Международное участие в войне в Боснии и Герцеговине и, более того, во всех конфликтах на территории бывшей Югославии было с самого начала масштабным. Это участие проявилось как на официальном уровне, так и на уровне гражданского общества. К этой войне было приковано внимание СМИ и различных гуманитарных групп и групп борцов за мир и за права человека, равно как и внимание гражданских институтов, таких как церкви и университеты. В пределах бывшей Югославии на международное сообщество возлагались большие надежды. Для многих людей название «Европа» имело почти мистическое значение, его считали синонимом цивилизованного поведения и символическим выражением альтернативного «гражданского» мировоззрения, к которому стремились те, кто противостоял национализму. Действительное положение дел глубоко разочаровывало, порождая цинизм и отчаяние.

На самом деле международное участие имело две четко различающиеся формы. Одна — это политические переговоры на высшем уровне и различные миссии. Другая — это, по сути, новая форма гуманитарной интервенции. Последняя, я бы сказала, действительно представляла собой значительную инновацию в области международных мер — как по своим целям, так и по своему масштабу и тому, как она способствовала кооперации между международными институтами и гражданским обществом. Однако ее осуществлению мешали противоречия между положением дел на гуманитарном уровне и тем, что происходило на уровне высокой политики, и вытекающее отсюда превратное понимание политической и военной природы войны.

Существует много объяснений неудачи международного сообщества в деле предотвращения или прекращения войн в бывшей Югославии: недостаток единства позиций в ЕС, неготовность правительств предоставить соответствующие ресурсы, недальновидность политиков. Во всех этих объяснениях есть нечто верное. Однако фундаментальная проблема имела концептуальный характер. Она состояла в непонимании того, почему или как велась эта война, и непонимании характера новых националистических политических образований, возникших после краха Югославии. И с политической, и с военной точки зрения эта война воспринималась как конфликт между соперничающими национализмами традиционного эссенциалистского типа; так считали и европейцы, подобно сербам полагавшие, что всякий национализм должен одинаково осуждаться, и американцы, которые, как правило, видели в сербах плохих «тоталитарных» националистов, а в хорватах и мусульманах — хороших «демократических» националистов. Хотя сербский и хорватский национализм действительно были бесперспективными, а мусульманский национализм был не так уж плох, в этом анализе упускалось из виду то обстоятельство, что этот конфликт был конфликтом между новой формой этнического национализма и цивилизованными ценностями. Националисты разделяли общий интерес к упразднению интернационалистического гуманитарного мировоззрения как в пределах бывшей Югославии, так и в глобальном масштабе. И с политической, и с военной точки зрения их война была войной не против друг друга, но, повторим аргумент Бугареля, против гражданского населения и против гражданского общества.

Так называемое международное сообщество угодило в националистическую ловушку, приняв всерьез и легитимировав то восприятие этого конфликта, которое желали распространить националисты. В политическом плане националисты имели общую тоталитарную цель — снова установить ту разновидность политического контроля, которым некогда уже обладала коммунистическая партия на основе этнических сообществ. Для этого им надо было разделить общество по этническому признаку. Исходя из того, что «страх и ненависть» были эндемичны боснийскому обществу и что националисты представляли все общество в целом, международные посредники не смогли найти иного решения, кроме того компромисса, к достижению которого стремились сами националисты. Не понимая, что «страх и ненависть» не являлись эндемичными, но вырабатывались во время войны, они фактически способствовали достижению националистических целей и ослаблению интернационалистического гуманитарного подхода.

Если говорить о военном аспекте, предполагалось, что основное насилие происходило между так называемыми воюющими сторонами и что гражданские лица, так сказать, попадали под перекрестный огонь. Притом что факт этнических чисток был очевиден, это трактовали как побочный эффект боевых действий, а не как цель войны. Войска ООН, посланные в Боснию и Герцеговину для защиты гражданского населения, были связаны по рукам и ногам, потому что их начальство боялось, что войска втянут в обычную войну. Между поддержанием мира и участием в боевых действиях было проведено четкое различие. Поддержание мира значило, что войска действуют на основе согласия между воюющими партиями. Тогда как участие в боевых действиях означало бы, что войска ООН встают на ту или иную сторону. Боязнь того, что любое применение силы будет означать принятие чьей-либо стороны и приведет к эскалации международного военного участия, всю войну мешала войскам ООН эффективно осуществлять гуманитарные задачи, для выполнения которых они и были направлены. Не было понято то, что между сторонами было довольно мало боевых действий (в традиционном смысле) и что главная проблема заключалась в непрекращающемся насилии против гражданского населения. Предполагалось, что войска ООН являются войсками по поддержанию мира, что они действуют на основе согласия сторон. В результате они оказались неспособны защитить конвои с гуманитарными грузами или безопасные убежища. Вместо этого они стояли, по словам одного сараевского шутника, «как евнухи на оргии».

Преобладающий подход на переговорах на высшем уровне — подход «сверху», подход realpolitik: предполагалось, что лидеры политических партий выступают от имени тех людей, которых они представляют. Таким образом, проблема того, как себя вести в отношении осколков Югославии, была понята как проблема достижения компромисса с этими лидерами. В сущности, она мыслилась как проблема границ и территории, а не как проблема политической или социальной организации. Поскольку в этнических чистках видели побочный эффект войны, главная забота состояла в том, чтобы посредством достижения политического компромисса прекратить боевые действия. Если бы политические лидеры в бывшей Югославии настаивали на том, что они не могут жить вместе, тогда для пост-югославского политического пространства пришлось бы подыскать какой-то новый набор территориальных договоренностей. Следовательно, ответ заключался в разделении. Однако разделение было одновременно и решением, и причиной войны. Оно подпитывало само себя, поскольку, и это знал каждый, невозможно было создать этнически чистые территории без перемещения населения. Так как цель войны заключалась в этнических чистках, решение, которое мирилось с результатами этих чисток, было единственно возможным. Таким образом, сам принцип разделения легитимировал националистические притязания.

Первым разделением было разделение Югославии: тогда признание сначала получили Словения и Хорватия, а потом — Босния и Герцеговина. В то же время, после того как при посредничестве представителя ООН Сайруса Вэнса в декабре 1991 года было заключено соглашение о прекращении огня, разделилась Хорватия. Босния и Герцеговина была признана в день начала войны. В попытках остановить боевые действия был выдвинут целый ряд провальных планов по разделу Боснии и Герцеговины. Первым был план Каррингтона-Кутильеро (весна 1992 года), предлагавший разделить страну на три части. После провала этого плана лорд Каррингтон оставил пост посредника от ЕС и его сменил Дэвид Оуэн, ставший сопредседателем (вместе с Сайрусом Вэнсом) Международной конференции по бывшей Югославии (МКБЮ), созданной после Лондонской конференции в августе 1992 года. План Вэнса—Оуэна считался продолжением плана Каррингтона—Кутильеро, так как он разделил Боснию и Герцеговину на десять кантонов, девять из которых основывались на доминировании той или иной этнической группы. Этот план в конечном счете был отклонен Ассамблеей боснийских сербов в мае 1993 года, но прежде он обеспечил хорватам легитимацию этнических чисток в тех области, которые им достались по условиям этого плана: это обозначило начало хорвато-мусульманского конфликта. (Говорили, что ХСО (HVO) расшифровывается как «Hvala Vance Owen» — «спасибо Вэнсу-Оуэну».) Под давлением американцев весной 1994 года были проведены переговоры о прекращении огня между мусульманами и хорватами. По сути, Вашингтонское соглашение, как стало называться это соглашение о прекращении огня, создало боснийско-хорватскую федерацию, разделенную на еще меньшие кантоны с доминирующими этносами. Тем временем на смену плану Вэнса-Оуэна пришел план Оуэна-Столтенберга (Сайруса Вэнса сменил Торвальд Столтенберг), который в свою очередь уступил место плану Контактной группы: Контактная группа была новым переговорным форумом, в котором участвовали основные внешние игроки (США, Россия, Великобритания, Франция и Германия). И эти планы, и Дейтонское соглашение, которому в конечном счете удалось остановить боевые действия, были весьма схожи с оригинальным планом Каррингтона-Кутильеро.

Дейтонскому соглашению в конце концов удалось достичь прекращения огня — отчасти благодаря военному давлению (НАТО наконец начал наносить воздушные удары, а в Боснию были отправлены англо-французские силы быстрого реагирования), отчасти вследствие падения боевого духа боснийских сербов, но, пожалуй, самое важной причиной была «рационализация» реальной военной ситуации после захвата сербами двух восточных анклавов и захвата хорватами Краины. Иными словами, этнические чистки фактически были завершены. Военный эндшпиль оказался настолько легким, что высказывалось предположение, что между Сербией и Хорватией могло существовать некое безмолвное понимание, которое, пожалуй, даже поощрялось внешними игроками. И, разумеется, окончательное разделение было близко к тому, которое еще в марте 1991 года обсуждали Милошевич и Туджман на знаменитой встрече в Караджорджеве.

Посредники были подвергнуты решительной критике даже за то, что они вступили в разговор с воюющими сторонами. Как они могли пожимать руки военным преступникам? Как они могли общаться с боснийскими сербами и боснийскими хорватами наравне с Изетбеговичем, президентом признанной страны? Участники переговоров руководствовались принципом, согласно которому прекратить войну могли только те, кто ее развязал, и поэтому переговоры должны вестись между воюющими сторонами. В этом доводе есть здравое зерно, но эти переговоры не должны были иметь приоритетного значения в рамках всего проводимого курса в целом. Существовали разные варианты, благодаря которым ненационалистические политические и гражданские слои боснийского общества могли получить доступ к правительствам и международным институтам, могли быть услышаны и всерьез приняты их идеи и предложения, включая предложения, альтернативные разделению, и все бы увидели, что они пользуются уважением международного сообщества. Они олицетворяли надежду на международные ценности. Именно в них следовало бы видеть главных партнеров в поиске мира. Никто не понимал, что националисты — в силу природы их целей и методов их достижения — не взывают и не могут взывать к «сердцам и умам», и не осознавал важность взращивания политической альтернативы.

Переговоры на высшем уровне проводились одновременно с гуманитарной интервенцией. На начальной стадии конфликта Садако Огата, Верховный комиссар по делам беженцев, выдвинула план гуманитарного ответа из семи пунктов, который в июле 1992 года был принят правительствами и международными органами. Эти семь пунктов звучат следующим образом: «соблюдение прав человека и гуманитарного права, превентивная защита, гуманитарный доступ к нуждающимся, меры по удовлетворению особых гуманитарных нужд, меры по обеспечению временной защиты, материальная помощь, а также восстановление и реабилитация». Ведущая роль в огромной гуманитарной инициативе принадлежала УВКБ ООН, обеспечившему помощью почти две трети населения Боснии и Герцеговины, и им же координировались действия целого ряда международных гуманитарных органов и НПО. Большое значение имело участие множества мужественных людей — сотрудников гуманитарных организаций, медицинского персонала, водителей конвоев и т.д. В дополнение к усилиям по оказанию гуманитарной помощи ООН приняла ряд мер, направленных на защиту гражданского населения и отстаивание норм международного гуманитарного права. В число этих мер входили: решение по защите гуманитарных конвоев, при необходимости с применением силы [резолюция Совета Безопасности ООН (РСБ) № 770 (1992)]; провозглашение зон безопасности [РСБ № 836 (1993)]; назначение специального представителя по вопросам прав человека при Комиссии по правам человека (август 1992 года); назначение Комиссии по расследованию военных преступлений (октябрь 1992 года), и в частности изнасилований (декабрь 1992 года); учреждение «международного трибунала по судебному преследованию лиц, ответственных за серьезные нарушения международного гуманитарного права» [РСБ № 808 (1993)]. Международному комитету Красного Креста (МККК) были поручены задачи получения доступа к лагерям для задержанных и организации освобождения узников. Вашингтонским же соглашением устанавливалось, что администрация ЕС будет осуществлять административное управление Мостаром с целью воссоединения города.

Эти меры, по крайней мере в теории, представляли собой весьма значительное новшество в международной практике. Принятые под давлением инициативных групп и международных СМИ, вынесших на всеобщее обозрение реальность этой войны, данные меры создали потенциально новую форму международной гуманитарности. Хотя какие-то элементы из этого пакета мер уже были введены в прежних конфликтах (концепция безопасного убежища/зоны в Ираке, защита гуманитарных конвоев в Сомали), это было самое амбициозное развертывание войск ООН по поддержанию мира, предназначенных для оказания помощи и предоставления защиты гражданскому населению и отстаивания гуманитарного права. Кроме того, решительно звучали формулировки соответствующих резолюций Совета Безопасности. И РСБ № 770 (1992 год), требовавшая защиты гуманитарных конвоев и беспрепятственного доступа МККК и других гуманитарных организаций к «лагерям, тюрьмам и центрам задержания», и РСБ № 836 (1993), установившая зоны безопасности, подпадали под действие главы VII Устава ООН, санкционирующей применение силы. В Боснию и Герцеговину было отправлено около 23 тысяч военнослужащих СООНО.

Дополнительно к войскам СООНО в Адриатике находились военно-морские силы НАТО и Западноевропейского союза (ЗЕС), наблюдавшие за соблюдением эмбарго на поставку вооружений; НАТО же отвечало за соблюдение запрета на полеты в боснийском воздушном пространстве, что также санкционировала глава VII Устава ООН [РСБ № 816 (1993)].

Впрочем, почти ни одна из этих мер не была эффективно реализована. Воюющие партии постоянно чинили помехи доставке гуманитарной помощи и облагали ее «налогом». Зоны безопасности превратились в огромные небезопасные лагеря беженцев, которые постоянно обстреливались артиллерией; поставки гуманитарной помощи находились под безжалостным контролем боснийских сербов. Вопреки усилиям Мазовецкого, комиссии экспертов ООН и Международного трибунала, МККК и других гуманитарных организаций, военные преступления не прекращались, более того, в последние месяцы войны имели место наиболее вопиющие примеры этнических чисток. Режим бесполетной зоны нарушался бессчетное количество раз, а эмбарго на поставки вооружений никогда строго не выдерживалось. Несмотря на организацию управления в Мостаре при участии ЕС, город по-прежнему был разделен на части, все так же ограничивалась свобода передвижения и фиксировались многочисленные нарушения прав человека. Среди личного состава сил ООН многие принимали участие в операциях на черном рынке, а заявления о преступлениях, совершенных личным составом сил ООН, особенно изнасилованиях, никогда должным образом не расследовались. Кульминационной точкой для ООН стал июль 1995 года, когда так называемые зоны безопасности Сребреница и Зепа были захвачены силами боснийских сербов.

Был ли возможен какой-либо иной подход, коль скоро война уже началась? Дэвид Оуэн полагает, что в политическом плане важнее всего было прекратить боевые действия. Но даже сейчас, после Дейтона, нет однозначного ответа на вопрос, было бы вообще достигнуто какое-либо соглашение, пока к этому не стали готовы сами воюющие партии, и была ли роль международных переговорщиков чем-то большим, нежели способом ускорить и легитимировать соглашение, достичь которого хотели по крайней мере сербы и хорваты? Следствием этого является то, что, как это уже стало ясно, теперь чрезвычайно трудно избавиться от националистов и военных преступников во власти, что делает долгосрочный мир или нормальное положение вещей отдаленной перспективой.

Если бы эта война понималась в первую очередь как геноцид, то главным приоритетом была бы защита гражданского населения. Переговоры и политическое давление могли быть сосредоточены не на разделе территорий, а на конкретных целях в реальной обстановке по облегчению гуманитарной ситуации, таких как открытие аэропорта в Тузле или маршрут через гору Игман в Сараево или освобождение пленных. Решению этой задачи, возможно, способствовало бы включение в переговорный процесс ненационалистических партий и групп. Возможно, оно создало бы условия для появления других общезначимых решений в духе «либо так, либо никак», которые бы не основывались на разделе территорий (например, международный протекторат). Такой подход по меньшей мере укрепил бы альтернативы национализму, помешав тем самым производству «страха и ненависти», и оставил бы в большей неприкосновенности законность международных организаций. В ряде случаев Мазовецкий жаловался на отсутствие кооперации с МКБЮ: «Специальный представитель выразил пожелание, чтобы в мирном процессе приоритетное значение имели проблемы прав человека, и обратил внимание на то, что мирные переговоры не следовало начинать, не получив гарантий прекращения массовых и грубых нарушений прав человека».

В военном отношении результатом иного восприятия, возможно, был бы более жесткий, более «надежный» (robust) подход к поддержанию мира. Уверенность в том, что это была война «сторон», привела к крайней нерешительности в вопросе применения силы из-за страха, что это может повлечь за собой эскалацию конфликта и международное сообщество вынуждено будет воевать на той или иной стороне. Генерал Майкл Роуз всеми силами стремился пересечь то, что он, отсылая к провалу миссии ООН в Сомали, называл «линией Могадишо». Не исключено, что с помощью более жесткого подхода можно было бы облегчить выполнение миссии ООН и сделать силы и личный состав ООН гораздо менее уязвимыми перед угрозой взятия в заложники или спорадических нападений. Когда в 1993 году британские солдаты, сопровождающие грузы с гуманитарной помощью из Кладани в Тузлу, стали открывать ответный огонь по стреляющим с гор сербам, регулярные нападения заметно сократились. Несмотря на это, генерал Морийон, тогдашний командующий войсками СООНО в Боснии и Герцеговине, получил от Генерального секретаря ООН взыскание за «превышение своих полномочий». Можно привести похожую историю с одним датским офицером в Тузле, который приказал открыть по сербам огонь из танка в отместку за артиллерийские обстрелы.

Разочарование непосредственных участников событий было безмерно — как самих военнослужащих СООНО, которые, исполняя приказы начальства, казались трусами, так и персонала гуманитарных организаций, работа которых после прибытия войск ООН ничуть не облегчилась. Поскольку о коридоре для гуманитарных грузов в любом случае приходилось договариваться, с этим проще было бы справиться при помощи усилий таких людей, как Ларри Холлингсворт (УВКБ ООН) или Джерри Халм, чем с помощью беззубых СООНО. Как указывал, уезжая из Боснии, Ларри Холлингсворт,

Сам Оуэн полагает, что более жесткое поддержание мира было невозможно из-за нехватки войск. Например, он указывает на то, что нереально взять под защиту 55-милльный маршрут из Сараева в Горажде, пересекающий два горных хребта, 44 моста и 2 узких ущелья: «В местах самих событий в ответ на требования „крутых“ или демонстрирующих „мускулы“ действий со стороны политиков, отставных генералов и комментаторов в телевизионных студиях звучал раскатистый смех». Но можно взглянуть на эту проблему и иначе. Войска были не менее, если не более, уязвимы в условиях, когда они не готовы были использовать силу, и воюющие стороны это ясно понимали. Отсюда и искушение выставить это на всеобщее обозрение и унизить международное сообщество, например, взятием заложников. Более жесткие действия потребовали бы перегруппировки и отказа от определенных задач, — например, от мониторинга тяжелых вооружений, которые теперь подлежали бы уничтожению.

По схожим причинам Оуэн весьма пренебрежительно относился к концепции убежища/зоны безопасности. СООНО действительно изначально запрашивали 30 тысяч военнослужащих для защиты зон безопасности и высказывали мнение, что на худой конец они могли обойтись и десятитысячным контингентом. В конце концов Совет Безопасности санкционировал ввод 7500 военнослужащих, но денежные средства были выделены только на 3500 человек. Проблема состояла в том, что этот аргумент использовался для объяснения того, почему ничего нельзя было сделать, а не для того, чтобы требовать увеличения присутствия войск. Ближе к концу войны в результате давления со стороны таких фигур, как генерал Морийон или Мазовецкий, а также общественного мнения, на горе Игман в конце концов были развернуты силы быстрого реагирования и были ужесточены правила применения вооруженной силы для Сил по выполнению соглашения (СВС).

В конце концов, основным способом применения силу были воздушные удары, за что всегда выступали американцы, поскольку так можно было избежать риска потерь. Операция «Обдуманная сила» продлилась с 29 августа по 14 сентября 1995 года. В общей сложности было сделано 3515 вылетов и сброшено более 1000 бомб. Будучи прелюдией к Дейтонскому соглашению, воздушные удары помогали оказывать давление на боснийских сербов, и, предположительно, именно они удерживали их от нападения на последний восточный анклав, Горажде. Но с точки зрения защиты гражданского населения в реальной обстановке воздушные удары представляют собой весьма неудобный и грубый инструмент, а защита гражданского населения была именно первоочередной необходимостью. Многие полагают, что более эффективной мерой было развертывание сил быстрого реагирования.

На самом деле нужны были не операции по поддержанию мира — нужно было гуманитарное правоприменение. И в этом заключается серьезный вызов. Гуманитарное правоприменение требует нового стратегического мышления в вопросах противодействия попыткам контроля численности населения с помощью этнических чисток, вопросах получения поддержки и создания альтернативных источников легитимности среди местного населения, новых правил ведения боевых действий и норм поведения, соответствующего материального оснащения, форм организации и командных структур.