27
Японский бейсбол

– Как Париж?

Фотография, появлявшаяся на айфоне, когда звонила Хайди, была десятилетней давности, черно-белая, зернистая. На заднем плане, нерезко – фендеровская бас-гитара Джимми.

– Не знаю, – ответила Холлис.

Она была на станции «Севр – Бабилон», в переходе, неисправное колесико чемодана щелкало мерно, как персональный метроном. Холлис решила, что допустит правоту Милгрима хотя бы теоретически, и некоторое время каталась на метро, выходя через каждые несколько станций, пересаживаясь, возвращаясь обратно. Если кто-нибудь за ней следил, она этого не заметила. Однако начинался час пик, и Холлис решила ехать к станции «Одеон», к гостинице, и тут позвонила Хайди.

– Кажется, я что-то нашла, но кто-то меня нашел.

– В смысле? – спросила Хайди.

– Милгрим вроде бы видел тут человека, которого раньше видел в Лондоне. В «Селфридже», пока ты стриглась.

– Ты же говоришь, он псих со справкой.

– Я сказала, что он пришибленный. Рассеянный. Теперь вроде выглядит более собранным. Хотя, может, он и псих.

Хорошо хоть чемодан был не тяжелый – без книги, которую она отдала Милгриму. И без макбука, вспомнила Холлис. Он остался у Милгрима.

– У Бигенда есть в Париже люди?

– Я просила их не присылать. Не сказала, где остановилась.

– А где?

– В Латинском квартале. – Холлис помолчала. – В гостинице, где жила с Гарретом.

Хайди фыркнула:

– Да уж. А кто выбирал гостиницу – ты или он?

– Он.

Холлис как раз дошла до своей платформы. Народ толпился в ожидании поезда.

– Эк ты по нему сохнешь.

– Ничего я не сохну.

– Не смеши мои седые яйца.

– У тебя их нет.

– Откуда ты знаешь? – сказала Хайди. – Брак.

– Что брак?

– Меняет человека.

– Что там муйло?

– Выпустили под залог. СМИ помалкивают. Пирамида на полмильярда. По нынешним делам о такой мелочовке и говорить стыдно. Это как иностранные маньяки.

– Какие маньяки?

Подошел поезд.

– Америка – столица сексуальных маньяков. Иностранные маньяки – все равно что японский бейсбол.

– У тебя все нормально, Хайди?

– Нашла спортзал. В Хаки.

– В Хэкни.

Двери открылись, толпа повалила в вагон, увлекая Холлис за собой.

– А я решила, это где придумали камуфло. – Разочарованным тоном. – Типа Силвер-лейка. Навороченная креативная туса. Но спортзал нормальный, без дураков. Сэ-бэ-и.

Дверь за Холлис закрылась. Плотное объятие толпы, чужие запахи, прижатый к ноге чемодан.

– Это еще что?

– Смешанные боевые искусства, – ответила Хайди таким тоном, словно это сорт мороженого в меню.

– Не советую. Вспомни боксеров, – посоветовала Холлис. Поезд тронулся. – Ладно, я отключаюсь.

– Пока, – ответила Хайди и повесила трубку.

Шесть минут по десятой линии, и Холлис уже шла по станции «Одеон». Колесико все так же щелкало. Она вдвинула ручку чемодана и втащила его по лестнице, в косой вечерний свет, звуки и запахи машин на Сен-Жермен, такие знакомые, будто она никуда и не уезжала. И сразу накатил страх, понимание, что Хайди права: ее, Холлис, просто тянуло на место преступления. И сразу все всколыхнулось, как наяву. Запах его шеи. Библиотека его шрамов, иероглифических, которые читаешь, водя по ним пальцем.

– Прекрати, – сказала она себе, выдвинула ручку и по брусчатке – смерть колесикам – покатила чемодан к гостинице. Мимо фургончика со сластями. Мимо маскарадных костюмов в витрине: атласные пелерины, маски чумного врача с непристойными носами. Мимо аптеки на углу, где продавали гидравлические массажеры для груди и шведские сыворотки для лица в ампулах, словно новейшие вакцины.

В гостинице молодой человек за стойкой узнал ее, но не обратился по имени. Скорее сдержанность, чем недружелюбие. Холлис назвала себя, подтвердила, что платит за номер Милгрима со своей карточки, и получила ключ с головой льва на тяжелом бронзовом медальоне. Лифт был даже меньше, чем в «Кабинете», но современнее, вроде бежевой телефонной будки. Стоять в телефонной будке – почти забытое ощущение. Как все изменилось!

Коридор третьего этажа, массивные некрашеные стропила. Тележка горничной с полотенцами и маленькими брусочками мыла. Отпереть дверь в номер.

По счастью, ни ее, ни Милгрима не поселили в номер, где она жила с Гарретом, хотя вид из окон был практически тот же. Комната размером с кабинетовскую ванную, может, меньше. Все темно-красное, черное и золотое; псевдокитайский декор, который оформители «Кабинета» заменили бы бюстами Мао и пролетарскими агитационными плакатами.

Странно было очутиться не в «Кабинете». Дурной знак.

Надо подыскать себе квартиру, подумала Холлис и поняла, что не знает, в какой стране хочет жить, не то что в каком городе. Положила чемодан на постель. В номере – даже не пройтись, разве что в узком проходе вокруг кровати. Машинально пригибаясь под нецифровым телевизором, закрепленным на белом кронштейне под потолком. Гаррет рассадил о такой голову.

Холлис вздохнула.

Глянула на здание напротив, вспоминая.

Строго одернула себя, повернулась к постели, расстегнула чемодан. Минимум вещей. Туалетные принадлежности, косметика, платье, колготки, парадные туфли, белье. Вынимая платье, чтобы повесить в шкаф, Холлис заметила фигурку синего муравья, которую вроде с собой не брала. Муравей задорно ухмылялся. Холлис вспомнила, как не увидела его за раковиной в «Кабинете».

– Привет, – сказала она внезапно сорвавшимся голосом и взяла муравья.

Его ухмылка вдруг стала улыбкой Моны Лизы, когда Холлис и Гаррет стояли перед нею, рука в руке.

Холлис тогда подняла взгляд и увидела, что Гаррет смотрит не на картину, а на плексигласовый щит, крепления и невидимую, но очевидную ему луврскую сигнализацию.

– Думаешь, как ее украсть?

– Чисто академически. Ламинированная полка под ней, видишь? Занятно. Надо точно знать, что внутри. Толстая, верно? Целый фут. Что-то в ней есть. Какой-то сюрприз.

– Ты ужасен.

– Абсолютно. – Он переложил руку ей на шею и легонько погладил. – Я такой.

Она поставила фигурку муравья на встроенный прикроватный столик, куда меньше оборонительной полки под Моной Лизой, и заставила себя распаковать остальные вещи.