Немецкий публицист Хауке Ритц уверен, что «Бжезинский даже после крушения СССР и падения берлинской стены не изменил своего крайне негативного отношения к России. Конечно, понять Бжезинского можно: являясь одним из главных стратегов холодной войны и посвятив всю свою осознанную жизнь этой борьбе, он хотел, наверное, после 1991 года сполна насладиться плодами победы в этой войне».

В 1997 году в «Великой шахматной доске» Бжезинский сравнивает распад СССР с появлением «чёрной дыры» в самом центре Евразии и выделяет в этой связи две задачи для Америки:

1. Незамедлительно нужно было снизить вероятность политической анархии или восстановления враждебной диктатуры в разрушающемся государстве, владеющем мощным ядерным арсеналом.

2. Долгосрочная задача состояла в том, чтобы, с одной стороны, поддержать экономическое восстановление и демократическую трансформацию России, с другой – не допустить возрождения евразийской империи, которая могла бы противостоять появлению в будущем евроатлантической системы.

Развал Советского блока привёл к появлению вакуума силы в центре Евразии. По мнению пана Бжезинского, замешательство и слабость были характерны не только для новых государств, но и для самой России. Травма нации усугубилась вооружённым вмешательством России в Таджикистане и вторжением России в Чечню. Наиболее болезненно для россиян было осознание падения авторитета страны в мире: одна из двух мировых супердержав стала оцениваться как региональная держава «третьего мира».

Новым для России стало изменение геополитической ситуации на Дальнем Востоке, хотя в этом регионе не произошло ни территориальных, ни политических изменений. На протяжении столетий Китай был гораздо слабее России. Однако Бжезинский пишет, что невозможно не заметить, что Китай находится на пути становления и преобразования в более развитое и благополучное государство, нежели Россия. «Экономическая мощь Китая в совокупности с динамической энергией его 1,2-миллиардного населения существенно меняют историческое уравнение между двумя странами с учётом незаселённых территорий Сибири, почти призывающих китайское освоение», – подчёркивает американский стратег.

Дружественная позиция, занятая США в отношении нового российского руководства, ободрила постсоветских «прозападников» в российском внешнеполитическом истеблишменте. Новым лидерам приятно быть накоротке с высшими должностными лицами, «формулирующими политику единственной в мире сверхдержавы, и они легко впали в заблуждение, что они тоже лидеры сверхдержавы». Когда Америка стала говорить о «зрелом стратегическом партнёрстве» между бывшими соперниками по холодной войне, России грезилось, что этим был «благословлен новый демократический американо-российский кондоминиум, пришедший на смену бывшему соперничеству».

Американский стратег польского происхождения дает красочное описание, как бы дразня россиян:

Но сразу после этого текста Бжезинский подчёркивает, что такой подход «лишён внешнеполитического и внутриполитического реализма», а ласкающая взор и слух концепция «зрелого стратегического партнерства», обманчива: «Америка никогда не намеревалась делить власть на земном шаре с Россией, да и не могла делать этого, даже если бы и хотела. Новая Россия была просто слишком слабой, слишком разорённой 75 годами правления коммунистов и слишком отсталой социально, чтобы быть реальным партнером Америки в мире». И как только стали появляться разногласия между Москвой и Вашингтоном, вся идея «зрелого стратегического партнёрства» стала казаться дутой, и всё больше россиян стали считать её озвученной специально для обмана России.

Бжезинский, с одной стороны, пишет: «Нельзя не признать, что не все тревоги России в отношении расширения НАТО лишены законных оснований или вызваны недоброжелательством». С другой – сразу же после этого признания ветеран холодной войны переходит в лобовую атаку: «Некоторые противники расширения НАТО, разумеется, особенно в российских военных кругах, воспользовались менталитетом времён холодной войны и рассматривают расширение НАТО не как неотъемлемую часть собственного развития Европы, а скорее как продвижение к границам России возглавляемого Америкой и всё ещё враждебного альянса. Некоторые представители российской внешнеполитической элиты – большинство из которых на самом деле бывшие советские должностные лица – упорствуют в давней геостратегической точке зрения, что Америке нет места в Евразии и что расширение НАТО в большей степени связано с желанием американцев расширить свою сферу влияния. В некоторой степени их оппозиция связана с надеждой, что не связанные ни с кем страны Центральной Европы однажды вернутся в сферу геополитического влияния Москвы, когда Россия “поправится”».

Хотелось бы акцентировать внимание читателей, с каким плохо скрываемым пренебрежением Бжезинский говорит о поверженном бывшем противнике. Где уж тут «милость к падшим»! А ведь 1990-е годы – это время, когда сближение с Россией и её интеграцию в Запад, по оценке немецкого публициста и доктора философии Хауке Ритца, было возможно организовать, лишь «поманив Россию пальцем». И «в большой степени ответственность за это несёт как раз сам Бжезинский».

Впрочем, наш мнящий себя стратегом тактик продолжает делать ходы на «великой шахматной доске»: «Если не кондоминиум с США и не “ближнее зарубежье”, тогда какие ещё геостратегические варианты имелись у России? Неудачная попытка ориентации на Запад для достижения желательного глобального равенства “демократической России” с США, что больше являлось лозунгом, нежели реалией, вызвала разочарование среди демократов, тогда как вынужденное признание, что “реинтеграция” старой империи была в лучшем случае отдалённой перспективой, соблазнило некоторых российских геополитиков поиграть с идеей некоего контральянса, направленного против гегемонии США в Евразии».

По оценке Бжезинского, коалиция россиян одновременно с китайцами и иранцами «может возникнуть только в том случае, если Соединённые Штаты окажутся настолько недальновидными, чтобы вызвать антагонизм в Китае и Иране одновременно». Американский стратег убеждён, что ни Иран, ни Китай не свяжут стратегически свою судьбу с нестабильной и слабой Россией, поскольку подобная коалиция может препятствовать их выходу на более развитые государства с их инвестициями и технологиями. Россия способна предложить слишком мало. Бжезинский делает вывод, что этот геостратегический расклад не реалистичен, хотя тактически как Китай, так и Россия подвержены соблазну поиграться с этой идеей.

Бжезинский также вскользь упоминает о том, что «существует также возможность – хотя и маловероятная, но которую нельзя полностью исключить – серьёзной перегруппировки сил в Европе, заключающейся или в тайном германо-российском сговоре, или в образовании франко-российского союза». Он ссылается на то, что в истории есть подобные прецеденты, и каждая из этих двух возможностей может начать реализовываться в случае, если остановится процесс европейского объединения и произойдёт серьёзное ухудшение отношений между Европой и Америкой. Взаимодействие между Европой и Россией будет иметь своей целью выдавливание Америки с континента, пишет Бжезинский, но сразу оговаривается, что все эти варианты выглядят невероятными, поскольку требуют не только проведения США ошибочной политики на европейском направлении, но и переориентации крупнейших стран Европы. Меж тем, есть и другие оценки. Уже упомянутый выше Хауке Ритц, например, уверен, что «углублённые экономические отношения между Россией и ЕС могли бы дать возможность Евросоюзу дополнить трансатлантическую ориентацию ориентацией континентальной. Это, со своей стороны, означало бы получение существенной независимости Европы от США. В пользу растущей ориентации ЕС на Восток говорит также то, что российские и европейские интересы в долгосрочной перспективе дополняют друг друга. В России большой спрос на европейские технологии, а Европе в средне– и долгосрочной перспективе вряд ли удастся гарантировать своё энергообеспечение без использования российских запасов». Но это написано уже в 2008 году.

Вернемся в 1997-й. Перед тем, как перейти к дилемме единственной альтернативы России, Бжезинский ещё раз с мастерством шулера перебирает «нежизнеспособные» варианты геостратегии России: «Решение не может быть найдено ни в контральянсе, ни в иллюзии равноправного стратегического партнёрства с США, ни в попытках создать какое-либо новое политически или экономически “интегрированное” образование на пространствах бывшего Советского Союза. Во всех них не учитывается единственный выход, который на самом деле имеется у России».

По Бжезинскому, единственным геостратегическим выбором, в результате которого Россия смогла бы играть реальную роль на международной арене и получить максимальную возможность модернизировать своё общество, является Европа. Но не простая Европа, «а трансатлантическая Европа с расширяющимися ЕС и НАТО». Именно с ней России придётся выстраивать отношения в том случае, если она хочет избежать опасной геополитической изоляции.

Бжезинский уверен, что «для Америки Россия слишком слаба, чтобы быть её партнёром, но, как и прежде, слишком сильна, чтобы быть просто её пациентом». Далее он пишет: «Более вероятна ситуация, при которой Россия станет проблемой, если Америка не разработает позицию, с помощью которой ей удастся убедить русских, что наилучший выбор для их страны – это усиление органических связей с трансатлантической Европой». А каким образом он сам убеждает Россию в этом?

В одном месте Бжезинский проговаривается, говоря о будущем России: «Российской политической верхушке следует понять, что для России задачей первостепенной важности является модернизация собственного общества, а не тщетные попытки вернуть былой статус мировой державы. Ввиду колоссальных размеров и неоднородности страны децентрализованная политическая система на основе рыночной экономики скорее всего высвободила бы творческий потенциал народа России и её богатые природные ресурсы. В свою очередь, такая, в большей степени децентрализованная, Россия была бы не столь восприимчива к призывам объединиться в империю. России, устроенной по принципу свободной конфедерации, в которую вошли бы Европейская часть России, Сибирская республика и Дальневосточная республика, было бы легче развивать более тесные экономические связи с Европой, с новыми государствами Центральной Азии и с Востоком, что тем самым ускорило бы развитие самой России. Каждый из этих трёх членов конфедерации имел бы более широкие возможности для использования местного творческого потенциала, на протяжении веков подавлявшегося тяжелой рукой московской бюрократии».

Вот он, образ будущего России от американского стратега польского происхождения: раздел России на Европейскую часть, Сибирскую и Дальневосточную республики. Если Польшу в XVIII веке делили трижды, то тут предлагается расчленить гиганта за один раз.

С одной стороны, пан Бжезинский говорит о том, что как для Европы, так и для Америки национальная и демократическая Россия является желательным с геополитической точки зрения субъектом, источником стабильности в изменчивом евразийском комплексе, с другой – даже не пытается предложить вариант, который мог бы показаться новой России приемлемым хотя бы частично. Вместо этого звучат слова о том, что «если Россия укрепит свои внутренние демократические институты и добьётся ощутимого прогресса в развитии свободной рыночной экономики, тогда не следует исключать возможности её ещё более тесного сотрудничества с НАТО и ЕС». А пока что американцам «следует предложить России не только заключить специальный договор или хартию с НАТО, но и начать вместе с Россией процесс изучения будущей формы возможной трансконтинентальной системы безопасности и сотрудничества, которая в значительной степени выходит за рамки расплывчатой структуры Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ)».

При этом Бжезинский оговаривается, что для «преодоления посткоммунистического и постимперского кризисов потребуется не только больше времени, чем в случае с посткоммунистической трансформацией Центральной Европы, но и появление дальновидного и стабильного руководства». Он понимает, что «это вряд ли произойдёт в ближайшем будущем». Как именно Запад может помочь созданию «демократической, подлинно современной и европейской России»? Бжезинского такие подробности не интересуют. Зато ему нравится многократно разными словами выражать одну и ту же мысль: русским в итоге придётся признать, что национальная редефиниция России является не актом капитуляции, а актом освобождения.

Бжезинский как мантру повторяет: «Для Запада и особенно для Америки также важно проводить линию на увековечивание дилеммы единственной альтернативы для России. Политическая и экономическая стабилизация постсоветских государств является главным фактором, чтобы сделать историческую самопереоценку России необходимостью. Следовательно, оказание поддержки новым государствам – для обеспечения геополитического плюрализма в рамках бывшей советской империи – должно стать составной частью политики, нацеленной на то, чтобы побудить Россию сделать ясный выбор в пользу Европы». И среди этих государств Бжезинский особую роль отводит Украине.

Бжезинский называет Украину важным пространством на евразийской шахматной доске и геополитическим центром. Но важна она не сама по себе, а «потому что само её существование как независимого государства помогает трансформировать Россию». Дело в том, что «без Украины Россия перестает быть евразийской империей», а потеря Украины «бросила вызов притязаниям России на божественное предназначение быть знаменосцем всего панславянского сообщества».

Без Украины Россия не может бороться за имперский статус, но тогда она стала бы в основном азиатским имперским государством и скорее всего была бы втянута в изнуряющие конфликты со среднеазиатскими государствами, считает Бжезинский. «Однако если Москва вернет себе контроль над Украиной с её 52-миллионным населением и крупными ресурсами, а также выходом к Чёрному морю, то Россия автоматически вновь получит средства для превращения в мощное имперское государство, раскинувшееся в Европе и в Азии. Потеря Украиной независимости имела бы незамедлительные последствия для Центральной Европы, трансформировав Польшу в геополитический центр на восточных рубежах объединённой Европы».

Бжезинский многократно подчёркивает, что именно потеря Украины сильнее всего ограничила геостратегический выбор России. Даже без прибалтийских стран и Польши Россия, сохранив Украину, могла бы всё же попытаться не утратить место лидера решительно действующей евразийской империи, внутри которой Москва смогла бы подчинить своей воле неславянские народы южного и юго-восточного регионов бывшего Советского Союза.

Бжезинский пишет: «Главный момент, который необходимо иметь в виду, следующий: Россия не может быть в Европе без Украины, также входящей в состав Европы, в то время как Украина может быть в Европе без России, входящей в состав Европы. Если предположить, что Россия принимает решение связать свою судьбу с Европой, то из этого следует, что в итоге включение Украины в расширяющиеся европейские структуры отвечает собственным интересам России. И действительно, отношение Украины к Европе могло бы стать поворотным пунктом для самой России».

Американский стратег отдаёт себе отчёт в том, что России невероятно трудно будет согласиться со вступлением Украины в НАТО, поскольку это стало бы свидетельством того факта, что судьба Украины больше органически не связана с судьбой России. Но для сохранения Украиной независимости ей «придётся стать частью Центральной Европы, а не Евразии, и если она хочет стать частью Центральной Европы, ей придется сполна участвовать в связях Центральной Европы с НАТО и Европейским союзом».

Бжезинский заключает, что России «необходимо пройти через длительный процесс политических реформ, такой же длительный процесс стабилизации демократии и ещё более длительный процесс социально-экономических преобразований, затем суметь сделать более существенный шаг от имперского мышления в сторону национального мышления, учитывающего новые геополитические реальности не только в Центральной Европе, но и особенно на территории бывшей Российской империи, прежде чем партнёрство с Америкой сможет стать реально осуществимым геополитическим вариантом развития обстановки». Американский стратег высказывает убеждение, что «Россию необходимо постоянно заверять в том, что двери в Европу открыты, как и двери для её окончательного участия в расширяющейся трансатлантической системе безопасности и, вероятно, в будущем, в новой трансъевразийской системе безопасности». Для обоснования таких заявлений он призывает обдуманно развивать связи между Россией и Европой. В другом месте Бжезинский, правда, говорит о том, что оздоровление России необходимо для демократизации России и её европеизации. Но восстановление её имперской мощи может нанести вред обеим этим целям: «Более того, именно по поводу этого вопроса могут возникнуть разногласия между Америкой и некоторыми европейскими государствами, особенно в случае расширения ЕС и НАТО. Следует ли считать Россию кандидатом в возможные члены в обе эти структуры? И что тогда предпринимать в отношении Украины? Издержки, связанные с недопущением России в эти структуры, могут быть крайне высокими – в российском сознании будет реализовываться идея собственного особого предназначения России, – однако последствия ослабления ЕС и НАТО также могут оказаться дестабилизирующими».

В заключение Бжезинский высказывает убеждение, что процесс пойдёт быстрее, если геополитическая ситуация будет способствовать продвижению России в этом направлении, исключая другие соблазны. «И чем быстрее Россия будет двигаться в направлении Европы, тем быстрее общество, всё больше приобщающееся к принципам современности и демократии, заполнит “чёрную дыру” в Евразии. И действительно, для России дилемма единственной альтернативы больше не является вопросом геополитического выбора. Это вопрос насущных потребностей выживания», – заключает Бжезинский.

Нельзя не согласиться с немецким публицистом и философом Хауке Ритцем, который в одной из своих статей отметил, что «Бжезинский выступал в 1990-е за новый мировой порядок, в котором Россия – побеждённый геополитический конкурент – занимала бы место ослабленной, отсталой, проблемной и окруженной со всех сторон страны, которой было бы отказано в роли сколько-нибудь уважаемого геополитического игрока».

В книге «Выбор. Глобальное господство или глобальное лидерство» (опубликованной в 2003 году) Бжезинский констатировал, что «совершенно невероятно, чтобы в ближайшем будущем, например в течение десяти лет, Россия стала членом НАТО», «ещё более длительный срок понадобится России, чтобы подготовиться к вступлению в ЕС, если таковое вообще когда-нибудь состоится».

А до тех пор ключевой задачей западной политики Бжезинский назвал поддержку усилий по консолидации России в качестве постимперской страны, развивающей демократию. Европу американский стратег призывал внимательно следить за тем, чтобы «энергетическое партнерство» с Россией не давало Москве дополнительных рычагов для политического воздействия на соседей: «Сотрудничеству с Россией должны сопутствовать одновременные усилия по укреплению геополитического плюрализма в пределах её бывшего имперского пространства, которые поставят непреодолимый заслон любым попыткам восстановить империю. Так что НАТО и ЕС следует сделать всё для включения новых независимых постсоветских государств, прежде всего Украины, в орбиту расширяющегося евроатлантического сообщества».

Гораздо позднее, но ещё до воссоединения России с Крымом, в феврале 2014-го в немецком журнале Spiegel выйдет статья обозревателя Уве Клаусманна, который сравнит попытку Запада переиграть Россию в игре в геополитические шахматы на территории Украины с «шахматным матчем на минном поле»: Америка, опирающегося на стратегию Бжезинского, захочет «максимально оттеснить Россию, в том числе и в её непосредственном окружении. Так, если европейцы примут участие в событиях на Украине, что приведёт к ухудшению их отношений с Москвой, в Вашингтоне этому только порадуются». Такую непримиримость Бжезинского немецкий обозреватель объяснит тем, что наиболее опасными для США представляются «германо-российский сговор» и «согласие между Европой и Россией, направленное на вытеснение Америки с континента».

В опубликованной в 2012 году книге «Стратегический взгляд: Америка и глобальный кризис» Бжезинский видит европейскую интеграцию России проблематичной в ближайшей перспективе, но при этом в долгосрочной перспективе он считает её исторически уместной и необходимой. «Через двадцать лет после падения Советского Союза Россия всё ещё не решила вопрос, связанный с её идентичностью – она ностальгирует о советском прошлом, одновременно требуя слишком многого в некоторых своих устремлениях». Россия, по мнению Бжезинского, ещё не преодолела комплекса утраты собственной империи, предстоит определиться – «видит ли она своё будущее в Европе или в Евразии».

Бжезинский отмечает, что попытки России создать единое экономическое пространство в пределах экс-СССР вызывают беспокойство среди некоторых его членов. «Доминирующие элементы её власти по-прежнему совершают манёвры с целью расстроить трансатлантические связи, их по-прежнему возмущает желание Центральной Европы произвести более глубокую интеграцию в рамках ЕС и оборонительного членства НАТО, они по-прежнему также демонстрируют беспокойство в отношении своего богатого минеральными ресурсами, но слабо населённого Дальнего Востока в связи с растущей мощью Китая. В то же самое время российский средний класс, стремительно набирающий политический вес, очевидно предпочитает западный стиль жизни, а представители растущего численно интеллектуального сообщества более открыто говорят о своём желании того, чтобы Россия стала частью современного Запада».

«Все большее число россиян начинает осознавать, что фундаментальное изменение характера отношений с Западом может являться для их страны долгосрочным жизненно важным интересом». Вхождение России в западное пространство, по мнению Бжезинского, важно не только само по себе. Оно приобретает важность и в контексте идеи, согласно которой азиатский регион в XXI веке рискует повторить политическую историю Европы XX века. «Возвышающийся новый Восток может стать таким же турбулентным, каким в своё время являлся Запад». В данном контексте интересно введение термина «новые Балканы». Под этим термином Бжезинский понимает регион, где граничат между собой Иран, Афганистан и Пакистан. Он отмечает, что конфликт, зародившийся здесь, может распространиться в Центральную Азию и на российский Северный Кавказ.

И здесь начинается самый любопытный пассаж этой книги. Бжезинский вспоминает геополитическую теорию «срединной земли» («Хартлэнд»). Маккиндер назвал Евразию «островом мира» («глобальным островом») и заявил, что «тот, кто владеет островом мира, владеет всем миром». По мнению Бжезинского, в истории нашлось три человека, которые пытались проверить эту теорию в действии и покорить «глобальный остров»: Чингисхан, Гитлер и Сталин.

Чингисхан практически сделал это, опираясь на своё выдающееся мастерство полководца, но его поход завершился на границах Центральной Европы. Но он не смог удержать в руках гигантскую территорию. «Как следствие, численно тонкая прослойка монголов в его “империи” оказалась в скором времени ассимилирована населением, которое он завоевал».

Гитлер, покоривший Европу, потерпел неудачу в России, но «мог победить, если бы к нацистскому вторжению в Россию добавилось японское наступление с востока».

Сталин, по мнению Бжезинского, подошёл ближе всех к покорению «глобального острова», «когда его трансевразийский китайско-советский блок, появившийся в результате победы коммунистов в Китае, попытался выбить американцев из Кореи. Однако вероятность установления коммунистического контроля на всём пространстве “мирового острова” существенно снизилась после того, как на Западе образовалось НАТО, а китайско-советский блок на Востоке после смерти Сталина постигли раскол и вражда».

Бжезинский считает, что теория Маккиндера более чем актуальна. Но при этом отмечает, что сейчас, в эпоху «пробуждения» Азии, нужно смотреть на неё под другим углом. «Ситуация, когда “мировой остров” может контролировать лишь одна держава, невозможна, особенно с учётом появления новых региональных игроков. Соответственно, задача, диктуемая временем, для решения которой Америка должна приложить в долгосрочной перспективе все силы, заключается в распространении геополитической трансазиатской стабильности, которая должна основываться на набирающей силу аккомодации старых держав Запада и новых держав Востока».

Это – новая модель геополитического контроля над ситуацией, которая придёт на смену однополярному миру – контроль наиболее «западных» и «демократизированных» государств над молодыми, растущими, амбициозными, нестабильными и конфликтными.

Участвуя в формировании более устойчивого и широкого Запада, США должны при этом оставаться и в другой части Евразии, чтобы «сбалансировать возникающие противоборства на возвышающемся и беспокойном Востоке».

Стратегическое участие Америки в Азии должно происходить в форме тщательно выверенного усилия, направленного на развитие сотрудничества и партнёрства с Китаем и на сознательное содействие примирению между Китаем и являющейся американским союзником Японией, в сочетании с расширением дружеских отношений с такими ключевыми государствами, как Индия и Индонезия. В противном случае азиатское соперничество в целом или страх перед доминирующим Китаем, в частности, может подорвать и потенциал для обретения Азией новой роли в мире, и её региональную стабильность».

«Разделительная линия между Европой – с одной стороны и Россией и Турцией – с другой – является геополитической абстракцией» – с такого заявления Бжезинский начинает одну из глав. «Ни река Буг (разделяющая Польшу и Белоруссию), ни Нарва (разделяющая Эстонию и Россию) не определяют внешние границы европейского востока. Если на то пошло, это относится и к расположенным глубоко в России Уральским горам, которые часто называют в географических пособиях границей между Европой и Азией. Ещё менее значимым в этом отношении является пролив Босфор, соединяющий Чёрное и Средиземное моря…»

Интересно, ведь Бжезинский закладывает ценностную теоретическую основу геополитическому сближению России и Турции с Западом. «Природных границ между Европой и Евразией на самом деле нет!» – скрытым текстом говорит американский стратег. «Ещё в большее заблуждение нас вводит понятие “культурные границы Европы”. Если рассматривать с точки зрения образа жизни, архитектуры и социальных привычек, то Владивосток, расположенный на российском Дальнем Востоке, является более европейским городом, чем Казань – столица Татарстана, расположенная несколько тысяч километров ближе к Западу, в “европейской” части Российской Федерации. Анкара, столица Турции, расположенная на Анатолийском плато и, следовательно, географически находящаяся в Азии, является настолько же европейским городом, насколько им является Ереван, столица Армении, расположенная более чем полутысячами миль восточнее, но про которую говорят, что она – в Европе».

«В конечном итоге, современная Россия и Турция, хотя и в меньшей степени, не отделены от Европы ни географически, ни образом жизни», – считает Бжезинский. Русские стремятся разделять западные ценности, но политическая система, в которой они живут, не реагирует на эти стремления. Турки в большинстве своём уже придерживаются, и, вдобавок уже категорически утверждают, что в культурном и социальном смысле уже являются «европейцами». Обе эти нации сводят к минимуму остаточное влияние своих, в своё время очень отличных друг от друга, «восточных деспотий». Турки указывают на институционализированное разделение религии и государства в модернизированной и более демократической Турции. Русские подчёркивают, что ещё при Петре Великом Россия подверглась сознательной европеизации, что коммунистическая эпоха недавнего прошлого в действительности являлась аберрацией и что традиции российского православия являются неотъемлемой частью европейского христианского мира».

По мнению Бжезинского, объединяет две страны и то, что у них присутствуют традиции имперского прошлого, причём «обе страны достигли величия вне зависимости от Европы, а иногда и вопреки Европе». Но обе страны потерпели и крах. Для Турции он произошёл после Первой мировой войны, при том, что уже в XIX веке её называли «больным человеком Европы». Россия испытала моменты национального падения дважды – в ходе «большевистской революции» и при падении коммунизма. Объединяет Россию и Турцию ещё кое-что. «Обе страны отвергли собственное имперское прошлое, но они не могут полностью стереть его из своих геополитических амбиций или из исторического сознания при сознательном и настойчивом переопределении самих себя».

Взаимоотношения России с Европой представляются Бжезинскому амбивалентными. «Российская политическая элита декларирует желание установить более тесные связи с ЕС и НАТО, но на данном этапе она не желает проводить реформы, способствующие такой связи. Её социальной, политической и экономической программе не хватает целенаправленности, а перспективы остаются сравнительно неясными». Тем не менее, он считает, что для взаимоотношений России, Америки и Европы характерно стремление установить тесное партнёрство для обретения общих политических интересов и экономических ценностей. «Следующие два десятилетия должны стать определяющими для перспектив России в развитии более широкого и политически искреннего сотрудничества с Западом».

«Исторически Россия считает себя слишком могущественной для того, чтобы удовлетвориться ролью обычного европейского государства, но при этом она слишком слаба для того, чтобы доминировать в Европе постоянно». Бжезинский отмечает, что российское политическое влияние на континенте было максимальным после крупных военных побед – он вспоминает «триумфальный въезд императора Александра в Париж» в 1815-м и «победный ужин Сталина в Потсдаме» в 1945 году.

Бжезинский подходит к последнему тезису с интересной стороны. «Если бы Наполеон не напал на Россию в 1812 г., российские войска вряд ли совершили бы марш на Париж в 1815 году». Впрочем, Бжезинский напоминает нам всю историю участия России в войнах с 1812-го. Вспоминает он о поражении в Крымской войне (1853–1856 гг.), вспоминает о поражении в русско-японской и в Первой мировой войне. Победа во Второй мировой войне восстановила влияние России в Европе и дала возможность осуществлять политический контроль в Восточной Европе, однако несколько десятилетий спустя эти достижения оказались нивелированы поражением в изнурительной холодной войне с США. Таким образом, Россия сейчас находится на «постимперской стадии», но при этом ей «из-за богатств своей малозаселённой, но обширной территории суждено играть существенную роль в мире».

«Тем не менее исторически в качестве основного международного игрока Россия не проявляла дипломатической утончённости Великобритании, или коммерческой хватки демократически привлекательной Америки, или самоконтроля исторически уверенного в себе Китая. Она терпела неудачу в попытках последовательно проводить государственную политику, которая предусмотрительно (бережливо, расчётливо) использует свои природные ресурсы, безграничные пространства и впечатляющие таланты своего общества для того, чтобы показать международному сообществу пример успешного социального развития. Россия скорее предпочитала заниматься торжествующим и даже мессианским самоутверждением, погружаясь при этом в летаргическое болото».

Не забывает Бжезинский и о проблемах в социальной сфере – демографический кризис, короткая продолжительность жизни мужчин, алкоголизм и т. п. «Широкая информированность мира о социальных проблемах России и относительно скромном уровне жизни дискредитируют её международные устремления». Хотя Россия занимает первое место в мире по территории, девятое место по численности населения и второе место по количеству ядерных вооружений и является развитым индустриальным государством, по уровню социального развития Россия, по оценке Бжезинского, находится ниже Турции, как и по уровню коррупции. По совокупности всех показателей среди всех мировых стран он относит Россию к «середнякам». Среди других проблем отмечается нестабильность южных границ и соседство с набирающим силу Китаем.

Парадоксы встречаются и в общественной жизни. В то время как большая часть состоятельных людей хочет видеть Россию «современной страной с европейским типом общества», политической элите больше импонирует образ России как «доминирующей силы в Европе, стоящей обособленно от Америки или даже ведущей мировой державы, стоящей с Америкой наравне». Что касается простого населения, то оно, по мнению Бжезинского, «играет с притягательными на первый взгляд понятиями “Евразийство” или “Славянский союз” или желает создания антизападного альянса во главе с Китаем». Но, по мнению Бжезинского, последнее не имеет никакого смысла. «Они не могут понять того, что со своим трансевразийским пространством, пустым и слаборазвитым, такого рода стратегия является иллюзией. Другая идея – идея российско-китайского альянса, направленного против Америки, тоже представляет собой форму бегства от реальности».

«Проблема заключается в том, что многие русские отказываются признать то, что в случае создания российско-китайского союза – даже если Китай этого захочет – Россия будет в этом союзе младшим партнёром, что чревато для России потенциально негативными последствиями в вопросе территорий». Это, конечно, так. Но подано в такой форме, будто Бжезинский рекламирует нам плюсы союза с Америкой.

Недостаток же идеи «Славянского союза» заключается в том, что эту идею не поддержит молодое поколение Украины и Белоруссии (главные потенциальные российские союзники), родившееся и выросшее в независимом государстве. «Разговоры об “общем экономическом пространстве” с Россией в главной роли не могут скрыть тот факт, что его гипотетические экономические выгоды менее привлекательны, чем чувство гордости, связанное с особым национальным происхождением и обладанием политической независимостью. Попытки заставить Украину или Белоруссию войти в “Славянский союз” скорее, чреваты тем, что Россия ввяжется со своими соседями в продолжительный конфликт». Внешнеполитическую ориентацию России Бжезинский называет противоречивой и где-то эскапистской.

Сближение России и Запада усложняется, по мнению Бжезинского, внутренними проблемами нашей страны, связанными с демократией и законностью. «Без верховенства закона, закреплённого на институциональном уровне, установление в России демократии западного типа будет не более чем поверхностным подражательством». Бжезинский отмечает, что российское общество отличают такие глубоко укоренившиеся черты, как поощрение коррупции, злоупотребление гражданскими правами и подчинённое положение общества по отношению к государству. Американский стратег считает это негативным наследием советского прошлого. «В отличие от Германии, которая отреклась от нацистского периода своей истории, в России ещё пользуются уважением лица, отвечающие за деяния, которые можно назвать одними из самых кровавых преступлений в истории, хотя на официальном уровне их подвергли осуждению».

Не имеющая сильного и волевого руководства, способного провести модернизацию, всё сильнее осознающая свою относительную социальную отсталость (только Москва и Санкт-Петербург способны соответствовать западным жизненным стандартам), встревоженная растущей мощью Китая и недовольная существующим превосходством в мире Америки, гордящаяся своими обширными и богатыми ресурсами территориями, но страдающая от депопуляции на Дальнем Востоке и демографического кризиса в целом и при этом обеспокоенная растущим культурно-религиозным отчуждением своего мусульманского населения, – такая Россия вряд ли способна найти себе стабильную роль, определяющую реалистичный баланс между амбициями и реальным потенциалом».

«Поэтому, в краткосрочной перспективе, существующие в России властные элиты, связанные с традиционно угнетающими институтами государственной власти, ностальгирующими по имперскому прошлому и апеллирующие к националистическим мотивам, глубоко укоренённым в обществе, препятствуют усилению прозападной гравитации. Так, Путин довольно ясно дал понять, что, согласно его взглядам, необходимая России модернизация должна быть совместным российско-европейским проектом без участия Америки и без демократизации». Так Бжезинский объясняет прогерманскую ориентацию внешней политики Путина.

С учётом внутренних проблем России и зависимости Европы от пути, который в конечном итоге Россия выберет, следующее десятилетие станет определяющим для проекта «более широкого и более жизнеспособного демократического Запада». «К сожалению, видение будущего у Владимира Путина представляет собой комбинацию из напористого национализма, кое-как замаскированного под неприязнь к Америке из-за её победы в холодной войне и чаяний по обретению статуса супердержавы в современности (финансированного, как он надеется, Европой)».

По этим причинам Бжезинский считает, что, хотя Россия нуждается в тесной интеграции с западным миром, сейчас нецелесообразно включать её в единые европейские структуры и тем более в НАТО. «Вступление России, с нынешним уровнем авторитаризма и коррупции, в НАТО, будет означать его конец как единого альянса демократических государств. То же самое можно сказать, если Россия станет членом ЕС без прохождения процедуры конституционной адаптации к европейским демократическим стандартам, которую сейчас пытается пройти Турция. Невозможно достичь действительно тесных отношений только на коммерческой основе, создаваемой западноевропейскими бизнесменами (и некоторыми бывшими государственными деятелями), желающими сколотить капитал на российских природных ресурсах, но не придающих значение важности общих ценностей для развития действительно продолжительного сотрудничества».

«Партнёрство, стимулированное и упрощённое российской модернизацией, вселяет надежду на дальнейшее успешное сотрудничество. Оно с большей вероятностью станет возможным, если Запад сумеет сохранить своё трансатлантическое единство и на этой основе станет проводить долгосрочную политику в отношении России, характеризующуюся стратегической ясностью и пониманием исторической цели. Стратегическая ясность подразумевает не что иное, как реалистическую оценку того, в каком виде Россия сможет войти в западный мир, не разделяя его. Понимание исторической цели означает, что процесс взаимного сближения России и Запада происходит терпеливо и последовательно с обеих сторон. Главный принцип действительно стратегической и исторически благоразумной политики должен основываться на том, что только связанная с Америкой Европа сможет вовлечь Россию в исторические устойчивые взаимоотношения», – настаивает Бжезинский.

Для успешной интеграции России в Европу требуется несколько составляющих: совпадение внешнеполитических интересов, приверженность общим ценностям и наличие гарантированной конституцией демократии. Бжезинский считает, что только после этого можно будет говорить об экономический основе. «Зона свободной торговли, свобода перемещения внутри Европы и, при определённых условиях, возможность свободно сменить место жительства, переехать туда, где у тебя есть экономический интерес, – всё это может стать катализатором изменений внутри России, связанной с Западом глубокими связями в области политики и безопасности».

Обязательным условием для сближения, отмечает Бжезинский, должно стать полное признание Россией «полностью независимой Украины, которая ещё сильнее, чем Россия, желает быть ближе к Европе и стать членом Европейского союза… Украина, в которой нет враждебности по отношению к России и которая находится дальше неё на пути к Западу, поможет России двигаться на Запад, по направлению к своему европейскому будущему. В противном случае изолированность Украины от Запада и подверженность сильному влиянию России будут являться для Российской Федерации сильным стимулом вернуться к своему имперскому прошлому». Более того, когда процесс и российской, и украинской евроинтеграции завершится успешно, Бжезинский предлагает перенести столицу Совета Европы в Киев – «древнюю столицу Киевской Руси, тысячу лет назад имевшую с Западом взаимоотношения на уровне королевских домов». Впрочем, о том, какую роль Бжезинский отводит Украине, более подробно поговорим ниже.

Американский стратег не видит слабых моментов в проекте нового геополитического союза, то и дело упоминая, что новая расстановка будет выигрышной для всех. «Для Турции и особенно для России она гарантирует место в современном демократическом мире, включение Украины гарантирует ей национальную независимость. Современная Европа получит новые возможности и перспективы. Привлечённые открытыми пространствами и новыми возможностями для предпринимательской деятельности, молодые европейцы получат новый вызов, выражающейся в девизе “Вперёд, на восток!”. Причём “востоком” может стать и северо-восточная Сибирь, и западная Анатолия».

Открывшиеся восточнее пространства и появление новых вызовов помогут европейцам пересмотреть собственное мироощущение и систему ценностей, которые сейчас крутятся вокруг проблемы всеобщего социального благоденствия. Ничего не потеряет и Россия. «Современные автострады и линии высокоскоростного железнодорожного транспорта, пронизывающие Евразию, будут способствовать демографическим изменениям, демографический импульс с Запада вдохнёт новую жизнь в становящееся всё более слабым присутствие России на Дальнем Востоке. В течение нескольких лет становящийся всё более космополитичным Владивосток может стать европейским городом, оставаясь одновременно городом российским».

Таков главный геополитический проект Бжезинского, предлагаемый на страницах его последней книги. В заключение он напоминает три принципа, которые должны неуклонно сопровождать российскую евроинтеграцию: единство Европы и Америки, время и холодный реализм.

Согласны ли с ним в Европе? Немецкий публицист Хауке Ритц ещё в 2008 году, полемизируя с паном Збигневом в статье «Мир как шахматная доска», писал: «США – самая большая держава вне Евразии. Если она хочет доминировать на евразийском континенте, то автоматически её интересы будут вступать в противоречие с интересами России. Географически обоснованные противоречия в интересах между Россией и США объясняют американскую политику в отношении России, которая проводится с момента падения Берлинской стены (ноябрь 1989 года). “Новая” холодная война является продолжением “старой”, так как “старая” в действительности никогда не прекращалась. Холодная война продолжалась, поскольку США с падением Берлинской стены достигли только одной из двух своих геополитических целей. Первой целью без сомнения была победа капитализма над социализмом. Но вторая цель – она становится понятной только при рассмотрении нынешней политики США – никем не оспариваемое господствующее положение США в Евразии, чтобы перевести мир на постнационально-государственный порядок под американской гегемонией».

Но для нас, пожалуй, главный вопрос – украинский. Хотя бы потому, что Бжезинский в нём продолжает политику своих польских предков (вроде ксендза Валериана Калинки), провозгласивших идею отличности украинцев от остальных русских. И нам стоит рассмотреть как степень обоснованности этой идеи, так и её последствий.

Начнём с общеизвестных и подробно документированных фактов.

Всякому побывавшему за пределами МКАД очевидно: украинцы (и белорусы) отличаются от остальных русских не больше, чем архангелогородцы, уральцы или куряне. Более того, йоркширцы от лондонцев или дрезденцы от кёльнцев отличаются несравненно сильнее, что вовсе не мешает им воспринимать себя как единые народы. Да и австрийцев удерживает от воссоединения с остальными немцами только прямой запрет, наложенный победителями в двух мировых войнах; отличить же венца от мюнхенца могут разве что сами венцы с мюнхенцами.

Отличия диалектов русского языка, принятых в качестве государственных ещё в Белорусской и Украинской ССР, от общерусской нормы сводятся к двум: изобилие заимствований из польской лексики да запись по принципу «как слышится» вместо общерусского «как в исходной форме слова». Синтаксис же всех трёх официальных норм идентичен, хотя и кодифицирован в учебниках разными способами: например, с 1904 года звательный падеж официально считается отсутствующим в русском языке, ибо именно в ту эпоху этот падеж менял форму, и тогдашние лингвисты заметили только исчезновение старого варианта, но не появление нового.

Сама идея провозглашения бело– и малороссов отдельными народами – вместо рассмотрения их вместе с великороссами как частей единого русского народа – разработана поляками. Осуществляли её с 1867 года на австрийские деньги, ибо Австрия, проиграв Пруссии войну 1866 года за объединение Германии, оказалась за пределами объединения и стала вынуждена обратить вектор своей экспансии на юг и восток – в зону интересов России. Большевики подхватили эту идею, дабы создать витрину процветания народов при социализме (все народы, чьё своеобразие социализм действительно усилил, были слишком мало известны за рубежом, так что не годились на роль витрины).

Полигон австрийских и польских экспериментов по выращиванию антирусских из части русского народа – Галичина: восточный склон Карпат. Основная масса местных русских, не согласных признать себя иным народом, выселена или истреблена в концлагерях австрийцами во время Первой мировой войны.

Заметная – прежде всего не численностью, а активностью – часть галичан запятнала себя сотрудничеством с немецкими нацистами. Это и не удивительно: главный теоретик украинского нацизма – под названием интегрального национализма – Дмитрий Донцов брал пример прежде всего с немцев.

Галицкие нацисты охотно истребляли поляков и жителей востока Украины. Это не мешает нынешним полякам рассматривать их прежде всего как антирусский инструмент, а уж потом как исторических врагов. Сами же галицкие нацисты воспринимают худшие стороны польского национального характера как образец для подражания.

Собственно украинский национализм смешан из двух компонентов – галицкого нацизма и южнорусского сепаратизма. Этот сепаратизм восходит ещё к запорожским гетманам. Один из них – Пётр Дорошенко – даже предлагал отдать юг Руси под власть Турции, лишь бы предотвратить воссоединение с остальными русскими, вследствие которого исчезла бы надобность в самостоятельной гетманской власти.

Нынешняя общерусская культура в значительной степени формировалась выходцами с юга Руси. В их числе, например, «киевские книжники» – образованные люди, бежавшие на север в первой половине XVII века, когда народ несколько раз восставал против польской власти, а поляки подавляли эти восстания жесточайшими способами. Украинскую же культуру как нечто самостоятельное создавали искусственно, начиная с 1867 года, на основе сельских диалектов и норм поведения. Поэтому значительная часть нынешних деятелей украинской культуры воспринимает её как нечто неполноценное и стремится изолироваться от общерусской культуры, дабы не проиграть в конкуренции.

Южная Русь важна всей остальной Руси не только по экономическим причинам, но и по культурным – как неотъемлемый элемент обширной и разнообразной картины. Впрочем, разнообразие важно и экономически. Чем глубже разделение труда, тем он производительнее. А чем обширнее и разнообразнее народ, тем глубже может быть разделение труда.

В свете этих тезисов понятнее становится тезис Бжезинского: Россия с Украиной – великая держава, Россию без Украины можно не принимать в расчёт. Именно исходя из этого, Бжезинский на протяжении всей своей карьеры добивается изоляции Украины от остальной России.

«Дружелюбная, но несколько опережающая Россию в сближении с Западом Украина поможет подтолкнуть Россию в том же направлении. И напротив, изолированная Украина, попадающая в усиливающееся политическое подчинение к России, становящаяся её сателлитом, склонит Россию к нежелательному выбору имперского прошлого, а не сулящего взаимные выгоды европейского будущего», – в этих двух предложениях коротко сформулирована не менявшаяся на протяжении многих лет позиция Бжезинского по вопросу российско-украинских отношений.

Об Украине Бжезинский отдельно упоминает в главе «Страны под ударом», в которой приводится список стран и описывается, чем кризис, связанный с каждой из них, опасен для системы международных отношений в целом. По сути, в данном разделе строится модель возникновения региональных конфликтов, которые могут возникнуть в случае, если возможный системный кризис в США приведет к тому, что Штаты не смогут далее играть роль мирового регулятора международных отношений.

Логика, которой руководствовался Бжезинский при создании этой главы, видна на следующем примере. Он считает, что в 2008 году, во время войны в Абхазии и Южной Осетии, Россия могла бы продолжить наступление дальше, на территорию Грузии. Но остановил её «моральный авторитет» США. «Россия поняла, что продолжение военной операции (против Грузии) навредит глобальным взаимоотношениям запада и востока и может повлечь за собой конфронтацию с Соединёнными Штатами». Но в случае американского кризиса страны-агрессоры ничего не остановит.

У Бжезинского перечень таких стран включает в себя также Белоруссию, Украину, Грузию, Тайвань, Южную Корею, Афганистан, Пакистан, Израиль. О первых двух мы поговорим подробнее.

В течение 20 лет, прошедших с момента распада СССР, Белоруссия оказалась полностью политически и экономически зависима от России, – считает Бжезинский. Треть её экспорта уходит на российский рынок, Белоруссия очень зависима от российской энергетики. Большая часть её 9,6-миллионного населения говорит по-русски.

Отмечает стратег и то, что Белоруссия проводит военные манёвры совместно с Россией. Так, в 2009-м страны провели манёвры с условным сценарием, согласно которому противник, обозначенный как «Запад» совершает нападение. Учения предусматривали ядерную бомбардировку «западной» (то есть государства – члена НАТО) столицы.

Тем не менее, есть и политические разногласия. Так, Белоруссия не признала независимость Абхазии и Южной Осетии. С другой стороны, известно, что президент Лукашенко не имеет тёплых отношений с западными соседями, что ставит страну в положение полуизоляции. «Таким образом, значительное ослабление Америки даст России возможность, хоть и весьма рискованную, поглотить Беларусь с минимальным использованием силы и минимальными репутационными потерями как серьёзной региональной силы».

Аргумент заключается в следующем: Беларусь, в отличие от Грузии, не имеет американского вооружения и не пользуется расположением Запада. То есть страны Западной Европы, скорее всего, проявят безучастность, а ООН – пассивность. Только страны Центральной Европы, под страхом усиливающегося соседа с востока, попытаются организовать какое-то противодействие, однако с уходом Америки их реакция лишится коллективности и силы.

Поглощение Белоруссии подвергнет опасности Украину. Бжезинский отмечает, что взаимоотношения Украины с Западом характеризуются «нерешительностью», в то время как Россия регулярно оказывает на Украину давление, останавливая поставки газа (как это было в 2005-м, 2007-м и 2009-м году). Вспоминает стратег и о том, что летом 2010-го президент Янукович согласился продлить соглашение о пребывании российского Черноморского флота в Севастополе «ещё на двадцать пять лет в обмен на преференции в определении стоимости российских энергопоставок на Украину».

«Объединение обогатит Россию и станет большим шагом на пути к реставрации её имперской сферы влияния, что является предметом ностальгии некоторых её лидеров», – считает стратегический тактик. Поэтому он предполагает, что Кремль будет оказывать на Украину давление, требуя присоединения к единому экономическому пространству, параллельно вынуждая страну передать её главные индустриальные объекты под прямой контроль российских компаний. Параллельно будут предприниматься попытки получить контроль над объектами, связанными с системой военной обороны, чтобы подорвать способность страны защищаться. Сыграет свою роль и «белорусский» успех России. «…Пассивная реакция Европы на поглощение Белоруссии и успешный опыт силового давления на Грузию могут толкнуть российских лидеров к тому, чтобы сделать более открытую попытку российско-украинского объединения».

Однако в отличие от Белоруссии, с Украиной могут возникнуть трудности. Во-первых, вероятна «запоздалая националистическая реакция говорящих по-украински западных и центральных областей страны». Во-вторых, Украина дальше продвинулась по пути укрепления национального самосознания за счёт молодого поколения, которое ассоциирует себя уже с независимым украинским государством (не важно, говорят ли его представители по-украински или по-русски). Это даёт Киеву некие шансы. Тем не менее: «Давление со стороны нетерпеливой России вкупе с безразличием Запада может создать потенциально взрывоопасную ситуацию на самой границе Европейского союза».

В заключение Бжезинский даёт несколько пояснений к изложенной концепции. Во-первых, по его мнению, «существующая система международных отношений, скорее всего, будет неспособна предотвращать конфликты, если Америка проявит нежелание или не будет способна защищать государства, избранные для этого во имя национальных интересов или доктринальных принципов. Кроме того, как только осознание новой реальности получит широкое распространение, возникнет тенденция к региональному насилию. Серьёзные угрозы миру будут исходить от ведущих региональных сил, желающих свести геополитические счёты со своими более слабыми соседями. Угасание американской власти создаст открытое пространство для применения силы подобного рода с относительно небольшой краткосрочной стоимостью для инициаторов конфликта.

Во-вторых, Бжезинский признаёт, что некоторые из представленных им в этой главе сценариев «представляют незавершённое наследие холодной войны»: «…они являются завещанием потерянной Америкой возможности создать вокруг России мирную зону безопасности для того, чтобы вовлечь её в более тесное сотрудничество по вопросам безопасности. Это сотрудничество могло бы даже привести к заключению договора между Россией и НАТО, ведь НАТО расширялось, что способствовало бы более прочной аккомодации Запада с Востоком и помогло бы укрепить демократию, зарождавшуюся в России».

Однако этот сценарий не был реализован. После 11 сентября 2001-го США, начавшие «войну с террором», занялись более широким геостратегическим переустройством. «Россия же сосредоточилась на укреплении более репрессивного авторитаризма и реставрации собственного влияния в пределах бывшего советского блока».

Все ли представители американского истеблишмента разделяют позицию Бжезинского в отношении России? Нет. В начале 2014 года на прилавках американских магазинов появились мемуары бывшего директора ЦРУ (1991–1993) и экс-министра обороны США (2006–2011) Роберта Гейтса под названием «Долг». В книге содержались, в частности, любопытные высказывания о расширении НАТО на восток: «Попытки включить Грузию и Украину в НАТО были настоящим перебором. Корни Российской империи тянутся в Киев, в IX век, так что это была монументальная провокация. Готовы ли были европейцы, а тем более американцы, отправить своих сыновей и дочерей защищать Украину или Грузию? Вряд ли. Так что расширение НАТО было политическим актом, а не тщательно продуманной военной операцией, подрывающей, таким образом, цели Альянса и опрометчиво игнорирующей то, что русские считают своими собственными жизненно важными национальными интересами».

Трудно заподозрить ветерана холодной войны Гейтса в симпатиях к нашей стране: известно, что во время визита в Москву в 1992 году директор ЦРУ решил пройти по Красной площади парадным шагом. Перед телекамерами Би-би-си он сделал заявление: «На фоне Кремля и Мавзолея я совершаю одиночный парад победы. Мы прекрасно понимали, что Советский Союз можно было взять, только организовав взрыв изнутри».

В Лэнгли Гейтс проработал 27 лет: в 1966 году молодой советолог начинал с работы аналитика, с 1979 года стал главным экспертом по Советскому Союзу в ранге члена Совета национальной разведки. В 1991 году с подачи Джорджа Буша-старшего стал Директором ЦРУ. Гейтс владеет немецким и русским языками, а защищённая им в Джорджтауном университете диссертация посвящена советско-китайским отношениям.

Именно высокий уровень компетентности и лишённый предвзятости анализ позволяет Гейтсу посмотреть на ситуацию глазами россиян: «Заносчивость американских чиновников, академиков, бизнесменов и политиков, которые указывали россиянам, как им вести свои внутренние и внешние дела, привели к глубоким и долгосрочным отторжению и ожесточению. По моему мнению, отношения с Россией страдали от неудачного управления с тех пор, как [президент Джордж Буш-старший] покинул пост в 1993 году».

С одной стороны, он оговаривается, что «быстрое включение [в состав НАТО] балтийских республик, Польши, Чехословакии и Венгрии было правильным шагом», с другой – поясняет, что «затем процесс должен был замедлиться. Американское соглашение с правительствами Румынии и Болгарии о ротации войск через их базы было ненужной провокацией… У россиян были давние исторические связи с Сербией, которые мы по большей части проигнорировали. Попытка принять Грузию и Украину в НАТО заходила слишком далеко». Далее он приходит к выводу, изложенному несколькими абзацами выше. Также Гейтс пишет о том, что «ненависть Путина к Договору об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ) была понятна – переговоры с Россией велись в момент её слабости, и договор ограничивал возможность России передвигать войска по её собственной территории. Как я впоследствии сказал Путину, я бы не потерпел ограничений моей возможности перебрасывать войска из Техаса в Калифорнию».

В книге «Долг» Роберт Гейтс стремится объективно проследить причины осложнения российско-американских отношений. Он уверен, что многие проблемы вытекают из попыток российских лидеров представить США, НАТО и Запад в целом в качестве угрозы России и запугать соседние страны. И всё равно в другом месте оговаривается, что «начиная с 1993 года Запад, и особенно США, самым серьёзным образом недооценивали размах унижения России, вызванного сначала проигрышем холодной войны, а затем роспуском Советского Союза…»

Чтобы примирить две противоборствующие позиции, необходимо поставить себя на место противника. Для Роберта Гейтса это не секрет. И тем более это не новость для Генри Киссинджера, о котором речь пойдёт ниже. Почему эту простую истину игнорирует Збигнев Бжезинский, будем разбирать отдельно.