рада.

– Я очень сильно постараюсь, – мягко сказал Олег и побежал на шум битвы.

Нападающих он заметил издали, в прогале между соснами. Свеев было очень, очень много – сотни и сотни викингов и ополченцев наступали с востока и севера, издавая воинственные кличи и потрясая оружием.

Лучники – карелы и русы – стреляли быстро, но передние ряды свеев уже лезли на холм, прикрываясь щитами. Этих доставали дротиками, но ощутимо проредить ряды наступавших варяги не могли – на каждого из них перло по десятку бойцов.

– Отходим! – заревел Хакон конунг. – Полусотне Крута прикрывать!

– Олег! – крикнул Олдама, завидя Сухова. – Сюда! Меч с собой?

Олег молча выхватил клинок.

– Стоим здесь! – прокричал Олдама, описывая мечом круг. – Не пускаем! Дадим бабью уйти…

– Понял.

Сквозь неплотный варяжский заслон прорывались отдельные свеи, один напоролся на меч Олдамы, еще два свалились, схлопотав стрелу от Валита и Сулева.

Утро было раннее, туман рассеивался нехотя, и, когда перед Олегом вдруг нарисовалась фигура викинга, он обмер. А руки сработали будто сами по себе – описали дугу кончиком меча и полоснули врага поперек туловища. Удар был настолько быстр и точен, что викинг просто не успел ответить.

– Ну ты даешь, Вещий! – выдохнул Олдама. – Даже я так не могу!

Ответить Олегу помешали два свея, взлетевшие на холм с копьями наперевес. Тяжелое копье-топор Сухов отбил ногой, аж пятка заныла, и махнул мечом, разваливая свею бок. Пробегавший мимо Олдама добавил, резанув упавшего по горлу. Брызнула кровь, черная в утренних сумерках. Второго копейщика свалил Ошкуй, так махнувший своей любимой секирой, что костлявый хускарл сломался пополам.

– Валит! – крикнул Олдама. – Отходи… К болоту!

– А ты?! – завопил Валит, растягивая лук.

– Щас мы!

Низко тренькнула тетива, и свей, выскочивший из-за дерева, будто отпрыгнул обратно – бронебойная стрела сбила его, укладывая на вечные времена. Низко пригибаясь, проскочил викинг с топором на длинной рукоятке. Он с такой яростью рубил им воздух, что свист стоял. Олег отступил перед этой чертовой мельницей и подхватил копье ополченца, прибитого Ошкуем. Ударил изо всех сил, втыкая листовидный наконечник викингу под кольчугу. А тот будто споткнулся, топор его дрогнул и обрушился вниз, перерубая древко. С глухим рычанием викинг вырвал копье, просадившее ему нутро, и кровь хлынула, как из распечатанного кувшина с красным александрийским вином.

– Отходим! Олег!

Сухов отполз, вскочил и кинулся на голос Олдамы.

Втроем с Валитом они сбежали с холма и помчались в ту сторону, где заходит солнце. Прыгая с кочки на кочку, они одолели болотце, приблизившись к густому ельнику. С опушки им махал рукой Асмуд хевдинг.

– Быстрее!

Олег наддал. Споткнулся, и тут же над его плечом свистнула стрела, вонзившаяся в мшистый ствол старой ели.

– Бежим!

– Куда хоть… бежать? – по очереди выговорил Олдама.

– К волхвам! – ответил Асмуд с оттенком почтения. – К Большому Дубу!

– А можно разве? – промямлил Олдама.

– Нужно! – рявкнул Асмуд. – Понеслись!

И они понеслись.

Большому Дубу было две тысячи лет. Это священное дерево пережило всех римских императоров, Перикла и Александра Македонского. Десять человек, взявшись за руки, не могли охватить дуб. Развесив облако зелени, он занимал громадную поляну и был окружен позолоченным заборчиком, защищавшим его от набегов диких кабанов. Кровь множества жертв удобрила корни Большого Дуба, а самый толстый сук обвивала массивная золотая цепь – каждый год волхвы, служившие священному дереву, переплавляли драгоценные подношения и добавляли к цепи еще одно звено.

Уже не одно поколение волхвов успело смениться в служении Перунову древу. Последние тридцать лет жрецами числились достопочтенные Чагод, Hyp и Аральт. Они жили втроем в огромном «длинном доме», где смогли разместиться все гридни Хакона конунга, а гражданские грелись на солнышке, опасаясь ступать на тень священного дерева Перуна, покровителя воинов.

Вдруг послышалась протяжная песня. Пели варяги, на полузабытом сарматском языке. Гридни выходили из длинного дома и расходились вокруг Большого Дуба, не прекращая петь. И чем больше их появлялось на поляне, тем громче и торжественнее делалась песнь. Последними вышли Хакон конунг и волхвы – седобородые, статные, в длинных белых одеждах, с посохами в крепких руках. Трижды обведя конунга вокруг священного дерева, Чагод, Hyp и Аральт низко поклонились статуе Перуна, в которой Олег с изумлением узнал работу кого-то из мастеров античности: в тени дуба пряталось мраморное изваяние Ахилла. В правой руке Ахиллес сжимал копье, «ясень пелионский», другая рука удерживала круглый щит. Кудри героя обжимал шлем с гребнем, а лицо выражало надменность и грозную готовность.

Волхвы нараспев выразили Хакону волю бога грозы и войны, и тревожное лицо конунга разгладилось, бледная улыбка расщепила бороду.

Хакон поблагодарил волхвов и вернулся к гриди.

– Асмуд и Крут! – сказал он громко и уверенно. – Выйдите!

Названные вышли и слегка поклонились конунгу.

– Перун просветил нас и рек совет! – торжественно возговорил Хакон. – Эта война – последняя для меня.

По гриди прошел шумок.

– После победы я удалюсь и буду служить тому, кто дарует ее нам, – Перуну! Это честь для меня… – Помолчав, Хакон закончил: – А вы, Асмуд и Крут, следуйте в Старигард, к Рюрику, сыну Регинхери, и призовите его княжить и володеть вами. Такова воля Перуна!

Гражданские при этих словах опустились на колени, воины сняли шлемы и склонили головы.

– Мы послушны воле Перуна! – измолвил Асмуд. – Когда нам выступать?

– Немедля! – изрек Хакон. – И пусть каждый из вас возьмет с собою оруженосца. Выбор за вами.

Асмуд хевдинг медленно обвел глазами строй ополченцев, и, чем ближе к нему шарил суровый взгляд, тем суше делались губы Олега.

– Олега Вещего беру! – решил Асмуд, и Олег почувствовал слабость. Сердце ухнуло в глубокую пропасть души и зачастило, засбоило.

– Ну, а я другана Олегова возьму! – рассмеялся Крут. – Выходь, Пончик!

По дружине прошли незлобивые смешки. Пончика любили – за доброту, за понимание и милосердие, хоть это были и явно не воинские качества. Пончик, бледный и растерянный, не знал, куда и деваться. Обнаружив Олега, он кинулся к нему, вызвав новый прилив смешков.

– Вот грамота для Рюрика, – сказал конунг обычным тоном и протянул Асмуду скрученную бересту. – И ты, пожалуйста, успей, пока мы тут свеев бить будем!

– Успеем, конунг, – заверил его Асмуд и махнул рукой: – За мной!

Крут, по-прежнему улыбаясь, пропустил впереди себя Олега с Пончиком и двинулся замыкающим. А Сухов шагал и не чувствовал земли. Усталость покинула его, возбуждение и неясные чувства переполняли душу, как пузырьки теплое шампанское. Куда он идет? Что ждет его?

Олег задавал вопросы своей душе, но душа молчала…