Аш-Шер толкнул в направлении сына трубу, до этого момента висевшую в воздухе безо всякой поддержки. Кир перехватил её и сжал во вспотевшем кулаке. Он понял, что скоро начнётся то, ради чего они сюда прибыли. Чистка. И теперь, кажется, он уже знал, как это будет происходить. Сердце сжалось, начала кружиться голова. И помочь ничем нельзя. Был шанс, но он его израсходовал. Знать бы заранее… Но что бы изменилось? Неужели смог бы пожертвовать той деревушкой ради вероятной возможности ненадолго помочь другой? Тяжёлые мысли угнетали, хотелось уйти, оказаться как можно дальше от этого места, сидеть за обеденным столом, болтать с Шав и никогда, никогда не знать, что демиурги делают с надоевшей им "глиной"! Кир зажмурился, чтобы хоть как-то спрятаться, но резкий оклик отца заставил его вздрогнуть и открыть глаза.

— Кир, шед тебя раздери, не смей паниковать! Стань рядом и смотри! Учись. Ломать это тоже твоя работа. Ни один мир не создавался без разрушения. А человечки… что о них жалеть? Новых налепить никогда не поздно, была бы подходящая материя.

Отец покровительственно обнял сына за плечи и привлёк к себе. — С такой высоты, понятно, ты мало что можешь различить. Но мы же демиурги, у нас есть особое зрение. Когда ты его освоишь, то сможешь в своём мире видеть всё и всех. Сразу, одномоментно. Пока что я покажу тебе пару приёмов, чтобы наладить специальный фокус зрения, но поскольку ты не тренирован, долго не выдержишь, голова разболится. Однако всё же посмотришь, тебе полезно будет — чтобы не обольщался на их счёт. Люди, надо же!

Аш-Шер провёл правой ладонью по лицу Кира, вынуждая закрыть веки, после чего пальцами с усилием надавил на глазные яблоки. Кир ощутил резкую боль и дёрнулся, пытаясь избежать давления, но отец ухватил его левой рукой за шею и привлёк к себе.

— Терпи! Терпи, не вырывайся, так нужно! Недолго осталось.

Кир с трудом понимал, что говорит отец, боль становилась нестерпимой, от непрерывного давления глаза как будто проваливались внутрь черепа. Перед глазами плыли чёрно-багровые пятна, они пульсировали, расширялись и затягивали Кира в свою воронку. Он почти погрузился в них, но тут отец убрал руки и сказал:

— Попробуй посмотреть внутрь себя.

Кир, счастливый уже от того, что больше не испытывает боли, не успел спросить, что нужно делать, как внезапно понял, что уже умеет это. Он просто повернул зрение внутрь, в себя — и увидел то, что хорошо знал по предметным занятиям: сероватую трубку трахеи, влажные древа бронхов, губчатые, раздувающиеся на вдохе лёгкие, неустанно трудящееся сердце, горячую от тёмной крови печень, плотно уложенные сизые петли кишечника, кости, хрящи, суставы, молодые сильные мышцы. В этом не было ничего нового, юные демиурги, начиная с четвёртой ступени, изучали анатомию и к выпуску обязаны были досконально овладеть этой наукой. То, что Кир видит собственное внутреннее устройство, отчего-то совсем не взволновало его, скорее, озадачило будничностью происходящего. Вероятно, это состояние отразилось на его лице, потому что отец хмыкнул и сказал:

— А ты присмотрись как следует. Приблизь.

Кир попытался приблизить, не понимая толком, что именно нужно делать. Он внутренне прищурился, не особо рассчитывая на результат, — и, ошарашенный, замер. Изображение, только что бывшее понятным и детализированным, внезапно смешалось в невнятную мешанину неопределенного цвета. Потом из неё проступили рельефные части, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся перевитыми в плотную структуру жгутиками и волоконцами. После ещё одной попытки сфокусироваться Кир разглядел крошечные шарики, с огромной скоростью мельтешащие вокруг более крупных ядер. Рассмотреть их лучше не удавалось, они, казалось, вибрировали и постоянно то исчезали из поля зрения, то вновь проявлялись. Подобных систем было очень много, но они отделялись друг от друга пустотами, не заполненными ничем. Зрелище завораживало и пугало одновременно. Это было Киром и в то же время совсем не принадлежало ему.

— Ну что, разглядел атомы? Понял, в чём фокус? Вот так и на остальное смотри. Теперь на планетку, так тебе полюбившуюся, взгляни. На людей… хех! — отец было рассмеялся, но резко оборвал себя. — Давай-ка, отпрыск, поживее. Работы много.

Кир, потрясённый открывшимися возможностями, попытался повернуть взгляд из себя на внешний мир. Это не сразу, но удалось. Чернильная тьма разочаровала его — она оказалась совершенно пустой, даже единичных атомов не обнаружилось.

— Да не всматривайся ты так, не растрачивайся понапрасну, я же тебе сразу сказал, что кроме планеты и светила, здесь ничего нет и быть не может — не уложился в смету горе-демиург. Эксперимент у него был, видишь ли. Ну да ладно. На Фаэр смотри, смотрии приближай.

Отец положил ладонь на макушку Кира, поворачивая его голову, и ткнул пальцем: туда, мол. Тот, повинуясь жесту Аш-Шера, посмотрел. Узкая, растянувшаяся вдоль побережья линия поселений начала стремительно приближаться, увеличиваясь в размерах. С каждой секундой детализация становилась всё тоньше, всё большее число подробностей открывалось взгляду. Вот уже маленький посёлок весь, как на ладони: двери хижин распахнуты, хозяйки, трепеща слюдяными крыльями, проветривают дома, изгоняя плохие сны; в одном дворе пёстро одетые дети играют с приручённым мелким зверьком, треплют того за уши, он рычит и прикусывает их пальцы — впрочем, притворно, без злобы. Мужчины заняты рыбацкими делами: проверяют снасти, плетут прохудившиеся сети, чинят лодки. Внимание Кира привлек один из них, с хмурым озабоченным лицом, сидевший праздно. Он был погружён в какие-то невесёлые мысли. Кир всмотрелся—и отшатнулся от неожиданности, потому что человек внезапно стал так близок, что можно было рассмотреть поры на его лице. Юноша посмотрел в огромные миндалевидные глаза с фиолетовой мерцающей радужкой и увеличил детализацию. Зрачок накатился на него, грозя поглотить: огромный, чёрный, расширяющийся от выплеска гормонов в кровь, — мужчина удивлён и встревожен, он что-то ощутил, он вот-вот осознает присутствие постороннего.

Отец прикоснулся к плечу:

— Увлекаешься, напористо идёшь. Не беспокой его, иначе запаникует. Пережди, потом двигайся дальше.

Кир кивнул: понял. Слегка ослабил воздействие, сместил фокус. Абориген вздохнул с облегчением и мотнул головой, отгоняя наваждение. Кир коснулся взглядом макушки, поросшей густыми длинными волосами, — и неожиданно легко вошёл в его сознание. Находиться в мыслях другого существа, тем более так не похожего на тебя, было странно. Он ощутил лёгкое удушье — чужие образы напирали, их было сложно узнавать, принимать, и в то же время они были очевидны и неотделимы от сути. Произошло что-то страшное. В сознании человека царил хаос. То и дело возникали картинки, в калейдоскопе сменяющие друг друга: жажда, вожделение, женщина, отталкивающая руки, уворачивающаяся от ласк; женщина — кричащая, гневная, отвергающая; судорожно сведённые кулаки; остроугольный камень; другой мужчина, противник, яростная борьба — и кулак, сжимающий камень, опускается, медленно, неотвратимо, и ещё раз, и ещё… Тёмно-вишнёвое, густое, пульсирующее толчками изливается, уходит, истончается, холодно, холодно, как же холодно!

Кир рванулся изо всех сил — и наконец-то сделал глубокий вдох. Связь была настолько сильной, что, даже покинув сознание аборигена, он не до конца осознавал, что уже свободен. Пережитый ужас не отпускал. Его била мелкая дрожь. Он обхватил себя руками, словно хотел обнять. Нужно было осознать что-то очень важное, уловить ускользающую нить смысла. Соперники… Борьба… Женщина, любимая женщина… Откуда это странное и пугающее чувство сопричастности? Убийство… Убийство. Похоже, первое здесь. Зачем? Зачем он это сделал?!

— Затем. Приревновал возлюбленную к своему брату. Я же говорил, что пока мы с тобой чаи распиваем, они далеко шагнут. Ещё день назад у них тут локальный эдемчик был, благолепие сплошное. И крылышки на высоте удерживали, и от светила пищи хватало. Но как пошли плодиться да размножаться, пришлось приземляться на грешную землю, корни пускать. Обжились, застроились, зверьё приручили, привыкли к грубой клетчатке и белкам, потому как энергия в чистом виде хуже усваиваться стала, — да и сэкономил стажёр мой, маломощную звезду повесил, остывает уже. А где оседлый образ жизни, там и частная собственность. А где частная собственность — там всё меньше альтруизма, всё больше эгоизма. Ну, и пошло одно за другое цепляться. Вот и результат: убийство. Первое, как ты верно заметил. Брат брата. А всё потому, что они вне морали живут, созданы были такими. Аморальными. Как все прочие твари. Какие же это люди? — Аш-Шер иронично поднял правую бровь.

Кир собрался с мыслями:

— Отец… Они чувствуют так же, как мы. И осознают себя. И… и у них даже есть зачатки искусства. Они развиваются, приобретают опыт. Они живые. А что до аморальности… Так разве не по образу своему мы их создаём? Гнев, нетерпимость, желание получить всё и сразу — откуда? Неужели ты правда думаешь, что порок… в них? — он говорил и понимал, что не должен такое не только произносить, но даже помышлять, однако не желал останавливаться. Не менее ясно понимал, что любые пламенные речи в защиту аборигенов ничего не изменят, отец давно принял решение. Кир чувствовал опустошённость, но в то же время новая сила наполняла его, придавала уверенность в собственной правоте. За сегодняшний день произошло так много всего, что он чувствовал себя изменившимся, переступившим какой-то порог. Прислушавшись к себе, Кир понял, что уже не боится Аш-Шера. Осознаёт, насколько отец силён и опасен, но не боится. Будь что будет.

Элоим, прищурившись, долго сверлил сына тяжёлым взглядом. Потом откашлялся, потёр кадык и изрёк:

— Я сделал всё, что мог. Остальное дома. Дома я из тебя эту дурь выбью. А сейчас — дело прежде всего.