Войска кочевых арабов, пытавшихся завоевать Центральную Азию в 660 году, не ожидали найти там безлюдную пустыню. Они были наслышаны о богатстве региона. Воинов не волновало, были ли жители готовы к переходу в новую веру, — они жаждали только наживы. Поскольку арабские военачальники платили своим воинам, разрешая разграбление, это был ключевой вопрос. В то же время для жителей Центральной Азии вторжение иноземцев не было внове. На протяжении веков они научились отражать удары извне и бороться с их последствиями. Они также были уверены в ресурсах их древней земли и ее культуре, которая давала им возможность перенять и впитать то полезное, что захватчики могут принести с собой.

Прежде всего Центральная Азия была землей городов. Задолго до арабского завоевания самый известный греческий географ Страбон, живший в I веке до нашей эры, описал сердце Центральной Азии как «землю тысячи городов». Византийский писатель позже говорил о «ста городах» под властью одного правителя Центральной Азии, царя Бактрии1. Что-то в центральноазиатских городах удивляло даже выходцев из больших городов Ближнего Востока.

Многие города поражали воображение, но нам будет полезнее сосредоточиться только на одном из них, Балхе, расположенном почти в 70 км к югу от Амударьи (в древности — Оксус), разделяющей современный Афганистан и Узбекистан. По любым меркам Балх был одним из величайших городов древнего мира в поздние времена. Его городские стены опоясывали примерно 4,5 кв. км земли, а внешние стены, защищавшие пригородный район и сады, были более 120 км в длину2. На богатых землях, ограниченных внешними стенами, древний путешественник мог найти апельсиновые рощи, поля сахарного тростника и ухоженные виноградники, не говоря уже о многочисленных цветниках и огородах. Потом шли пригородные дома, рынки и помещения для заезжих торговцев в так называемом рабаде — торгово-ремесленном предместье. Вскоре посетитель сталкивался с угрожающими стенами самого города. В Балхе, как и во множестве других городов Центральной Азии, были не простые вертикальные стены с парапетом, традиционные для средиземноморского мира и большинства городов Ирана, а массивное наклонное сооружение из высушенных на солнце кирпичей, облицованное обожженным кирпичом, на вершине которого располагалась дополнительная высокая стена, увенчанная длинными галереями, прикрывающимися бойницами для стрельбы и часто расставленными башнями для защиты и обзора. Такие крепостные стены защищали шахристан — плотно застроенный внутренний город из одно- и двухэтажных домов, базаров и храмов различных конфессий. В шахристане находилась главная цитадель с еще более высокими стенами. Здесь располагались дворец правителя и основные здания правительства.

Чтобы оценить размер Балха, представим: только одна цитадель, называемая Бала-Хисар, была в два раза больше всей нижней части Приены, типичного эллинистического города на турецком побережье, и в десять раз больше общей площади древней Трои3. А ведь цитадель составляла менее одной десятой общей площади города! Все в Балхе демонстрировало огромные богатства, накопленные благодаря быстро развивающейся сельскохозяйственной отрасли (пшеница, рис и цитрусовые), производству металлических инструментов и керамических предметов домашнего обихода, бирюзы и кожгалантереи, а также международной торговле, которая доходила до Индии, Ближнего Востока и Китая. Действительно, Балх был идеально расположен вдоль главного пути через Афганистан в Индию и на запад к Средиземному морю4.

Даже сегодня на территории Балха можно найти осколки глиняной посуды, похожей на римскую и индийскую периода 100–400 годов. Неудивительно, что уже римские авторы описывали Балх как сказочно богатый город5 и что позднее арабские путешественники, которые хорошо знали базары и дворцы в Дамаске, Антиохии и Каире, напишут о нем как о «матери городов»6. Необходимо отметить, что эти более поздние авторы описывали город, который претерпел экономический спад незадолго до арабского завоевания, а затем был безжалостно разграблен арабскими завоевателями7. Но даже после этого путешественники из стран Ближнего Востока продолжали восторгаться Балхом.

Другие крупные города Центральной Азии были по размеру сопоставимы с Балхом. Один из них — Афрасиаб (предшественник Самарканда в современном Узбекистане) — разбогател благодаря массовому производству тканей и других товаров. Он занимал площадь около 2 кв. км8. Еще один город, речной порт Термез, занимал примерно 4 кв. км на узбекской стороне Амударьи напротив Афганистана9. Также на юге современного Туркменистана располагался город Мерв. Это был огромный застроенный комплекс, который уже в 500 году считался древним10. Некоторые из этих городов могли поспорить за пальму первенства с Сианем (Чаньань) в Китае, считавшимся крупнейшим городом на Земле в то время; его стены простирались на 25,7 км. В отличие от китайских, города Центральной Азии были окружены несколькими кольцами стен, внешнее из которых предназначалась для того, чтобы не допустить вторжения кочевников и задержать песок. В Мервском оазисе длина внешней стены составляла более 250 км, что в три раза длиннее стены Адриана, разделяющей Англию и Шотландию. Как минимум 10 дней потребовалось бы, чтобы покрыть такое расстояние на верблюдах11. Эта стена защищала зону интенсивного сельского хозяйства, множество городков с разнообразными ремеслами и основной город, который превзошел Балх по территории и численности населения12. Города-спутники и деревни, подобные тем, что окружали Мерв, можно найти и возле других крупных центров. Отрар, находившийся на территории современного Южного Казахстана, обладал почти сотней окрестных городов и деревень, которые были крепко связаны друг с другом и представляли собой локальную экономическую систему.

Также важны были десятки городов поменьше, рассыпанных к востоку от берегов Каспийского моря вглубь той территории, которую в настоящее время занимает Синьцзян, и к юго-востоку через Афганистан к долине Инда13. Некоторые из них существуют и сегодня: Шаш (ныне Ташкент)14, Серахс в Иране, Кашгар, Хотан и Турфан в Синьцзяне, Кабул, Герат и Газни в Афганистане. Другие, а именно Ахсикент в Ферганской долине, Тус и Нишапур в северо-восточной иранской провинции Хорасан, Гургандж (Куня-Ургенч) в Туркменистане, Отрар и Суяб в Казахстане15, Гиссар в Таджикистане, превратились в деревни или исчезли полностью.

Многие второстепенные города хорошо зарекомендовали себя как центры торговой и общественной жизни за несколько тысячелетий до появления арабов. Раскопки в десятках из них показали, что их жителям не требовалось ездить в мегаполисы, чтобы приобщиться к благам цивилизации и модным веяниям. Типичным таким городом являлся Исфиджаб (теперь Сайрам) в Южном Казахстане, где многонациональное население имело доступ к модной продукции, привезенной из Средиземноморья, Индии, Китая и городов, расположенных между ними. Самая ранняя оценка численности населения Исфиджаба — 40 000 жителей — была сделана поздно, но уцелевшие стены свидетельствуют, что этот рыночный город уже был древним ко времени арабского завоевания. Население Исфиджаба, типичное для многих небольших торговых городов в Центральной Азии, было похоже на Париж раннего Средневековья16.

Помимо крупных и второстепенных центров, в западных и северных районах Центральной Азии было множество замков и укрепленных поместий, принадлежавших крупным землевладельцам. Существовало по крайней мере три различных типа таких владений. На вершине скал в северной части пустыни располагались десятки крепостей с высокими стенами, которые включали в себя малые города, миниатюрные версии модели «цитадель и город», существовавшей в Балхе и других городах. В равнинных пустынях, на территории современного Южного и Западного Туркменистана, было множество башнеобразных сооружений с гофрированными стенами. Такое укрепление называлось «кёшк». Кёшки строились из кирпича-сырца и были одновременно жилыми домами, которые принадлежали знати, живущей в близлежащих городах17. На вершинах холмов в Таджикистане и Афганистане располагались цитадели, где жили местные правители или знатные особы. Находящийся в Таджикистане город Хулбук с могучими стенами — это особенно впечатляющий пример такого рода второстепенной крепости. Археологические исследования подтверждают, что во всех этих местах был такой же высокий уровень жизни, как и в крупных городских центрах18. Двести пятьдесят превосходно выполненных глиняных кубков, найденных на одной из кухонь в торговом районе города Пайкенд в Бухарском оазисе, свидетельствуют о том, что полноценная жизнь не ограничивалась большими городами19.

Города Центральной Азии были густо заселены. Один эксперт считает, что плотность 230–270 человек на 0,4 га была обычной для того времени20. При этом 4/5 всех домов были размером всего лишь около 35 кв. м, они, как правило, вмещали до шести человек на двух или трех этажах. По этим цифрам можно судить о распространенности рабства, которое значительно развилось при правлении мусульман и растущей военизации государств, но имело глубокие корни в местной жизни, уходящие в древние времена. Уже во II веке можно было встретить богатую центральноазиатскую семью из четырех человек, которую обслуживали семнадцать рабов!21 Некоторые такие семьи жили в больших домах, количество комнат в которых могло достигать пятидесяти.

Жители, в том числе рабы, имели доступ к проточной воде22 и могли спать на встроенных в кирпичные стены кроватях, прогревавшихся с помощью каналов внутри кладки, по которым пускали дым. В жарких районах Афганистана и Хорасана строили башни для охлаждения помещений, через них выходил горячий воздух. В других местах для спасения от солнца и жары использовались подвалы.

Помогали обеспечивать циркуляцию воздуха кирпичные купола (зачастую с нервюрами), которые в Центральной Азии служили крышей для самых разных строений — от дворцов и торговых зданий до более роскошных частных дворцов. За несколько столетий до того, как купола стали отличительной чертой исламской архитектуры, они использовались во всех видах архитектуры персоязычного мира и особенно в густонаселенной Центральной Азии. В большом буддийском комплексе в Мес-Айнак и в ряде других мест в Афганистане и в долине Амударьи встречаются не только обычные круглые арки, но и стрельчатые.

В Европе возникновение готических арок, как правило, связывают с церковью XI века в нормандском аббатстве Святого Стефана в городе Кан23. Более ранние примеры, намекающие на возможность того, что эта арка, возможно, была веянием с Востока, можно найти в Базилике святого Амвросия в Милане и других церквях Северной Италии. Но откуда именно они появились? Слегка заостренные арки можно обнаружить в нескольких древних зданиях Ближнего Востока, в некоторых постройках эпохи раннего ислама и в церкви VII века в Армении24. Такие стрельчатые арки были более распространены в Иране, но появляются они гораздо чаще в буддийском Афганистане и Центральной Азии, чем на Западе. Одним из многих памятников с такими арками является ступа Гульдара неподалеку от Кабула. Эти регионы, конечно, состояли в постоянном торговом контакте с иранскими землями и Ближним Востоком. Таким образом, одну ветвь генеалогии готических арок можно проследить в буддийской Центральной Азии. Но и это не конечный пункт, так как бесспорно индийское происхождение данного элемента буддийской архитектуры.

Возвращаясь к городской архитектуре региона, мы видим высокие оштукатуренные стены главных комнат, украшенные яркими фигурами — практика, которая перешла от богатых горожан к горожанам среднего достатка и продолжалась в эпоху ислама. Стены и полы даже скромных жилищ становились мягкими благодаря тканым, богато украшенным коврам и драпировке. Многие горожане Центральной Азии привыкли сидеть на полу, но и стулья тоже использовали.

Помимо удобств внутри дома, городская жизнь достигла высокого уровня развития за тысячу лет до арабского завоевания. Можно было видеть вымощенные улицы, просторные общественные бани, обширные торговые площади, располагавшиеся, как правило, недалеко от храмов и святынь и связанные зачастую с гостиными дворами для приезжающих торговцев.

Эти и другие удобства отражают существование глубоко укоренившегося городского образа жизни в Центральной Азии. Фактически традиция города в регионе уходит корнями во времена почти 5000-летней давности, когда животноводы начали собираться в большие сообщества. А 4000 лет назад процветали такие города-крепости бронзового века, как Гонур-Депе и Маргуш, оба в Мервском оазисе в Туркменистане25. Недавние раскопки открыли нам эти большие города с прямоугольными стенами, а также их дворцы, храмы, общественные здания, базары и жилые районы. Эти находки показывают, что архитектура уже давно вышла за рамки исключительно практичной. Только несколько веков спустя прихотливые обитатели города Мундигаке (возле Кандагара в Афганистане) создали огромный храм, который очень сильно напоминал месопотамские зиккураты26.

Все это происходило лишь немногим позже появления великих цивилизаций Хараппы в долине Инда и шумеров в Месопотамии. Действительно, археолог Виктор Сарианиди из Туркменистана, который открыл Маргуш и Гонур-Депе, утверждает, что они являются доказательством того, что долина Амударьи (Оксуса) в Центральной Азии представляет собой четвертый очаг происхождения городской цивилизации наряду с долинами Нила, Инда, Тигра и Евфрата. Раскопки показали, что самые ранние жители Центральной Азии уже вели обширную торговлю и имели культурные связи со всеми тремя названными центрами мировой цивилизации. По крайней мере в одной сфере жители Центральной Азии точно были первопроходцами. Благодаря исследованиям двух гениальных американских археологов Рафаэля Пампелли в 1900 году и Фредрика Хиберта 100 лет спустя мы знаем, что жители Центральной Азии бронзового века первыми в мире начали выращивать зерно для выпечки хлеба27.

Конечно, большие города были и в других местах в период Античности и раннего Средневековья, будь то на Ближнем Востоке, в Китае, Индии или Южной и Северной Америках. Археологи сообщают о существовании не менее 25 высокоорганизованных городских центров в Центральной Америке к 3000 году до нашей эры28. Но отличительными чертами городов Центральной Азии было сочетание сложной организации вследствие строительства крупномасштабных оросительных систем и сельского хозяйства и производства, ориентированных на продажи в другие страны, а также появление значительного числа торговцев, которые путешествовали по миру, и дельцов, которые управляли их работой.

Так было ли изменение климата?

Сегодня Балх представляет собой печальное зрелище. Там, где, по словам древних посетителей этого города, были виноградники, цитрусовые рощи и поля сахарного тростника, теперь только полынь, пыль и лишь редкие заросли в низинных районах. Похожим образом далеко на севере Центральной Азии обширные территории Хорезма в Узбекистане и Дехистана в Туркменистане были когда-то полны жизни, вокруг дворцов располагались сельхозугодья, а сегодня это лишь унылые пустыни, совершенно лишенные растительности. Способствовал ли культурному и интеллектуальному расцвету Центральной Азии период умеренного климата и щедрых дождей без экстремальной летней и зимней температуры? Может быть, прорыву в творческой жизни способствовала влажная и мягкая фаза, которую затем сменила более суровая?

Как ни привлекательна такая теория, ее поддерживает крайне мало фактов. Наоборот, большинство экспертов утверждает, что климат Центральной Азии (в том числе годовое количество осадков) в период от 100 года до нашей эры до 1200 года нашей эры был не только постоянным, но и очень похожим на сегодняшний. Некоторые убеждены, что ксеротермический кризис пришел из Греции в Индию в середине III тысячелетия до нашей эры и принес с собой сильную засуху, длившуюся несколько веков29. Но они также полагают, что после этого климат изменился на присущий этому региону сегодня и в этом состоянии сохранился с древних времен до наших дней30. Сто лет назад голландский востоковед Михаэл Ян де Гуе издал труды арабских географов X века, которые опровергли гипотезу о том, что современной засухе предшествовала относительно более зеленая эпоха, совпавшая с эпохой Просвещения31. Но противоположное мнение недавно высказал Ричард Баллит из Колумбийского университета. Он полагает, что растущее опустынивание в Хорасане может объяснить подъем Сельджуков в XI веке32. На данный момент эта гипотеза считается недоказанной. В целом создается впечатление, что климат Центральной Азии в течение эпохи, которую мы изучаем, был таким же сухим и неблагоприятным, как сегодня. Современные крестьяне вполне могут понять своих предков из Маргуша, которые 4000 лет назад построили храм в честь воды!33

Что же тогда вызвало очевидные изменения? Исчезновение дерева для стропильных балок вынудило строителей некоторых самых ранних городов, таких как 3000-летний Гонур-Депе в Туркменистане, делать вместо обычных крыш кирпичные купола34. Даже в Афрасиабе, Мерве и Гургандже дерево когда-то было широко доступно, но затем стало редкостью. Что случилось с лесами, которые когда-то росли на нижних склонах гор? И что произошло с рекой Балх, которая когда-то текла из города Балха в Амударью и была достаточно многоводна, чтобы по ней шли лодки, а теперь высохла полностью?

Случившееся связано не с изменением климата, а с действиями человека. Американский ученый Наоми Миллер установила, что обезлесение произошло в бронзовом веке, 2400 лет назад, когда создание многочисленных кузниц привело к огромному спросу на дрова35. Это наряду с вырубкой лесов для строительства, обогрева и приготовления пищи в значительной мере объясняет исчезновение лесных массивов по всей Большой Центральной Азии.

Выпас овец и коз, устройство зубов которых позволяет им выщипывать траву до корня, тем самым препятствуя произрастанию новой, способствовал уменьшению количества воды. На протяжении веков пасущиеся животные лишали нижние склоны гор травы и других форм растительной жизни, которые держали почву. Это привело к интенсивной эрозии, что оголило местность и обнажило породы, находившиеся под землей. Там, где когда-то ливни приводили к росту травы и наполняли постоянно текущие реки, вода весенних дождей теперь спускалась потоком вниз по горным склонам, из-за чего наступила засуха.

Таким образом, окружающая среда Центральной Азии со времен культурного золотого века значительно изменилась. Но действующей силой этих изменений оказалась не сама природа, а человечество, и особенно — безжалостная вырубка древесины для топлива и беспрерывный поиск зеленых пастбищ, чтобы прокормить овец и коз. На первый взгляд, можно сделать вывод, что эти изменения подтверждают теорию Джареда Даймонда, изложенную в его труде «Коллапс. Почему одни общества выживают, а другие умирают», о том, что цивилизации погибают, когда люди разрушают окружающую среду, от которой они зависят36. Но в этом случае изменения в окружающей среде недостаточны для того, чтобы объяснить начало или конец эпохи Просвещения.

«Интенсивная» цивилизация

Несмотря на эти негативные факторы, важная сила сделала возможным развитие и поддержание цивилизации и высокой культуры по всей Центральной Азии. Опять же главную роль сыграла не природа, а человек, в частности, постепенное освоение технологий орошения. Именно орошение сделало возможным развитие цивилизации на территории Центральной Азии, которая без него осталась бы бесплодной. В этом смысле справедливо назвать Центральную Азию «гидравлической цивилизацией», в которой основные силы социальной деятельности были направлены на строительство и обслуживание сложных систем для сохранения, распределения и общего управления редким ресурсом — водой37. Этот термин впервые введен американским ученым немецкого происхождения Карлом Виттфогелем в весьма спорной работе под названием «Восточный деспотизм» (1957 год). Хотя «гидравлическими» по характеру он определил общества от Китая и Индии до Мексики и Месопотамии, его концепцию можно применить и к определенным аспектам средневековой Центральной Азии. Со временем акцент на орошении привел к появлению очень строгого социального порядка и иерархически упорядоченных политических культур, которые Виттфогель называл «деспотизмами». Правительство брало на себя полную ответственность за большие и сложные оросительные системы, в том числе за жизненно важную задачу по управлению рабочей силой, которая их обслуживала.

Тем не менее следует отметить, что не всегда появление оросительных систем приводит к огосударствлению, централизации и иерархически организованному управлению. В Древней Греции также существовала нехватка воды, но ее холмистая местность не позволяла строить подобные крупномасштабные, организованные правительством оросительные системы, которые превалировали в Центральной Азии. Вместо этого крестьяне работали со своими соседями и решали проблемы с водой на местном уровне. Это способствовало чувству общинной ответственности и гражданственности, что имело важные последствия для политической жизни Греции.

В целом оросительные системы Центральной Азии имеют много общего с моделью Виттфогеля, но с одним важным отличием. В Китае, который явился его основным объектом изучения, и в Центральной Америке «гидравлическая» цивилизация охватывала государство в целом, а не только отдельные оазисы, общины или города-государства. Но в Центральной Азии централизованные структуры мощных государств редко выходили за пределы одного оазиса. Большие расстояния между очагами орошения в сочетании с организационными навыками, необходимыми для управления каждой отдельной гидравлической системой, обеспечивали насыщенную общественную жизнь в каждом оазисе и гораздо более слабое и узкое военное и правительственное присутствие на региональном или международном уровне. Это открыло путь ряду империй, многие из которых зародились в Центральной Азии, для установления власти в регионе. Несмотря на это, основные гидравлические системы Центральной Азии поддерживались в рабочем состоянии в течение двух тысячелетий всего лишь с несколькими серьезными перебоями вплоть до татаро-монгольского нашествия в ХIII веке38.

Уже в железном веке в Центральной Азии люди начали сооружать оросительные системы, которые были необходимы для городской жизни39. Задолго до появления персов, греков и других иноземных захватчиков эти системы определяли жизнь оазисных цивилизаций. Техники, которые следили за их работами, безусловно были опытными гидрологами и инженерами. Они применяли две основные технологии.

Первая — это постройка дамб на горных реках в том месте, где они выходят на равнину, для создания прудов и озер. Эти дамбы часто представляли собой большие и малые каменные сооружения, выложенные глиной. На реках Балх в одноименном городе, Зарируд в Бухаре, Мургаб в Мерве, Зарафшан в Афрасиабе и Амударье в Гургандже дамбы были оснащены огромными воротами или клапанами, которые открывались и закрывались, чтобы вода в городе была в любое время года. Очевидно, что вражеские войска могли затопить город, просто уничтожив дамбу, как это произошло в Балхе и Гургандже40. Эти дамбы, в свою очередь, подавали воду в шесть открытых магистральных каналов, которые были вырыты до города и шли через него, а также окружали земли сельскохозяйственного назначения. В Балхе было 20 таких каналов. Нередко длина основных каналов составляла около 96 км, и они имели тщательно спроектированные акведуки.

В попытке свести к минимуму испарение жители Центральной Азии стали копать эти каналы все глубже и глубже, таким образом уменьшая площадь контакта воды с солнечным светом. Они также укрепляли их, чтобы предотвратить потерю жидкости из-за просачивания, — оба этих метода проигнорировали советские инженеры, что привело к катастрофическим последствиям. Получившиеся в результате «реки» часто направляли под землю с помощью труб из обожженной глины, которые плотно подгоняли друг к другу. В центре Афрасиаба основные входные трубы были сделаны из свинца и описаны одним из ранних гостей города как «восьмое чудо света»41.

Второй метод — сбор воды на возвышенностях возле города и направление ее в населенные районы и сельскохозяйственные угодья посредством подземных каналов. Эта система, разработанная для подачи воды на поля, включала в себя длинные подземные ходы, а также вертикальные шахты для вентиляции и доступа к воде. Учитывая, что эти каналы часто были длиной несколько километров, достигали более 90 метров в глубину и проходили прямо под целыми городами, их тоже можно считать чудом инженерной мысли.

Оба типа гидравлических систем требовали поддержания точно выверенного наклона для обеспечения устойчивого потока и бесперебойного функционирования различных подъемных механизмов, размещенных на равном расстоянии друг от друга. В городах лабиринт подземных труб из обожженной глины, которые подходили к общественным баням и частным домам, становился еще более сложным, так как они включали клапаны, ливнеотстойники и точки доступа для очистки, а также чрезвычайно сложные изменения угла наклона42. В специалистах, необходимых для проектирования, строительства и обслуживания этих систем, недостатка не было. Достаточно сказать, что в XII веке один город Мерв имел штат 12 000 человек для поддержания гидравлической системы, в том числе 300 ныряльщиков!43 В это время Мерв был крупнейшим городом в мире, опережая даже Ханчжоу в Китае44, но уже в доисламские времена он являлся очень большим городским центром с древней и высокоразвитой системой водоснабжения.

Некоторые исследователи городов Центральной Азии считали их частными примерами «исламского города»45. На это есть определенные причины. К XII–XIII векам городские центры Центральной Азии во многом стали напоминать города в других странах исламского мира. Но до этого времени у крупных центральноазиатских городов был свой характер, сформированный веками до арабского завоевания и свой в течение нескольких столетий после него. Это своеобразие возникло прежде всего благодаря оросительным системам, сделавшим возможной жизнь в этом регионе и приведшим к созданию иерархического и регламентированного общественного строя, который позволил данным системам функционировать.

В Центральной Азии производилось множество сельскохозяйственных продуктов, регион имел высококлассные производства, а следовательно, был богат. Но это не отменяло нехватки воды и орошаемых земель. Доступную воду требовалось найти, направить и доставить в точки назначения, что создавало огромные проблемы для Центральной Азии. Но жители того времени нашли достойный ответ, не лишенный воображения. Достаточно упомянуть несколько караван-сараев, где применялись эффективные технологии для сбора росы, или сложные подземные трубопроводные системы, которые снабжали городские жилища питьевой водой.

Такая находчивость говорит о том, что цивилизация использовала ресурсы скорее интенсивно, чем экстенсивно. Интенсивные цивилизации (Япония, например) повышают производительность труда и получают больший результат от существующих ограниченных ресурсов, не стремясь увеличить их количество. Царская Россия и СССР, напротив, были яркими примерами экстенсивных государств. Они повышали продуктивность сельского хозяйства, увеличивая территории и количество рабочей силы, а не повышая эффективность труда и урожай с наличных земель. Излишне говорить, что интенсивный характер сельского хозяйства в оазисах Центральной Азии повлиял на каждый аспект их жизни и культуры.

Важная роль торговцев

Второй источник богатства Центральной Азии — международная торговля — также зависел от сочетания географических реалий и человеческой инициативы. Взглянув на карту, мы вспоминаем об уникальном географическом положении региона: из Центральной Азии был возможен доступ ко всем великим цивилизациям на евразийском пространстве, и те же цивилизации получали доступ друг к другу по суше только через Центральную Азию. С точки зрения транспорта и торговли Центральная Азия действительно занимает срединное положение, и так же было на заре истории. Жителям региона необходимо было лишь найти средства преодоления расстояний, чтобы воспользоваться этой невероятной удачей, подаренной Творцом.

Они справились с этой задачей к VIII веку до нашей эры. До того времени колесо широко использовалось в основном на боевых колесницах и на повозках с волами. Верблюды же были тягловой силой. Создание конницы на заре I тысячелетия до нашей эры сделало колесницы бесполезными. Затем упадок римских дорог на Ближнем Востоке еще больше снизил значение колесных транспортных средств. Необычным поворотом в ходе истории стало использование верблюдов. Восхищенный автор описывал их как «400 кг мышц, высокомерия и грациозности для тех, кто сможет оценить последнюю». Верблюды, таким образом, заменили колеса46. Оказалось, что верблюды являются наиболее эффективным средством для перевозки грузов и людей в суровых климатических условиях. Вскоре крупные одногорбые верблюды (дромадеры) были выведены для использования в качестве средства передвижения на Ближнем Востоке. Но достоинства двугорбого верблюда (бактриана) доказали, что это животное гораздо более полезно для жителей Центральной Азии, чем дромадер. С одной стороны, он менее восприимчив к холоду, а скрещенные виды с более длинной шерстью оказались особенно морозостойкими. С другой стороны, он увереннее чувствует себя в горных ущельях, которые широко распространены в разных частях Центральной Азии. Именно местный верблюд-бактриан, а не дромадер с Ближнего Востока, стал основным региональным и континентальным средством передвижения.

Но что же перевозили эти животные? Ответ касается как веса, так и объема. Бактриан может нести до 226 кг, и, следовательно, караван из тысячи верблюдов может везти очень много. Если предположить, что современный стандартный контейнер вмещает до 23 000 кг, это означает, что караван даже средних размеров был бы в состоянии перевезти столько же, сколько грузовой поезд с 10 или 12 вагонами. Излишне говорить, что избыточный вес или объем может свести прибыль к нулю. Поэтому идеальный груз — дорогой груз малого веса и объема. В последнее время этот расчет привлек многих афганцев и жителей стран Центральной Азии к торговле наркотиками. Но в 3500 году до нашей эры самым прибыльным товаром на евразийской земле был блестящий синий лазурит, добываемый в Афганистане.

Пять тысячелетий назад афганский лазурит был хорошо известен и ценился как в Египте времен фараонов, так и у цивилизации Хараппа в Индии. Другие драгоценные камни и минералы также ценились, что сделало Афганистан главным источником роскошных товаров на Востоке и на Западе. Жадеит из Хотана (современный Синьцзян), изумруды из Бадахшана (сейчас между Афганистаном и Таджикистаном), золото из богатых шахт на территории Узбекистана, медь из Афганистана вывозились вместе с лазуритом как высокоприбыльные товары. Начавшись с вывоза драгоценных металлов и камней, торговля расширилась, охватив все производства и товары, которыми можно было прибыльно торговать.

Вскоре караваны из сотен, а затем и тысяч бактрианов пошли в Индию47, в Китай и на Ближний Восток, доставляя товары из мастерских и с рынков Центральной Азии. Они привозили назад те товары, которые можно было продать в Центральной Азии или на более отдаленных рынках в других частях света. Тысячи различных предметов заполняли седельные сумки. Длинные караваны передвигались со скоростью около 30 км в день, а в жаркую погоду они шли по ночам48. Поскольку верблюдам не нужны мощеные дороги, проводники караванов могли менять маршруты в зависимости от погоды, экономической и политической ситуации. Подобная гибкость караванной торговли затрудняет многочисленные попытки определить конкретные пути маршрутов с востока на запад и с севера на юг49. Между тем с большей регулярностью, чем мы можем представить себе сегодня, торговцы Центральной Азии перевозили свои товары на крупных прочных лодках по трем главным рекам региона50. Хорошее грузовое судно около 6 м в длину хранится в музее Отрара (Казахстан), давая нам представление о внешнем виде деревянных судов, которые когда-то курсировали по Амударье и Сырдарье.

Эта паутина маршрутов и способов перевозки является тем, что немецкий географ XIX века назвал «Шелковый путь» (Seidenstrasse). Барон Фердинанд фон Рихтгофен (1833–1905), который ввел этот термин, был прав, обратив внимание на то, что шелк из Китая перевозили на Запад по этим маршрутам примерно с 100 года до нашей эры до 1500 года нашей эры. Но он ошибся в своем предположении, что шелк являлся единственным или основным товаром для торговли: он мог точно так же сказать «Лазуритовый» путь из Афганистана в Египет и Индию, «Жадеитовый» путь из Хотана в Китай, «Изумрудный» путь, шедший на восток и запад от Памира в Таджикистане и Афганистане, или «Золотой» путь и «Медный» путь в города Ближнего Востока. Он также допустил ошибку, полагая, что многочисленные караваны с товаром шли в основном в Китай, а не в Индию. Кроме того, он был не прав, полагая, что шелк привозили только из Китая; на самом деле центральноазиатские торговцы решили, что лучше производить шелк самим, чем перевозить сделанное другими. К Х веку город Мерв был единственным крупным производителем и поставщиком шелка на Запад и даже имел что-то вроде «института шелководства» для изучения производства шелка51. И, наконец, он допустил ошибку, полагая, что не было ни одного равноценного товара, который перевозили в Китай и Индию из Центральной Азии и с Запада52.

При исследовании того, как эта торговая система, простиравшаяся на весь континент, повлияла на культуру Центральной Азии, будет полезно сосредоточиться на трех различных аспектах: во-первых, возникновение городов вокруг складов для транзитных грузов; во-вторых, появление класса профессиональных торговцев с опытом работы на маршрутах, далеких от их родного города; в-третьих, развитие экономики на основе международной торговли продуктами местных отраслей промышленности и производства.

Континентальной торговле по определению необходимы грузоперевозчики и негоцианты из разных стран. Индийские купцы, например, постоянно находились в крупных городах Центральной Азии. Даже в Северном Хорезме, чьи основные торговые пути шли на восток и запад, а не на юго-восток, их было так много, что жители Хорезма познакомились с индийской десятичной системой задолго до того, как она стала известна на Ближнем Востоке. Позднее ученый из Хорезма сыграл ключевую роль в том, чтобы убедить арабов в Багдаде принять эту систему53. Не менее часто приезжали торговцы и гости из Сирии. Это были почти исключительно христиане-несториане, многие из которых расселились по всей Центральной Азии примерно после 400 года нашей эры.

Удивительно, что, несмотря на огромный объем товаров, которые циркулировали между Китаем и другими странами, сами китайские торговцы играли незначительную роль в караванной торговле. Нидэм в одном интересном отрывке своей работы говорит о «явном нежелании китайцев путешествовать далеко за пределы того, что, как они полагают, является их естественными географическими границами»54. Это чувство культурных границ у китайцев открыло чрезвычайно благоприятные возможности для согдийцев, а также жителей Хорезма, уйгурских торговцев из Восточного Туркестана, несториан, проживающих в Центральной Азии, и всех других обитателей этого региона.

Присутствие всех этих торговцев предполагало, что города Центральной Азии станут крупными финансовыми центрами на торговых путях между Китаем, Индией и Ближним Востоком. Древний город Тараз, находящийся сейчас в Казахстане, был так тесно связан с торговлей, что само его название, по одной из версий, происходит от слова «весы». По этой причине возникла сфера услуг, в том числе гостиные дворы, или караван-сараи, базары и хранилища. Это позволило городам стать основными международными складами Евразии, местом сбора для всего и всех.

Было неизбежно, что сами жители Центральной Азии станут опытными купцами. В конце концов, в отсутствие китайцев жители этой местности имели огромное преимущество над всеми своими соперниками. К III веку до нашей эры они стали частыми гостями в Индии и в больших центрах Ирака, Сирии и побережья Средиземного моря. Благодаря географии определились сферы влияния. Купцы из Балха сосредоточились на индийских рынках, торговцы из Мерва шли на запад, в то время как торговцы из северных районов вокруг Самарканда (Согдиана) и Ката (Хорезм) контролировали большую часть оборота с Восточным Туркестаном и Китаем. Торговцы из Акшикента в Ферганской долине чувствовали себя так же комфортно в Дамаске или в Лахоре, как и торговцы из Мерва или Балха. Показательно, что средневековый китайский писатель Ли Яньшу (618–676) считал, что правитель Бухары сидел на троне в виде верблюда55.

В течение четырех веков до арабского завоевания именно согдийские купцы из Самарканда, Пенджикента и соседних городов стояли во главе евразийской торговли56. Согдийские торговцы, казалось, были повсюду. После обретения «плацдарма» в Восточном Туркестане, а затем во Внутренней Монголии57 они создали большие диаспоры — правильнее назвать их колониями — вдоль маршрутов, ведущих в Китай. Это позволяло им доминировать в торговле с Китаем на протяжении веков58. Сегодняшние восточные территории Казахстана и Кыргызстана усеяны руинами древних городов, которые создавались изначально как колонии согдийских купцов59. Согдийцы следовали тому же принципу вдоль всех основных маршрутов в Индию60. Безграничные амбиции их купеческих домов распространялись также на морские пути, у которых было преимущество — требовалось меньше посредников. Это привело согдийцев к открытию маршрутов по Черному морю в Константинополь и из Басры в Ираке через Индийский океан в Шри-Ланку и Кантон; в обоих пунктах у них были представительства61. Единственный недостаток такой торговли состоял в том, что ее график был продиктован не рынком, а муссонами, это означало, что для поездки в оба конца требовался почти год62.

Согдийцы, конечно, знали секреты успешной торговли, включая искусство «навязывания товара». Один торговец, который ездил в Китай, понял, что может привлечь внимание публики, одевшись в даосские одежды для совершения якобы алхимических ритуалов. В результате он делал «эликсир бессмертия» и продавал его доверчивым китайцам63.

Результатом многовекового расцвета торговли стало возникновение во всех городах Центральной Азии класса торговцев. Эти люди знали мир лучше, чем их правители, привыкли сами принимать решения и платили достаточное количество налогов, чтобы заставить правителей с ними считаться.

Многолетний торговый бум, предшествовавший арабскому завоеванию, дал толчок развитию местных производств. В городах возникли отрасли для поддержки торговли. В населенных пунктах Ферганской долины, имевших доступ к месторождениям угля и железа, производились стальные лезвия, которые выгодно продавались на Ближнем Востоке и в Индии64. В Акшикенте, Папе, Мерве и других центральноазиатских центрах металлообработки технология требовала наличия плавильных котлов, которые могли выдерживать температуру до 1600°С; в этой части Центральной Азии люди хорошо знали свойства местной глины и поэтому могли делать такие резервуары. Зародившись в самом сердце Центральной Азии, технология производства тигельной стали распространилась оттуда в Дамаск и в конечном итоге на Запад65. Литье по восковым моделям, историю которого французские археологи Бенуа Милле и Дэвид Бургари проследили до области на севере Пакистана, примыкающей к Центральной Азии, также являлось работой центральноазиатских обработчиков металла66. Еврейские ремесленники, которые привезли стеклодувные технологии из Египта в Мерв и другие города, к концу IV века вывозили свои товары из Балха в Китай67.

Из других стран Центральной Азии в Китай попали такие технические достижения, как шуруп, напорный насос для перекачки жидкостей и коленчатый вал68. Были и менее тривиальные товары, которые вывозились в больших количествах из Центральной Азии в Китай: лютни, арфы, поперечные флейты, щипковые и смычковые струнные инструменты, также китайцы познакомились с центральноазиатскими танцами69. Все это там прижилось и стало частью китайской культуры. Тот факт, что все эти товары шли от народов, говоривших на согдийском, бактрийском и других иранских языках, привел некоторых авторов к выводу, что их вывозили в Китай из Ирана. Разумеется, территория современного Ирана играла определенную роль в этом экономическом процессе, однако ключевым игроком была Центральная Азия, а не Иран. Даже стулья, скорее всего, завезли в Китай из Бактрии!70 Многие продукты — а именно гранаты, кунжут, жасмин, горох и бобы — пришли в китайскую кухню из Центральной Азии. И даже сеялка и борона, с помощью которых их выращивали, тоже пришли в Китай оттуда71.

Предприимчивость и стремление к выгоде были в большом почете в мире центральноазиатской торговли. Местные мастерские, которые производили все — от парфюмерии до лекарств, готовых ювелирных изделий, чистых металлов и различных предметов обихода, — могли без труда найти покупателей в Китае, Индии и на Ближнем Востоке; торговля лошадьми, дикими животными и экзотическими птицами тоже процветала72. Впервые шелк был завезен в Восточный Туркестан из Китая между II и IV веками, а вскоре после этого распространился по всей Центральной Азии73. Но это не значит, что раньше текстильного производства в этом регионе не было. Начиная с I тысячелетия до нашей эры местными ткаными изделиями всех видов очень выгодно торговали, вывозя из Кабула, Бухары, Мерва и других региональных центров на Восток и Запад за несколько веков до появления шелка. По этой причине в Центральной Азии было много умельцев, которые могли с легкостью научиться производить шелк самостоятельно и получать прибыль от его продажи. К IV веку они справились с этой задачей, а еще через некоторое время жители Центральной Азии развили собственные производства и начали энергично вытеснять китайцев с рынка74.

Та же история повторилась с другим китайским изобретением — бумагой. Долгое время считалось, что в Большой Центральной Азии ее не делали до Таласской битвы 751 года (между войском империи Тан и арабско-тюркским войском). Считается, что среди захваченных китайцев оказались мастера по изготовлению бумаги, которые принесли свое ремесло в Самарканд. Но археологи доказали, что такие города Восточного Туркестана, как Турфан, Хотан и Дуньхуан, уже производили бумагу к III веку. Эти города находились в тесном торговом контакте с Центральной Азией к западу от Тянь-Шаня благодаря деятельности согдийских торговых домов. Торговцы жадно ухватились за новое изобретение и быстро выведали подробности его производства, чтобы суметь повторить этот процесс дома75. Начав производство собственной бумаги, жители Центральной Азии значительно улучшили конечный продукт. Ранняя китайская бумага была изготовлена из тутового или бамбукового волокна или их комбинации. Получался жесткий и хрупкий лист76. Жители Центральной Азии сразу поняли, что из их собственных длинноволокнистых хлопковых волокон можно произвести более прочную и гибкую бумагу, чем та, которую продавали китайцы. А поскольку их запасы хлопка были практически не ограничены, они также могли продавать свой улучшенный товар по более низкой цене. На много веков вперед именно бумага из Самарканда, а не из Китая, установила мировой стандарт качества. Действительно, бумага как таковая считалась центральноазиатским продуктом. Правда, ремесленники в Багдаде, Дамаске, Каире, Фесе и Кордобе вскоре стали изготавливать бумагу самостоятельно, но центральноазиатская бумага в течение долгого времени была более популярной. Европейцы же начали изготавливать бумагу только в XIII веке77.

За тысячу лет до арабского завоевания Центральная Азия уже могла похвастаться успешной экономикой, развивающейся за счет торговли с другими странами. Как в Японии после Второй мировой войны или в Китае в конце ХХ века, производители Центральной Азии изучали иностранные продукты, проходящие через их рынки, и определяли те, которые они могли бы производить лучше или дешевле. Это означало знание материалов и соответствующих технологий. Хотя атмосфера любознательности, царившая в Центральной Азии в эпоху Просвещения, не основывалась исключительно на этом явлении, тем не менее оно стало благоприятной почвой для формирования широты взглядов и новых идей.

Имперские сборщики дани

Арабское завоевание в конце VII века стало катастрофическим событием в истории Центральной Азии, но оно не было беспрецедентным. Внешние силы неоднократно завоевывали города-государства региона и подчиняли их своей власти. Среди них — самые могущественные империи Античности и раннего Средневековья. Тем не менее никто из них не добился полного контроля, не говоря уже о налаживании управления на завоеванной территории. Их опыт подтверждает мудрость замечания Гиббона: захваченные земли неизменно являются источником не силы, а слабости. Причина этого ясна: в процессе длительной и трудной истории жители Центральной Азии освоили искусство управления своими завоевателями. Эти таланты были использованы и после арабского завоевания.

Первое исторически известное завоевание произошло в 523 году до нашей эры, когда Дарий Великий, персидский царь из династии Ахеменидов, повел свои войска в Балх (тогда он назывался Бактры) и на окружающие его земли. Греческий историк Геродот сообщал о результате этого похода так: Дарий потребовал от бактрийцев отправить десятки тысяч молодых людей, чтобы сражаться вместе с персидскими войсками на Западе. Таким образом, когда судьба греческой цивилизации решалась в битве при Фермопилах и других эпохальных сражениях против персов, греки воевали в том числе и против выходцев из Центральной Азии. Персы силой заставили участвовать в войне и городских жителей, и скифов (саков) из прилегающих сельских областей, и две эти социальные группы из Центральной Азии сражались бок о бок на Западе78. Позже, однако, правители обнаружили, что им выгоднее нанять степных кочевников, чтобы те сражались за них, что и стало обычной практикой на протяжении эпохи центральноазиатского Просвещения и до XVI века.

Персидская империя Дария часто описывается как «централизованная»79. Но на Древнем Востоке «править» не означало осуществлять полный контроль над данной территорией и ее правительством, не говоря уже о создании там системы права, как это делали римляне. Скорее, это подразумевало взимание дани. Дань устанавливала четкую иерархию власти от небольших городов или территорий до столицы империи. Даже Китаю приходилось платить дань, чтобы удерживать на расстоянии кочевников-гуннов80. Но получение податей не означает постоянный контроль. Фактически это не что иное, как «административная рента», взимаемая силой.

В случае с персами подвластные территории назывались сатрапиями и являлись в значительной степени самоуправляемыми при условии, что они платят достаточно высокую дань. Центральная Азия, например, была вынуждена выплачивать сумму, равную 25 000 кг серебра — лишь немногим меньше, чем требовалось от Месопотамии или Малой Азии81. Эта цифра, несомненно, оказалась бы выше, если бы Центральная Азия в отличие от других территорий не находилась так далеко. Благодаря расстоянию сатрапы, назначаемые для управления регионом, легко соблазнялись и начинали присваивать средства, предназначенные для Персеполиса, и даже угрожали отделением82. Желание имперских наместников «стать своими» в Центральной Азии и отстаивать независимость проявлялась неоднократно, сначала это пытались осуществить греческие завоеватели, затем — арабские, а позже и монголы. Персидское государство Ахеменидов утверждало монополию на чеканку золотых монет, но оно потерпело неудачу при введении их в обращение в Центральной Азии. Тем не менее дельцам в Бактрах и других городах региона понравилось это новшество — металлические деньги, и они уговорили своих ахеменидских сатрапов выпустить и использовать собственные монеты, которые долгое время оставались предпочтительным платежным средством среди местных жителей83.

После уничтожения Персеполиса Александр Македонский вторгся на территорию Центральной Азии в 329 году до нашей эры, что вылилось в кровавую трехлетнюю войну против бактрийцев, согдийцев и маргианцев, в общем, против коренных жителей крупных городов региона84. Позже, после смерти Александра в 323 году до нашей эры, его полководцы (диадохи) разделили территории огромной империи между собой. Один из них, Селевк, получил контроль над землями, простирающимися от Месопотамии до Индии, в том числе большей частью Центральной Азии. Греческие правители царства Бактрия со столицей в Бактрах первоначально подчинялись его державе, но быстро поняли, что Селевк и его наследники в Вавилоне не имеют никакой власти для того, чтобы им платили дань. Они объявили независимость и начали чеканить большое количество собственных золотых монет. Войска независимой греческой Бактрии успешно вторглись в Индию в 180 году до нашей эры, что превратило их царство в континентальное государство — Индо-Греческое царство. Вскоре бактрийские торговцы появились на таких далеких рынках, как Александрия Египетская, а также в Южной Индии. Эти широкомасштабные контакты продолжались даже после того, как Греческое государство в Центральной Азии распалось.

Это гордое эллинистическое греческое царство в Центральной Азии, просуществовав чуть меньше двух веков, погибло к 129 году до нашей эры, после того как положилось на китайцев для защиты от кочевников85. Последний правитель греческой Бактрии, Евкратид, почувствовал опасность и, прежде чем бежать, спрятал свою потрясающую коллекцию индийского золота и предметов обихода в дворцовой сокровищнице. Вторгшиеся гунны захватили Евкратида и убили его. У него была печальная судьба, но именно об этом рассказали писатели Джованни Боккаччо в его труде «О несчастьях знаменитых людей» и Джеффри Чосер в «Истории рыцаря» (из «Кентерберийских рассказов»)86. Через два тысячелетия после смерти Евкратида французские археологи обнаружили часть его сокровищ.

Между 100 годом до нашей эры и 100 годом нашей эры Китай и Рим стали проявлять интерес к Центральной Азии. Позже тибетцы также стали участниками этой схватки87. Первой заботой Китая было не допустить, чтобы регион стал плацдармом для угрожающих ему кочевых племен88. Помимо этого путешественники сообщили китайскому двору о торговых возможностях этих земель, что привело к началу торговли шелком около 114 года до нашей эры. Несмотря на то, что Китай несколько раз направлял войска в регион, он не стал истинным властителем в ранней Центральной Азии, и местное самоуправление осталось нетронутым. Однако культурное влияние Китая оказалось значительным, охватывая такие практические вопросы, как литье монет. Деньги китайского типа — с квадратными отверстиями — чеканились в Самарканде и других городах Центральной Азии в VII веке89.

Политический интерес Рима к Центральной Азии возник в связи с тем, что далекое царство Парфия, как утверждал Страбон, стало соперником самому Риму и может представлять угрозу90. Парфянскую династию создали иранские племена, которые поселились в Хорасане и усиливали свой контроль над ключевым транспортным и торговым коридором Восток — Запад. Первая парфянская столица Ниса (в 18 км к западу от современного Ашхабада в Туркменистане) находилась на основном торговом пути. После завоевания оставшихся греческих колоний в Афганистане и Хорасане парфяне начали продвигаться на запад, в конце концов встретившись с легионами Рима. Рим тем временем активно противодействовал усилиям парфян по отстранению иностранных купцов от торговли с Китаем и Индией91.

Страбону было из-за чего беспокоиться. Парфянское войско победило римского военачальника Красса в 53 году до нашей эры и взяло под свой контроль большую часть Леванта. Марк Антоний произвел наступление, заставив парфян вернуться на свою территорию, но не победил их. Во время этого противостояния парфяне захватили 10 000 римских воинов, большую часть которых составляли германцы из Рейнской области, и послали их в качестве заложников в Мерв. Там, где сейчас Туркменистан, европейские виноделы помогли наладить местное производство вина. Столетие спустя другие захваченные в плен римские воины оказались в селе Кара Мамар к северу от Амударьи в современном Узбекистане, где они позже построили в пещере храм Митре92.

Парфянский царь принимал послов во взмывающем ввысь двухэтажном зале, оформленном в эллинистическом стиле. Центральная комната дворца в Нисе была расписана красным, черным и белым цветами, были коринфские колонны, лепные украшения в виде листьев аканта и статуи, в которых чувствовалось римское влияние. Сам царь восседал на троне из слоновой кости с богатой резьбой, фрагменты которого находятся в Национальном музее Туркменистана93. Борьба между наследниками этого трона постепенно подточила политическую власть парфян. Наряду с продолжающимися конфликтами с Римом и вторжениями кочевников междоусобные распри послужили причиной падения данного центра власти Центральной Азии к началу III века.

Современниками парфян в Центральной Азии были кушаны — группа кочевых племен, оттесненная на запад и на юг другими кочевниками. Кушаны вскоре создали собственную обширную империю с центром в Афганистане. Между 100 годом до нашей эры и 200 годом нашей эры они правили огромной территорией, простирающейся от Хорасана до Пенджаба в Индии и незначительное время включавшей часть Синьцзяна. Они расширили свою торговлю до Европы, поставляя дорогие ткани для римских сенаторов и их жен, тем самым создавая истинный Шелковый путь.

Как и многие завоеватели до и после них, кушаны «стали своими», укоренившись в главных городах и установив свою собственную столицу в Баграме94 (нынешний Афганистан). Они также приняли многие местные верования и обычаи, в том числе зороастризм и две развивающиеся в регионе религии: эллинистические культы и буддизм. Управляемые ими территории Центральной Азии в конечном счете стали основным путем, по которому буддизм прошел в Китай95.

Хотя кушаны не имели никакого опыта городской жизни, они с радостью восприняли новые условия существования. При их правлении интенсивно шла застройка, появлялись новые города, которые в области планирования и архитектуры были основаны на эллинистическом наследии96. В тесной связи с ростом городов развивалась система орошения, в которой жители Центральной Азии эпохи кушанского правления применили целый ряд улучшений97. Местные жители также убедили своих кушанских правителей в важности стабильной и широко доступной денежной единицы98 и, вероятно, были ответственны за тот факт, что кушаны привязали стоимость своих денег к римскому ауреусу99. Обусловленный всем этим экономический бум нашел свое отражение в невероятном количестве золотых ювелирных изделий, скульптур, орнаментов, которые позже были обнаружены в одной из небольших столиц кушанского царства в Северном Афганистане100.

В то время как в Риме начинался упадок, Кушанское царство было на пике своего развития. Его правители, превратившиеся благодаря собственным подданным из Центральной Азии в активных космополитов, считали своим правом бравировать величественными греческими и индийскими титулами — базилевс («царь» в переводе с греческого) и девапутра («сын бога» в переводе с санскрита) — и направлять своих послов в Рим, Китай и Индию101.

Последней империей традиционного типа, стремившейся контролировать Центральную Азию, была иранская держава Сасанидов, чья столица находилась в городе Ктесифон, к югу от будущего местоположения Багдада. После столетий, проведенных в борьбе за достижение власти, Сасаниды разгромили парфянское войско в 224–226 годах. В течение следующих десятилетий они установили свою верховную власть в Хорасане и Согдиане, но сумели получить лишь частичный контроль над остальными бывшими кушанскими территориями в Центральной Азии и в долине Инда. Несмотря на воинственное прошлое, Сасаниды благоприятствовали торговле, что привело к устранению большинства торговых барьеров между Центральной Азией и Ближним Востоком. Вплоть до своей гибели от рук арабских захватчиков в 651 году правительство этой новой персидской империи получало налоги с местных царьков по всей Центральной Азии, частично в виде товаров, но больше ничем не досаждало жителям региона. Пока они чеканили деньги во всех крупных городах империи, включая Бактры, Мараканду, Мерв и Бухару, местные правители в большинстве районов Центральной Азии не теряли времени даром и выпускали также и собственные монеты.

Лошади, стремена и кочевники

Империи, которые сделали ощутимым свое присутствие в Центральной Азии, не принимали активного участия в местной жизни из-за расстояний и нехватки людей. В лучшем случае они следили за чистотой денег и устраняли препятствия для торговли. В противном случае они довольствовались ролью имперских рантье. Но они не были единственными игроками на этом поле. На протяжении всего периода со II тысячелетия до нашей эры вплоть до 1500 года нашей эры Центральная Азия постоянно подвергалась набегам групп конных кочевников, которые проникали в регион из области к северу от Черного моря, от гор Алтая — там, где сейчас Казахстан и Россия, из Восточного Туркестана, Северного Китая и Монголии. Не менее, чем жители больших городов, эти кочевники определили характер истории Центральной Азии.

Масштабы и интенсивность кочевого образа жизни в густозаселенном мире Центральной Азии требуют некоторых пояснений102. География снова создала необходимые условия. За периметром орошаемых оазисов большая часть региона состояла из пустынь, степей или из их сочетания. В обширных горных зонах Гиндукуша, Памира и Тянь-Шаня долины, которые не орошали, становились пастбищами или пустынями. Даже в густонаселенной Ферганской долине кочевники продолжали бродить по всем засушливым просторам между многочисленными городами.

Если бы не использование лошадей, эти области остались бы территориями спокойных пастухов и их стад. Но ситуация резко изменилась, когда люди начали ездить верхом на лошадях вскоре после 1000 года до нашей эры. Ранняя история одомашнивания лошади неизвестна. Один из современных исследователей указывает, что первые одомашненные лошади появились неподалеку от Астаны — столицы современного Казахстана103 — в 3500 году до нашей эры. Другие исследователи предполагают, что это случилось более чем на тысячу лет раньше104. Но большинство согласно с тем, что это важнейшее событие произошло в степях Центральной Азии.

В течение нескольких тысяч лет жители региона использовали лошадей в качестве тягловой силы и для боевых колесниц. Но только после 1000 года до нашей эры люди стали ездить на лошадях верхом105. Когда, в конце концов, воины стали ездить верхом, это привело к революции в скорости, сравнимой с изобретением паровых двигателей для паровозов в XIX веке. Многие, до тех пор оседлые, жители степей обратились к кочевому образу жизни. Но на самом деле коренные изменения произошли с изобретением жесткого седла и стремени, вероятно, в 300 году до нашей эры, опять же где-то в Центральной Азии. Эти простые приспособления освобождали руки всадника, позволяя ему выпускать стрелы из лука в любом направлении, в том числе и в обратном, и он мог оставаться в седле весь день. Мгновенно кочевники получили преимущество в скорости передвижения и маневренности не только над горожанами, но и над войсками крупных государств с их старомодными боевыми колесницами106.

Это были самые значительные военные новшества до XV века, то есть до тех пор, когда европейцы обнаружили, как эффективно использовать порох. Внезапно тюркские или монголо-тюркские племена степей стали самыми мощными военными силами Старого Света: они доминировали на пустых территориях между городами, опустошали орошаемые земли и осаждали сами города. Это продолжалось вплоть до XVI века. Кочевники Центральной Азии также стали первыми в мире коневодами и создали огромную новую отрасль торговли лошадьми с Китаем, Индией и Ближним Востоком.

Нет необходимости перечислять здесь все племена и народности, чья конница угрожала городам в Центральной Азии на протяжении нескольких веков до арабского завоевания107. Одни из них, гунны, захватили греческий Ай-Ханум на севере Афганистана: он стал одним из многих городов в регионе, уничтоженных кочевыми завоевателями. Кушанские правители построили огромную стену с башнями вдоль Гиссарского региона для защиты от кочевников108. Даже в относительно мирном V веке правитель Мерва ощутил необходимость постройки защитной стены, идущей к Каспийскому морю, для сдерживания гуннов109. Правители в Балхе, Самарканде и других городах делали то же самое, возводя наружную кольцевую стену, чтобы защитить весь оазис; стена Самарканда была длиной почти 65 км, но стены оазисов длиной 96 км или более тоже были обычным явлением110. Высокие и зубчатые валы, которые окружали каждый город, воздвигались в основном для защиты не от империй, а от кочевников.

Сила кочевых воинов заключалась также в их характерной форме организации, которая сосредотачивалась вокруг правителя племени и группы его верных сторонников. Эти воины получили свою власть не в связи со своим происхождением, а благодаря абсолютной верности правителю. Такая структура (древнеримский историк Тацит, рассказывая о германских племенах, назвал ее сomitatus) в конечном итоге передалась от кочевых завоевателей исламским государствам, которыми они управляли (но это случилось намного позже). Слабость этой системы состояла в том, что пост правителя по-прежнему зависел от родословной, так что каждый раз, когда он умирал, его родственники мужского пола начинали борьбу за наследование, которая обычно разрешалась путем деления наследства. Этот процесс племенной раздробленности не раз оказывался фатальным для империй, образованных кочевыми завоевателями111.

Многие бывшие кочевые группы оседали и становились частью городской или сельской жизни региона, кушаны и парфяне — самые заметные участники этого процесса. К V веку несколько бывших племен тюрков-кочевников в Ферганской долине начали заниматься сельским хозяйством и стали вести оседлую жизнь. В VI веке две группы одного тюркского народа на короткое время установили контроль над всей территорией от Черного моря до Кореи. После этого правитель (каган) группы, которая находилась в Центральной Азии, стал активным участником политической и городской жизни. Действительно, в росписях на стенах дворца в Самарканде тюркский каган изображается как дружественный и уважаемый правитель. Возможно, слишком дружественный, так как в VII веке новая династия Тан в Китае снова утвердила свою верховную власть над Центральной Азией вопреки претензиям Сасанидов и тюрков.

Несмотря на эти исключения, большинство кочевников продолжали жить в своих юртах в открытой степи, как и их потомки, вплоть до наших дней. До конца жизни и Чингисхан, и Тамерлан (Тимур) предпочитали юрты дворцам. Но им нужны были городские товары — посуда и хлопчатобумажные ткани, в то время как горожане хотели получать свежее мясо, ковры и седла, что могли им дать только кочевники. Так возник очень практичный modus vivendi — взаимная зависимость между степью и городом, пастухами и крестьянами, тюрками и персами. Со временем этот межкультурный обмен превратился в сосуществование112.

Но этот процесс не получал реального импульса до тех пор, пока не прошло несколько сотен лет после арабского завоевания. До этого времени кочевники по большей части держались особняком в степи и ограничивали свое взаимодействие с городами сбором дани и посещением городских рынков. В обмен на дань кочевники пообещали, что на обширной междугородной территории будет царить спокойствие и что нападений на караваны больше не будет113. Технически, имея форму ренты, этот механизм также может расцениваться как открытая «взятка» во имя стабильности и мира.

Однако такая схема работала. В отличие от Древнего Рима, который в конечном итоге пал под неоднократными ударами галлов, франков, гуннов и готов, городам Центральной Азии, как правило, удавалось выработать modus vivendi с вторгшимися кочевниками, что позволяло каждой стороне выжить и всем сосуществовать вместе. Возможно, из-за их глубокой вовлеченности в торговлю на суше и постоянных переговоров и сделок у разрастающихся городов Востока было больше «впитывающей» силы, чем у городов на Западе. Доброжелательное взаимодействие между городскими жителями и кочевниками, столь очевидное на любом базаре в регионе, отражает вид взаимного приспособления, который позволил городам Центральной Азии процветать до прихода арабов и после них.

Городская культура

В Древнем Риме, как и в Центральной Азии, на долю поэтов и историков выпало описать жизнь и устремления населения в целом. Такие поэты, как Катулл, Вергилий, Гораций и Овидий, были горожанами, погруженными в беспокойную жизнь имперской столицы. Но все они мечтали о спокойствии и ездили в свои загородные дома, чтобы почувствовать сельскую безмятежность114. В начале Средневековья деревенские монастыри на Западе так же служили для спасения от городского хаоса. Тем не менее среди поэтов и интеллектуалов Центральной Азии такая сельская идиллия встречалась редко или вообще отсутствовала. Разительный контраст между гостеприимным миром орошаемых оазисов и враждебной средой окружающей пустыни или степи заставил их сосредоточить все внимание на повседневной жизни своих городов. В большей степени, чем в Риме, и в гораздо большей, чем в ранней средневековой Европе, культура Центральной Азии развивалась в городах.

Даже если писатели рассказывали и пересказывали традиционные эпопеи, общие для всех ираноязычных народов, они проявляли свою индивидуальность в описании своей малой родины. Это вполне естественно, так как города Центральной Азии были гораздо больше и по размеру, и по количеству населения, чем подавляющая часть городов на Западе. Как отмечает британский историк Питер Браун, «города Средиземноморья были маленькими хрупкими наростами на обширной сельской местности»115. Напротив, писатели в Центральной Азии еще до арабского завоевания начали описывать истории своих городов и петь им хвалу в стихах116. После завоевания они делали это в целях утверждения своей самобытности, сопротивляясь тому, что стремились навязать им арабы. Поэты не воспевали ханства, княжества или империи, если только им за это не платили.

Это был их patriotisme de clocher, или с французского «патриотизм своей колокольни», сторонники которого ценили все местное и самобытное. Явление само по себе не новое, но в случае с Центральной Азией такое отношение к городу включало в себя смесь любви к местному колориту и глубокий космополитизм. В этом отношении большие города региона предвосхитили средневековую Венецию гораздо больше, чем такие поздние центры Внутренней Азии, как Исфахан. Они не использовали термин «самоуправление», но благодаря сильной власти местных правителей и дехкан, а также богатству растущих торговых классов они вполне могли бы это сделать. Одним из самых страшных наказаний в доисламском Самарканде было изгнание из города117.

Василий Бартольд, великий русский историк, утверждал, что полномочия местных правителей создавали своего рода свободу внутри иерархии и деспотической системы ханов и местных правителей118. Это, конечно, укрепило интенсивность городской жизни и самосознание городских жителей, но ценой ослабления местного патриотизма. Только на территории Северного Хорезма, возможно, горело пламя регионализма, но даже там оно было сосредоточено на самом Хорезме, а не на Центральной Азии в целом. По большей части жители Центральной Азии были слишком разделены между собой, чтобы успешно противостоять нападениям арабов. Но они оказались весьма успешны в извлечении выгоды при любом исходе сражения.

Помимо этого жители Центральной Азии, которым довелось пережить вторжение арабов, знали, что они живут на древней земле. Руины возвышались повсюду как напоминание, что империи появлялись и приходили в упадок. Процесс шел полным ходом в VII веке, когда Балх, Термез и Бухара были в упадке, а другие городские центры, такие как Тус и Мерв в Хорасане, процветали. Ощущение, что их собственное прошлое было важным и содержит уроки для настоящего, несомненно, стояло за решением поэта XI века Фирдоуси написать региональный эпос «Шахнаме» и чуть позже за желанием Бируни посвятить «Хронологию древних народов» глубокому прошлому региона, чтобы найти ответы на насущные вопросы современности.

Городские жители Центральной Азии не могли приветствовать тот факт, что внешние силы желали захватить их регион, или что они оказались постоянно связанными с кочевниками, которые населяли степи и пустыни между городами. Тем не менее они овладели искусством извлекать выгоду из этих взаимоотношений. Иностранные правители и местные кочевники вместе сократили потребность городов Центральной Азии в самостоятельном содержании больших войск. Поскольку иностранные правители с радостью принимали платежи вместо служения в войске, а кочевники были рады наняться в войско, городские жители могли делать то, что они делали лучше всего: производить, торговать, зарабатывать деньги и, как оказалось, творчески мыслить.

Находясь в центре Евразии, в окружении Индии, Китая и Ближнего Востока, жители Центральной Азии постоянно сталкивались с новыми вещами и идеями. На протяжении веков они стали очень искусны в поиске и выборе новшеств, они понимали, что им полезно, а что не очень. Умея работать, мыслить и обладая высоким самосознанием, они научились применять, а не принимать слепо то, что узнавали от других. Это было особенно важно в сфере идей, к которой мы сейчас переходим.