Грамотность и умение считать

Китайский гость, посетивший Самарканд до арабского завоевания, занес в свои записи следующее наблюдение о детях: «Все жители (Самарканда) воспитываются, чтобы стать торговцами. Когда мальчик достигает возраста пяти лет, его начинают учить читать, а когда он может читать, его обучают ведению дел»1. Другой приезжий из Китая, также пораженный, заметил, что юноши из Центральной Азии не допускались к участию в торговых поездках за границу до достижения ими возраста двадцати лет, а до этого времени они должны быть заняты учебой2.

Эти наблюдательные путешественники позволили нам узнать кое-что очень важное о мире Центральной Азии до арабского завоевания: а именно о высоком уровне грамотности в том регионе. Массовое уничтожение книг и документов арабами заставляет нас полагаться на рассказы иноземцев. Как это часто бывает, археология подтверждает слова обоих китайцев. Британский исследователь венгерского происхождения Аурель Стейн, изучая около века назад руины китайской сторожевой башни в засушливом регионе провинции Ганьсу, наткнулся на кипы удивительно хорошо сохранившихся древних документов. Среди них оказалось и письмо молодой женщины из Центральной Азии, проживавшей в Дуньхуане, написанное около 313 года до нашей эры ее мужу в Самарканд. Она обвиняла его в том, что он оставил ее саму и ее мать в бедственном положении на три года в богом забытом месте и при этом распоряжался каждым ее шагом: «(Даже) в доме отца у меня не было столько ограничений, сколько навязываете мне вы. Я повиновалась вашему приказу и отправилась в Дуньхуан, не слушая мать и братьев. Конечно, боги разгневались на меня в тот день! Я бы лучше вышла замуж за собаку или свинью, чем за вас!»3 Эта бурная критика исходила не от должностного лица или торговца, а от обычной молодой женщины, которая, фактически превратившись в служанку, использует свою грамотность наиболее эффективно, чтобы разнести в пух и прах нерадивого мужа. Множество таких документов привело советского ученого из Таджикистана к выводу, что в доисламской Центральной Азии грамотность была распространена шире, чем в более поздние времена4.

Народ Согдианы был также образован в области математики — и по очень практичной причине: хорошо считать требовала жизнь. Еще одно письмо от 313 года до нашей эры написал самаркандский торговец из Синьцзяна своему партнеру, оставшемуся дома. Он решительно требовал: «Вы должны напомнить Варзакку, чтобы он отозвал депозит; рассчитайте сумму, и, если он захочет удержать ее, вы должны добавить проценты к капиталу и выдать документ о передаче денег»5. Аналогичные письма, несомненно, ежедневно писали торговцы из Бактрии, Хорезма, Маргианы и других районов Центральной Азии. Как можно быть торговцем, не умея читать транспортные накладные, составленные грузоотправителем, аккредитивы и сопроводительные документы? Как торговец может вычислить вес нескольких сотен упаковок, зная вес одной из них, если он не умеет умножать? А когда товары нужно разделить в определенном соотношении, необходимо уметь вычислять доли.

Прежде всего торговцы должны были понимать, как заключать контракты и обеспечивать их исполнение, как привлекать инвесторов, переводить ресурсы из одной денежной единицы в другую и выполнять сложные финансовые операции на расстоянии свыше нескольких тысяч километров. Эти навыки стали распространенными в Европе, но только по прошествии более пятисот лет. В Китае, который оставил ведение торговли на больших расстояниях иностранцам, эти навыки также развивались медленно, в то время как аборигены Центральной Америки при всех их навыках не смогли развить эти качества таким образом, чтобы вносить новшества в свой быт6. То, что они были отточены до такой превосходной степени в Центральной Азии, неудивительно, поскольку это был мир конкуренции, в котором даже небольшая ошибка приводила к убыткам.

В силу специфики своего дела торговцы (сознательно или нет) стали «передатчиками» не только товаров, но и знаний, привнося свой прагматизм в решение любой проблемы, возникающей перед ними. Этот практический склад ума, присущий торговцам и культуре Центральной Азии в целом, гарвардский историк Ричард Фрай назвал «коммерческой секулярностью»7. По прошествии нескольких веков, когда мусульмане должны были выбирать среди четырех конкурирующих систем исламского права, жители Центральной Азии в подавляющем большинстве выбрали ханафитский мазхаб, отличавшийся наиболее практичным подходом к вопросам повседневной жизни и принимавший существующие нормы и правила торговли.

Спрос на грамотность и умение считать выходил далеко за пределы мира торговли. Письменные законы регулировали социальную и экономическую жизнь в большинстве районов Центральной Азии8. Китайские источники сообщают, что законы домусульманской Согдианы были записаны и хранились в одном из храмов9. Вопросы, касающиеся брака, развода, собственности и налогообложения, регулировались письменными нормами. Сложно устроенные общества Центральной Азии требовали наличия таких же сложных законов. Такая экономически важная практика, как орошение (ирригация), описывалась с точки зрения прав собственности, принудительного отчуждения земли, компенсации землевладельцам и так далее. Распространенность многоженства (задолго до ислама), несомненно, усложняла наследственное право (также зафиксированное в письменных источниках)10. Маленькая группа государственных деятелей вела тщательный учет всех правовых сделок. При необходимости они вели переписку друг с другом, как это делается сегодня, а также с представителями других социальных групп.

Откуда мы получили эти сведения о давно исчезнувшем мире? Все благодаря пастуху, который в 1933 году на вершине горы в Южном Таджикистане заметил в пыли крышку горшка. Она накрывала горлышко большого глиняного сосуда, спрятанного полтора тысячелетия назад правителем Пенджикента по имени Деваштич, который спасался от приближающейся арабской конницы. В горшке на горе Муг было не золото и серебро, а десятки официальных документов, написанных на пергаменте. Тщательно запечатанный воском и смолами, он сохранил свое содержимое до 1933 года11.

Читая эти древние споры о законах и правилах, понимаем, что цивилизация Центральной Азии до арабского завоевания придавала большое значение технической грамотности и знаниям как таковым. Что вполне понятно, так как от этого зависело само выживание городов-оазисов. Торговля, производство, строительство, городское управление — везде были нужны специальные технические знания. Для оросительных систем, например, требовались способы расчета ширины и глубины оросительных каналов, диаметра подземных каналов («керезе») и размера выходных шлюзов, чтобы можно было регулировать объем воды, который проходит через них.

Уважение к знаниям и техническому мастерству было естественным в обществе, которому требовалось поднимать сотни тонн воды ежедневно для орошения полей, удовлетворения хозяйственных потребностей либо для общественных бань. При выполнении этих задач жители Центральный Азии использовали девять различных видов техники, в том числе ветряные мельницы. Все эти механизмы они либо изобрели самостоятельно, либо переняли у других народов12. Советский инженер в 1920-е годы подсчитал, что с помощью древних центральноазиатских водоподъемных колес («чигирь» или «чарх»), которых когда-то были тысячи, достигался тот же уровень орошения, как и при современной системе ирригации, но при этом требовалось на 30–50 % меньше воды13. Орошались только приподнятые грядки, а не вся земля, что было неэффективно и к тому же приводило к засолению, которое уничтожило много пахотных земель Центральной Азии. Умельцы, ответственные за такие продуманные и эффективные устройства, неизбежно становились уважаемыми членами общества.

Можно возразить, что другие народы (на Ближнем Востоке, в Азии, Мексике или Южной Америке) в те годы тоже строили сложные системы орошения. Не может быть подвергнуто сомнению, что в Центральной Америке, например, также было огромное количество рабочих для управления системами орошения. Но ни в Центральной Америке, ни в Азии, ни на Ближнем Востоке эта деятельность не привела к подобной систематизации знаний в области гидротехники, не говоря уже о ее поддержании в течение многих веков.

Чтобы регион не терял своего статуса источника дорогих товаров для других стран, от ремесленников требовалось постоянно оттачивать свое мастерство. Центральноазиатские торговцы скобяными изделиями, медники, изготовители бронзовых изделий заслужили признание по всей Евразии благодаря качеству инструментов, посуды и оружия, которые они производили. Каждое поколение должно было совершенствовать свои навыки и передавать детям, обучая их. Это легче делать, когда какая-то региональная группа или народность монополизировала определенное ремесло. Стеклоделие, например, которое к IV веку стало крупной региональной отраслью ремесла с мастерскими в Афрасиабе (Самарканд), Шаше (Ташкенте) и Ферганской долине, находилось почти исключительно в руках евреев14. Но даже такие этнические монополии, которые были исключением, внесли свой вклад в общую заинтересованность в специализированных технических навыках и уважении к ним. Каждая из отраслей опиралась на прочную базу знаний в металлургии, горнодобывающей промышленности, геологии, химии и других областях. Это не означает, что в регионе был переизбыток металлургов, геометров или астрономов. Но реалии жизни требовали высокого уровня умений и знаний во всех этих областях.

Переходя на философский язык, можно сказать, что Центральная Азия была землей Аристотеля без Аристотеля — местом, где многие люди были заняты тем, что греческие мыслители называли «технэ» (τeχνη) или «способ, которым делаются вещи, способ, которым достигается цель». Сегодня стало модным снисходительно относиться к технике на том основании, что она стала единственной заботой и увлечением современных людей. Но, как мы вскоре увидим, едва ли дело обстояло так же в Центральной Азии полторы тысячи лет назад.

Наука

Не существует четкой границы между техническими знаниями, которые были так широко распространены в Центральной Азии, и тем, что в современном мире определяется как «наука». Практикам, как правило, не хватает обобщения и в некоторых случаях анализа причин наблюдаемого явления. Переход от практики к теории можно рассмотреть на примере геодезии.

Орошение сделало пахотную землю ценной и редкой, она должна была быть поделена на участки с большой точностью. Столетиями трудясь на земле, геодезисты-практики разработали методы измерения стандартных и нестандартных полей, способы расчета их общей площади и так далее и тому подобное. Естественным способом было обобщить известные подходы в геометрии, выработать первую систему практической алгебры, создать тригонометрию. Важный шаг в этом направлении был сделан в IX веке на основе опыта, накопленного в Хорезме, наиболее интенсивно орошаемом оазисе. Легкость, с которой позже математики из этого региона и повсюду в Центральной Азии смогли изложить принципы решения алгебраических уравнений второй и третьей степеней, во многом обязана знаниям, которые они накопили, чтобы решать практические задачи на полях.

Таким же образом торговцы, которые вели караваны по ночам, накопили большой объем практических знаний, рассчитывая изменения суточного пути Солнца, Луны и звезд в зависимости от времени года. Эти знания привели к порогу астрономии, суть которой заключается в измерении и анализе движений небесных тел. Это также стало толчком к исследованию тайн астрологии, изучающей связи между небесными явлениями и человеческой жизнью. Астрологию часто считают шарлатанством, но она потребовала изобретения таблиц движения планет — эфемерид — и способов точного предсказания солнечных и лунных затмений.

К сожалению, полное уничтожение документов доисламской эпохи в Центральной Азии оставило нам лишь обрывки текстов по астрономии и другим наукам до IX века. Но и эти фрагменты крайне любопытны. Изобрел ли местный ученый сложные и точно откалиброванные полусферические солнечные часы, высеченные из известняка, которые были установлены более чем 2000 лет назад на видном месте в эллинистическом городе Александрии Оксианской (ныне Ай-Ханум в Афганистане)?15

Были ли труды по астрономии и другим наукам среди 40 книг, написанных согдийцами и переведенных на китайский язык?16 Что можно узнать из астрологических документов VII века, которые были тщательно сложены в горшок на горе Маг? Или из астрономических таблиц, созданных при Сасанидах и оказавшихся в восточной столице империи (Мерве), где формировалась школа астрономии?17 И, наконец, что сложнейшие календарные системы, бывшие в употреблении в Хорезме, Бактрии, Парфии, Тохаристане и Согдиане, говорят нам о состоянии науки в Центральной Азии доисламских времен? Безусловно, стоит отметить, что в основу исследований календарных систем, которые предпринял Бируни в начале XI века, был положен хорезмийский календарь18. Бируни пришел к выводу, что эта центральноазиатская система, основанная на 30-дневных месяцах, была столь же хороша, как и гораздо более известные вавилонский, древнееврейский и индийский календари, или даже была лучше их19.

Столь же важно было желание систематизировать, обобщить и достичь более высокой степени точности во всех областях астрономии. Это было важнейшей задачей в Центральной Азии, начиная с Х века, когда местные ученые впервые открыли для себя основные произведения греческой науки. Страсть, с которой поколения более поздних астрономов Центральной Азии преследовали эти цели, во многом обязана прочному фундаменту, заложенному еще в доисламские времена. Даже энергия, с которой они принялись за сферическую геометрию, объясняется знаниями практической геометрии, долгое время бывшей частью культуры региона.

Аналогичные процессы шли полным ходом и в области медицины. Во всех древних обществах медицина была близка к власти, так как врачи могли отвратить опасность от здоровья правителя и его семьи. Можно представить себе, какое чувство благодарности испытывал индийский правитель Ашока, когда врач из Бактрии вылечил его сына от слепоты с помощью операции на черепе20. Помимо таких чудесных случаев выздоровления обычная медицина в доисламской Центральной Азии подразумевала обращение к большому объему накопленных знаний и готовность импровизировать в случае необходимости. Аптека V века, найденная в древнем торговом районе города Пайкенда близ Бухары, была полностью оборудована для приготовления лекарств, а также для создания новых снадобий21. Она находилась в самом центре оживленного торгового района, что говорит о том, что ею пользовались все слои населения. Аналогичное оборудование было обнаружено и в других местах — от Хорасана до Хорезма. Данный факт свидетельствует о том, что профессия врача имела широкое распространение.

Практикующие врачи корпели над медицинскими фолиантами (как переведенными, так и местного «производства»), фрагменты которых найдены в Синьцзяне22. Доктора доисламской эпохи в Центральной Азии были хорошо осведомлены о западных практиках, а также о ведической медицине Индии. Двадцать семь медицинских текстов на санскрите было обнаружено в сухих песках, скрывавших руины древнего города Куча в Синьцзяне23. Балх имел тесные торговые связи с Индией и, видимо, получал знания об индийской медицине. На протяжении многих лет самой богатой семьей в Багдаде был клан Бармакидов (принявшие ислам буддисты родом из Балха). Когда они пожертвовали новую больницу столице халифата, то привезли индийского врача (вероятно, из своего родного города), чтобы он возглавил ее24.

Тексты — в изобилии

Желая выразить свое восхищение, многие сторонние наблюдатели (неспециалисты) восхваляют Центральную Азию как часть света, которая когда-то была «перекрестком цивилизаций». В каком-то смысле это не только верно, но и более справедливо для Центральной Азии, чем для любого другого региона в мире. Она является точкой стыка между культурами Ближнего Востока, Европы, Китая и Индии и, как сказал американец Оуэн Латтимор, представляет собой «стержень Азии»25. Но, строго говоря, перекресток — это просто абстрактная точка между четырьмя дорогами без собственной идентичности, чего нельзя сказать о ранней Центральной Азии. Хотя она, несомненно, являлась перекрестком цивилизаций, ей больше подходит определение «цивилизация перекрестков» со своими отличительными особенностями. С самых ранних времен это было очевидно во многих областях, особенно в сфере языков и религий.

Языковая основа региона — иранские языки, которые включали в себя древний язык зороастрийских писаний и наречия — бактрийские, согдийские, хорезмийские. До прихода греков при Александре Великом (356–323 годы до нашей эры) ни у одного из этих языков не было собственного алфавита и письма. Основанное Александром царство Селевкидов в Бактрии адаптировало греческое письмо для местного языка, на котором говорили в Бактрах26. Согдийцы в Афрасиабе (Самарканд) и хорезмийцы во многих городах, граничащих с северными степями, сделали нечто подобное, но вместо греческих они взяли буквы арамейского языка, на котором написан Талмуд и говорил Христос. Использование арамейского алфавита в Центральной Азии не столь удивительно, как это может показаться на первый взгляд. Сирийский язык (форма арамейского языка) был широко известен во всем регионе, потому что на нем общались тысячи сирийских торговцев, поселенцев и позже христианских миссионеров, которые пришли в этот регион.

Ранние тюркские народы придумали довольно сложные письмена, которые можно обнаружить на чашах и других бытовых изделиях, но которые также использовались и для записи стихов на тюркском и уйгурском языках. Кочевые народы в полной мере участвовали в процессе принятия и усвоения иностранной письменности. Несколько лет назад были обнаружены отрывочные надписи на скифском и тюркском языках, тщательно транслитерированные арамейскими буквами. Но другие алфавиты все еще предстоит расшифровать27. Невозможно определить уровень грамотности первых тюркских кочевников, хотя последние исследования предполагают, что он был высоким и, конечно, должен быть надлежащим образом учтен при любой оценке тюркской культуры, которая существовала за насколько веков до появления ислама.

То, что языки коренных народов могли брать иностранное письмо и процветать, а не быть подавленными языками внешних сил, свидетельствует о фундаментальности центральноазиатской цивилизации в обеих ее формах — персидской и тюркской. Это еще раз подтверждает, что Центральная Азия была скорее не перекрестком культур, а культурой перекрестков, на которую повлияли все ее международные контакты. Но, в конце концов, еще больше ее определяли внутренние силы, которые она накапливала в течение веков.

Невозможно оценить количество и степень распространенности книг в Центральной Азии до арабского завоевания. Достаточно отметить, что мир даже не знал о существовании письменного согдийского, бактрийского и хорезмийского языков до недавнего времени, когда в 1950-х годах советские археологи, а также советские и западные лингвисты начали изучать эту проблему. Теперь, однако, число найденных фрагментов увеличивается с каждым десятилетием. Одной из последних находок стала строчка согдийских стихов. Высеченная на горлышке глиняного сосуда, она поразила Владимира Лифшица своим сходством со стихами поэта XI века Омара Хайяма: «Тот, кто не в состоянии признать поражение, никогда не увидит богатства. Тогда пей, о, Человек!»28

Существуют все основания полагать, что книги были многочисленны и широко распространены по всей доисламской Центральной Азии. Сто лет назад Аурель Стейн обнаружил 15 000 книг в сухих пещерах Восточного Туркестана, где их оставили оседлые тюркские уйгуры и другие группы, проживавшие в этой области. Написанные на санскрите, древнееврейском, персидском, сирийском (арамейском), согдийском, они включали в себя как переводы, так и оригинальные произведения. Большинство из них датированы IX и X веками, остальные — более древней эпохой, когда в регион пришли буддизм, манихейство и христианство. Валери Хансен в своем недавнем исследовании «Шелковый путь» детально описывает, как буддийские монахи из Гандхары в Афганистане и Пакистане принесли письменность в давно забытое царство Крорайна — туда, где в настоящее время находится Синьцзян, — в III веке29. Даже после того, как вторгшиеся арабы начали навязывать свой язык и ценности в регионе к западу от Тянь-Шаня, Восточный Туркестан продолжал поддерживать оживленную и плюралистическую интеллектуальную жизнь и оставался очагом грамотности. Тем не менее мы знаем, что крупные торговые города центральной части Центральной Азии были больше и богаче городов Восточного Туркестана. Так что разумно предположить, что в доисламские времена они могли похвастаться еще большим количеством книг, чем города Восточного Туркестана. Вне всякого сомнения, это общество ценило знания и обмен ими.

Общепризнанно, что такое распространение книг и следовательно грамотности стало возможным благодаря крупномасштабному производству бумаги. Конечно, поэт VII века из Ферганской долины Сайфи Исфаранги смог бы сохранить 12 000 двустиший, которые он написал, копируя их на дорогостоящий иноземный пергамент или искусно подготовленный пергамент из кожи30. Но бумага была недорогим и более практичным вариантом. Жители Центральной Азии, как мы писали выше, играли такую же важную роль в этой отрасли, как и китайцы, улучшив продукт и наладив его массовое производство для экспорта. Джонатан М. Блум, который подробно исследовал древнюю бумажную промышленность, убедительно доказывает, что изобилие текстов самой разной тематики, которое «ранее приписывалось общему высокому уровню культуры и экономики, на мой взгляд, в немалой степени связана с наличием бумаги, которая сделала письмо и чтение доступными для гораздо более широкой аудитории, чем когда-либо прежде»31. Несмотря на то, что Блум имеет в виду времена Аббасидов в Багдаде (IX–X века), очевидно, что «бумажная революция» не только началась до арабского завоевания, но и была сосредоточена прежде всего в Центральной Азии. Как утверждает Блум, Шелковый путь был в не меньшей степени и «Бумажным» путем, и начинался он не в Китае, а в Центральной Азии.

Поскольку религии давали мощный стимул для производства книг в доисламской Центральной Азии, нам следует более подробно рассмотреть удивительную историю основных верований региона.

Заратустра и миры света и тьмы

Религии в Центральной Азии следовали одна за другой так же, как осадочные отложения в геологии. Каждая новая вера наслаивалась на предыдущую, но во времена потрясений нижние слои могли подняться на поверхность и весьма причудливым образом дать о себе знать. В самом глубоком слое находились бесчисленные местные культы, посвященные божествам с такими именами, как Нана и Сиявуш32. Поклонение свету или огню объединяло их и выражалось в бесчисленных алтарях огня, которые существовали во всем регионе от Афганистана до Северного Казахстана. В городах бронзового века алтарь огня находился в центре города как своего рода «коммутатор» для связи между другими культовыми центрами, окружающими его33. С древнейших времен поддержание огня в таких святилищах являлось ключевым элементом религиозной практики во всей Центральной Азии. Много позже, после появления буддизма и христианства, алтари огня продолжали строиться и функционировать даже в таких крупных буддийских центрах, как Балх34.

В основе культа лежало мировоззрение, сутью которого было противопоставление света и тьмы, добра и зла. На долю пророка Заратустры выпало превратить это в новую религию — зороастризм. Эксперты расходятся во мнениях, жил ли он в XI или VI веке до нашей эры, но последняя дата превалирует сегодня35. Верховный бог зороастризма Ахурамазда находился в нескончаемой борьбе с богом зла Ариманом. Но это бесконечное противостояние не означало, что Ариман обладал такой же силой, как Ахурамазда, равно как оно не умаляет важности Ахурамазды в качестве единого истинного бога. Именно он создал людей и наделил их свободой выбора между добром и злом. Восхваление Ахурамазды, стремление к спасению и вечной жизни в раю, а также предостережения о преобладании зла в мире звучат во многих текстах, которые Заратустра оставил своим последователям. Сперва Зороастр проповедовал в Бактрии, но вскоре он привлек сторонников по всей Центральной Азии и в западных персидских землях.

Зороастризм был и менее, и более важным, чем мы можем предположить36. С одной стороны, центральноазиатские зороастрийцы никогда не были приверженцами исключительно этой религии, они могли одновременно исповедовать и другую веру. Принятие зороастризма в качестве государственной религии в империи Сасанидов отвратило от него многих последователей, дороживших более простой и менее догматичной верой. Но, с другой стороны, зороастризм является старейшей из мировых религий, о которых нам известно, одним из первых монотеистических вероучений человечества, а также одной из первых религий спасения. Он являлся, по словам Мэри Бойс, специалиста по этой забытой вере, «первой религией, которая проповедовала доктрины личного выбора, рая и ада, будущего воскресения тела, общего Страшного суда и вечной жизни воссоединившихся души и тела»37.

Все эти понятия оказали глубокое влияние на еврейских мыслителей, которые столкнулись с ними во время «вавилонского плена»; евреи, в свою очередь, перенесли их в христианство и ислам. Вряд ли кто-то из мусульман Центральной Азии знал, что их собственная концепция рая (как и у христиан) берет начало непосредственно от зороастрийского «paradis», что означает «сад» во всех персидских языках. Едва ли было преувеличением со стороны Мэри Бойс констатировать, что зороастризм «…оказал на человечество, прямо или косвенно, больше влияния, чем какая-либо другая вера». Неудивительно, что, когда немецкий философ Ницше хотел объявить о смерти Добра и Зла в современном мире, он использовал образ Заратустры, заставив его отречься от своего древнего откровения в резонансном манифесте («Так говорил Заратустра»).

В то время как даты и места проживания реального Заратустры до сих пор являются предметом споров, есть свидетельства, что он впервые провозгласил свое видение веры в Балхе в Центральной Азии. Тщательный анализ всех мест, упоминаемых в сохранившихся зороастрийских гимнах и других текстах, указывает на то, что свою деятельность он вел в западной части Центральной Азии, особенно в Хорасане. Самый ранний из известных нам алтарей огня, существовавший за полторы тысячи лет до зороастризма, но связанный с ним в будущем, был обнаружен в Мервском оазисе. Археолог Виктор Сарианиди считает, что Заратустра жил в городах бронзового века, Маргуше и Гонур Депе, где он вел раскопки. Зороастрийские изображения и символика были найдены в Центральной Азии и Афганистане, в Синьцзяне и в Индии, а также в некоторых частях Ирана и Азербайджана.

Когда в III веке возникло персидское государство Сасанидов, оно приняло зороастризм в качестве государственной религии, поставив его под контроль группы жрецов. Священнослужители приступили к кодификации и систематизации зороастрийских текстов, что придавало вере формализма и последовательности. «Народный» зороастризм региона начал приходить в упадок — и это освободило место для других религий, которые вскоре распространились по всей Центральной Азии39.

В III веке странствующий проповедник и маг возвел дуализм зороастризма в ранг основной драмы человеческого существования. Мани (216–274)39 родом из Западной Персии соединил идеи зороастризма и христианства. Он побывал в Индии, где, согласно центральноазиатскому ученому XI века, узнал о доктрине метемпсихоза (переселение душ) и включил ее в собственное учение40. Шесть его книг, в настоящее время утраченные, были настолько интересны, что Августин из африканского города Гиппона прочел их и поверил Мани. Только позднее он вернулся к правоверному христианству и провел работу, в результате которой был канонизирован церковью.

Последователи Мани, так называемые манихеи, вскоре прошли по торговым путям в Центральную Азию, в Восточный Туркестан (Синьцзян) и за его пределы41. Во всех крупных городах они создали общины и поручили их образованным людям, которые собирали вокруг себя обычных верующих и интеллектуалов42. Как и Зороастр, манихеи призывали людей к борьбе за Свет. Как и позже мусульманские суфии, последователи Мани верили, что представители знати могли очистить себя посредством аскетической жизни, покаяния и религиозных песнопений43. Как и зороастрийцы, манихеи записывали свое учение и гимны, а проповедники вскоре начали активно переводить эти тексты (а вместе с ними — философские сказки и басни) на различные языки Центральной Азии. Манихейские общины, которые возникли на всем протяжении торговых путей в Китай и Индию, служили своего рода конвейерной лентой для передачи культурных ценностей как с Запада на Восток, так и с Востока на Запад44. К IV веку манихейство имело значительное число последователей во всех основных городах Центральной Азии, и в течение еще нескольких столетий оно распространилось по всему Восточному Туркестану и даже достигло уйгуров Монголии.

Кочевые народы — как тюркские, так и персидские — практиковали собственную религию, главным принципом которой было то, что судьба человека определяется вездесущим небосводом. Современные ученые назвали эту религию «тенгрианством» по имени верховного небесного божества тюрков Тенгри. Такая повсеместная сакрализация природы не требовала никаких догм и была неуязвимой для противоречий, которые рождались из письменных доктрин. Это позволяло кочевникам легко «маневрировать» между более формальными религиями, но в то же время создало благодатную почву для принятия новых, более систематизированных верований. Уже с ранних времен тюрки показали себя весьма открытыми для других религий, особенно манихейства и христианства.

Зороастризм оказал значительное влияние на самые распространенные в наши дни религии, что свидетельствует о том, что Центральная Азия являлась полноценной и независимой цивилизацией, а не только перекрестком культур других народов. Но нельзя сказать, что регион был неподвластен религиозным идеям из других стран. Наоборот, три величайшие религии и философские традиции укоренились и процветали в Центральной Азии: индийский буддизм, почитание греческих богов и христианство из Восточного Средиземноморья.

Только одна из них — греческая — пришла в Центральную Азию в результате завоевания. Все три религии, включая почитание греческих богов, были занесены в регион торговцами, идущими с караванами, которые зачастую выступали в роли проповедников46. Не менее важным, о чем часто забывают, является тот факт, все три системы исповедовались переселенцами из Индии, Греции или Сирии, которые прибыли в Центральную Азию со всех сторон света, принеся собственные религиозные верования.

Многие жители Центральной Азии совершенно не чувствовали угрозы от изначально чужеродных идей — наоборот, он ими активно интересовались. В примечательную эпоху, предшествующую арабскому вторжению, три эти религии наряду с манихейством, зороастризмом и тенгрианством нашли активных последователей в Центральной Азии. Имелось ли в каком-либо другом регионе на земле такое религиозное разнообразие? Однако такая множественность не привела к появлению отдельных религиозных районов. Даже внутри одной этнической или территориальной группы можно было найти приверженцев различных вер. Среди согдийцев, например, встречались и манихеи, и христиане, и буддисты, и почитатели традиционных местных божеств47. В большинстве случаев эти разнообразные религиозные системы и культы сосуществовали без каких-либо конфликтов.

Нет никаких сомнений в том, что эта плюралистическая атмосфера способствовала постоянному обмену идеями и практиками. Историкам известны многочисленные примеры религиозного сосуществования. Многие люди чувствовали, что в основе всех вероисповеданий лежит поиск истины, и пришли к выводу, что каждая система верований предлагала задуматься над тем, что формирует судьбу человека. В чем состоит природа Добра и Зла? Что такое праведная жизнь? Откуда произошла и как закончит существование Вселенная? Процесс сравнения и оценки ответов, которые дают на эти вопросы разные религии, придал интеллектуальной жизни Центральной Азии в доисламскую эру глубины, серьезности и открытости, что позднее нашло свое выражение в эпоху Просвещения.

Греки, богов приносящие

Школьники и студенты во всем мире изучают вторжение Александра Македонского в Персию и продвижение его войска по Центральной Азии до берегов Инда. Также они помнят, что он назвал своим именем более девяти городов в этом регионе48. Специалисты рассматривают поход Александра как точку отсчета греческого влияния в Центральной Азии. Но эта точка должна быть перенесена на 150 лет назад, поскольку Геродот в своей «Истории» указал, что персидский царь Дарий (550–486 годы до нашей эры) насильно переселил в Бактрию всех жителей одного прибрежного города в Ливии. Народ Барки убил своего правителя, потому что он поддержал персидского царя Камбиса. За это преступление Дарий разрушил город и заставил все население перебраться на территорию современного Афганистана (или южного Туркменистана)49. Там они, несомненно, основали колонию, «аванпост эллинизма» на новой земле.

Еще одну похожую «колонию» основали жрецы из храма Аполлона в Милете, крупном греческом центре на средиземноморском побережье, ныне принадлежащем Турции. Несколько античных писателей оставили записи о том, что эти первопроходцы построили новый город, который, как полагают, находился в Келифе (Туркменистан) или в районе Кашкадарьи (Южный Узбекистан). Множество греков переехало в этот город, и, когда войска Александра проходили через него 150 лет спустя, жители все еще говорили на любопытной смеси греческого и бактрийского языков50.

Александр покинул Центральную Азию в 326 году до нашей эры, а до этого он и его войско, насчитывающее от 60 000 до 100 000 человек, вынуждены были воевать в регионе в течение трех лет, проходя по просторам современного Афганистана, Узбекистана, Туркменистана и Таджикистана. В отличие от персов Александр был заинтересован не только в получении дани от населения. Перед уходом он оставил греческих воинов по крайней мере в семи городах, приказал построить восьмой город в Ай-Хануме и назвал Бактры постоянной столицей. Насколько «греческой» была греческая Центральная Азия? Так как Александр начал свое азиатское завоевание с 15-тысячной македонской и греческой конницей, он не мог оставить в каждом из девяти городов воинов, количеством превышающих пятнадцать сотен51. Это если считать, что все 15 000 выжили в предыдущей военном походе против Персии, хотя мы знаем, что многие погибли до прихода в Афганистан. То есть в течение 150 лет существования эллинистических колоний в Центральной Азии новые переселенцы должны были пополнять греческое население. На сегодняшний день нам практически ничего не известно об этом массовом передвижении людей с запада на восток. Археологические данные свидетельствуют, что в их числе были жрецы различных культов, художники, скульпторы, архитекторы, переводчики, ремесленники и ученые.

Храмы, посвященные греческим богам, вскоре стали появляться от запада Центральной Азии до Индии. Ионические колонны были добавлены к портику храма в Таджикистане52, и примечательный ионический храм был построен в Такшашиле (современной Таксиле) в Пакистане возле пакистано-афганской границы53. Греческие скульптуры также укоренились в регионе, художники в Таксиле и в других городах создали поразительный синтез греческого и индийского стилей, что считается одним из величайших мировых достижений в искусстве ваяния. В одном из мест раскопок в Центральном Афганистане археологи обнаружили скульптуры Геракла, Афродиты, Тюхе и других богов54. В другом месте, в Южном Узбекистане, они нашли статуи греческих богов рек, которых древние жители этих мест связывали с прилегающей Амударьей55. Геракл был особенно почитаем по всей греческой Центральной Азии. Изваяние двух братьев Ромула и Рема, вскормленных волчицей, было обнаружено в Пенджикенте (Таджикистан) наряду с буддийскими, греческими и зороастрийскими богами56. Даже греческое эротическое искусство нашло себе поклонников в центре Евразии57.

Эллинистическое влияние укреплялось: парфяне в своей первой столице — городе Ниса (там, где сейчас Туркменистан) — продолжали до I века выпускать монеты с греческими надписями. Множество свидетельств подтверждает вывод Эдварда Ртвеладзе (Узбекистан): «По крайней мере 200 лет греческий язык в Центральной Азии играл роль языка межнационального общения, каким был латинский в средневековой Европе»58. В философии эллинистическое течение герметизм, исследовавшее магические и оккультные свойства предметов, а позднее значительно повлиявшее на арабов и европейцев, нашло своих наиболее верных сторонников в Мерве, где оно процветало (как направление естественной истории) вплоть до арабского завоевания59.

Но существовали определенные границы этого широко распространенного эллинизма, которые мы можем отчетливо увидеть в одном городе региона, построенном греками, — Ай-Хануме в Афганистане. Там, в 4000 км от Афин, находился настоящий греческий полис с агорой, театром на 6000 зрителей, храмом Зевса и гимназией60. Обширный передний двор дворца размером с два футбольных поля был окаймлен 108 колоннами с коринфскими капителями. Колоннада вела посетителей в главные комнаты для приемов и в царский дворец. Последний был украшен еще 90 колоннами, на этот раз в дорическом ордере61.

Греческое влияние отражалось в архитектуре храмов — однако их общая планировка был скорее персидской, а боги, которым они посвящались, за исключением Зевса, были индийскими или местными. Так происходило по всей Центральной Азии — греческая форма совмещалась с греко-индийско-центральноазиатским содержанием, образуя уникальную синкретическую культуру.

Это не означает, что ценности эллинизма не находили отклика в Центральной Азии. Заманчиво (и, вероятно, частично оправданно) представить зрителей в театре Ай-Ханума, размышляющих над утраченной трагедией Еврипида «Геракл» или хлопающих себя по бедрам и хохочущих над комедией Аристофана «Вавилоняне» (также утраченной), которая изображала греков в качестве рабов под персидским господством. Но мы можем быть уверены, что они приходили в не меньший восторг от представлений гимнастов, фокусников, борцов и других развлечений.

Непосредственное подтверждение того, что греческая мысль присутствовала в древней Центральной Азии, — фрагмент философского диалога, найденный в кирпичной стене на территории Ай-Ханума. Ученые расходятся во мнениях, является ли этот примечательный документ, в котором анализируется связь между сферой идей и материальным миром, отрывком потерянной работы Аристотеля, или он был написан местным философом62. И, наконец, существует надпись, которую обнаружили в развалинах центральной площади члены французской археологической делегации в Афганистане, которая вела раскопки в Ай-Хануме с 1964 по 1978 год. На каменном постаменте большой статуи основателя города оказались выгравированы следующие изречения:

Эти слова, выражающие ясный и умиротворенный дух эллинизма, сопровождались надписью, указывающей, что они написаны греком по имени Клеарх (вероятно, Клеархом из Сол, учеником Аристотеля). На самом деле грек позаимствовал их со стены одного из храмов в Дельфах. Знал ли Клеарх, будучи еще в Греции, что он скоро переедет на восток, и поэтому ли посетил самую главную святыню Греции? Во время трудного пути по Евразии текст находился в его багаже и стал философским даром Запада Востоку.

Культура буддийских монахов

За исключением тех случаев, когда мы вспоминаем о громадных статуях Будды в Бамиане (Афганистан), которые были уничтожены движением «Талибан», трудно представить, что Центральная Азия почти тысячу лет была в той же степени буддийской, в какой сегодня она является мусульманской. Но с I или II века до нашей эры и до арабского завоевания это было так. В середине III века до нашей эры индийский царь Ашока воздвиг в Кандагаре (Афганистан) и других городах огромные каменные колонны. На них были нанесены указы о том, как распространять буддийское учение. Он наставлял своих подданных в том, что:

«…благочестие и воздержание (существуют) во всех философских школах. Но наибольшее самообладание у того, кто является хозяином своего языка. Такие люди не хвалят себя, не принижают своих товарищей, что бесполезно. <…> Правильно — уважать друг друга и учиться друг у друга. Те, кто делает это, увеличивают свои знания, получая то, что знают другие»64.

Эти возвышенные слова принадлежат правителю, который честно признал в тексте на другой колонне, что убил 100 000 человек на войне до того, как стал миролюбцем, вегетарианцем и буддистом. Теперь он обратил свой доброжелательный взор на Афганистан и Бактрию. Чтобы привлечь как можно больше местного населения, он написал свои послания на греческом и арамейском — поразительное свидетельство важности этих языков в южных районах Центральной Азии в то время65. Возможно, благожелательность Ашоки объясняется тем, что упомянутый ранее врач из Бактрии вылечил его сына от слепоты66. Какая бы ни была причина, поучения Ашоки, оставленные для жителей Центральной Азии, послужили началом мощной волны распространения буддизма, которая прокатилась по региону в начале II века67.

Буддизм изменил религиозную топографию Центральной Азии68. Там, где когда-то были лишь квадратные алтари местных богов, зороастрийские храмы огня с открытыми внутренними дворами и святилища различных божеств в греко-персидском стиле, теперь высились буддийские ступы. Одна, Тахт-э Рустам в Айбаке (Центральный Афганистан), была высечена в скале и уходила глубоко в землю. Снова синкретизм и то, что знаменитый русский археолог назвал «творческой ассимиляцией», нашли отражение в искусстве69. Греческие элементы присутствовали во многих таких храмах, и слова Ашоки были переведены для грекоговорящего населения кем-то, кто, очевидно, был хорошо знаком с греческой философской терминологией70.

Идея визуального представления Будды пришла из Индии, но там он изображался как полураздетый аскет. Жители Центральной Азии изменили этот образ, «снабдив» его развевающимися одеждами с глубокими складками — другими словами, одеянием, которое греческие скульпторы мастерски изображали в течении веков. Культурное смешение Востока и Запада стало итогом сотрудничества между греческими или центральноазиатскими скульпторами (возможно, буддистами), обучавшимися в греческой школе, и буддийскими монахами, как индийскими, так и местными71. Этот процесс происходил во всем регионе, но достиг наивысшего расцвета в царстве Гандхара, простиравшемся вдоль торговых путей там, где сейчас находится граница Пакистана и Афганистана, к северу от Исламабада. Именно тот образ Будды, ранние примеры которого существовали в десятках центральноазиатских ступ и на центральноазиатских монетах, впоследствии распространился в Китае, Корее и Японии. Он все еще формирует и наше сегодняшнее представление о Будде72. Центральная Азия была единственным местом, где мог появиться этот образ.

Изменилась и религиозная география Центральной Азии. Руины больших буддийских ступ можно увидеть не только в северном и восточно-центральном районах Афганистана, где расположены Бамиан, Мес, Айнак и другие великие буддийские места, но и в Балхе и Термезе в Узбекистане, в Мерве (Туркменистан)73, в Далверзин-Тепе (Узбекистан, к северо-востоку от Термеза) и во многих других местах по всему региону74. Только на севере Кыргызстана археологи нашли четыре монашеских комплекса и три храма75, в то время как в Казахстане монастыри и ступы были обнаружены по всему 600-километровому пути от китайской границы на востоке до Кызыл-Кента (возле Караганды в центре страны).

Многие буддийские монашеские центры и места паломничества вокруг Газни, Кабула, а также в Северном Афганистане появились во времена смещения основных торговых путей между Центральной Азией и Индией, которое произошло за 150 лет до арабского завоевания. Раньше торговцы избегали пересекать Гиндукуш, но с середины VI века они нашли проходы через горы, которые привели их в самое сердце Центральной Азии76.

В скульптуре и декоративной лепнине появились многочисленные новые черты. В Айртаме (возле Термеза), на низком берегу Амударьи, сейчас практически смытом, был найден невероятно красивый фриз (хранится в Эрмитаже), на котором изображены улыбающиеся музыканты с персидскими лицами, играющие на индийских музыкальных инструментах, рядом с ними — музыканты, лица которых напоминают образ Будды, они играют на инструментах греческого или персидского типа77. Лежащая статуя Будды (статуя известна под названиями «спящий Будда» или «Будда в Нирване») 12 м в длину из Аджина-тепе («Чертов холм») в Таджикистане сейчас находится в Национальном музее древностей в Душанбе; бамианские Будды и десятки других статуй были ярко расписаны, поскольку буддизм был и остается по сей день религией ярких цветов.

Буддизм получил огромный толчок при влиятельном кушанском правителе II века Канишке I. Рожденный кочевником, Канишка принял как буддизм, так и почитание определенных греческих богов, в то же время придерживаясь и зороастризма78. Невероятный синкретизм верований Канишки можно увидеть повсюду — в его летней столице (Баграм на территории Афганистана) и в удивительном алтарном комплексе, который он выстроил (в основном в честь самого себя) в храме Сурх-Котала, на северных склонах Гиндукуша (также в Афганистане)79.

Буддийские монашеские сообщества распространились по всему региону. Город Бухара даже получил свое название от одного такого буддийского монастыря («вихара» на санскрите). Кабул был окружен кольцом примерно из 40 буддийских монастырей. Поздний мусульманский поэт восхищенно описывал один из них, роскошный комплекс Субахар, говоря, что он являлся «…источником красоты. Тротуар был из оникса, стены из мрамора, ворота из золота, пол из самородного серебра, звезды были изображены везде, зубчатые стены располагались вокруг большой арки ("айван"), солнце в середине знака Льва было украшено блестящими рубинами и пресноводным жемчугом, и во внешнем дворе сидел на троне из драгоценных камней золотой идол, красивый, как Луна»80.

Сначала переселенцы из Индии, несомненно, играли большую роль в интеллектуальной жизни крупных центров буддийского монашества в Балхе и Термезе. Трехъязычные надписи в культовом центре в Термезе на бактрийском, брахми и кхароштхи (два индийских языка) свидетельствуют, что все монахи этого комплекса были сведущи в переводе, а некоторые из них прибыли из Индии. Но множество бактрийско-персидских имен, обнаруженных на настенных рисунках в одном из таких монастырей, не оставляют сомнений, что коренные жители региона были не менее благочестивыми буддистами81.

Буддисты Центральной Азии также занимались архитектурой и искусством, используя индийские традиции, чтобы создать новые типы храмов, отличающиеся от святилищ родины Гаутамы82. Они обучались при монастырях, присоединялись к общинам верных и участвовали в спорах между различными направлениями буддизма. Один монах по имени Гхошака стал влиятельным и почитаемым буддийским теологом — он уехал из своего родного города Балха, чтобы сыграть важную роль в дебатах на четвертом буддийском соборе в Кашмире.

Какие направления буддизма особенно привлекали жителей Центральной Азии? Популярностью пользовались многие, но главенствующим в Балхе и ряде других центров региона стало учение Вайбхашика. Гхошака являлся представителем этого направления, как и другой выдающийся житель Центральной Азии Дхарматрата83. Из четырех основных школ буддизма Вайбхашика наиболее тесно связана с миром, предполагая, что люди непосредственно познают внешний мир, включая прошлое и будущее, в отличие от остальных учений, которые признают реальность только настоящего момента.

Для эпохи, наступившей после арабского завоевания, важнее всего оказались сбор, редактирование и в некоторых случаях перевод буддийских текстов с санскрита на согдийский и другие местные языки, особенно на китайский. Сам Будда наказал, что все последователи его веры должны читать священные тексты на родном языке. Советский ученый Борис Литвинский рассчитал, что среди известных переводчиков буддийских текстов на китайский язык шестеро были индусами, шестеро или семеро — китайцами и шестнадцать — жителями Центральной Азии84. Многие добились такого признания и всеобщего уважения за свои переводы, что современники описывали их биографии85. Особенно жителям региона удавались вибхаса (санскритский термин для слова «комментарии»86), благодаря которым они и стали известны. Один переводчик и комментатор, парфянин, известный как Чи Чиэнь и прославившийся своими переводами на китайский язык, читал «книги Запада» и говорил на шести языках87. Еще один — Кан Серн-Хуэй, согдиец — совмещал свою работу в качестве переводчика и редактора с изучением астрономии и астрологии88. Другие писали собственные работы. Дхармамитра, уроженец Термеза, написал комментарий к «Виная-сутре» — тексту, регулирующему жизнь в монашеских общинах. Легендарный Гхошака же написал огромный комментарий (ныне утерянный) к «Абхидхамма-питаке» — книге об основных принципах, управляющих духовными и физическими процессами89.

Выдающимся центральноазиатским проповедником был парфянский принц, который после смерти своего отца отказался от трона, стал буддийским монахом и уехал в Китай, чтобы распространять эту религию. С 148 года Ань Ши Као проповедовал буддизм в китайской столице и написал книгу о буддийском учении. Еще один парфянский принц стал монахом-проповедником и написал несколько книг, теперь утраченных, под китайским именем Ань Фагинь90.

Неизвестно, началась ли у жителей Центральной Азии страсть к упорядочиванию, которая стала такой важной в исламскую эпоху, с буддизма или еще раньше. Мы знаем только то, что буддийские монахи из Большой Центральной Азии были среди ведущих редакторов и кодификаторов буддийских текстов и являлись наиболее активными переводчиками. В процессе редактуры они иногда расширяли текст или добавляли комментарии, которые объясняли наиболее сложные места. Важно подчеркнуть, что эта работа уже велась за несколько веков до начала перевода классических греческих трудов на арабский язык и кодификации мусульманских текстов.

Дальнейшая судьба буддизма в Центральной Азии неясна. До недавнего времени предполагалось, что упадок начался, когда персидское государство Сасанидов в попытке навязать официальный зороастризм в конце III века оказывало серьезное давление на все другие религии, существовавшие в этом регионе. Особую ненависть Сасаниды, как и позже мусульмане, испытывали к буддистам: в это время были закрыты некоторые буддийские монастыри. Но меры против буддистов, а также против манихейцев, иудеев и христиан оказались такими же неэффективными, как и большинство других попыток Сасанидов контролировать своего несговорчивого и независимого восточного наместника91. Когда эта борьба утихла, буддизм расцвел снова. Некоторые считают, что он «вымер» еще до подъема ислама, в то время как другие называют причиной упадка буддизма появление кочевого племени эфталитов92. Но обнаружение большой буддийской ступы в Мунке (Таджикистан), построенной в VII или VIII веке, показывает, что буддизм не прекращал своего существования в Центральной Азии93. Есть копия документа, утверждающего, что большой бамианский Будда около 55 м в высоту был создан в 600 году, то есть примерно в те же годы, когда проповедовал Мухаммед94.

Арабы, когда им удалось подчинить себе регион, нападали на буддизм и буддистов с особым неистовством из-за идолов, которых они нашли в храмах. Тем не менее, уничтожив и испортив десятки буддийских святынь, не они испортили лица бамианским Буддам. Это был результат попытки прикрепить к ним металлические маски — устоявшаяся практика в регионе95. На самом деле Дебора Климбург-Салтер убедительно доказывает, на основе детального изучения археологических свидетельств, что буддизм продолжал занимать значительное место в жизни региона к югу от Амударьи до конца Х века96. Другие сообщества буддистов продержались в области Семиречья (Жети-Су) на северо-востоке Кыргызстана, а возможно, и в других районах, до монгольского завоевания. По мере усиления нападок арабов и мусульман на буддизм его географический центр притяжения переместился к востоку Центральной Азии за пределы досягаемости захватчиков. Наконец, крупные караванные города Восточного Туркестана превратились в новый очаг центральноазиатского буддизма и манихейства. В Кашгаре, Хотане, Турфане и других монашеских центрах уйгуры, согдийцы и остальные народности региона продолжали собирать, переводить и распространять положения буддизма по всей Северной и Восточной Азии97.

Христиане как поборники эллинизма

Интеллектуальная и духовная история Центральной Азии требует внимания не только к Индии, но и к Средиземноморью. Христианство впервые появилось на территории Римской империи — вспомните высказывание Павла: «Я — римский гражданин». Но ко II веку христианские общины распространились далее на восток в городах разрастающейся персидской империи Сасанидов. К началу IV века христиане появились во всех основных городах Хорасана, включая Герат, Тус, Мерв, Серахс и Балх. Однако самый ранний из известных нам христианских текстов региона намного старше, он датируется 250 годом98. Показательно, что эта работа, написанная на бактрийском языке и названная «Книга законов стран», была таким же сводом законов и правил поведения, как и работы мусульманских ученых более позднего периода, которые они создавали в огромных количествах.

Многие ранние христиане по обеим сторонам границы между Римом и Персией имели очень независимый взгляд на теологические вопросы. Их расхождения с основным правоверным направлением достигли кульминации, когда один из них, Несторий, стал епископом в Константинополе, где проповедовал взгляды, против которых возражали многие христиане Восточного Средиземноморья на основании того, что они преуменьшают святость Марии. Хуже того, принимая двойственную природу Христа, Несторий подчеркивал его человечность до такой степени, что некоторые полагали, будто таким образом он умалял его божественность. Наконец, враги свергли Нестория в 431 году и убедили четвертый Вселенский Собор в 451 году осудить его взгляды. Почувствовав опасность, многие из его сирийских последователей перебрались через римско-византийскую границу на персидскую территорию99. Там они основали собственные школы, сначала христианский центр в Нисибине (Сирия), а затем — в Гундешапуре (Месопотамия).

Оказавшись в персидской среде, христиане-несториане, как их стали называть, хотели распространить свое видение веры на восточные земли, открывавшиеся перед ними. В течение V и VI веков они основали общины в крупных городах Хорасана: епископства — в Самарканде, Балхе, Герате, Нишапуре и многих других городах; митрополитскую епархию или архиепископство — в Мерве100. В то время как многие сирийские несториане перемещались на эти «новые» территории, ряды прихожан пополнялись местными новообращенными из зороастризма и буддизма. Многие действующие церковные приходы появлялись и разрастались в меньших центрах, особенно в торговых городах на северных и южных путях, идущих вдоль Восточного Туркестана (Синьцзян) в Китай101. Вскоре они перевели «Символ веры» и другие основные канонические тексты на согдийский и другие языки региона102. Многие тюркские народы перешли в новую веру. Среди них был принц, или каган, со всем своим войском, чье обращение произошло в 644 году, за одно поколение до прихода мусульманских войск в регион103. Влияние несторианцев продолжало распространяться, их характерный крест был найден вырезанным на скале в отдаленном Ладакхе на пути из Индии в Китай104. В течение двух веков уйгуры в Туркестане приняли несторианское сирийское (арамейское) письмо для своего языка.

Распространение христианства в Центральной Азии не сопровождалось притоком новых подходов в архитектуре или искусстве и ремесле, как это было с буддизмом. Но крупные христианские сообщества обосновались в каждом местечке региона, иногда и в старых городах, таких как Мерв, а иногда в таких, как Шаш (Ташкент) и Самарканд — на плодородных землях сельских районов. Все они строили церкви или молитвенные дома для своих прихожан105. Монастыри процветали в Ургуте (юг Самарканда), Мерве и многих других центрах, строились приходские церкви и соборы. Археологический отпечаток христианства в Центральной Азии почти не исследован, но значительное количество христианских артефактов обнаружено на территории от Туркменистана (Гёк-депе) до Кыргызстана и далее в Синьцзяне.

Немного объектов материальной культуры осталось от христианства в Центральной Азии, чего нельзя сказать об интеллектуальном отпечатке, оставленном несторианами. Христиане-несториане относились к вопросу образования и, следовательно, к письму очень серьезно. Несмотря на разрушение доисламских библиотек по всему региону, фрагменты книг и записи на сирийском языке найдены во многих местах, а в Синьцзяне, остававшемся за пределами арабского влияния, сохранились целые тома.

В века, предшествовавшие арабскому завоеванию и сразу же после него, тысячи людей, включая христиан Центральной Азии, обучались в несторианском университете в Нисибине. В ходе сражения между персами-сасанидами и византийскими греками персы захватили в плен несколько тысяч сирийцев-несториан. Впоследствии перебравшееся в Гундешапур, в 480 км к юго-востоку от Багдада, это сообщество, к которому примкнули и более поздние переселенцы, стало еще одним восточным центром, служащим для продвижения несторианского христианства. Персидские императоры были не прочь оказать помощь любым христианам, противостоящим Византии, и они щедро поддерживали Гундешапур, процветавший с середины VI века.

Все три центра предлагали обучение в области теологии и философии, а также медицины и науки. В Гундешапуре персидский император побудил ученых перевести греческие и сирийские тексты на распространенный в то время пехлеви. Вскоре эти ревностные переводчики обратили свое внимание и на индийские работы по математике, астрологии и астрономии, а также на китайские медицинские тексты. Однако их специализацией стал перевод классических греческих текстов для персидских читателей. Позднее, при правлении мусульман, они стали переводить на арабский язык. Как мы увидим далее, это привело к революции в мышлении и философской мысли.

Пока важно принять во внимание воздействие на Центральную Азию того вида переводов и научной деятельности, которое ощущалось в Гундешапуре и во всем остальном мире восточного христианства. Известно, что один из наиболее уважаемых архиепископов в Мерве, Теодор (назначенный в 540 году), был экспертом по Аристотелю и по его «Логике». То, что Теодор получил эту высокую должность, несмотря на его теологические взгляды, которые многим казались подозрительными, свидетельствует о его высоком статусе в качестве исследователя античной мудрости106. Здесь, на самом высоком посту христианской иерархии в Центральной Азии, находился полиглот, ученый и философ. Он сосредоточился на вопросах эпистемологии, которые четыре столетия спустя привлекут внимание еще более выдающегося ученого, изучавшего в Мерве «Логику» Аристотеля, аль-Фараби. Теодор собрал библиотеку со всеми основными текстами и последними переводами, выполненными его сторонниками по вере; он также привлек к работе исследователей и помощников. В своих стараниях Теодор следовал примеру буддийских переводчиков из Мерва, которые переложили классические тексты и притчи с санскрита на местный язык107.

Поскольку до наших дней не сохранилось ни одного из этих ранних переводов с греческого на древнесирийский язык, мы можем только гадать — были ли это подлинные переводы или это лишь пересказ, как иногда случалось, и содержали ли они комментарии, добавленные переводчиками. Однако мы можем быть уверены, что большая работа по изучению текстов и переводу, проводившаяся в Гундешапуре и которую Теодор поддерживал в Мерве, также имела место и в других крупных епископствах Центральной Азии. Как и в Гундешапуре, она включала перевод работ по философии и медицине.

Ярким представителем таких сирийских христиан в Центральной Азии и свидетельством их важности был Али ибн Сахль ат-Табари (838–870 годы), выходец из несторианской семьи, принявший ислам. Ат-Табари жил через 100 лет после арабского завоевания, но все же его работа строилась непосредственно на основах, заложенных в ранние века. Именно Табари впервые перевел «Элементы» Евклида с греческого и написал первую всеобъемлющую медицинскую энциклопедию на арабском. В сфере медицины линия важнейших ученых прослеживается от ат-Табари к его великому ученику ар-Рази, а затем к Ибн Сине с его «Каноном». Табари также был сторонником исследования психологии человека и ее воздействия на здоровье108.

Многие похожие черты характеризовали еврейских переселенцев, которые попали в Центральную Азию также через Мерв. Книга Есфири, написанная во II веке до нашей эры, подтверждает присутствие евреев во всех провинциях Персии109, которая в те времена включала Бактрию, Парфию, Согдиану, Маргиану и Хорезм. В вавилонском Талмуде начала IV века можно найти ссылку на широко известного толкователя иудейских текстов Самуэля бар Бисена. Посетив Мерв после талмудической академии в Пумбедите (сейчас Эль-Фаллуджа, Ирак), бар Бисена жаловался на небрежное соблюдение иудейского закона на Востоке110.

За несколько веков до арабского завоевания евреи расселились в большинстве главных городов Центральной Азии от Хорезма до Афганистана111, а некоторые из них дошли и до Восточного Туркестана. Коллекция манускриптов, недавно обнаруженная в афганской пещере, подтверждает существование обширного и высокообразованного иудейского сообщества в этих местах более чем тысячу лет назад112. Традиция образования, берущая свое начало со времен бар Бисены, процветала до такой степени, что средневековый путешественник раввин Вениамин Тудельский подтвердил существование многих знаменитых ученых среди семи тысяч иудеев в отдаленной Хиве и среди пятидесяти тысяч — в Самарканде113.

Свое и унаследованное

Вскоре после арабского завоевания Центральной Азии новые правители приказали построить первые мечети. Используя свое понимание того, как должен выглядеть молитвенный дом, местные архитекторы построили кубические сооружения, венчавшиеся куполами, какие они строили для зороастрийцев на протяжении многих веков114. Три столетия спустя правоверный мусульманин Махмуд Газневи решил построить дворец в своей столице в Афганистане. Архитектор и здесь применил известные ему древние местные прототипы, украсив здание элементами, позаимствованными у индийских храмов115. Оба случая напоминают нам, что люди в любой точке мира приспосабливаются к новым обстоятельствам, используя все, что у них есть под рукой и что они знают лучше всего.

Архитектура была лишь одной из многих областей, в которых прошлое Центральной Азии передало полезное наследие будущему. Что касается права, арабские завоеватели вынуждены были перенять множество центральноазиатских подходов, особенно в таких важных областях, как система орошения, по которой ни в Коране, ни в арабском кочевом опыте не содержалось никакого руководства. Даже в таких областях, как брачное право, которое достаточно подробно описано в Коране, действительная практика в эпоху после завоевания продолжала частично регулироваться доисламскими, в данном случае зороастрийскими принципами116. Стоит отметить, что у великого Ибн Сины не только были ученики-зороастрийцы, но и сам он перевел зороастрийский текст на арабский язык117.

Арабские завоеватели принесли с собой собственные традиционные знания о небесных телах, здоровье человека и других сферах жизни. Их народная мудрость иногда содержала полезную информацию в области астрономии, медицины и так далее, но она не могла обеспечить основу для фундаментальных исследований в этих областях. Однако задолго до прихода арабов жители Центральной Азии, как и персы, начали работу по систематизации знаний в разных областях науки. Так, изучение астрономии уже достигло высокого уровня в районе Хорезма, в то время как медицина процветала в Хорасане и Бактрии, частично благодаря их непосредственным контактам с превосходными медицинскими центрами в Индии и Гундешапуре. Мы можем быть уверены, что больницы и астрономические обсерватории в Мерве, неофициальной столице региона, были на том же высоком уровне, что и в Вавилоне. Математика процветала там, где на нее был спрос со стороны торговцев, и особенно в тех регионах, которые находились в постоянной связи с Индией и ее богатым математическим наследием. Если и существует причина, которой можно объяснить просвещенность жителей Центральной Азии во многих областях, так она, несомненно, заключается в том, что они имели контакты и с Ближним Востоком, и с Индией, в то время как на Западе были лишь единичные интеллектуальные соприкосновения с индийским субконтинентом. Это «перекрестное опыление» касалось и Персии, но в Центральной Азии оно стало реальностью задолго до арабского завоевания благодаря тесным торговым связям того времени.

В этом контексте еще более странно то, что жители Центральной Азии не имели почти никакого представления о китайской науке даже в те времена, когда китайские товары были повсеместно доступны на их рынках. Поэтому ученые Центральной Азии, игравшие ключевую роль в передаче буддизма, христианства и манихейства на Восток, не смогли перенести восточное учение на Запад. В этом роковом упущении частично можно обвинить Запад. Он не только не смог приобщиться к китайским и индийским знаниям, но и не сумел получить пользу от научных и медицинских познаний несторианцев в Гундешапуре118. Какими бы ни были причины, отсутствие китайских знаний в Центральной Азии и, следовательно, на Западе имело фатальные последствия для обеих сторон.

Любой, кто захочет напрямую связать наследие доисламских времен в Центральной Азии и интеллектуальные достижения периода после арабского завоевания, столкнется с отсутствием достаточного количества данных. Но в некоторых областях эта связь бросается в глаза. Более позднее развитие новаторской школы географии в Балхе, несомненно, связано с тем, что этот город издревле был континентальным портом, в котором постоянно находились люди со всех концов света. Когда бухарский визирь ал-Джайхани писал свой труд «Книга путей и государств», ему нужно было просто использовать тот объем географических знаний, который накапливался на протяжении веков торговцами-путешественниками из его родного города119. Великие мусульманские астрономы Хорезма и Хорасана были щедры на похвалы своим предшественникам, которые подготовили астрономические таблицы, разработали сложные календари и с большой точностью предсказывали лунные и солнечные затмения. Увлечение многих поздних центральноазиатских астрономов моделированием и конструированием астролябий и астрономических квадрантов идет от процветавших долгое время в регионе традиций ориентирования на обширных пустынных пространствах и любви к работе с механизмами120. Наследие доисламской эпохи проявилось и в работах мыслителя IX века Абу Машара из Балха. Используя местные знания (греко-индо-иранские оккультные науки), он стал ведущим астрологом в мусульманском мире и оказал сильное влияние на европейскую астрологию121.

Среди мыслителей доисламской Центральной Азии, оставивших наиболее глубокий след в истории, был Вузург-Михр (531–578), он сформировал мировоззрение своих последователей. Уроженец Мерва, Вузург-Михр выдвинул идеи в сфере этики, повлиявшие на мыслителей мусульманской эпохи. Унаследовав богатые астрологические традиции Центральной Азии, он так удачно растолковал сон персидского шаха, что был приглашен ко двору в Ктесифоне и быстро поднялся до должности главного советника (визиря).

Как и многие другие мыслители Центральной Азии, Вузург-Михр из Мерва пробовал себя во многих областях. Когда индийский правитель, посетивший персидский двор, обучил придворных играть в шахматы, Вузург-Михр показал свое мастерство, выиграв у гостя в его собственной игре. Затем он предложил несколько способов для улучшения индийской игры и вдобавок изобрел нарды в качестве ответного подарка индийскому правителю122. Эта встреча положила начало распространению как шахмат, так и нард в персидском мире, откуда они попали к арабам и затем на Запад. Четыре века спустя Ассули, еще один уроженец территории, где сейчас находится граница между Туркменистаном и Ираном, составил первый письменный классический анализ шахмат123. Таким образом, и до, и после арабского завоевания жители Центральной Азии проявили себя в качестве чемпионов и арбитров «игры королей».

Несмотря на то, что до нас дошли лишь фрагменты работ Вузург-Михра, его можно назвать важным мыслителем. Его этика наполнена дуализмом, который лежал в основе зороастризма124. Он прославлял добро, но при этом его беспокоили тщета человеческих желаний и эфемерность, казалось бы, великих достижений. Житейские дела, писал он, абсолютно не способны подготовить людей к единственной достоверной вещи в жизни — к дню Страшного суда. Спасения, как полагал Вузург-Михр, можно достичь только через размышление и осознание, а также посредством добродетельных мыслей, слов и поступков. В конечном счете его приговорили к смертной казни, возможно, из-за излишней приверженности христианству. Трудно не заметить влияния Вузург-Михра на рационализм и осуждение избыточного материализма, присущие более поздним мыслителям Центральной Азии.

Население Центральной Азии было любознательным, высокообразованным и разбирающимся в точных науках, практичным и уверенным в себе, и это сыграло более существенную роль, чем какие-либо определенные фигуры или достижения доисламских времен. Процветание, достигнутое тяжелым трудом в сфере торговли и сельского хозяйства, давало возможность отдыха немногим счастливчикам и тем, кому они покровительствовали. Многие из них посвящали по крайней мере часть своего свободного времени искусству и музыке, астрономии, математике, медицине, в то время как другие обдумывали важные вопросы о цели и смысле человеческого существования, связи человечества со временем и космосом.

Наслоение религий в Центральной Азии делало все подобные экзистенциальные вопросы особенно интригующими. Фундаментом выступал зороастризм с его напряженной борьбой добра и зла и возможностью для людей проявить силу воли для победы в этой битве. Благодаря такому фундаменту весь регион стал благодатной почвой для религий спасения. Буддизм, манихейство и христианство, несмотря на все их различия, давали руководство для повседневной жизни, совместимой с божественным порядком вещей. Все три религии подразумевают, что обычные люди соблюдают ритуалы и имеют шанс на спасение.

За тысячу лет до арабского завоевания жители Центральной Азии познакомились с четырьмя или пятью религиями, не считая верований кочевников. Они стали искусны в сравнении вероисповеданий, нахождении их сходств и отличий. Это привело их к изучению источников человеческих знаний, к тому, что сейчас называют «эпистемологией». Неудивительно, что позднее, в эпоху Просвещения, ученые Центральной Азии (например, аль-Фараби) стали первыми в этой области, а также в классической логике. И если некоторые из них считали знания и логику главными орудиями для установления истины, то другие были преуспевающими критиками такого подхода и поборниками веры.

Несложно обнаружить общие элементы в том, как жители Центральной Азии принимали различные религии, появлявшиеся на их территории между 300 годом до нашей эры и 670 годом нашей эры. Каждый раз они были невероятно открыты и искренне любопытны. За исключением «официального» зороастризма Персии при Сасанидах никакая религия до ислама не стремилась препятствовать другим. Жители Центральной Азии, открытые миру и встречающие все новое без видимого страха, являлись приверженцами «свободы» как в торговле, так и в религиозной сфере. Они принимали динамизм и изменения как само собой разумеющееся и считали нормальной практику выбора верования, сочетая привлекательные элементы различных религий в неожиданный и оригинальный синкретизм. Мы можем удивляться сочетанию зороастрийского вечного огня с почитанием греческих богов в одном из храмов Пенджикента (Таджикистан)125, но такая новаторская смесь едва ли была необычной.

В попытках разобраться в религиях и идеях, обрушивавшихся на них, жители Центральной Азии стали мастерами кодификации, анализа, редактирования и комментирования священных книг каждой новой веры, которая появлялась в регионе. Зороастризм возник в их среде, поэтому они досконально знали его догмы. Они бились над греческими текстами по религии и философии и, возможно, создали тексты собственного сочинения. Что касается буддизма, жители Центральной Азии постарались как можно лучше отредактировать и перевести основные труды. В процессе они открыто выразили свои предпочтения и добавили собственные комментарии и дополнения126. Тот же процесс имел место, когда они постигали, анализировали и передавали священные тексты христианства и манихейства.

Таким образом, религиозная и философская история Центральной Азии не делится на строгие тематические или периодические разделы зороастризма, буддизма, эллинизма, христианства, манихейства или ислама, но является единой, ее эволюция — это монолитный процесс. В таком ракурсе процесс упорядочивания хадисов пророка Мухаммеда, в котором жители Центральной Азии не знали себе равных, является продолжением масштабного редакторского проекта, начатого во времена буддизма, и в меньшей степени манихейства и несторианского христианства.

Случайно ли то, что жители Центральной Азии сначала отдали предпочтение практичному учению буддизма Вайбхашика с его принятием чувственного восприятия, связью прошлого и будущего и акцентом на достоверных комментариях, позже тяготели к еще более практичной ханафитской школе мусульманского права и к написанию комментариев к переведенным произведениям древнегреческих мыслителей?127 Или что планировка классических медресе, мусульманских учебных заведений, которые регулировались и распространялись усилиями известного центральноазиатского государственного деятеля, выбрана в непосредственном соответствии с центральноазиатской традицией буддистских монастырей, с их рядами келий и комнатами для собраний?128

Шиитский философ XI века Ибн Мискавейх, чей отец перешел в ислам из зороастризма, не колеблясь, цитировал множество источников из старой веры в защиту своих новых этических взглядов129. Доктрина свободной воли, равно важная для зороастризма, буддизма и христианства, так прочно укоренилась в менталитете жителей Центральной Азии, что и после прихода ислама жители этого региона были известными сторонниками учения мутазилитов, защищавших свободную волю и снимавших ограничения с мышления до такой степени, что правоверные мусульмане жестко порицали их. Подобным образом, гробницы мусульманских святых, появившиеся на всей территории Центральной Азии, являются более поздним отголоском культа буддийских и христианских святых во всем регионе.

Самый ранний из известных суфийских мистиков — Абу Язид Бистами (около 804–874) из Бистама в Хорасане. Бистам, сегодня город с населением 7000 человек, лишенный буддийских памятников, ранее был центром активной религиозной жизни. Бистами, очевидно, был из семьи ищущих и думающих людей. Его отец исповедовал зороастризм, затем обратился в ислам, но Бистами решил обогатить свою новую веру мистическими учениями и йогой, о которых он знал благодаря местному буддийскому наставнику130. Насколько непохожа в итоге практика духовной жизни центральноазиатского суфизма, направленная на забвение эго, освобождение от мирского и временного и обретение вечного, на буддийскую традицию, которая привела к сооружению огромной скульптуры «Будда, входящий в Махапаринирвану», высочайшую степень нирваны, в Таджикистане? Можно предположить, что религиозная поэзия центральноазиатских суфиев — это продолжение традиции ранней духовной поэзии зороастрийской «Авесты», а богатая и сложная музыка саманидской Бухары в Х веке была «прямым потомком» искусства буддийских музыкантов, изображенных тысячелетием ранее на скульптурном фризе в Айртаме131.

Буддийская мистика нашла свой путь в ислам через Центральную Азию, равно как и редактирование священных текстов (важный вид деятельности во многих буддийских монашеских центрах по всему региону). Среди наиболее известных ранних собирателей хадисов Мухаммеда был Абу Иса Мухаммед ат-Теримези (824–892), родившийся и умерший в Термезе, в современном Узбекистане132, где буддийские монахи уже долгое время работали над той же задачей — упорядочением своей религии. И сегодня собрание ат-Теримези считается во всем мусульманском мире одним из канонов веры.

Даже инакомыслие и неверие могли существовать во времени, связывающем доисламскую и исламскую эпохи. После арабского завоевания старинный буддийский центр Балх дал исламу известного комментатора Корана, которого традиционалисты резко осудили за антропоморфизм133. Это была самая обычная нападка на любого симпатизирующего буддизму, которых было множество в Балхе. Живший чуть позже уроженец Балха, Хиви аль-Балхи, был одним из наиболее радикальных скептиков в исламском мире, который ставил под сомнение авторитет Корана и богооткровенных религий в целом. Живя в IX веке, он излагал утверждения зороастризма, христианства, ислама и даже собственной религии (иудаизма) с тем, чтобы развенчать их все. В течение нескольких следующих столетий в регионе от Балха до Нишапура процветали скептицизм, нонконформизм и свободомыслие. Данное явление невозможно объяснить на поверхностном уровне, но стоит отметить, что это был регион, где каждая из многих конкурирующих религий занималась доказательством своей правоты и привлечением фанатичных сторонников. Поскольку все религиозные утверждения не могли быть равно обоснованными, такая среда естественно имела тенденцию к формированию своих «антител» в форме радикального скептицизма и свободомыслия.

Вне всяких сомнений, наиболее очевидными характеристиками духовной жизни центральноазиатской цивилизации перекрестков были множественность и разнообразие. Это не закончилось с арабским завоеванием, а, как мы увидим, продолжало процветать в течение почти четырех веков после прихода ислама. Переход происходил очень медленно. Действительно, сами мусульманские богословы признавали, что многие люди других вероисповеданий номинально приняли ислам, но не отказались от своих предыдущих верований134. Британский антиковед Питер Браун говорит, что ислам стелился «легко, словно туман» над разнообразным религиозным ландшафтом135. Только в XI веке плюрализм стал рассматриваться как зло и как угроза правоверию. Ко времени появления такой точки зрения эпоха Просвещения уже клонилась к закату136.

Откуда появляются оригинальное мышление и инновационные идеи? На Западе этот вопрос был темой послеобеденного философствования и научного анализа в течение многих веков. Стивен Джонсон, недавно опубликовавший свое исследование на эту тему, предполагает, что многие хорошие идеи возникают, когда люди делают лишь один или два шага за пределы того, что уже известно. Кроме того, они могут стать следствием взаимодействия мыслящих людей, связи между которыми автор назвал «текучими сетями»137.

За века, предшествовавшие появлению ислама, интеллектуальная жизнь Центральной Азии созрела для обоих типов нововведений. Это была сложная, бурлящая среда и прагматичных, и абстрактных идей, раздумий и веры, где многие образованные и грамотные люди обменивались не только новостями, но и мнениями. Из-за разрушения библиотек мы не можем говорить с уверенностью о статусе нового типа мышления в философии, науке или религии до 670 года. За арабским завоеванием последовал хаос, который замедлил интеллектуальное развитие на сто лет. Но когда жизнь вернулась в нормальное русло, в Центральной Азии снова расцвело гораздо более оригинальное и инновационное мышление, чем где-либо еще на земле.