XI

Я привык к тому, что меня окружает мало людей – и это никогда не казалось мне подозрительным. Никогда до рассказа Алексея Николаевича. Но как только дверь за моей спиной закрылась и я увидел встречающих, я немедленно задался вопросом – кто они, все те, кто явился приветствовать нового Смотрителя?

Мое окружение? Или мой мираж?

Крошечный «двор» ждал меня перед дверью Комнаты Бесконечного Ужаса (на ней не было никаких надписей – лишь большой восклицательный знак красного цвета). Пришло человек около пятнадцати: встреча явно не была протокольной. Никто, однако, не смотрел мне в глаза – словно всех что-то смущало. Все молчали.

Я знал меньше половины собравшихся. В первом ряду стояли Галилео с Юкой, несколько знакомых монахов Желтого Флага, оболтусы из канцелярии, заезжавшие когда-то в Красный Дом, пара придворных чинов в парадной форме и старая придворная карлица в душном парчовом платье, со служебными бубенцами в руке.

Она-то меня и спасла. Попытаюсь объяснить, что за реакция произошла в моей душе, когда я ее увидел.

По насупленному лицу карлицы было видно, что судьба к ней не слишком благосклонна – эта усталая старуха с трудом плыла по реке жизни, играя свою нелепую шутовскую роль. Она, однако, относилась к своей миссии с комической серьезностью, и мне показалось, что оскорбить ее, отказав ее глупому подвигу в подлинности, будет запредельно жестоко.

Это было смутное и еле ощутимое движение сердца. Но оно дало ту первую точку опоры, которой так не хватало моему раненому духу. Последующее было уже проще.

Карлица наконец посмотрела мне в глаза – первой из всех. Она, похоже, и не догадывалась о том, что творится у меня внутри.

– Ой, – сказала она, звякнув бубенцами. – Наш бедняжка так напугался, что опять все шарики растерял.

Я знал, кто она. Передо мной стояла легендарная донна Александрина, перевидавшая на своем веку множество Смотрителей. Я много про нее слышал – она считалась живой легендой Михайловского замка. Одной из ее родовых привилегий было ежедневно хамить Смотрителю, из-за чего она уже двадцать лет постоянно жила при дворе.

Этой привилегией она и воспользовалась. Но ее слова были до того похожи на правду, что я не выдержал и усмехнулся. А потом понял: на мне парадный мундир – но нет требуемой этикетом маски.

По счастью, она лежала в кармане – Ангелы позаботились обо всем. В следующую секунду я скрыл под ней свое лицо. Присутствующие отреагировали так, словно увидели меня только после этого: на их лицах появились улыбки и они захлопали в ладоши – не то мне, не то бесстрашной донне Александрине.

Ничего торжественного в происходящем, впрочем, не было – расслабленная непритязательная атмосфера этой встречи напоминала о мелком трудовом торжестве: так могли бы выглядеть проводы повара или день рождения старшего камердинера.

– Алекс! – улыбалась мне Юка.

– Ваше Безличество! – восклицал Галилео. – Тысяча поздравлений!

– Король умер, да здравствует народовластие! – вопил жирный монах Желтого Флага.

Это было старой шуткой. Ее в Идиллиуме повторяли при каждой смене власти, и то, что ее не боятся кричать при мне, льстило, хотя я и понимал – цель монаха именно в том, чтобы таким образом мне польстить.

– Так хорошо, когда тебя не боятся, – сказала карлица. – Напугать детей или подданных несложно. А вот распугать… или отпугать… В общем, назад уже нельзя. Видишь, Безличество, от слова «пугать» нельзя даже образовать обратный по смыслу глагол. Что ни делай, будешь только пугать сильнее и сильнее. Помни об этом.

– Спасибо за наставление, донна Александрина, – ответил я. – Благодарю всех, кто пришел меня встретить. Я немного устал и хотел бы отдохнуть. Скоро опять вас увижу, друзья. Спасибо еще раз. Юка, идем.

Юка вышла вперед, подала мне руку – и мы чинно пошли по коридору. Нам все еще хлопали вслед.

– Ты молодец, – сказала она. – Я за тебя даже не волновалась.

– Вот как?

– Я знала, что ты справишься. Но все равно молилась за тебя Ангелам.

– Скажи, – спросил я, – тебе случайно не снилось, будто ты везешь меня куда-то на лошади?

– Нет, – ответила Юка. – Я вообще не вижу снов. Или не помню. А у тебя был такой сон?

Я кивнул.

– Наверно, – сказала она, – это предвещает… предвещает… лошадиную прогулку?

Почему-то от этих слов мне стало легче.

– Ты уже осмотрелась? – спросил я.

– Да, – ответила она. – Кстати, рядом с Михайловским замком есть парк, где действительно можно кататься на лошади. И мне уже определили апартаменты – это рядом. Идем покажу.

Юка была одета легкомысленно – возможно, даже с нарушением дворцового этикета. На ней было короткое сиреневое платье со складками в виде крылышек на спине. Это были совсем маленькие и ненавязчивые крылышки – словно с того дня, когда ее привезли ко мне в запечатанном паланкине, ее небесная сила успела сильно уменьшиться. Так могла бы выглядеть актриса, играющая фею на сельском празднике.

Мы вошли в ее покои, и я повалился на стоявший возле двери диван, над которым зачем-то висел древний испанский меч – кривая фальката.

– Что с тобой? – спросила Юка. – Ты чем-то подавлен.

– Сейчас расскажу.

Мне не хотелось говорить про экзамен (и особенно ее роль в нем – тут было много непонятного), поэтому я сразу перешел к Комнате Бесконечного Ужаса.

Я ожидал, что Юка испугается. Но к середине моего рассказа она стала хихикать. Чем сильнее я старался передать ей свой ужас, тем больше она веселилась. У меня все еще тряслись поджилки, но ее смех звучал так заразительно, что я, несмотря на свой страх, иногда начинал смеяться вместе с ней. Это было удивительное ощущение – как будто на меня одновременно падали ледяные капли дождя и горячий солнечный свет.

– У-у, – сказала Юка, когда я договорил. – Мой призрачный дружок! Как же ты оттуда выбрался?

– Очень просто, – ответил я. – Алексей Николаевич проводил меня назад в ротунду. В ней к этому времени появилась дверь наружу. Я вышел – и увидел вас всех.

– Так ты ему поверил? – спросила она. – Поверил, что ты призрак Павла?

Я нахмурился и медленно, с усилием кивнул. Наверно, получилось смешно – она опять захохотала.

– Ну, уж в этом я смогу тебя разубедить.

– Буду очень признателен.

Юка ушла в другую комнату – и через минуту вернулась с черной шелковой повязкой для глаз, какие надевают иногда, чтобы легче было заснуть днем.

– Мы сейчас поставим простейший физический опыт, – сказала она, сняла с меня шляпу, маску и надела эту повязку на мои глаза. – Проверим твою телесность и установим связь духовного с физическим. Все сразу станет на места…

Я даже не сообразил сперва, что она собирается делать, и доверчиво ждал какого-нибудь естественно-научного эксперимента – например, что она тюкнет мне молоточком под колено или уколет иглой, и безусловный рефлекс докажет мою телесность… Я почти угадал – только она выбрала другую группу рефлексов.

– Перестань, – сказал я через минуту, – ты меня совсем собьешь с толку.

Она на секунду отвлеклась.

– Именно это я и хочу сделать.

И снова взялась за свое. Надо сказать, выходило у нее до того убедительно, что Алексей Николаевич со своим откровением был посрамлен. К концу процедуры я совсем перестал бояться, что я призрак – если это и так, пришло мне в голову, какая, в сущности, разница, пока рядом Юка.

– Спасибо, милая, – сказал я, когда она сняла с меня повязку. – Это, конечно, разъясняет многое. Но не все.

– А какие остаются вопросы?

– Как объяснить опыт с парафином? Я ведь сам окунул в него руку… Слепок был неотличим.

– Алекс, – сказала Юка, – вот подумай сам. Ты попал в комнату, известную тем, что там чудится разный ужас. Ее в честь этого и назвали. Тебе привиделся кошмар, где ты не мог нормально обращаться с окружающими тебя вещами, правильно? У тебя, ты говоришь, руки проходили сквозь предметы…

Я кивнул.

– В этом кошмаре тебе рассказали страшную историю, а ты в нее поверил. Какой же ты ребенок. Призрак не ты. Призрак этот Алексей… Как его…

– Алексей Николаевич.

– Вот именно. Он тебе просто приснился. И даже его имя ты сделал из своего. Алексис, сменивший Никколо.

– Нет, – ответил я. – Это был не сон, а реальность. Я ощущал эманации Ветхой Земли. Если ты знаешь это чувство, как теперь я, ты ни с чем его не спутаешь.

Юка немного подумала.

– Может быть, – сказала она, – та комната – действительно какая-то червоточина, через которую можно попасть на Ветхую Землю. Как граф ди Чапао со своей племянницей. Может, на Ветхой Земле действительно есть Алексей Николаевич, работающий чем-то вроде тамошнего смотрителя. И ум его, как часто случается со сторожами, полон странных идей. Но это ведь не отменяет реальности того, что ты чувствуешь сейчас?

– Нет, – сказал я. – Не отменяет. Но ставит ее под сомнение.

Юка покачала головой.

– Он здорово тебя запутал. Знаешь что? Иди поговори об этом с Ангелом. Ты ведь теперь можешь, да? А то так и будешь сомневаться всю жизнь.

Это был отличный совет. Но я по инерции продолжал ныть:

– Алексей Николаевич сказал, что Ангелы – просто проявления моей собственной психики.

– Вот и сообщи это Ангелу. Посмотрим, что он скажет тебе про Алексея Николаевича. А я пока поразмышляю.

Я решил последовать ее совету немедленно – хотя не очень представлял, где искать Ангела Воды. Когда я подошел к двери, она позвала меня:

– Алекс!

Я обернулся.

– Как только тебя опять напугают, приходи. Все уладим.

Выйдя от Юки, я увидел в коридоре двух ждущих меня монахов – томных и бледных, стоящих в обнимку друг с другом. Оба были моложе меня, но в точности одного со мной роста – и близкого телосложения. Они отрекомендовались моими новыми фашистами. Как они объяснили, их назначили по протекции донны Александрины. Подбирать носителей фасций тоже было ее родовой привилегией.

Монахи сказали, что будут теперь состоять при мне чем-то вроде секретарей-телохранителей (а может быть, отчасти и шпионов, подумал я); при желании, сообщили они, я действительно могу усложнить им жизнь, заставив их повсюду таскать за мной фасции и шляпу-треуголку. Если, конечно, я не боюсь выглядеть старомодно.

– Где обычно Смотритель говорит с Ангелами? – спросил я.

Фашисты переглянулись, а потом старший из них стал объяснять, что это зависит не столько от места, сколько от желания Ангела снизойти к человеку, ибо, если таковое существует, достаточно просто посмотреть на далекую золотую фигурку на шпиле.

Монашек помоложе, смерив меня изучающим взглядом, возразил, что в некоторых случаях ритуал требуется – но не Ангелам, а попавшему в трудное положение человеку, ибо лишь церемониальное действо может разрушить сомнения, терзающие незрелую душу: чем основательней процедура, тем серьезней выглядит даваемая ею гарантия, отчего и существуют пышные службы в соборах и церквях.

Несколько минут они, забыв про меня, спорили друг с другом, но так и не пришли к общему мнению. Тогда тот, что был постарше и лоббировал фигурку на шпиле, достал умофон с большим экраном (я таких прежде не видел) и куда-то позвонил. После короткого разговора он улыбнулся мне и сказал:

– Мы проводим вас в дворцовую часовню, Ваше Безличество. Смотрители беседуют с Ангелами именно там. Простите наше невежество, мы пока что новички на этом поприще.

– Ничего страшного, – ответил я. – Мне кажется, вы представляете два конкурирующих направления в религиозной мысли – и это очень здорово.

– Почему?

– Вам не будет скучно в дни нашей разлуки. Вы сможете дискутировать друг с другом.

Про себя я решил, что таких дней будет большинство: ходить в сопровождении двух фашистов действительно казалось мне старомодным – тем более, думал я, что рядом со мной этим трогательным молодым людям могла угрожать опасность. Как только они довели меня до статуй Бенджамина Певца и Павла Великого, стоявших у входа в часовню, я отпустил их с миром, велев дожидаться моего вызова.

Часовня оказалась церковью внушительных размеров. Внутри, однако, она выглядела просто и строго, как подобает вместилищу духа – что приятно контрастировало с пышностью коридоров Михайловского замка.

На высоком алтаре восседала обычная кукла Франца-Антона в деревянном кресле. Франц-Антон держал в руке скрижаль со словами:

Я не удержался от непочтительной мысли о том, что глубина подобных изречений сильно зависит от их предполагаемого авторства.

У ног куклы блестел аскетичный стальной глюкоген на двадцать монет. Стену над головой Франца-Антона украшала серебряная надпись:

На резных полках за спиною Франца-Антона стояли похожие на кегли вазы с портретами Смотрителей – с уже добавленным к ним Никколо Третьим (кажется, это были символические урны с прахом).

Полки в целом выглядели почти пустыми, и пустота эта, с одной стороны, внушала государственный оптимизм – видно было, как много места оставлено на будущее, – а с другой, печалила: не всегда приятно глядеть на место, где будет со временем храниться твой собственный прах, пусть даже символический.

Четыре Ангела в углах часовни еле заметно улыбались, повернув серебряные лица к центру зала. Позы их несколько различались – но все они восходили вверх по ажурным серебряным ступеням. Статуи выглядели изящными и живыми: казалось, ангелы жестикулируют не только руками, но и крыльями.

На полу в центре часовни лежали синий мат и такая же подушка. Подойдя к алтарю, я зажег три благовонные палочки, вернулся к подушке и сел лицом к Ангелу Воды.

Несколько минут в мою голову стучались мысли о Юке и Алексее Николаевиче, но постепенно факторы сосредоточения взяли верх, и перед моим мысленным взором засияла голубая точка Знака Собранности. Постепенно я позволил ей расшириться до размеров маленького солнца. С каждой минутой мое дыхание становилось все легче и сладостней – но, когда абсорбция уже готова была поглотить меня, я прекратил медитацию и избежал нарушения обета.

Когда я открыл глаза, Ангел Воды смотрел прямо на меня. Простершись на полу, я беззвучно произнес просьбу об аудиенции. По мне сразу же прошла волна горячего воздуха, и вокруг стало гораздо светлее – как будто в часовне запылал костер.

Я испуганно поднял голову.

Свет излучал Ангел, висящий передо мной в воздухе.

Все вокруг него переливалось и дрожало. Изменилось даже пространство: стены искривились и уплыли далеко в стороны, потолок выгнулся до самого неба, и только поэтому Ангел до сих пор помещался внутри часовни – так он сделался огромен.

На него было страшно смотреть. Он казался расплавленным металлом, залитым в тонкую стеклянную форму – и каждый раз, когда его руки или крылья делали какое-нибудь движение, металл как бы крошил стекло прежней формы – и ненадолго застывал в новой.

Зачем, подумал я, Ангелу смущать меня демонстрацией своих сил? Разве я не понимаю и так, что они у него есть?

– Это не сила, Алекс, – сказал Ангел. – Это слабость. Сильный Ангел бесплотен. Небо сейчас совсем ослабло – и ты принимаешь за мощь судороги агонии. Нам следует провести Saint Rapport как можно быстрее. Весь мир зависит от тебя одного.

Эти слова мне не понравились. Алексей Николаевич убеждал меня, что духу Павла якобы свойственна подобная mania grandiosa. Я, естественно, не поверил – и вот слышу от Ангела нечто похожее… Может ли быть, что Ангел – действительно порождение моего заблудившегося ума?

Ангел засмеялся, и я понял, что он прочел мои мысли.

– Ты был в Комнате Бесконечного Ужаса, – сказал он. – Вижу, вижу… Как ты думаешь, почему она так называется?

– Полагаю, – ответил я, – там становится страшно. Мне страшно до сих пор.

– Это не бесконечный ужас. Тебе всего лишь жутковато от допущения, что услышанное там может быть правдой, разве нет?

– Да, – согласился я.

– Но в глубине души ты все же веришь, что это неправда? Надеешься на это? И хочешь, чтобы тебя побыстрей разубедили?

Я кивнул.

– Так вот, – сказал Ангел, – эта комната называется Комнатой Бесконечного Ужаса, потому что услышанная там жуть сможет теперь бесконечно воспроизводить себя в твоей голове – если ты сам не наведешь там порядок. Ужас действительно может сделаться бесконечным, ибо отныне ты всегда сумеешь увидеть происходящее через призму этой версии бытия. Всегда.

– Значит, это правда?

– Только если ты захочешь, – сказал Ангел. – Если ты сам сделаешь такой выбор.

– Как так может быть? Это или правда, или неправда.

– Скажи, что такое Флюид? – спросил Ангел. – Правда или неправда?

– Подобная постановка вопроса бессмысленна, – ответил я.

– Точно так же, как твоя. Мир – это просто поток Флюида. Ты сам – тоже. Смотритель может придавать потоку любую форму. Именно это искусство тебе и предстоит изучить. Тот, кто управляет Флюидом, не склоняется перед чужой силой и тем более чужой правдой. Но он может быть побежден собственной слабостью или страхом, как ты хорошо знаешь на опыте. Если ты захочешь быть призраком, Алекс, никто не сможет тебе помешать. Даже я.

– Хорошо, – сказал я. – А если я не хочу быть призраком, ну совсем ни капли не хочу, может мне кто-нибудь с этим помочь?

Ангел опять засмеялся, и в этот раз смеялся долго, поглядывая на меня со своей высоты – и каждый раз будто заряжаясь весельем заново.

– Извини, – сказал он наконец. – Я смеюсь не над тобой.

– А над кем?

– Над собой, – ответил он.

– Почему?

– Нам, Ангелам, тоже необходимо смирение. Я смотрю на тебя, Алекс, и вспоминаю, что ты наша главная надежда. Когда я осознаю, что именно от тебя зависит мое собственное существование, я постигаю, насколько я ничтожен в причинно-следственном смысле. От этого мне делается одновременно и смешно, и легко, и спокойно…

Это, в общем, трудно было принять за комплимент.

– Я тоже хотел бы, чтобы мне стало смешно и легко, – сказал я хмуро. – И спокойно тоже. Кто-нибудь может это устроить?

– Так и быть, – ответил Ангел. – Я объясню тебе, как обстоят дела на самом деле. Во всяком случае, с канонической точки зрения.

– Прошу вас, сделайте это.

Ангел поднял палец.

На полу передо мной что-то блеснуло – и я увидел узкий маленький ларец, отделанный золотом и яшмой (усатые пасти золотых драконов сжимали желтые яшмовые шары – словно каждый пытался заглотить свое маленькое личное солнце).

– Что это? – спросил я.

– Тайная часть дневника Павла Великого. Она считается утраченной. По традиции, ее позволено читать лишь Смотрителю и нескольким его ближайшим сподвижникам. Здесь идет речь о возникновении рода де Киже. Прочти все внимательно – прямо здесь и сейчас. Этот документ не дозволяется выносить из часовни.

Я открыл ларец.

Внутри был свиток из чего-то похожего на тонкую прозрачную слюду с запечатанными внутри пятнами черного пепла – видимо, остатки сгоревшей рукописи. По черному пеплу золотом были прочерчены восстановленные латинские буквы. Прочесть это я вряд ли бы смог – но, по счастью, в ларце лежал и свиток с переводом.

Я взял его в руки – и благоговейно погрузился в чтение.