Глава 2
В том, как летят снаряды, есть особая музыка. Землю разрывает – и ты отскакиваешь от тяжелых комков вперемешку с травой и камнями, будто балерина, которая наперед знает партию и выводит особенно сложный прыжок. Настолько стремительными и отточенными становятся в этот момент движения. И это чувство, острой, ежесекундной опасности – пьянит сильнее спирта. Будто ты переступил предел человеческих возможностей и стал чем-то большим. Нет ограничений, нет запретов, вся жизнь сосредоточена в этой секунде, и она отвратительно прекрасна.
Мы не говорили это вслух, мы вообще говорили мало, но мы ждали очередного удара, чтобы вновь и вновь поиграть в салочки со смертью. И все мы были абсолютно безумны.
Я не заметила, как наступила осень, все слилось в один длинный, бесконечный день. Провела несколько месяцев своей жизни на передовой, и почти ничего из них не помню. Наверное, это тогда стало защитной реакцией, чтобы окончательно не свихнуться. Потому что многие не выдерживали, и видеть такие срывы было страшней, чем прямо перед бьющими друг друга солдатами перевязывать раненых.
Мы не отвоевали море, но отбили перевал. Чудом разведывательные отряды Саомара добрались до Сверга и связались с Роландом. Дипломатическая миссия и огромная партия сверхнового оружия шла из Саомара до Норд-Адер, чтобы объединить силы в тяжелой войне.
Но было в этом непрекращающемся кошмаре место и для любви. Мы наблюдали зарождающееся чувство между Клэр и Жаном, я была поверенной у них обоих.
– Она не смотрит на меня. – Я-то давно знала о ее чувствах, но ничем не выдала этого.
– Ты сначала осчастливил каждую вторую в Истаде, а теперь плачешь. Сам виноват! – Его нельзя было жалеть – расклеится. – Иди, цветов нарви. Я видела несколько уцелевших клумб у мэрии.
– Думаешь? – Он, окрыленный надеждой, передал мне скальпель, оставив серьезного пострадавшего мужчину на мое попечение, у того была оторвана нога, и убежал.
В прямом смысле побежал, даже по пути толкнул кого-то.
Вечером того же дня у меня состоялся разговор с Клэр:
– Ты его сильно-то не маринуй, намекни хоть, что тебе не все равно. – Она покраснела вся, от макушки до пяток.
– Похоже, совет запоздал, – я засмеялась, – и как?
– Все, как говорили девчонки. – Она спрятала лицо в коленях, а потом с совершенно счастливыми глазами ответила: – Он великолепен!
Вчера мы прибыли на перевал, ехали на лошадях почти два дня. Завтра здесь будут проходить Дипмиссия и обозы с оружием, может произойти нападение. Шатер разобрали и взяли с собой, палатку, в которой спали, тоже.
Что такое перевал? Понижение в гребне горного массива. Это неописуемая красота вокруг, растения, которые в желании жить прорывают породу и тянутся вверх, к солнцу. «Мы живем», – кричат хрупкие, но такие сильные росточки. А еще это идеальное место для нападения, сверху люди видны как на ладони. До войны здесь был пост. От него остались обломки. Полуразрушенные скелеты бывших домов. За перевалом, думаю, тоже мало что сохранилось.
Жан и Клэр, пользуясь минутой отдыха, уединились где-то в лесу. Я взяла Доминика за руку и повела на прогулку. Она могла быть последней в нашей жизни, как и любой момент.
– И я смотрю на него и говорю: «Я в хирургическом замешательстве!» – Я захохотала.
– Кто такие? – Так заболтались, что дошли до соседнего отряда.
– Меланика Нюгрен, полевой медик.
– Доминик Длиман, хирург.
– Что вы здесь забыли? – облегченно ответил собеседник.
– Гуляем, дышим, знаете ли, воздухом. Перед смертью, – ответила я за нас обоих.
– Выпить хотите?
– Хотим. – А почему бы и нет. У военных можно было найти вино, они, в отличие от моих друзей, спирт не употребляли. – Вина хочу, очень. – Мужчина оживился и отвел нас к костру.
– Аманда, дочка! Тут твои коллеги! – крикнул наш провожатый. Я ускорила шаг.
– Меланика! – На меня налетело рыжее облачко.
Мы обнялись. И радостно и странно было видеть здесь свидетельство недавнего прошлого.
Университет почти стерся из памяти, остался там только он – Элиас.
– У тебя глаза, как у Белами! – через некоторое время, уже после того как мы вдоволь наобнимались, заявила она.
– У нас один отец.
– Святая Амелия, он же любит тебя больше жизни… – растерянно отозвалась она.
Откуда ей это известно, даже спрашивать не стала.
– Ты нашла Жерара?
– Нет. – Она отвернулась, сдерживая слезы.
Мы просидели рядышком до самого утра, а потом раздались звуки взрывающихся снарядов. Миссия. Выследили.
Мы с Домиником, не прощаясь, чтобы не сглазить, побежали к своим.
Началось.
Не слышу, я не слышу криков, с которыми враги бегут прямо на нас, не слышу выстрелов, не слышу ударов. Не вижу, как яростно смешиваются два цвета – зеленый и черный, как гибнут люди, как штыки проникают в плоть, как пули пробивают насквозь и кровь, свежую алую кровь, я тоже не вижу.
Я бездумно перевязываю людей, я подаю Анаис инструменты, я зашиваю, промываю, отрезаю… А потом вскидываю голову.
– Анаис?! – Я расширившимися от ужаса глазами смотрела, как Доминика бьют по голове прикладом.
Схватила бинты и побежала прямо туда, где несколько тысяч человек убивали друг друга.
– Куда?! – раздался дикий крик Анаис, но я не остановилась, бежала в своем перепачканном наряде к нему.
Ничего не понимая, не проверив пульс и дыхание, потащила его к какому-то навесу. Может быть, сарай, может быть ангар? Дотащила, сама не знаю как. А когда наконец приложила руку к шее, пульса не было. Я даже не видела, что у него дыра в груди, там, где сердце.
Ничего не успела, даже осознать потерю, в сарай начали стрелять, и он рушился. Стены загорелись, крыша пылала, и балки начали падать, испугаться также не успела.
– Хватайся! Ну же, Ника! – Элиас, весь перемазанный грязью и копотью, тянул руку.
Я схватила его чуть выше запястья, и он вытащил меня из рушившегося укрытия. При этом одной рукой он держал всю крышу! Схватил в охапку и побежал прямо со мной на руках; винтовка, которая висела у него на плече, больно била по ноге рукоятью.
Он бежал напролом, ничего не замечая вокруг, к одному ему видимой цели. Рядом орали, дрались, убивали и умирали солдаты непонятно чьей армии. Что-то взрывалось, песок и кровь летели прямо в лицо, я зажмурилась, вовсе не потому, что не хотела смотреть.
В войне нет ничего интересного, она как извращенная изнанка мира, искалеченные люди похожи на сюрреалистическую фантазию маньяка. Черно-красный фон, оторванные конечности, изуродованные лица. Но есть в этом отвратительном зрелище что-то, что не позволяет отвернуться, тебя тошнит, сердце готово разорваться, и дышишь через раз – но все равно смотришь.
Он справился, добежал до пятачка на нашей территории, где военные медики уже перевязывали, осматривали и укладывали в огромный ящик раненых. Там людей просвечивали особыми лучами, искали застрявшие пули, ведь многие были без сознания от болевого шока.
Я, даже не пытаясь осознать, что здесь делает Элиас и как он нашел в этом нижнем мире меня, побежала Анаис на помощь.
– Идиотка! – крикнула она мне в лицо. – Куда ты потащилась, сумасшедшая девчонка?!
– Прости меня.
Не стала ни шутить, ни оправдываться, обняла ее крепко, наскоро вымыла руки в тазу, обработала спиртом и, схватив инструменты, побежала ассистировать.
Мальчишка-южанин, загорелый до черноты, лежал с пробитой головой. Не выживет, это я уже могла определить сразу.
Не знаю, сколько шел бой, но работать я закончила потому, что упала на землю. Кто-то отвел меня в палатку.
Когда проснулась, Анаис уже не было. Я открыла полог, за ним был пасторальный пейзаж. Пели птички, зеленела трава, легкий ветерок колыхал кроны деревьев. Красота! А рядом, в получасе ходьбы – озеро. Сотни погибших, и мертвым сном спит Доминик, он уже не сможет в нем искупаться.
Еще одна утрата, как же это больно.
В рукомойнике почти не было воды, тратила как можно более экономней. Сперва схожу к Анаис, вдруг нужна срочная помощь, а потом пойду к кашевару.
В нашем самодельном госпитале Анаис не было, я спросила о ней у Клода, коллеги по Истаду:
– Неужто тяжелых нет?
– Тяжелых полно, там кого-то с Дипмиссии зацепило. То ли когда он к своим возвращался, то ли когда к нам шел. Затребовали лучшего хирурга. Они вон в той палатке. – Он показал мне на небольшой зеленый шатер на краю лагеря.
– Отбились?
– Пока да, – кивнула.
То, чего я так боялась, все-таки произошло. Я сошла с ума. Этого и следовало ожидать. Человеческий мозг – хрупкая ваза, кому-то везет чуть больше – сразу не бьется, покрывается трещинами и еще долго стоит, а у кого-то рассыпается при первом ударе. Не могло здесь быть Элиаса, отец не отпустил бы его. Да и то, что мне привиделось, – сказка, человеку не под силу удержать рукой металлические балки, еще и в таком количестве.
Подошла к палатке, вокруг со скорбными лицами стояли дипломаты, знакомых среди них не было.
– Ника, детка, иди на улицу, тут уже не поможешь, – подошла ко мне Анаис у входа. – Пуля пробила легкое и застряла, – это приговор. Жить ему осталось считаные минуты, странно, что до сих пор жив. – Совсем еще мальчишка, тоже северянин – глаза как у тебя.
Меня повело в сторону, я видела, как мир распадается на отдельные, двухмерные картинки: застывшая Анаис, земляной пол шатра, сколоченные из досок носилки, внутрь которых страшно смотреть.
– Посмотрю все равно.
Справлюсь – сильная.
– Я в шатер. Догоняй. – Что-то ответила.
Когда Анаис вышла, собралась и подошла к раненому. Я всегда видела в нем это – холодную, идеальную красоту статуи. Ни одной кровинки, совершенно белый, вся красная жидкость – на бывших когда-то белыми бинтах, на груди, а глаза закрыты.
Уже без сознания…
Я села рядом, прямо на землю и тихо заплакала.
Его больше нет… а есть ли я? Вот он стоит напротив в окне витрины, вот смотрит, как списываю что-то с доски, вот его зрачки затопили радужку, и он тянется ко мне, в тень от письменного стола, гладит по волосам и украдкой касается прядей губами. Калейдоскоп из разноцветных картинок далекого прошлого…
Глупо, как же все это глупо.
– Все, хватит, я уже здоров! Да уйди же ты, глупое животное! Ника, отзови его!
– Элиас Белами, я убью тебя сама! – Отпустила контроль, разревелась, громко, качественно, со всхлипами.
Серебряный, убедившись, что пациент в порядке, исчез, напоследок подставив голову для ласки. Я повернулась: Элиас, срывая одной рукой грязные бинты, другой прижал меня к себе. Мы вцепились друг в друга и неистово целовались. Форменная юбка, безразмерная блузка, больничные штаны – там и нечего было снимать. Прикоснуться, соединиться так, чтобы не было ни одной частицы воздуха между телами. Никто не разделит, невозможно, мы одно целое, сумасшедшее, безумное целое.
Сплетенные руки на грязном платье, чувства так обострены, что любое прикосновение – смесь острого наслаждения и боли. На груди у него свежий розовый рубец, ты стал старше за эти месяцы, от былой юности нет и следа. Война сделала из мальчика мужчину.
Кто-то заглянул в палатку и, помянув нижний мир, задернул тканевую дверь.
Волшебные зеленые глаза многократно отражают друг друга, как в зеркальном лабиринте.
Кто мы? Где мы? Зачем мы? Ни единого вопроса.
– Как ты нашел меня? – Наспех оделись, не хватало, чтобы еще кто вошел.
– Ирбис – потянул зубами за штаны. Ты знаешь, со стороны выглядело странно. – Чего смеешься?
– Ничего, просто представила.
– Я весь Норд-Адер объехал, меня уже начали принимать за сумасшедшего – в каждом городе требовал показать всех погибших блондинок. Я прямо-таки принц из старинной сказки, со странными предпочтениями, не находишь?
– Пытался осчастливить трупы поцелуем, а они от ужаса сбегали, понимаю, – протянула я.
– Какая же ты все-таки язва. – Он поцеловал меня в висок и глубоко вдохнул запах волос, будто хотел надышаться впрок. – Опять сбежишь?
– Не знаю, еще не решила. – И я, легонько оттолкнувшись, встала с его колен. Поймал за руку и вернул на место.
– Чем бы шрам прикрыть? – спросил он прямо в губы.
– Я помогу, – выдохнула в ответ.
Остатками бинтов прикрыть здоровую грудь. Невзначай прикоснуться, а потом, опомнившись, целовать, снова целовать, пока не вошли в палатку врачи и дипломаты, пока не вернулся рассудок, пока не вспомнили, кто мы есть.
Мы успели закончить маскировку до того, как в шатер вошел один из коллег Элиаса. С ним вернулась и реальность.
Война, Такессия, переговоры, оружие.
– Мадмуазель, позвольте пожать вам руку, вы великолепный врач. – Я протянула ладонь. Да, мы с ирбисом в тандеме просто чудотворцы.
– Вашему другу повезло, пуля прошла по касательной и не задела легкое, – конечно нет, она его раздробила, – крови было много, возможна слабость, – у меня, например, ноги дрожат. – Мсье молод и при должном уходе быстро придет в норму, – и все это с совершенно серьезным лицом.
– Нужно ехать. Позову Густава и Паскаля, они донесут тебя. – Он показал на носилки.
– Я в порядке, до обоза дойду. Мадмуазель проводит и проследит. – Он подошел и обнял одной рукой, сделав вид, что опирается на меня.
– Поехали вместе, пожалуйста? – Вопрос, на который мы оба знали ответ.
– Нет. Я могу помочь спасти множество жизней. – Там, в реальном мире, мы все равно не сможем быть вместе.
– И умереть ты тоже можешь.
– Как и ты, Элиас, так же, как и ты.
По дороге к обозу ничего не говорили. Незачем, еще больней. Обнялись сильнее, перед тем как он ушел к дипломатам.
Белами спросил лишь номер отряда и имя полковника. Ответила. И долго смотрела, как колонна тяжелой техники, огромных железных монстров с цепями вместо колес – никогда не видела ничего подобного, – медленно скрывается за перевалом.
– Прощай, – тихо сказала в никуда.
Было много работы, ужасающе много, к вечеру от усталости дрожали руки. Когда стемнело, а на севере темнеет за полночь, ко мне подошла Клэр:
– Мышка, как же так? – Она горько плакала на моем плече.
– Пошли к огню, – Жан обнял нас обеих.
– Дайте спирта, – попросила я.
Никто не выразил удивления.
– Тебе, может, морса туда или водички? – испуганно спросила Аманда, она попросилась к нам в отряд. Анаис, увидев девушку в работе, с радостью согласилась.
– Нет, мне чистый спирт.
Хочу чувствовать горечь на языке, пусть она обожжет мне горло и выжжет все мысли и сожаления из глупой головы.
– За Доминика, – не чокаясь, выпили.
Я не опьянела – заснула. Провалилась в черное нечто.
За Дипмиссией ушла большая часть солдат. Это и понятно, нужно было не только доставить оружие, но и научить им пользоваться. В Саомарской части перевала осталось около двух тысяч человек и раненые.
Командующие приняли решение отправляться в Мариестад. На всех раненых не хватило места. В городок неподалеку уже отправились за помощью. Два отряда медиков, включая наш, и две сотни военных в качестве охраны остались на перевале. Ждать, когда придут пустые телеги.
Если снова нападут – не выживем.
Я сидела на земле – устала, так устала, а конца войне не видать… Ирбис, который был рядом, зарычал и потянул меня в сторону. Он всегда так делал при приближении опасности.
Подняла глаза – идут…
Побежала к Анаис – сказала. У нас было немного времени, может быть, около получаса – для чего? Сама не знаю. И снова бойня, но на этот раз на полное уничтожение. Конвенция? Медики неприкосновенны? Объясните это гранате, которая летит в Жана, штыку, рвущему грудь Клэр. Анаис схватила меня и Аманду за руки, затолкала в какой-то погреб, мы даже не сопротивлялись, настолько были испуганы, накрыла сверху крышкой. Помню, как она сказала: «Не сметь умирать!» И мы не смели, прижались, закрыли друг другу глаза и молились святой Амелии, Серебряный скулил рядом, будто собака.
Не знаю, сколько мы просидели, несколько часов или дней, в темноте время идет по-другому. Забились в самый дальний угол и хватались за руки друг друга, чтобы чувствовать: кто-то рядом. Звуки сражения давно стихли, долматцы, видимо, ушли. Потому что голосов тоже не было слышно.
– Пошли? – шепотом спросила Аманду.
– Давай, – такой же тихий ответ.
Я толкнула крышку – та не поддалась. Аманда помогла мне, вдвоем – справились.
Я вылезла первая, подала ей руку, а потом повернулась лицом к перевалу.
Мертвы. Все мертвы, никого живого.
Вот и Жан, ему оторвало обе ноги, Клэр – глаза застыли и смотрят в прозрачное осеннее небо. Анаис – рядом с погребом, выстрел в сердце.
Я так и не узнала, почему она поехала на войну…
Это театр, это пьеса о войне, а все вокруг – декорации. Сейчас опустится занавес, и зрители, поднявшись с бархатных кресел, зааплодируют.
Браво! Браво! Так реалистично! Цветы полетят на сцену, а актеры выйдут на поклон.
Может быть, так и будет, где-то в параллельных мирах…
– Надо уходить, – сказала я Аманде.
– А надо ли?
– Надо, мы обещали Анаис. – Взяла ее за руку и повела за перевал, в Такессию.
Почему? А почему нет? Какая разница, где тебя настигнет пуля? А так, может быть, догоним Дипмиссию.
По дороге нашла серый холщовый мешок, собрала все, что могло нам пригодиться из того, что нашла, конечно. На тела старалась не смотреть, отводила глаза от знакомых лиц. Те, с кем работала в Истаде, солдаты нашего гарнизона, вчерашний мальчишка-пациент, а ведь наутро выжил, я тогда ошиблась. Прожил на два дня дольше.
Аманда сидела на холодной земле и ждала, взгляд ее ничего не выражал.
Я надела на нее чужой мундир – ночью становилось холодно, приближалась зима. Напоила водой, и, опираясь друг на друга, мы перешли границу.
Нет ничего романтичного в единении с природой: спать на холодной земле, постоянно мерзнуть и испытывать непреодолимое желание помыться. Мошки кусают, трава сырая, а если не туда наступишь, ноги окажутся по щиколотку в воде, хоть и место сухое. В лесу водятся змеи, встреча с ними не самое приятное приключение. А разжечь костер – до сих пор непосильная для меня задача.
– Ешь. – Я вложила в руки Аманды жестяную банку с тушеным мясом. Еле открыла; пока пыталась разрезать ножом крышку, сильно оцарапала руку, благо ирбис рядом.
– Не могу.
– Надо. – Я затолкала в нее полбанки. Вторую половину съела сама. Положила ее голову себе на грудь и ласково гладила по рыжим кудряшкам.
Мы нашли небольшое ущелье, немного поднялись в гору. Хотели, сколько сможем, подняться выше, чтобы посмотреть, в каком направлении двигается наше войско. Диких зверей я не опасалась – Серебряный поможет. Я боялась сейчас только за Аманду.
Это был срыв. Тяжелейший эмоциональный срыв.
– Где ты работала все это время?
– В Карлстаде. – Забавно, тот город, который я выдавала за свой.
Туда тоже привозили раненых из Мариестада, тех, кто мог доехать. Город был в глубине Норд-Адер – и Долматия, слава Святым, до них не дошла. Значит, она впервые на передовой.
– Ты оттуда? – неправильно истолковала она мою реакцию.
– Нет, Солнышко, – она и была маленькое рыжее солнышко, – я родом из Лосса, это в Сид-Адер. – Я хотела вывести ее из этого состояния, встряхнуть, перевести мысли в другое русло – удалось.
– Как Лосс? Ты чистокровная северянка! – Она даже привстала, и теперь я видела широко открытые голубые глаза, чуть ниже уровня моего лица.
– Нет, – я засмеялась, – у меня отец северянин, и то, насколько я знаю, по матери.
– Расскажи мне. – Она села рядом и подтянула ноги к подбородку.
– Кто бы мне рассказал. – Я усмехнулась. – Мою маму зовут Анжелин Дюран Белами, – начала я.
– Но ведь герцог был женат на такессийке? – вскинулась Аманда.
– А она и не была его женой, она его кузина. – Ее глаза стали еще больше. Наконец в них зажглась жизнь, чувства к собственным родственникам – это у нас семейное.
– Ты знала?
– Нет, узнала за несколько дней до начала войны. Я была уверена, что маму зовут Аделин. Она почти не поменяла имя. Даже странно, почему они с отцом жили под этой фамилией, – горько рассмеялась, – я ведь даже не знаю настоящую фамилию папы.
– Подожди, но ведь твой отец – премьер-министр?
– Я всю жизнь считала отцом другого человека.
– Но если ты из Сид-Адер, почему поехала на северный фронт?
– Потому, что перед отъездом из Лосс у меня произошел конфликт с герцогом и его сыном. Я поменяла документы на новое имя уже в столице. А родители уехали в Норд-Адер.
– Как же тогда тебя зовут на самом деле?
– Меланика, – уверенно ответила я, – а звали Мелисент. Мелисент Дюран.
Ночью были заморозки, и Серебряный согревал нас своим теплом. Аманда, увидев утром изморозь на траве, долго удивлялась, что это за ущелье такое? Может быть, там растет особый минерал, выделяющий тепло? А этот самый минерал вел нас на вершину горы.
Небольшой отряд долматцев заметили слишком поздно. Наверное, это были разведчики. Потому что большое войско не заметить нельзя. Вышли прямо перед ними – Серебряный не успел остановить. Резко побежали обратно, чуть впереди я заметила небольшую площадку на возвышении. Может быть, удастся спрятаться в ущелье?
Мы поднялись – никакого ущелья не было. Взялись за руки – сердце замерло. Дикая, холодная красота скалистой местности, у подножия кустарники, а наверху – снежные шапки, от которых, распадаясь на все цвета спектра, отражается свет.
Волшебство!
А сзади догоняют. Но мы больше не боимся, мы почти богини сейчас. Перепачканные мордашки, исцарапанные руки. Солнце и Луна, спустившиеся на землю посмотреть: «Что там у вас?»
Голубые глаза смотрят прямо, зеленые – даже надменно, рыжие волосы Аманды и мои – платиновые – смешались, мы прижались друг к другу и приготовились. Я смотрела на лица, искаженные злобой, которые становились все ближе. Они не стреляли, ждали чего-то. Нет, не ждали. Насилие – та же часть войны…
Их было около десяти человек, не человек – врагов. Они шли к нам, полностью уверенные в своей победе. Предвкушение от мучений будущих жертв – вот что они испытывали. Серебряный встал рядом, а потом Аманда сжала мою руку: со всех сторон спускались ирбисы, около тридцати взрослых особей.
Долматцев не стало за считаные секунды, они даже не успели сообразить, что произошло. Смерть на войне редко здоровается – раз, и ты уже у нее в гостях.
Животные медленно окружили нас со всех сторон, Аманда задрожала.
– Не бойся, это ко мне, – с какой-то сумасшедшей радостью сообщила я и обняла одного из самых крупных котов.
– А мне можно? – робко спросила девушка.
– Можно, ты же со мной.
Мы смеялись, хохотали как безумные.
Две глупые девчонки – живое свидетельство легенд.
Только в легенде о святом Франциске были волки.
