"Чернэ очы йдетэ спаат… чернэ оч-чы…черне-е-э-э… о-о-очы… шкода хлопцу настократ… спат-спат-спаааат…", — гортанные, твёрдые звуки, слагающиеся в непонятные, но чем-то необъяснимым очень близкие слова, тревожили, волновали тёмные воды сна.

"…Просыпайтесь, Кир, через пять минут мы подлетаем к Минакии. Прежде чем я начну снижение, предлагаю полюбоваться видом северного сияния, нередкого на этой высоте". Кир зевнул и поёжился. Предлагаемое зрелище не впечатлило. Возможно, и потому, что напомнило о Фаэре. Да и недавний сон, странный и тревожный, пока не отпустил, хотя почти рассеялся. "Чернэ очы…" — что это? Слова, но на каком языке? Очы. О-чы. Нет, никаких ассоциаций. Но почему так взбудоражил этот сон? Что там ещё было, кроме слов… Ведь что-то ещё было, определенно… Свет. Много-много света. Огромное окно. Да! Свет именно оттуда шёл, верно! Ощущение тепла. Спине мягко и уютно… живое тепло. Покачивание, приятное, убаюкивающее… Я что, лежал? На чём? И почему всё вокруг было таким огромным, потолок высоченный, окно… лицо… Лицо? Да, точно! Галма, красивая, шепчет что-то, улыбается, поёт… Поёт? Галма — поёт? Зачем? Ничего не понимаю… Но она пела, галма во сне пела… как это там?.. "Шкода… хлопцу… настократ…". Пела и покачивалась слегка, точно подкидывала что-то на коленях. А-а-а! Всё! Понял! Я лежал на её коленях! Я малявкой там был! Она меня качала! И мне пела, мне! Галма пела мне… Красивая такая… И пахла вкусно… Хороший какой сон… Досмотреть бы…". Кир вздохнул и открыл глаза: досмотреть вспугнутый инмобом сон явно не светило — приближалась Минакия.

Инмоб, плавно снижавший скорость и высоту на протяжении пары минут, прошёл туманный слой облаков и вынырнул над Минакией. Остров, покрытый в долинах сочной зеленью, которую питали две полноводные реки, берущие начало в горах, уютно нежился в ладонях ласкового моря. Инмоб зашёл на круг, облетая Минакию, — похоже, уловил эмо-фон пассажира и решил дополнительно угодить. Действительно, Кир, не единожды видевший остров отца с высоты, всякий раз любовался его гармоничным устройством. После динамичного Эл-Малхута, в котором юноша ощущал себя незначимой частью огромного, работающего без сбоев механизма, Минакия представлялась оазисом уюта и свободы. Да и являлась таковым — разумеется, пока домой не возвращался отец. Мысль о неизбежном и скором его возвращении разом испортила настроение. Кир понимал, что отношения с отцом изменились — похоже, бесповоротно. Также понимал, что не имеет никакого желания исправлять ситуацию. Но тогда нужно что-то радикально менять, только что он мог, неинициированный элоим? Кстати, об инициации… Это что же, скоро придётся проходить ритуал, раз "минус-поле" играючи сделало из шестнадцатилетнего элоима девятнадцатилетнего выпускника, которого от инициации отделяет лишь несколько месяцев интенсивной подготовки? Но ведь добавились только три года, а не знания! О-о, шеед! И что теперь будет, а?

Разболелась голова. Думать о ближайших перспективах не хотелось. Ничего хорошего они, понятно, не сулили. Инмоб, безошибочно считывающий состояние пассажира, оставил попытки развлечь Кира и, облетев дом, приземлился на заднем дворе, неподалеку от импровизированного сада Шав. Дом, точнее, целый комплекс построек, выращенных домом, надёжно закрывались куполом защитного поля. Снять защиту дом мог только для носителей родового кода — то есть Кира и отца. Доступ для деда Шера отчего-то был закрыт. Признаться, Кир об этом ничуть не сожалел. Аш-Шер маниакально охранял своё имущество, хотя, на памяти Кира, никаких поползновений на него не было. Равно как и смысла в защитном поле: кому здесь покушаться на личную территорию демиурга — другим демиургам, что ли? Так у них свои острова есть, и дома, и Сферы творения. Хотя, как показал недавний опыт, за чужими Сферами охота всё-таки шла. Но здесь, на островах, немыслимо было представить, от кого стоит так старательно закрываться. Конечно, в Эл-Малхуте существовали районы, — в основном из заселённых ремесленниками и технарями, — где кишела какая-то своя, тёмная жизнь, время от времени прорывающаяся, словно нарыв — гноем, преступлениями на бытовой почве. Отец, иногда ещё подключавшийся к Айкон, жаловал именно тот поток, где круглые сутки, смакуя подробности, излагались детали и схемы совершенных преступлений, — говорил, что его это хорошо расслабляет. Думать о странностях отца Киру не хотелось. Инмоб, ненавязчиво списавший с чипа пятую часть витэнера и по инициативе пассажира получивший также и чаевые, плавно поднял вверх купол пассажирского отсека и пропел короткую рекламную песенку:

Кир усмехнулся — искренний энтузиазм инмоба позабавил. Чувствовалось, что тот действительно недавно создан, потому так восхищается даже пошленькой песенкой, вложенной в него неудачником Даром, оставшимся без второго имени и обречённого всю оставшуюся жизнь создавать вещи для комфорта демиургов. Кир не однажды летал с видавшими виды инмобами — вот те уже смотрели на жизнь куда как циничнее. Но огорчать молодого инмоба не хотелось, Кир отогнал пессимистичные мысли и пообещал, что непременно ещё полетает с ним. Инмоб вспыхнул искрами признательных образов. Поблагодарив за приятный перелёт, Кир выбрался из уютной капсулы и с напряжением, до сладкой дрожи, потянулся всем телом. Инмоб воспарил практически бесшумно и через несколько секунд растворился в небе.

Кир сделал глубокий вдох. В саду Шав расцвели яблони, ветер доносил одуряющий аромат. Поблизости гудели пчёлы, вокруг порхали пестрые бабочки, мелкие невзрачные птахи извлекали из себя невообразимые трели. Жизнь кипела, заполняла собой пространство, росла и ширилась — и от напора этой яростной силы кружилась голова. В дом не тянуло. Кир ступил на одну из благоустроенных Шав дорожек, выстеленную колкой сосновой корой. Дорожки в саду отличались своенравием: петляли, неожиданно поворачивали, а порой и закольцовывались — поэтому редко приводили дважды в одно и то же место. Сейчас это было Киру на руку. Определенности не хотелось. Он медленно шёл, слушая, как поскрипывает кора под пробковой подошвой сандалий. Размеренная ходьба немного отвлекала от навязчивых мыслей. Вскоре к хрусту коры, гудению пчёл и птичьим трелям добавилась мелодия — пока ещё отдалённая, плавно перетекающая из ритма в ритм, приятно волнующая и тревожащая одновременно. По мере приближения мелодия набирала силу, звала к себе, вела, увлекала. После очередного витка дорожки взгляду открылась зелёная лужайка, в середине которой, подобрав под себя ноги, сидела Шав. Возле её склонённой головы трепетал тремя парами неутомимых крылышек "колибри" — миниатюрный инмоб, чей крохотный мозг вмещал в себя миллионы мелодий: от древней классической музыки до современного андеграундного игленда, создаваемого в трущобах унитполиса. Кир считал, что не очень хорошо разбирается в музыке, хотя благодаря стараниям Шав имел развитый слух и даже узнавал многие композиции. Разумеется, музыкальные занятия приходилось проводить втайне, поскольку среди элоимов не поощрялась бесполезная трата времени. По мнению отца, только неинициированные неудачники могли позволить себе роскошь бездарно прожигать жизнь. Однако, несмотря на демонстрируемую Аш-Шером неприязнь к музыке, Кир чувствовал, что отец не вполне искренен. Свежи были в памяти несколько эпизодов. Он помнил, как однажды застал отца в компании "колибри", воспроизводившего странную мелодию, на первый взгляд, казалось бы, лишенную ритма. При появлении сына Аш-Шер хлопнул в ладоши, отключая инмоба, и сразу же отослал сына, запретив впредь входить без разрешения. Но Кир успел увидеть смятенное и взволнованное лицо отца. Это сильно поразило мальчика, и он хорошо запомнил происшествие, несмотря на то, что был тогда совсем мал.

Мелодия, которую сейчас воспроизводил "колибри", напоминала ту, давнишнюю, отцовскую. Кир уже знал, что она называется "блюз", хотя не нашёл упоминания о ней ни в одном историческом справочнике "Эцадата". Впрочем, "Эцадат" не менее многозначительно молчал и по поводу других древних музыкальных течений, например, хард-рока, чьи мощные пробивные вибрации Кир распробовал не так давно. Задумавшись, юноша не сразу заметил, что Шав, до сих пор неподвижно сидевшая в странно знакомой позе, прерывисто вздохнула и закрыла лицо ладонями. Кир, встревоженный внезапной переменой, присел перед ней на корточки, прикоснулся к плечу и, повинуясь внезапно возникшему интуитивному ощущению, тихо позвал:

— Ша-ав… Я вернулся. Посмотри, на меня, пожалуйста. Только не пугайся — кажется, я немного изменился…

Однако прежде всегда отзывчивая Шав никак не отреагировала на его слова. Более того, у Кира создалось впечатление, что она его вообще не слышит. Недавнее интуитивное озарение, что обращаться с ней сейчас следует очень бережно, только усилилось, поэтому он осторожно коснулся её ладоней, накрыл своими и потянул в стороны, открывая лицо Шав. И, не сдержавшись, сдавленно охнул — Шав плакала! Совершенно беззвучно, и от этого ещё более горько. Веки её были закрыты, но слёзы, наливаясь во внутренних уголках глаз, стекали быстрыми ручейками по уже влажным щекам. Губы Шав слегка набухли. Кир внезапно ощутил острое возбуждение — но тут же устыдился своего порыва. Он поднёс её ладони к лицу и вжался горячим лбом в прохладные лодочки сведенных пальцев. Стало немного легче. Шав все так же не отзывалась, но Кир чувствовал, что поступает верно, сохраняя телесный контакт. Наконец, через несколько минут, он ощутил слабое движение пальцев и, разом отпрянув, жадно вгляделся в её лицо. Шав смотрела прямо на него — но с таким странным, мучительным и в то же время счастливым выражением, что он растерялся. А когда она протянула к нему руки и дрожащими пальцами провела по его лицу, словно бы знакомясь, открывая заново, он окончательно перестал понимать происходящее. Глаза Шав лучились нежностью, она шептала что-то еле слышно, не прекращая прикасаться к его лицу, волосам, рукам — оглаживая, лаская. Он не сразу расслышал, что она повторяет одну и ту же фразу: "…мальчик, мой мальчик маленький… как же ты вырос… какой красивый… вылитый отец…".

Понимая, что с ней происходит что-то особенное, он решился заговорить, в надежде успокоить. Сделал глубокий вдох и произнес, стараясь, чтобы голос звучал ровно и убедительно:

— Шав, всё хорошо, я с тобой, я дома. Смотри, живой-здоровый, разве что повзрослел немного, но это ерунда. Всё в порядке. — Обострившаяся интуиция подсказывала ему, что часто называть её по имени сейчас — верный ход, и он повторил: — Ша-ав… Всё будет хорошо, я с тобой, милая.

Но вопреки ожиданиям она не успокоилась, а, напротив, нахмурилась и сказала то, от чего Кира пробрал озноб:

— Что это значит — "шав"? Это имя? Чьё оно? Зачем ты обращаешься так ко мне, меня зовут Эви! Я… Я твоя…

Не закончив фразу, она вздрогнула всем телом, будто человек, грубо разбуженный в середине сновидения. Глаза её затуманились — но уже через секунду на Кира смотрела прежняя, хорошо знакомая ему Шав. Он незаметно выдохнул — отпустило! — но тут же снова напрягся.

Шав, встревоженная, пристально вглядывалась в него.

— Ох, нет… Это "минус-поле", так? Сколько: три, четыре?

Кир попытался улыбнуться, но получилось криво:

— Ну, разве важно это теперь? Три года, отец сказал. Ещё сказал, что могло быть и хуже.

— Три… Могло быть и хуже, да. Но… — Шав осеклась. — Всё. Всё хорошо. Ты здесь, ты есть, мы всё наверстаем. — Она говорила и успокаивающе поглаживала ладони Кира — собранная, знающая ответы на все вопросы, мудрая, самая лучшая на свете Шав. Контраст между её недавней потерянностью и теперешней уверенностью в себе был так велик, что Кир не удержался от вопроса:

— А что с тобой произошло? У тебя было такое лицо… Я испугался за тебя! Ты… ты плакала! Почему? Что случилось?

Шав вздохнула:

— Ничего не случилось, дорогой. У меня и тебя всё хорошо. Но одной… э-э…одному человеку сейчас очень плохо. Я была рядом с ней… с ним…в общем, я была рядом. Прости, больше пока не могу тебе объяснить.

Она опять помрачнела и задумалась.

"Колибри", притихший на время разговора, выпорхнул из травы и завис чуть выше головы Шав. Пропел вопросительно несколько нот. Кир взмахнул рукой, отсылая его, но инмоб внезапно заупрямился, не подчинился и продолжил парить на прежнем месте, издавая едва слышное низкое гудение. Кир повелительно хлопнул в ладоши, желая его отключить, но обнаглевшая "птичка", перепорхнув за спину Шав, прочирикала что-то, явно оскорбительное, прозрачно давая понять, что исполнять его указания не станет.

— Оставь. Он перевозбудился из-за моего… из-за недавнего срыва. Пусть покапризничает, он же маленький, ему можно.

Голос Шав звучал глухо и устало. Кир передёрнул плечами: ладно, как скажешь. Повисла пауза — неудобная, непривычная. Нежелание Шав объяснить своё состояние остро его задело. Раньше она никогда не вела себя так и тем более не таилась. Кир растянулся на траве, боком ощущая тепло, исходящее от её тела. Но она не протянула руку и не коснулась его, как делала всегда. Сердце стучало гулко, ток крови отдавался в ушах лёгким шумом. Он сделал вдох, ощущая в горле невесть откуда взявшийся комок. Может, и к лучшему, что так… Всё равно рассказывать об очистке Фаэра Кир сейчас был не в состоянии — если честно, больше всего хотелось бы забыть о произошедшем. Он поймал себя на мысли, что действительно изменился: на смену былой легкости и беззаботности пришла тяготящая ответственность.

Из тягостных раздумий его вывели внезапные громкие звуков. Утративший эмоциональную стабильность инмоб, видимо, решил разрядить обстановку и не нашёл ничего лучше, как запустить начало кантаты "Кармина Бурана". Кир невесело усмехнулся, вспомнив, с каким упоением совсем недавно слушал её вместе с Шав. Мысли неожиданно ушли в сторону. А что, если и с Шав теперь начнутся совсем другие отношения? Как всё запуталось! Проклятье!

Инмоб, руководствуясь какой-то своей, похоже, уже испорченной логикой, усилил громкость, и музыка теперь буквально гремела над поляной, но даже это не отвлекало Шав от погружённости в себя. Кир ощутил, как его заполняет раздражение. "Да что с ней такое?! Словно чужая, как будто не видит меня, совсем не чувствует, можно подумать, что я ей никто, посторонний, пустое место!!". Кровь бросилась в голову, он вскочил на ноги, сжимая кулаки. В правой ладони вместе с вырванной травой оказался невесть откуда взявшийся мелкий камешек. Злополучный инмоб, заходя на новый круг и вибрируя от собственной наглости, беспечно снизился, рука сжала камень — и острая ярость обрела зримую цель. Камешек звонко дзангнул, отскочив от радужного корпуса "колибри", не причинив тому никакого вреда, но сам факт произведенного насилия окончательно закоротил и без того уже нестабильные нейронные цепи в мозге капризной "музыкальной шкатулки". Инмоб взвыл почти на ультразвуке, потом устрашающе загудел, закружился вокруг Кира, будто собираясь атаковать, но потом передумал и резво рванул в сторону дома. Напрасно уже очнувшаяся Шав хлопала вслед ему и даже кричала — инмоб вышел из подчинения. Кир чертыхнулся и припустил вдогонку, путаясь в подоле опостылевшей рубахи. Уже почти добежав до дома, в резком прыжке едва не схватил взбесившегося инмоба, но не дотянулся совсем немного — неудобные тряпки помешали. "Колибри", возбуждённо вереща, ворвался в дом, Кир, на ходу сдирающий рубаху, влетел следом за ним, и наконец, запыхавшаяся Шав замкнула триумфальный забег.