В табл. 8.1 дается схематичное описание отношения между моделями управления (patterns of governance) и формами обеспечения безопасности и показывается, как это отношение варьировалось в зависимости от конкурирующих образов будущего, о которых я уже рассказывала.

Какой из последних трех сценариев — столкновение цивилизаций, грядущая анархия, космополитическое управление — реализуется в будущем? Предсказать это с какой-либо определенностью невозможно. Ответ зависит от итогов общественных дебатов, от эффективности институтов, от политического выбора, осуществляемого на различных уровнях общества и в разных частях мира (как показывают события войны в Афганистане); от перемен, происходящих сейчас на Ближнем Востоке, и от того, можно ли добиться перехода к демократии в таких местах, как Ливия, Сирия или Йемен; от будущего кампании с использованием дронов или кампании против пиратства; от усилий по разрешению давних конфликтов в Израиле/Палестине или Кашмире; от будущего международных администраций в Боснии или Косове; от приверженности развитию в качестве альтернативы глобализированной военной экономике. Останется ли Босния по-прежнему поделенной на малые государства в хантингтоновском стиле, будет ли управляться международной администрацией или же в конце концов трансформируется в действующую демократию? Можно ли войну в Ираке интерпретировать в качестве примера анархии по Каплану или хантингтоновской цивилизационной войны? Исключает ли ошибка с применением программы «Обязанность защищать» в Ливии возможность альтернативного космополитического вмешательства, которое помогло бы установить демократию и ввести принцип верховенства права? «Война против терроризма», прообраз хантингтоновских представлений о будущем, испытывает серьезные проблемы. Она так и не принесла ощущение безопасности ни на Ближний Восток, ни в Европу и США. И все же небезопасность не обязательно ведет к иному подходу. Возможно даже, что отсутствие безопасности будет способствовать формированию все более крайних позиций, толкая к новой войне в глобальном масштабе, когда политика идентичности, атаки против гражданского населения и теневая экономическая изнанка глобализации будут все вместе усиливать друг друга. Станет ли итогом некая форма анархии с единичными укрепленными островками цивилизованности? Или же космополитический подход сможет предложить путь преодоления пропасти между зонами военных действий и зонами цивилизованности — некую альтернативу «Войне против терроризма»?

Критики космополитического подхода могли бы сказать, что он являет собой даже более амбициозный модернистский/универсалистский проект, нежели прежние модернистские проекты (такие, как либерализм или социализм), а следовательно, содержит в себе тоталитарные притязания. Кроме того, учитывая секулярный характер этого концепта и его открытое неприятие любых форм коммунитаризма на основе идентичности, можно было бы утверждать, что этот концепт открыт для более суровых обвинений в утопизме и непоследовательности, чем прежние модернистские проекты. Я придерживаюсь того мнения, что общественную мораль надо подкреплять универсалистскими проектами, хотя эти проекты и подвержены периодическим изменениям в зависимости от обстоятельств — они всегда вызывают непреднамеренные последствия и их надо пересматривать. Именно поэтому они никогда не могут быть универсалистскими в практическом смысле, пусть даже они и выступают с универсалистскими претензиями. Значение таких проектов, как либерализм или социализм, либо подтверждается обстоятельствами (по крайней мере в течение какого-то времени), либо дискредитируется. Идея XVIII столетия о том, что природе имманентно присущ разум, подразумевала, что посредством опыта можно освоить рациональное (нравственное) поведение: в реальности существуют разные способы прожить жизнь (лучше или хуже), и тому, как прожить свою жизнь, можно научиться благодаря опыту (например, опыту счастливой или несчастной семейной жизни или опыту войны и мира). Эти уроки никогда не выучиваются раз и навсегда, потому что реальность очень сложна и невозможно воспроизвести точный набор обстоятельств, в которых некая конкретная рациональность представляется работающей. Однако эти уроки можно осваивать на какое-то время и в близких обстоятельствах.

В нынешнюю рефлексивную эпоху космополитический проект по самой своей природе является пробным шагом. Мы живем в мире с постоянно соперничающими подходами, хотя характер и предпосылки разных подходов не перестают (и не перестанут) меняться. Быть может, в Афганистане не будет найдено никакого решения и Босния будет постоянно разделяться и находиться под международным протекторатом, однако вполне возможно, что войны в Ираке, Афганистане и Боснии еще какое-то время будут олицетворять начало нового нарратива — новой манеры рассказывать историю наших политических различий.

В текущих событиях оптимизм внушает устаревание нововременной войны. Возможно, что война, какой мы ее знали последние два столетия, уже стала, подобно рабству, анахронизмом. Возможно, что национальные армии, военно-морской флот и военно-воздушные силы не более чем ритуальные рудименты уходящего национального государства. «Вечный мир», как он представлялся Иммануилу Канту, глобализация цивилизованных порядков и развитие космополитических форм управления — все это реальные возможности. Пессимистичный же взгляд состоит в том, что войну, подобно рабству, всегда можно переизобрести. Способность формальных политических институтов, прежде всего национальных государств, регулировать насилие подверглась эрозии, и мы вступили в эпоху долговременного низкоуровневого неформального насилия, эпоху постсовременной войны. В этой книге я высказала мнение, что корректны и та и другая точки зрения. Нельзя считать, что в человеческой природе заложено либо варварство, либо цивилизованность. Научимся ли мы справляться с новыми войнами и сможем ли изменить курс в сторону более оптимистичного будущего, в конечном счете зависит от наших собственных действий.