Кармазин без Вергилина

Кармазин стоял возле кирпичной стены, выщербившейся от частого употребления, руки его были связаны за спиной, повязка на глазах сбилась, открывая крохотный осколок серого неба, с которым ему предстояло с минуты на минуту распрощаться навсегда. В горле пересохло, отчего дерзкая мысль выкрикнуть в лицо незримым палачам что-нибудь оскорбительно-патетическое, не представлялась удачной. Уж лучше умереть молча, с гордой осанкой, нежели крякнуть напоследок нечто невразумительное и насмешить собравшийся на казнь честной народ…

Ему пришлось энергично помотать головой, чтобы избавиться от наваждения.

Реальность однако же представлялась не менее безрадостной. За спиной Кармазина располагался застекленный стеллаж с книгами, представлявшими для ширкетской межрайонной библиотеки особую ценность. То есть ни привалиться в минуту слабости, ни даже попятиться от летящего в лицо артиллерийского снаряда… тьфу, пропасть!.. сугубо трудного вопроса. Сам он находился на возвышении перед скромного вида кафедрой, и это было единственным и последним рубежом обороны перед лицом зловещей угрозы, что колыхалась мрачно и безлико, вздыхала и расчленяла его на полуфабрикат для рагу десятками беспощадных глаз.

Дети. Полный конференц-зал детей. Которых специально собрали здесь затем, чтобы надругаться над живым писателем.

Где-то он читал о чем-то подобном или видел в кино. И помнил совершенно определенно: ничем хорошим это не завершилось. То ли белокурые детки со светящимися очами загипнотизировали оратора до овощного состояния, после чего употребили в самых недобрых целях, то ли выставили его полным идиотом, что ненамного предпочтительнее.

Не следовало соглашаться на аутодафе. Ох уж это проклятое творческое тщеславие! Лицом к лицу с читателем… увидеть свою аудиторию… зарядиться оптимизмом и поддержкой… Ага, сейчас.

Но сбежать было невозможно. Единственная электричка, которая должна была вернуть его к родным пенатам, отходила только через четыре часа. Да он и не отыскал бы дорогу на вокзал в ширкетских закоулках, по-деревенски неухоженных и по-городскому головоломных.

– Друзья! – возгласила приглашающая сторона в лице главной библиотекарши, зрелой дамы приятной наружности, звали которую Диана Самвеловна, что мало сочеталось с ее безупречно славянской внешностью, куда в качестве базовых атрибутов входили широкое круглое лицо со вздернутым носом, светлые серые глаза и пшеничные кудри до плеч, а также иные достоинства, которые в настоящий момент ускользали от Кармазинского взбудораженного восприятия. – Сегодня у нас в гостях известный писатель, житель славного города Мухосранска…

Перечисление регалий и добродетелей отняло немного времени, хотя библиотекарша делала логические паузы и обеими руками производила плавные, привлекающие внимание жесты, как если бы Кармазин был уже не живым существом из плоти и крови, а памятником самому себе или, по крайней мере, портретом кисти самодеятельного художника.

– Вы можете задавать любые вопросы, – завершила преамбулу библиотечная дама, сошла с возвышения и села в первом ряду, оставляя творца наедине с публикой.

Кармазину почудилось, будто публика выгнула хребет и алчно лязгнула клыками.

Разумеется, ничего подобного в реальности не происходило. Просторное помещение, исполнявшее при библиотеке функцию конференц-зала, было плотно уставлено рядами кресел, на стенах висели обязательные портреты классиков, в числе которых самый большой портрет по праву принадлежал Гоголю, а сразу после Шолохова начинались лица незнакомые и по всей вероятности прославленные в пределах региона и ни метром далее. За окном трепетали тяжелые лиственные кроны, отбрасывая внутрь причудливые тени. Все места были заняты, и даже в проходе стояло несколько стульев. Большинство аудитории составляли школьники, которых залучили на встречу в порядке добровольной принудительности, интерес на детских лицах был скорее физиологический, нежели познавательный, из чего со всей очевидностью следовало, что никто из подрастающего поколения ни строчки из Кармазинских текстов не прочел. Но попадались и персоны более солидного возраста, в диапазоне от девушки без возраста в наряде, более подходящем для камерного концерта, строгом, черно-белом в горошек и с кружевами, до худого мужчины лет пятидесяти, глаза коего пылали нездоровым пламенем, и вот уж от кого следовало ожидать подвоха, так именно от подобного персонажа, со скрытыми сверхценными идеями, с опытом посещения аномальных зон и личного контакта с пришельцами из иных миров либо измерений, хрен редьки не слаще, и, что ужаснее всего, с собственными литературными амбициями.

Кармазин ободряюще улыбнулся. На таких мероприятиях он был нечастый гость и потому не силен был в протоколах и регламентах. Знающие люди рассказывали: важно завязать контакт с залом, но адресоваться ко всей человеческой массе бессмысленно или, как любят говорить в дипломатических сферах, контрпродуктивно, за всеми не уследить и на всякий чих не наздравствуешься. А потому следовало выбрать в зале одно лицо, какое больше понравится, смотреть на него и в речах своих обращаться непременно к нему, следить за его реакцией и в зависимости от таковой вносить в собственное поведение необходимые коррективы, от сдержанного превосходства до панибратской развязности, а то и некоторой даже интимности. Кармазин без труда нашел свое лицо. Это была юная дева, тонкая, как скрипичный смычок, темноглазая, отчетливо восточного типа, однако же длинные волосы сплетены были в две тугие косы, одна из которых была рыжая, а другая и вовсе соломенная. Взгляд юницы был внимателен, рот приоткрыт, с нею Кармазин и намеревался вести диалог, хотя бы даже и мысленный, и в мыслях немедля обозначил ее как Пеппи-Две Косички.

– Расскажите немного о себе, – протянула ему руку помощи Диана Самвеловна.

– С готовностью, – отозвался Кармазин.

Он сразу понял, что был совершенно прав, когда отказался от последнего слова перед казнью. Из выжженной ожиданием гортани вырвалось нелепое кряканье. Под выжидательными взорами Кармазин обстоятельно прокашлялся, отпил из кстати обнаружившегося на кафедре стакана, тяжко вздохнул и поискал глазами свою надежду и опору в косичках.

– Привет, – сказал он уже нормальным голосом. – Я волнуюсь и потому надеюсь на ваше снисхождение. Хотя бы поначалу… – Гробовое молчание. Шутить с этим залом не стоило. – Вообще-то я не совсем писатель, – продолжил он, понемногу успокаиваясь. – И уж тем более не особо известный. Ведь вы мало знакомы с моими книгами, а то и вовсе незнакомы, не так ли?

По залу прокатился неясный гул, а затем донеслось негромкое и мало обнадеживающее:

– Знакомы…

Диана же Самвеловна привстала со своего места и простерла пухлую длань в направлении стеклянного стеллажа позади Кармазина.

– Здесь вы можете увидеть все произведения нашего уважаемого гостя, – сказала она, – что были изданы, как сейчас принято говорить, «на бумаге». В преддверии встречи они пользовались повышенным вниманием абонентов нашей библиотеки.

– Замечательно, – сказал Кармазин, ощущая себя летчиком-камикадзе, которому все по барабану в виду вражеского линкора. – К чему это я? Нет такой профессии – писатель. Что бы ни говорили те, кто ухитрился зарабатывать себе на пропитание и прожитье складыванием слов. Писательство – это свойство организма. Как темные глаза, как светлые волосы, как музыкальный слух или дальтонизм. Можно воспринимать этот свойство как божий дар, а можно и как увечье, врожденный порок, генетическое отклонение. Все мы хотим быстро бегать, иметь силу в руках и выглядеть как Ален Делон и Софи Лорен… ну, или, с поправкой на современность, как Райан Гослинг и Эмили Кларк. Но природа распорядилась иначе, и мы выглядим так, как выглядим, и бегаем неважно, и шесть пудов над головой, пожалуй, не вытолкнем. А с другой стороны, хорошо, что в массе своей обошлось без гемофилии, болезни кошачьего крика или бокового амиотрофического склероза, который, впрочем, никак не повлиял на умственные способности Стивена Хокинга кроме того, что изрядно осложнил ему жизнь. Многие хотят писать, многие пытаются писать, но лишь единицам это дано в полной мере. Между прочим, нельзя притвориться сильным или темноглазым. Подобное притворство легко разоблачается на практике. Контактные линзы, конечно, сгодятся на какое-то время, но сто килограммов поднять не получится. Ну да, притвориться писателем намного проще. У любого, даже самого чудовищного в литературном смысле текста непременно найдется свой десяток почитателей, которые воспоют его, превознесут и поставят на второе место после Гоголя, который все же остается пока безусловным светочем русской словесности. – Легкий поклон в сторону портретной галереи. – Не хочу никого обидеть, но девяносто девять и девять десятых того чтива, что вы видите на полках книжных лавок или на развалах электронных библиотек, никакого касательства к литературе не имеет и создано не людьми с писательской хромосомой, а жалкими имитаторами. К полкам этого замечательного учреждения высокой культуры, – усмешка краем рта и еще один короткий поклон в сторону Дианы Самвеловны, – мои мизантропические заметки отношения не имеют. И вообще, я сильно отвлекся. У меня диплом эконометриста, какую-то часть жизни я работал программистом в различных финансовых структурах. Но настал момент, когда природа взяла свое. Теперь я писатель, писатель и еще раз писатель. И, как мне кажется, звучу гордо. – Кармазин с удовлетворением обнаружил улыбку на устах Пеппи-Две Косички. – И я по-прежнему готов отвечать на ваши вопросы. Но! – Он предупреждающе воздел указательный перст. – Как ответственный трибун, я не обещаю, что мои ответы вам понравятся и окажутся в консонансе с вашими личными представлениями о картине мира. Я знаю, что, задавая вопросы, вопрошающий часто ожидает подтверждения личным предчувствиям или хочет услыхать из чужих уст собственный ответ. Я этого не гарантирую.

Мрачное чудовище, жаждавшее крови и плоти, трансформировалось с каждым ударом его сердца. Распадалось на атомы, и у каждого атома находилось свое собственное лицо, свое выражение глаз. А значит, все было не так уж плохо. Да, масса неуправляема, но с индивидуальностями можно вести диалог.

Он заметил несколько поднявшихся рук и взглядом указал на ближайшую.

– А скажите пожалуйста, – задыхаясь, спросила школьница, белый верх, темный низ, два больших банта. – А зачем вы пишете?

– Я уже немного ответил на этот вопрос, – сказал Кармазин. – Во мне сидит ген писательства. Зачем я дышу? Зачем я разговариваю? Зачем я пишу? Я так устроен. Чтобы вы не подумали, будто я таким образом намекаю на свою исключительность: тот же ген не дает покоя тысячам и тысячам людей. Сколько в стране писателей, не знает никто. Кто-то сумел с ним справиться, и не исключено, что среди таких излечившихся оказались несбывшиеся гении, а над кем-то он обрел полную власть. Как надо мной и толпами других графоманов. Когда я был совсем юн, то надеялся, что смогу зарабатывать литературным ремеслом. Жизнь разбила мои амбиции в пух и прах. Пришлось работать по основной профессии, заниматься тем, что я не любил и не слишком-то умел. А когда надежды на финансовое благополучие окончательно рухнули, литература непредвиденно начала приносить мне доход… – Он выдержал паузу, желая оценить реакцию на свои слова. Ничего, кроме сосредоточенного внимания. – Вы же понимаете: на самом деле нет никакого гена писательства. Это метафора. Есть определенное свойство натуры, природа которого не поддается рациональным объяснениям.

Подросток в белой рубашке с длинными рукавами и форменной жилетке с какой-то неразличимой эмблемой на груди спросил:

– А вы читали роман Жужелицкого «Заурядный патруль»?

– К сожалению… – замялся Кармазин. Второй вопрос, и сразу неудачный. – Я не любитель полицейских детективов.

– Это фантастика, – сердито уточнил подросток.

– Фантастику я ценю еще меньше. И абсолютно не понимаю тех, кто ее сочиняет. Это странные люди. Возможно, инопланетяне. А взгляните на меня: что во мне странного?

Подросток неуверенно пожал плечами и сел.

– А вы хороший писатель? – донеслось откуда-то с галерки.

«Отличный! – подумал Кармазин. – Что если сказать об этом вслух? Но что сгодится для городских тусовок, мало подходит для районной библиотеки. Да вообще для любой библиотеки. Принципиально иной контингент. Он отвергает плоские шутки, но ждет откровений. Я могу подарить этим людям откровение? Черта с два. Но ведь я и вправду отличный писатель…»

– Если очень упорно заниматься своим делом, – начал он издалека, рассчитывая не впасть в саморекламу и одновременно обозначить ясное понимание собственной цены, – есть шанс достичь в нем некоторых успехов. А я пишу с того момента, как научился пользоваться пером. Не гусиным, конечно, я не настолько стар… шариковой авторучкой. Сейчас какие в ходу? Кажется, гелевые… Вообще кто-нибудь в этом мире еще пишет руками?

– Да-а, – выдохнул зал.

– А вот я уже потихоньку отвыкаю, – вздохнул он с притворным сожалением. – Но речь не о том…. Легкого старта у меня не получилось. Как я уже говорил, деньги появились много позже. Поэтому у меня было изрядное время для совершенствования. Невозможность оставить писательство при полном отсутствии мотивации очень способствует профессиональному росту… Я не гениален – небеса вообще неохотно осыпают людей божьими искрами. Но хорошим писателем вполне могу себя назвать. Вы ведь не собрались бы здесь ради встречи с плохим писателем? Хотя… это было бы, пожалуй, не менее познавательно.

– А кем вы стали бы, не будь вы писателем?

– О-о! – Кармазин обвел аудиторию повлажневшим взором и приосанился. – У меня были альтернативы, друзья мои! Помимо основной профессии, которую я ненавидел светлой ненавистью… Да, выбор был. Ну, например… Когда-то я сочинял музыку. И даже играл в составе нескольких рок-групп. На ритм-гитаре. Это было ужасно давно. То, что я сочинял, было добротной, неглупой попсой. Если бы я начал тогда и не бросил в минуту душевной слабости, а продолжал бы поныне… Человеческой натуре свойственно развиваться. Быть может, в музыке мои творческие успехи оказались бы намного внушительнее…

Мужчина с пылающим взором привстал с места и вопросил, приподняв указательный палец:

– Вы верите в бога?

«Что же вы так, сударь, – подумал Кармазин иронически. – Не того я от вас ожидал. Считайте, что я разочарован. Но каков вопрос, таков и ответ, третий закон Ньютона никто покуда не отменял».

– Не хочу оскорбить ничьих чувств, – сказал он. – Заранее приношу извинения. Нет, не верю. Я прочел Библию в достаточно зрелом возрасте, от корки до корки… мне как писателю это было необходимо… и у меня возникло слишком много вопросов, а предлагаемые ответы меня не устроили. Не сложилось.

– А в чем смысл жизни? – тотчас же откликнулся мужчина.

«Черт, вот теперь хороший вопрос, – вынужден был признать Кармазин. – Туше! Но хороший опять-таки не для библиотеки, а для затяжных посиделок с философскими заходами исподволь и серьезной выпивкой для расторможенности языка и воображения. А значит, объяснение последует хреновенькое, средне-сдельное…»

– На такой вопрос никому еще не удалось найти ответ, который устроил бы достаточно многих. Кстати, религия и есть способ найти универсальное решение загадки бытия. Хотя все мое существо противится мысли о том, что от рождения до смерти я всего лишь отбываю некий предварительный срок перед жизнью подлинной и вечной… смысл которой ясен еще менее. Вы ведь не рассчитываете, что я окажусь мудрее величайших мыслителей всех эпох? – Мужчина едва заметно помотал головой: нет, на такое счастье расчета у него не было. – Кто как, а уж я точно знаю, что не скажу на сей счет ничего гениального. Заниматься бесконечным самосовершенствованием? Это будет утрачено вместе с тобой. Оставить после себя след в науке или искусстве? Хорошая попытка, но дано не всякому, и шансы невелики. Построить дом, посадить дерево, вырастить сына? Слишком достижимые задачи для нормального человека, которому по исполнении намеченного все равно придется задуматься о дальнейшем. Оставить после себя добрую память? Это не может быть смыслом жизни, это ее результат. – Теперь Кармазин адресовался исключительно к Пеппи-Две Косички, и ему нравилось, как старательно она кивает в такт его словам. – Ну, там много еще всего… Поскольку я человек простой, даже примитивный в своих претензиях, со мной дело обстоит проще. Любить близких. Любить окружающих. Всех не получится, но хотя бы тех, кто поприличнее… Любить себя. Достичь внутренней гармонии. Всемерно уменьшать количество зла в природе. Кажется, ничего нового я не сказал. Хотя вот еще тавтология напоследок: бессмысленно тратить всю жизнь на поиски ее смысла. – Он усмехнулся. – Одно я знаю точно: смысл смыслом, но уйти нужно красиво и необременительно для окружающих…

На исходе второго часа, когда Кармазин немного осип, а паузы делались все тягостнее для всех, Диана Самвеловна вскинула ладошку и объявила:

– Очевидно, настало время поблагодарить нашего гостя!..

– Есть ли жизнь на Марсе?

Кармазин поискал глазами, откуда исходил этот последний, абсолютно нелепый вопрос. Пеппи Две-Косички, кто же еще. Долго же она выжидала своего часа.

– Зависит от Марса, – сказал он, усмехаясь. – Есть Марс созданный воображением мыслителей на протяжении сотен и сотен лет. Красная Планета, расчерченная каналами, неудачливый древний двойник Земли. Руины угасающих цивилизаций, которым либо вовсе нет дела до человечества, либо, напротив, есть настоятельное желание завоевать, поработить или употребить в пищу. Этот Марс полон собственной странной жизни, которая больше напоминает искаженное отражение нашей в кривом зеркале фантазий. Дея Торис ссорится с Аэлитой из-за капитана Йорка, а конфедерат Джон Картер обсуждает с красноармейцем Алексеем Гусевым основы нового марсианского парламентаризма… И есть высохший каменистый шарик, где нет ничего, кроме пыли, а единственным проявлением активности является какой-нибудь особенно упрямый марсоход. Такой Марс никому не интересен, кроме ученых. Я слышал, на фотографиях, сделанных аппаратами, люди находят какие-то пирамиды, человеческие фигуры… Это всего лишь попытка соединить два Марса в один. Людям свойственно наполнять реальный мир воображаемыми объектами. Собственно говоря, это относится не только к Марсу.

Кармазин развел руками, словно бы демонстрируя, что кролики в его рукавах окончательно иссякли, и на этом мероприятие завершилось. Диана Самвеловна вернулась за кафедру и произнесла формальные теплые слова, после чего преподнесла Кармазину в знак признательности керамическое блюдо со стилизованным под эллиническую архаику изображением здания библиотеки. Кармазин, не сходя с места, отблагодарился полным комплектом своих книг, две из которых в библиотечной коллекции отсутствовали, каковые немедля украсил прочувствованными автографами. От творческого ужина он сумел прозорливо отбояриться еще на этапе предварительных переговоров, так что ничего ужасного более не ожидалось. Его окружили самые активные представители аудитории, задавая какие-то совершенно уже пустяковые вопросы едва ли не бытового свойства и протягивая для автографов блокноты и тетрадки. Он отвечал – иногда остроумно, иногда невпопад, орудовал авторучкой, чувствуя себя усталым, выжатым, истраченным, и уже мечтал о том моменте, когда окажется в вагоне электрички. Происходящее виделось как бы сквозь пыльную тюлевую занавесь.

Когда окружение окончательно поредело, тюль вдруг раздернулся, и чья-то рука протянула развернутую на титуле его последнюю книжку. Кармазин размашисто расписался, поднял глаза и увидел, что перед ним стоит Пеппи-Две Косички. Девушка оказалась неожиданно высокой и взрослой. И от нее невыносимо приятно пахло свежей огородной зеленью.

«Как некстати», – подумал он с обреченностью предвидения.

То, что он избрал ее среди других, было неслучайно. В то время как его разум твердил, что не нужно, ради бога, никаких новых связей, что пора заняться собой и своим делом, пора успокоиться и остепениться, все остальное его существо внезапно и неконтролируемо сделало иной выбор.

В ее прямом и беззастенчивом взгляде Кармазин прочел: «Мне восемнадцать лет. Ну почти. Я собираюсь поступать в политехнический институт и непременно поступлю. Я умна и хороша собой. Мой дурацкий вопрос имел целью привлечь твое внимание, и этой цели он достиг. Очень скоро я ворвусь в твою жизнь, расположусь там со всеми удобствами, разобью ее вдребезги и превращу в ад. Но это именно то, о чем ты всегда мечтал. Ты будешь говорить со мной как с равной, потому что я способна стать твоим собеседником. Ты будешь мучиться, страдать и ревновать. Не потому, что я дам тебе поводы – хотя я непременно дам! – а от ужаса однажды потерять меня навсегда. Я не дам тебе скучать, а следовательно, не позволю тебе состариться. Из нас выйдет прикольная пара. Будь готов, что впервые тебе начнут завидовать. Я стану твоей последней любовью. На долгие пять лет, пока не закончу институт. А потом я исчезну. Или останусь. И ты умрешь у меня на руках счастливый. Или в одиночестве и несчастный. Этого не знает никто. Даже я этого не знаю, а ты в этом раскладе всего лишь объект страдательного залога. Ты хочешь рискнуть?»

«Мне сорок лет, – думал Кармазин. – Это если округлить в сторону уменьшения. Я человек без постоянного заработка и без радужных перспектив на будущее. За душой у меня нет ничего, что могло бы заинтересовать семнадцатилетнюю хищницу, у которой вся жизнь впереди, все козыри на руках и все дороги ведут в рай. Все, что я могу тебе дать, это моя душа, мой ум, мои беседы о вечных ценностях, которые не размоются никакими историческими переменами. Со мной ты станешь удручающе умна, а следовательно, – вооружена до зубов посреди серой толпы жвачных непарнокопытных. Я дам тебе это преимущество. Я научу тебя тому, чему так и не научился сам. Со мной тебе будет непросто. Но! Я не позволю тебе голодать, и одеваться ты будешь не хуже других. И уж совершенно определенно я не позволю тебе грустить. Говоришь, пять лет? Это большой срок. Возможно, я и не протяну столько. И вовсе не факт, что однажды ты вдруг захочешь меня бросить. Ты, верно, рассчитываешь использовать меня как плацдарм для наступления на жизнь? Как бы тебе не прогадать. Я могу оказаться незаменимым, уж это я умею. Еще неизвестно, кто окажется в большем выигрыше, и хорошо, если мы оба. Нам будет весело. Странно и весело. Как Сталкеру и его жене из фильма Тарковского. Ты хочешь рискнуть?»

– Мне понравился ваш вопрос, – сказал он вслух. – Как вас зовут?

– Валя, – сказала девушка. – Я здесь живу, но поступаю…

– В политех, – опередил он.

– Откуда вы… – Скулы ее порозовели. – В понедельник я буду в городе.

– Вот мой телефон, – Кармазин протянул ей визитку. – И адрес. Звоните… если не страшно.

«Наверное, я все это себе навоображал. И за себя, и на нее. Тот еще вариант развития событий…»

– Нет, – сказала она. – Не страшно. Я позвоню. Но я не люблю кофе.

– Мы что-нибудь придумаем, – обещал Кармазин.