В непроходимом лесу, в миле от океанского побережья, бушевал Керчак – вожак обезьяньего племени. Молодые и еще слабые самцы спасались бегством от его гнева, забираясь на самые высокие ветви деревьев. Рискуя жизнью, они цеплялись даже за такие ветки, которые едва ли могли выдержать их вес, лишь бы забраться подальше от слепой ярости старого Керчака. Другие сородичи разбегались кто куда, но взбешенный зверь все же успел перекусить позвонки одному из них своими гигантскими, покрытыми пеной клыками.

Молодой самке не посчастливилось: она ухватилась за слишком тонкую ветку и упала с высоты к самым ногам Керчака. Издав дикий вопль, вожак кинулся на нее и выдрал кусок мяса из бока, а затем принялся яростно колотить ее по голове и плечам здоровенным суком. Он бил ее до тех пор, пока не проломил несчастной череп.

Затем он заметил Калу, которая возвращалась с поисков пищи для своего младенца. Резкие крики обезьян предупредили ее, что надо удирать, но Керчак был уже близко, в двух шагах. Он чуть не ухватил Калу за лодыжку, но в последний момент она сумела совершить отчаянный прыжок с одного дерева на другое – к таким опасным прыжкам обезьяны прибегают только в случае крайней необходимости, когда нет других способов спасти свою жизнь. Все прошло удачно, но когда она ухватилась за сук, от сильного толчка расцепил свои ручонки крошечный малыш, который изо всех сил цеплялся за ее шею. Несчастная мать увидела, как ее дитя, переворачиваясь в воздухе, падает на землю с высоты в тридцать футов.

С ужасным воплем Кала кинулась за ним, совсем забыв об опасности, исходившей от Керчака. Однако с земли она подобрала только лишенное жизни изуродованное тельце. Кала с горькими причитаниями прижала его к груди. Сам Керчак не смел в этот момент досаждать ей: со смертью детеныша приступ бешеного гнева вдруг прошел – так же внезапно, как и начался.

Керчак – вожак племени, огромный самец, весил, по всей вероятности, около трехсот пятидесяти фунтов. Лоб у него был очень низкий и покатый, глаза – налитые кровью, близко посаженные, нос – крупный плоский, уши – широкие и тонкие, но меньше по размеру, чем у сородичей.

Дикий нрав и могучая сила принесли ему первенство в маленьком обезьяньем племени, в котором он родился примерно двадцать лет назад. Теперь он был в расцвете сил, и никто в джунглях, где обитало племя, не мог оспорить его первенство. Его не осмеливались задирать даже большие звери других видов. Только старый слон Тантор, один из всех лесных обитателей, не боялся Керчака, и он же единственный, кто внушал обезьяньему вожаку страх. Когда Тантор трубил, Керчак вместе со своими подданными стремглав взбирался на самые высокие ветви.

Племя человекообразных обезьян, которым Керчак правил при помощи силы и клыков, насчитывало шесть-восемь семейств, каждое включало взрослого самца с самками и потомством, так что в целом набиралось шестьдесят или даже семьдесят обезьян.

Кала – самка девяти или десяти лет – была младшей женой самца по имени Тублат, что означало «сломанный нос», а детеныш, который разбился насмерть у нее на глазах, был ее первенцем. Однако, несмотря на молодость, Кала отличалась ростом и силой: красивое животное с круглым и высоким лбом, который указывал на ум более развитый, чем у остальных членов племени. Кроме того, она обладала сильно развитым материнским инстинктом и испытывала глубокое горе после потери детеныша. Но все-таки это была всего лишь обезьяна: огромное, свирепое животное, принадлежащее к разновидности, близкой к гориллам, – более развитой умственно, но обладающей той же силой, что и гориллы. Эти предшественники человека были самыми страшными и опасными зверями.

Когда обезьяны увидели, что Керчак больше не гневается, они стали вылезать из своих убежищ и снова занялись делами, которые прервал этот гнев.

Детеныши играли и резвились в кустах и на деревьях. Взрослые обезьяны или лежали на мягкой подстилке из палой листвы, или переворачивали повсюду валявшиеся древесные ветви и копались в земле в поисках жучков и червей, которые шли у них в пищу, или же забирались на деревья, отыскивая фрукты и орехи, охотясь за мелкими птицами.

Так продолжалось около часа, а затем Керчак созвал их и велел следовать за ним к морю.

Обезьяны по большей части перемещались по земле – по тем тропам, которые остались после слонов: только благодаря слонам здесь и появлялось некое подобие дорог, в этих запутанных лабиринтах кустарника, дикого винограда, вьющихся растений и деревьев. Обезьяны двигались на четырех лапах, неуклюже, опираясь на костяшки кулаков и рывками продвигая вперед свои массивные тела. Но когда приходилось передвигаться по нижним террасам деревьев, их движения становились куда быстрее. Они перелетали с ветки на ветку ничуть не хуже своих дальних родственников – обезьян мелких видов. Кала всю дорогу не расставалась с мертвым телом своего малыша, прижимая его к груди.

Вскоре после полудня племя достигло скалы, с которой открывался вид на море. Внизу находилась хижина, туда Керчак и вел сородичей. Он много раз видел, как умирали ему подобные из-за громкого звука, раздававшегося из маленькой черной палочки. Палочка принадлежала странной белой обезьяне, обитавшей в удивительном жилище. И Керчак твердо решил завладеть этой смертоносной вещью, а также заглянуть внутрь дома. Керчаку очень-очень хотелось вонзить свои зубы в шею непохожего на него животного, которое он давно ненавидел и боялся, и поэтому он часто являлся сюда вместе с племенем на разведку, поджидая минуту, когда белая обезьяна потеряет бдительность. Но с течением времени обезьяны перестали не только нападать, но даже показываться вблизи хижины, потому что каждый раз, когда это происходило, палочка разражалась грохотом и посылала смерть кому-нибудь из членов племени.

Сегодня, однако, обитателя хижины не было видно на поляне, и со своего наблюдательного пункта обезьяны заметили, что дверь открыта. Медленно и осторожно ступая, они начали подкрадываться сквозь заросли.

Они не издавали ни рычания, ни пронзительных гневных воплей: черная палочка научила их вести себя тихо, они боялись ее разбудить. Все ближе и ближе подходили они, пока шедший первым Керчак не оказался у самой двери и не заглянул внутрь. За ним стояли два самца и Кала, по-прежнему прижимавшая к груди мертвое тельце.

Внутри жилища они увидели странную белую обезьяну: она спала прямо за столом. На кровати было еще чье-то тело, покрытое куском парусины, а из грубо сделанной колыбельки доносилось жалобное хныканье детеныша.

Керчак бесшумно вошел внутрь и присел на корточки, готовясь напасть, и в этот момент Джон Клейтон, вздрогнув, поднял голову.

Зрелище, которое предстало его глазам, должно быть, сковало его ужасом. Он увидел в дверях трех огромных самцов обезьян, а за ними выглядывали еще и другие, – сколько их было, он так и не узнал: револьверы висели на другой стене, рядом с ружьем, а Керчак уже бросился в атаку.

Когда вожак племени отпустил обмякшее тело, бывшее раньше Джоном Клейтоном, лордом Грейстоком, то обратился к колыбельке. Однако Кала оказалась возле нее раньше и первой успела схватить младенца. Прежде чем вожак смог ей помешать, Кала молнией вылетела в дверь и укрылась на высоком дереве.

Она взяла с собой сына Элис Клейтон, а мертвое тело своего детеныша опустила в колыбельку. Плач живого ребенка пробудил в ней те материнские чувства, которые уже не мог вызвать мертвый.

Забравшись высоко на ветви могучего дерева, Кала прижала кричащего младенца к груди, и вскоре инстинкт, который руководил этой свирепой самкой – тот же инстинкт, что таился в груди его нежной и прекрасной матери, инстинкт материнской любви, – сделал свое дело, и ребенок затих. Затем голод уничтожил ту пропасть, которая их разделяла: гигантская обезьяна стала кормить своим молоком сына английского лорда.

Другие обезьяны, проникнув в хижину, осторожно осматривали непонятные для них вещи. Убедившись, что Клейтон мертв, Керчак обратился к кровати, где лежал кто-то, покрытый парусиной. Керчак быстро приподнял угол покрывала, увидев тело женщины, откинул ткань и ухватился своими огромными волосатыми лапами за белую шею, но почти сразу разжал пальцы и выпустил холодную плоть. Он понял, что женщина мертва, отвернулся от нее и принялся за убранство комнаты, – тела леди Элис и лорда Джона его больше не интересовали.

Ему сразу бросилось в глаза висевшее на стене ружье, ведь он столько времени желал заполучить эту загадочную, смертоносную, громовую палку. Теперь она была в распоряжении Керчака, но ему не хватало смелости взять ее.

Осторожно он подошел к непонятной вещи, готовый удрать, как только она заговорит своим оглушительным голосом, – а этот голос он уже слышал, наблюдая за гибелью своих сородичей, которые по глупости или беспечности нападали на белую обезьяну. Где-то в глубине сознания животного теплилось понимание, что громовая палка опасна только в руках того, кто умеет с ней обращаться, но все же прошло несколько минут, прежде чем Керчак решился к ней притронуться. До этого он только ходил туда-сюда около стены, на которой висело ружье, при этом все время косился на него, боясь хотя бы на миг упустить из поля зрения предмет своего вожделения.

Опираясь на длинные руки так, как люди опираются на костыли, раскачивая свой массивный корпус из стороны в сторону при каждом шаге, вожак бродил вдоль стены, издавая рычащие звуки, изредка прерываемые оглушительными вскриками, ужасней которых нельзя ничего услышать в джунглях. Наконец он остановился прямо перед ружьем. Медленно поднял огромную лапу и почти дотронулся до блестящего ствола, но тут же отдернул лапу и снова принялся расхаживать туда-сюда. Казалось, что, принимая бесстрашный вид и дико рыча, зверь пытается подстегнуть собственную храбрость, довести ее до такой точки, когда наконец решится взять ружье. Он снова остановился и на этот раз сумел, пересилив страх, коснуться холодной стали, но опять сразу же отдернул лапу и принялся ходить.

Снова и снова повторялась странная церемония, но с каждым разом обезьяна обретала все большую уверенность в себе, и вот ружье было снято с крюка. Убедившись, что палка не причинила ему зла, Керчак принялся ее осматривать: внимательно оглядел по всей длине, заглянул в черноту ствола, потрогал прицел и мушку, затвор, приклад и, наконец, спусковой крючок.

Обезьяны, забравшиеся в дом, молча наблюдали за своим вожаком, в то время как остальные толпились снаружи, пытаясь хоть краем глаза увидеть, что творится внутри.

Палец Керчака нажал на спусковой крючок. Раздался оглушительный грохот, и обезьяны кинулись врассыпную.

Керчак был напуган не меньше других и даже забыл отбросить злосчастную палку, которая издала такой ужасный звук. Он рванулся с ружьем вон из хижины. Когда Керчак выбегал наружу, приклад ружья зацепился за дверь, и в результате она с силой захлопнулась за убегавшей обезьяной.

Керчак остановился неподалеку от хижины и обнаружил, что все еще держит ружье. Он сразу отшвырнул его, как отбросил бы раскаленный утюг, и никогда больше не пытался подобрать: звук выстрела оказался слишком сильным испытанием для нервов животного. Теперь Керчак понял, что ужасная палка останется безвредной, только если ее не трогать.

Лишь через час обезьяны снова решились подойти к хижине, чтобы продолжить ее осмотр. Однако, к своему разочарованию, они обнаружили: дверь заперта, и так прочно, что ее не открыть.

Хитроумный замок, сооруженный Клейтоном, сработал, когда из хижины выбегал Керчак. Обезьяны попытались пробраться внутрь через окна, но решетки выдержали их натиск. Пошумев какое-то время на поляне, они пустились в обратный путь.

Кала не спускалась с дерева со своим новообретенным детенышем, пока Керчак не велел ей слезть. Не услышав ноток гнева в его голосе, Кала легко спустилась по веткам и присоединилась к другим обезьянам.

Тех, кто из любопытства пытался посмотреть на странного детеныша, Кала предупреждала оскаленными клыками и угрожающим рычанием. Когда сородичи заверили Калу, что не причинят детенышу зла, она позволила им подойти поближе, но не разрешила его потрогать. Она понимала, как хрупок и нежен этот детеныш, и боялась, что грубые лапы ее соплеменников могут поранить малыша.

Для Калы путешествие оказалось непростым: она все время помнила о смерти своего сына и не отпускала найденыша, отчаянно прижимая его к себе одной лапой в течение всего перехода. Все другие детеныши держались за спины матерей, крепко вцепившись в их волосатые шеи. Но Кала действовала иначе: она держала тельце маленького лорда Грейстока у самой груди. Ее собственный малыш сорвался у нее со спины и разбился насмерть, и Кала не хотела, чтобы такое повторилось.