Глава 18
Вторник. 18 сентября 2012 г.
– Здорово, Шура! – весело произнес Михаил Дмитриевич, открывая дверь в синицынский кабинет.
– Миша, блин! Ну что за дела?! – возмущенно проговорил завлаб, поднимаясь из-за стола и делая шаг навстречу. – Мы же на два договаривались, а сейчас сколько?
Замерший на пороге «чекист» ухмыльнулся и… неожиданно отступил в сторону и назад, уступая дорогу еще одному посетителю. Точнее, посетительнице.
– Привет, Шур, – кивнула появившаяся в дверях женщина.
– Жанна? – растерянно пробормотал Шурик, уставившись на нее словно на привидение.
– Нет. Донна Роза из страны диких обезьян, – фыркнула гостья, останавливаясь посреди помещения и по-хозяйски осматриваясь.
– Но… но… – профессор перевел взгляд на Смирнова. – Ты же говорил, что… э-э-э…
– Что-что он говорил? – обернулась к ученому Жанна.
– Ну… что ты это, не веришь во все эти наши, кхм…
– Все верно, не верю, – пожала плечами дама. – Но, с другой стороны, почему бы и не проверить? Увидеть все своими глазами и окончательно убедиться в том, что все, что мне наплели, это полный и безусловный бред.
– То есть, ты просто…
– Я. Просто. Решила. Зайти к тебе и посмотреть, что тут у вас творится. Это, надеюсь, понятно?
– А… а как тебя пропустили сюда? Здесь же режимная территория?
– Как-как. Каком кверху, – язвительно отозвалась женщина. – Пропуск выписали, неужели не ясно?
– Мы ее в список внесли, – пояснил Михаил Дмитриевич. – Типа, она тоже сотрудник «Макстроя».
– Понятно, – буркнул Синицын. – Список составили, вписали туда всех кого можно. Прямо проходной двор какой-то, а не институт…
– Тебе что-то не нравится? – приподняла бровь супруга Андрея.
– Нет-нет, конечно же, нравится. Извини, – спохватился ученый. – Прости, это я так, ляпнул впопыхах не подумавши.
Жанна окинула его задумчивым взглядом, потом посмотрела на стоящий поблизости стул, затем опять на Синицына…
– А! Черт! – хлопнул себя по лбу профессор, хватая собственное кресло и пододвигая его ближе к гостье.
Дождавшись, когда дама усядется, он махнул рукой переминающемуся рядом Смирнову (ты, мол, тоже садись) и тут же, на правах хозяина, предложил:
– Может… чайку?
– Не стоит, – покачал головой Михаил.
– Да, обойдемся без чая, – согласилась с ним Жанна.
– Без чая так без чая, – вздохнул Синицын, присаживаясь на свободный стул. – Ну-с, с чего начнем?
– С начала, – коротко ответила женщина…
* * *
– Ну? И где тут эта фигня, из-за которой все приключилось? – поинтересовалась она через пятнадцать минут, когда Синицын окончательно запутался в пересказе своей гениальной теории.
– Какая фигня? – не понял профессор.
– Какая-какая? Та, что сгорела. Или взорвалась. Или … эмм… подверглась разрушительному механическому воздействию, так кажется?
– А! Так ты про модель говоришь? – обрадовался ученый. – А я-то думал…
– Ты отвечать будешь? – перебила Шурика Жанна. – Или из тебя клещами надо ответы вытягивать?
– Не надо клещами, – испугался завлаб. – Я сейчас все объясню. Той модели здесь, конечно, же нет, она разрушилась в момент, когда…
– Это понятно, – снова оборвала его гостья. – Дальше-то что?
– Дальше все просто. Я собрал копию и немного ее доработал. Кстати, можешь полюбоваться, вон она, на подстолье стоит, – Синицин с гордым видом указал на центр помещения.
– Ну наконец-то, – облегченно выдохнула Жанна, вставая и подходя к установке. – Эта, что ли?
– Осторожнее! – вскрикнул профессор, увидев, что дама собирается повернуть большую красную рукоять на одной из панелей.
– Боишься? – усмехнулась Жанна. – Правильно боишься. Я вот сейчас ка-ак крутану, и все – кирдык Америке.
– Фиг с ней с Америкой, – пробормотал Синицын, утирая холодный пот, догадываясь, что женщина просто шутит. – Ты, главное, настройки не сбей, я их два дня выставлял.
– Извини. Шутка была неудачная, – повинилась Жанна, убирая руки с панели. – А это что? Электрический стул?
Она показала пальцем на опутанное проводами деревянное кресло, расположенное строго по оси установки, в метре от закрепленной на ее торце пузырьковой камеры. У кресла была высокая спинка, пластиковый подголовник, такая же подставка для ног, а из каждого подлокотника торчал устрашающего вида металлический штырь.
– А вы знаете, как выглядит электрический стул? – полюбопытствовал молчавший доселе Смирнов.
– Не знаю, но думаю, именно таким он и должен быть. Только коврика под ножками не хватает, резинового.
– Да, и вправду похоже, – нехотя согласился профессор. – И тем не менее это не он. Точнее, не совсем он.
– А что же?
– Испытательная капсула, что же еще? – пожал плечами ученый.
– Ух ты! Класс! – восхищенно присвистнула женщина и, отодвинув Синицына, села в деревянное кресло.
– А ничего, удобно, – проговорила она, взявшись руками за стержни на подлокотниках. – Через них, как я понимаю, ток пропускают, да?
– Нет, – засмеялся завлаб. – Ну, то есть, ток там, конечно, имеется, но очень слабый. Только чтобы хватило для измерений и контроля состояния испытуемого.
– Испытуемого?
– Э-э-э… испытателя, – поправился Шурик.
– Хочу быть испытателем. Прямо сейчас, – тут же заявила Жанна, с вызовом посмотрев на ученого.
– Я думаю, не стоит, – возразил тот, покачав головой.
– Это почему это?
– Ну-у, во-первых, это довольно опасно…
– Да ладно, – отмахнулась дама. – Ты еще скажи, лучи смерти вы тут испытываете. Придумали себе отмазку, наукой, мол, занимаетесь, а на самом деле просто бюджет распиливаете и ничего больше. Это даже бомжу на помойке известно…
– Да ты… да ты… да ты вообще понимаешь, что говоришь?! – Синицын буквально задохнулся от возмущения. – Да если хочешь знать, мы тут…
Гостья остановила его небрежным жестом:
– Все, Шур. Проехали. Хорош возмущаться. Лучше давай выкладывай, что во-вторых.
– Каких во-вторых? – не врубился профессор.
– Ну, ты сказал, что быть испытателем, во-первых, опасно, а во-вторых…
– А во-вторых, к этому надо как следует подготовиться, – менторским тоном произнес завлаб.
– Как именно? – деловито поинтересовалась женщина.
– Надо шлем специальный надеть, а потом настроить его в соответствии с мозговой активностью испытателя, – пояснил Шурик.
– Типа, энцефалограмму снять? – уточнила Жанна.
– Да, что-то вроде того.
– Ну, это совсем ерунда. Ничего сложного.
– Верно, ничего сложного, – кивнул профессор. – Но вообще процедура не очень приятная. И кроме того, снятие электрических параметров головного мозга – это еще не все…
– Не все?
– Да, не все. Потом исследуется электрическая активность всего организма.
– Наподобие ЭКГ ?
– Почти. На разные участки тела, заметь, обнаженного тела, накладываются специальные датчики-электроды. В совокупности их восемнадцать штук, шесть – на руках, четыре – на шее, четыре на животе. А еще четыре надо закрепить на груди.
Жанна скептически посмотрела на Шурика, скосила глаза вниз, хмыкнула.
– Нет. Не буду я эту фигню испытывать. Мне это не интересно.
Наблюдающий за процессом Смирнов поднял вверх большой палец. Шурик, довольный собой, подмигнул Михаилу.
– Так, а это что? Тот самый портфель? – женщина встала и подошла к компьютерному столу.
Заняв место перед монитором, она подняла прислоненный к ножке портфель и принялась увлеченно в нем рыться.
– Тэкс, и где здесь тайное отделение? Внутри или сбоку?
– Сбоку. Я сейчас покажу, – попробовал объяснить присевший рядом профессор.
Жанна несильно хлопнула его по руке:
– Не лапай. Сама найду.
Синицын обиженно засопел.
Женщина его «страдания» проигнорировала.
– Блин! Наворотят карманов, ни черта не поймешь, – ворчала она, ощупывая кожаные бока саквояжа.
– Ты его уже проверял? – спросил Смирнов у ревниво следящего за дамой ученого.
– Час назад.
– И что?
– Пусто, – помотал головой завлаб…
– Ага. Вот оно где, – произнесла Жанна примерно через минуту. – Ну-ка, ну-ка, посмотрим, что у нас там… Опа! Бумажка!
– Что?! Какая бумажка? – удивились мужчины, глядя, как она выуживает из потайного кармана сложенный в несколько раз тетрадный листок.
– Обычная, – супруга Андрея пожала плечами и…
– Постой, погоди! – вскинулся внезапно завлаб, не давая ей развернуть находку.
Женщина вздрогнула.
– Попробуй положить ее обратно в карман, – взволнованно пробормотал Шурик.
– Да пожалуйста.
Жанна сунула листок в секретное отделение и с недовольным видом повернулась к Синицыну:
– Ну? И что теперь?
– А вот что, – забрав у дамы портфель, профессор кивнул насторожившемуся Смирнову и аккуратно расстегнул «невидимый» клапан. – Гляди, Миш.
Михаил Дмитриевич заглянул внутрь и изумленно присвистнул. Листка в кармане не оказалось.
– Что и требовалось доказать, – удовлетворенно заметил завлаб, закрывая портфель и возвращая его Жанне. – Жанн, будь любезна, открой его еще раз.
Дама пожала плечами и… вытащила наружу тот же самый листок.
– Клади обратно, – скомандовал по-новой профессор.
– Да вы что, рехнулись что ли? – попробовала возмутиться Жанна. – Что за идиотизм, бумажки туда-сюда перекладывать?
– Жанн, я тебя очень прошу, сделай как я говорю, – быстро проговорил Синицын. – Я тебе потом все объясню. Обещаю.
– Дурость какая-то, – женщина фыркнула, но все же исполнила просьбу. – Учти, Шур, это в последний раз.
– Хорошо-хорошо, – не стал пререкаться ученый.
Он снова открыл саквояж и продемонстрировал Смирнову пустое тайное отделение.
– И что это значит? – поинтересовался тот, не обнаружив внутри искомого.
– Сейчас расскажу.
Синицын опять передал Жанне портфель и, закинув руки за голову, принялся насвистывать какой-то фривольный мотивчик.
– Все? Можно открывать? – уточнила на всякий случай супруга Андрея.
– Можно, – отозвался ученый.
Жанна в третий раз вытащила из портфеля листок и очень осторожно его развернула. Не забыв, впрочем, пренебрежительно хмыкнуть в сторону гражданина профессора. Она даже рот приоткрыла, видимо, желая что-то съязвить насчет хитромудрых экспериментов и уровня умственного развития всех без исключения «ученых мужей», но… неожиданно замерла на полуслове. Ирония на ее лице внезапно исчезла, губы предательски дрогнули, глаза повлажнели.
– Это… что? Это действительно… правда? – пробормотала она, вглядываясь в написанное.
– Могу я взглянуть? – Синицын протянул руку к посланию.
– Что? А, да-да, конечно, – невпопад ответила женщина.
– Смотри, Миш, – Шурик продемонстрировал листок Михаилу. – Андрей написал эту записку тринадцатого. И в портфеле она, скорее всего, оказалась в тот же день.
– Он мог ее отправить позднее, – усомнился Смирнов.
– Мог. Но не думаю, что намного. Максимум, на сутки-двое. Иначе бы он обязательно исправил текущую дату.
– Согласен, – немного подумав, кивнул Михаил Дмитриевич. – И это означает, что…
– Это не первое его послание, – глухо произнесла Жанна. Произнесла так, будто не слышала, о чем говорят мужчины, словно отвечая самой себе на так и не прозвучавший вопрос. Свой собственный.
– Да, не первое. Было еще одно, – подтвердил, оборачиваясь к ней, Синицын. – Но в данный момент это совершенно не важно, я сейчас о другом гово…
– Покажите. Я должна его прочитать, – потребовала женщина, услышав в ответе лишь то, что хотела услышать.
– Увы, – развел руками завлаб. – Сейчас это уже невозможно.
– Почему?
– Потому что первого послания больше не существует, – вмешался в разговор Михаил Дмитриевич. – Мы были вынуждены его уничтожить.
– Зачем?
– Так получилось, – устало вздохнул Смирнов.
Несколько секунд Жанна смотрела ему прямо в глаза, потом перевела взгляд на Синицына.
– Вы от меня что-то скрываете, – констатировала она после недолгого размышления. – Что-то очень и очень важное. Что-то, что может мне не понравиться.
– Господи! Да при чем здесь понравится-не понравится?! – всплеснул руками Синицын. – Просто…
– Просто мы сами еще не до конца во всем разобрались, – перебил его Михаил Дмитриевич.
– Что значит не до конца?! – удивилась женщина.
– Как это не разобрались?! – одновременно с ней возмутился профессор.
Смирнов улыбнулся, выдержал короткую паузу и, не обращая никакого внимания на возмущающегося завлаба, мягко продолжил:
– Понимаете, Жанна, дело все в том, что наши эксперименты имеют некоторую специфику. В том смысле, что могут представлять немалый интерес для… м-м-м…
– Для иностранных шпионов? – усмехнулась дама.
– Для них в том числе, – кивнул Михаил Дмитриевич. – Однако это еще не самое страшное.
– А что же тогда страшное?
– Проблема в том, что нами заинтересовались иные структуры. Какие именно, точно сказать не могу, но, по крайней мере, кое-кого из моих коллег по цеху я уже начал подозревать. Плюс бандиты какие-то рядом с Александром Григорьевичем нарисовались.
– А этим-то что неймется? – недоуменно спросила Жанна.
– Да бог их знает? – пожал плечами «чекист». – Скорее всего, просто наживу почуяли. Коммерческий, так сказать, интерес. Глупость, конечно. Ну какая может быть с нас нажива? Вот где-нибудь через полгодика – да, может образоваться внезапно, а сейчас… Телефоны у нас зачем-то стащили, потом портфель…
– Какой портфель? Вот этот самый, с запиской? – женщина покосилась на лежащий перед ней на столе кожаный «раритет».
– Он самый, – подтвердил Михаил Дмитриевич. – Хорошо хоть, выбросили его потом жулики. На помойку около дома. Ценного ничего не нашли, вот и выбросили.
– Сволочи! – с чувством припечатала Жанна и… внезапно округлила глаза. – Ой! А вдруг все же… нашли?!
– Что нашли? – нахмурился безопасник, пытаясь сообразить, что к чему.
– Как что?! Еще одну записку Андрея! Или эту последнюю прочитали. У вас его когда украли? В какое время? Давно?
– От ты же мать твою через коромысло! – выругался Смирнов, с досадой хлопнув кулаком о ладонь. – Шур! Портфель у тебя когда отобрали? Четырнадцатого вечером?
– Да, четырнадцатого, – растерянно проговорил Синицын.
– А нашли мы его утром пятнадцатого. И, значит, времени у этих гадов было вагон.
– Ну да, наверное, – буркнул профессор, поежившись.
– Значит, и вправду могли найти. И прочитать могли, и выводы нужные сделать. А мы с тобой, елки зеленые, как два идиота. Такой вариант не удосужились рассмотреть.
Шурик ненадолго задумался.
– Нет, ни черта они там найти не могли, – сообщил он спустя пару-тройку секунд.
– Уверен?
– Абсолютно. Я ведь уже говорил тебе, что все сообщения адресные. Никто кроме нас их обнаружить не может… По крайней мере, в теории, – добавил он уже с чуть меньшей уверенностью.
– Хм, а как же тогда сегодняшний случай? – прищурился Михаил Дмитриевич, указывая глазами на Жанну. – Послание-то нам адресовано, а нашла его Жанна Викторовна. Спрашивается почему?
– Да, действительно. Почему? – вскинулась та и так же как и Смирнов, требовательно посмотрела на Шурика. – Ты, кажется, обещал рассказать.
– Обещал, – тяжко вздохнул завлаб. – Сейчас расскажу.
Объяснял и рассказывал он недолго (хватило пяти минут). Правда, не всегда понятно и с привычными уже наукообразными вывертами и закидонами. Несколько раз Смирнов незаметно пихал профессора в бок, но тот тупо отмахивался, говоря, что раз уж решили посвятить Жанну в суть предстоящего эксперимента, то нечего скрывать от нее «полученные экспериментальным путем данные». Так же как и «теоретические обоснования» результатов, какими бы странными или нелепыми они ни казались. Более того, войдя в раж, Синицын без затей выложил супруге Андрея все. Все свои мысли и соображения о случившемся. Даже то, о чем, по мнению Михаила Дмитриевича, мог бы и умолчать.
Казус с найденной в портфеле запиской ученый объяснил так:
– Послание предназначалось для нас с Михаилом. Но поскольку получили его не мы, а ты, Жанна, то, значит, в момент отправки эмоциональное состояние Андрея не соответствовало граничным условиям. То есть думал он в тот момент не о том, чтобы письмо дошло до нужного адресата, а о чем-то совершенно ином. Лично я полагаю, что мысли его крутились вокруг пары кварк-антикварк. Такая глюонная связь хоть и коротка по времени и не слишком устойчива, но в пределе очень и очень сильна, в отличие от типично мужского трехкваркового построения. Иными словами, думал Андрей о женщине или о женщинах…
На столь «нахальное» и не лезущее ни в какие ворота предположение Жанна отреагировала самым естественным для нее образом:
– Каких еще женщинах?! – вскипела она, поднимаясь со стула.
– Понятия не имею, – пожал плечами Синицын. – Вариант первый и наиболее очевидный. Раз послание получила ты, значит, и думал Андрей о тебе. В качестве пары твое сознание подходит ему идеально. Сверхсильная глюонная связь, оптимальное соотношение времени, мощная энергетическая составляющая… вероятность конфайнмента процентов восемьдесят, как минимум.
– А почему только восемьдесят, а не сто? – поинтересовалась женщина, осмыслив сказанное и потому слегка успокоившись.
– Вариант второй, – продолжил профессор. – Попробуем теперь перевернуть ситуацию на сто восемьдесят и решить задачу обратным способом. Методом, так сказать, от противного.
– Как это, от противного?
– Записку обнаружила ты?
Жанна кивнула.
– Очень хорошо. Значит, базовое решение найдено, – Синицин довольно осклабился и поднял вверх указательный палец. – Но! Это вовсе не означает, что решение это единственное. Это означает лишь то, что параметры твоего антикварка полностью соответствуют начальным условиям. А именно – тому состоянию, в котором находился Андрей, когда прятал записку.
– Ты хочешь сказать, что… он мог думать совсем не о Жанне? – попробовал догадаться Михаил Дмитриевич. – Что он думал о какой-то другой женщине, но очень на нее похожей?
– Да, Миш, ты абсолютно прав, – повернулся к «чекисту» ученый. – Андрей мог думать о женщине, которая не то чтобы похожа на Жанну внешне или как-то еще, а то, что параметры той, с позволения сказать, дамочки полностью соответствуют определенному типу сознания-антикварка. Как раз такому, к какому относится и… наша уважаемая Жанна Викторовна.
Синицын вновь развернулся к гостье и с довольным видом уставился на нее, ожидая комментариев к высказанной им гипотезе.
Комментарии не заставили себя долго ждать. Ответ Жанны оказался простым и незамысловатым:
– Шура, ты болван! А еще гад! Такой же, как и все мужики.
– Чего это гад? – обиделся доктор наук. – Ты спросила почему восемьдесят, я ответил. Ну, хорошо-хорошо, пусть будет не восемьдесят процентов, а девяносто или даже девяносто девять с копейками, все равно ведь от этого ничего не изменится. Мы же тут не в бирюльки играем, а готовимся к серьезному эксперименту и, значит, должны рассматривать все варианты, даже самые невероятные и фантастические.
Секунд пять Жанна глядела на него словно через прицел. С нехорошим таким прищуром и весьма неприятной усмешкой. А затем, поняв, что добавить профессору нечего, очень медленно и очень внятно произнесла:
– Как ты мог, Шура? Как ты мог сказать мне такое? Мы знакомы с тобой без малого тридцать лет, а Андрея ты знаешь еще дольше. И ты отлично знаешь, на что он способен и на что не способен ни при каких обстоятельствах… Или ты все же не знаешь его?
– Ну… да, наверное… знаю, – неловко пробормотал завлаб, ссутулившись под пристальным взглядом женщины.
– Ну а раз знаешь, то скажи мне сейчас как на духу, неужели твой друг достоин того, чтобы ты так о нем говорил? Да, Андрея сейчас здесь нет и он не может тебе ответить. Но я клянусь, если ты еще хоть раз выскажешься о нем в подобном ключе, я… я… возьму вот эту вот хрень, – Жанна подхватила клавиатуру и потрясла ею перед носом Синицына, – и разобью ее о твою дурную башку. Ты понял меня?!
Шурик в ответ лишь судорожно кивнул, вжав голову в плечи и даже не пытаясь оправдываться. До него только сейчас дошло, что же он натворил. Слава богу, что хоть про ползущего по дереву муравья не успел наболтать. И про бабочку-жучиху не ляпнул. Иначе одной разбитой клавиатурой он бы наверняка не отделался.
– А вообще я, наверно, ошиблась. Ты не болван, Шура. Ты – дебил! – продолжила тем временем Жанна и, обреченно махнув рукой, добавила. – Впрочем, ладно, хватит об этом, давайте уже эксперимент проводить. Надоело рассиживаться.
– Ну да, ну да, все правильно, давайте начнем, – засуетился профессор, радуясь, что все обошлось. – Миш, ты это, давай на кресло садись, а я сейчас…
– Шура. Ты про тетрадку забыл, – заметил Михаил Дмитриевич.
– Что? Какую тетрадку? – удивился ученый и тут же хлопнул себя по лбу. – Ах, да! И вправду забыл, сейчас все сделаю.
Наклонившись к портфелю, он вытащил оттуда «песенник» и раскрыл его на последней странице.
– Я тут, пока тебя ждал, уже набросал кое-что. Типа, описал коротенько теорию перемещений во времени и принципиальную схему устройства по переносу. Конечно, в 82-м элементная база не такая как здесь, но если Андрей сумеет как-нибудь подобрать аналоги, то наша задача, естественно, упростится.
– Хм. Ты полагаешь, Андрей сможет собрать такую же установку? – Смирнов недоуменно посмотрел на профессора.
– Нет, саму установку он, конечно, не соберет, а вот что-то вроде приемника-ретранслятора запросто, – пояснил тот, оглядываясь на Жанну.
– А зачем он там нужен? – не понял Михаил Дмитриевич.
– Как это зачем? Чтобы обратно вернуться, зачем же еще?
– Значит, если в 82-м не будет приемника, то и возврата не будет? – уточнил «чекист», тоже покосившись на Жанну.
Завлаб почесал в затылке.
– Ну, в принципе, можно и без приемника обойтись, – нехотя сообщил он через десяток секунд. – Но, сам понимаешь, с приемником будет надежнее. Да и вообще, нам в любом случае надо статистику набирать. Экспериментов пять-шесть с шагом неделя. А пока мы их все проведем, Андрей может спокойненько искать там у себя комплектующие и собирать ретранслятор. Получится – хорошо, не получится… Ну что ж, придется тогда еще немного поэкспериментировать. Еще месяц-другой потеряем. Не страшно, конечно, но…
– Это тебе не страшно, – резко оборвала его Жанна и протянула руку к тетради. – Дай посмотрю.
– Да-да, конечно, бери, – захлопотал Синицын, передавая ей потрепанную тетрадку. – Только это… можно ты мне место у компьютера освободишь?
– Пожалуйста, какие вопросы, – пожала плечами женщина. – Показывай, куда пересесть.
– Вот сюда, – профессор указал на притулившийся у стены офисный стул с колесиками. – Когда я включу установку, тебе лучше находиться за красной чертой, я ее там специально провел.
– А что? Ближе нельзя? – поинтересовалась дама, разглядывая вертикальную линию на обоях, проведенную канцелярским маркером.
– Нежелательно. Можешь в конус попасть.
– В какой еще конус?
– Конус остаточного излучения. Его основание как раз на этой стене, а красная черта – граница опасной зоны.
– А если попадешь в этот конус, что будет?
– Что будет, что будет. Да фиг его знает, что будет, – профессор почесал нос, потом за ухом, пригладил растрепанную шевелюру. – Практика – критерий истины. Вот попадет туда кто-нибудь, тогда и узнаем. В смысле, точно определим вид и степень опасности.
– Ну а все-таки? – не успокаивалась женщина. – Ни в жизнь не поверю, чтобы у тебя на этот счет не было никаких идеек. Наверняка ведь уже прикидывал, что, как, куда…
– Прикидывал, – согласился Синицын. – Но чисто эмпирически. По логике, кварк-сознание всякого попавшего под излучение должно будет растянуться по оси времени, как бы следуя за сознанием испытателя…
– Испытатель – это тот, кто будет сидеть на электрическом стуле, да? – улыбнулась Жанна.
– Он самый, – усмехнулся ученый. – Однако вся разница в том, что его перенос я могу в известной степени контролировать и даже вернуть обратно, если что-то пойдет не так. А вот с остальными этого не получится. Куда их сознание попадет, насколько задержится, сумеет ли в итоге вернуться… увы, определенности нет. Ответить на эти вопросы я не могу.
– Совсем?
– Совсем, – развел руками завлаб.
– Жалко.
Жанна подошла к стулу, присела на краешек и, раскрыв тетрадь, принялась читать написанное для Андрея.
– Ничего не понятно, – вздохнула она примерно через минуту. – Слушай, Шур, а можно мне тоже что-нибудь написать?
– Почему нет? Пиши, – отозвался ученый. – Сейчас я только ручку тебе специальную дам.
Усевшись за стол, он немного покопался в ящиках, выудил оттуда «винтажную» ручку с пером и, проверив наличие в ней чернил, передал женщине.
– Вот. Все. Можешь писать.
Жанна разложила тетрадь прямо у себя на коленях, занесла над ней ручку и… так ничего и не написала. Хотя размышляла над чистым листом секунд тридцать-сорок.
– Нет. Не могу, – произнесла она, захлопывая тетрадь и возвращая ее завлабу. – Не буду я ничего писать. Там мы с Андреем еще не встретились, и значит…
Женщина неожиданно замолчала и вновь о чем-то задумалась.
– Что значит? – осторожно поинтересовался профессор.
– Пусть все идет как идет, – негромко ответила Жанна и, подняв глаза, добавила с нарочитой небрежностью. – Восемьдесят против двадцати – расклад неплохой.
– Безусловно, – изобразил согласие доктор наук, после чего, забрав у дамы тетрадь, направился к установке.
– Восемьдесят – это хорошо, – шепотом повторила Жанна в спину Синицыну. А потом закончила фразу. Очень тихо. Так, чтобы никто не услышал:
– Но сто процентов было бы лучше…
* * *
– Главное, Миш, в момент переноса не думать о постороннем. Думай только о том, куда хочешь попасть, – инструктировал Смирнова профессор, надевая ему на голову игольчатый шлем с проводами. – А то ведь провалишься черт те куда, вытаскивай тебя потом оттуда, нервничай, дергайся, энергию трать.
– Не боись, все будет нормально, – с досадой проворчал Михаил Дмитриевич. Синицын случайно прищемил ему застежкой ухо, и теперь оно буквально горело огнем, а почесать или хотя бы потрогать его уже не представлялось возможным – руки «чекиста» (в целях безопасности, чтобы ничего не сорвал, когда «улетит») были надежно «зафиксированы» на подлокотниках. По словам ученого, электромагнитные зажимы должны будут открыться автоматически сразу после окончания эксперимента, а голову испытателя удерживали в вертикальном положении «пассивные» боковые упоры, придвинутые к шлему с обеих сторон.
– Ну прямо как ежик, – пошутила подошедшая к «испытательному стенду» Жанна.
– Скорее, дикобраз после стрижки, – коротко хохотнул завлаб, беря в руки баночку с токопроводящим гелем. – Ну вот, сейчас электродики присобачим, и все будет абгемахт.
– А ты умеешь? – полюбопытствовала женщина, заметив, насколько неловко обращается Синицын со «сложной медицинской техникой».
– Терпеть не могу эти датчики, отваливаются постоянно, – пробурчал недовольно Шурик, роняя на пол очередной электрод.
– Дай мне, у меня это лучше получится, – Жанна отняла у профессора гель и оттерла ученого от Смирнова. – Смотри и учись, криворукий…
– Все? Или еще что-нибудь? – поинтересовалась она через пару минут, закончив накладывать электроды и окидывая придирчивым взглядом «подопытного». – Может, укольчик какой-нибудь сделать или капельницу поставить? Я могу, если надо.
– Хорошо зафиксированный больной в наркозе не нуждается, – глубокомысленно изрек завлаб, подкручивая регулировочные винты на контейнере с лежащей внутри тетрадью. – Ну все. Обе мишени готовы. Пора начинать.
Синицын вернулся за компьютерный стол, а Жанна присела на стульчик возле стены, в двух шагах от границы «опасной» зоны.
Установка басовито гудела, огоньки на панелях перемигивались зеленым и красным.
– Начинаю обратный отсчет, – сообщил профессор. – Миша, ты как? К полету готов?
– Как пионер, – ответил из-под шлема Смирнов.
– Ну и отлично, – усмехнулся Синицын и, нажав какую-то клавишу, принялся громко отсчитывать. – Десять, девять, восемь…
Колесики на офисном стуле предательски скрипнули. Жанна с беспокойством глянула на ученого. «Нет, кажется, не заметил».
– …семь, шесть…
Женщина передвинулась еще на немножко. До красной черты оставалось не более полуметра.
– …пять, четыре…
«Черт! Что ж он скрипит-то так?»
Стул остановился перед самой отметкой.
– … три, два…
Жанна вздохнула, покосилась на стену, на занятого делом Синицына.
«Прости, Андрюша. Я тебе, конечно, верю, но… пустить дело на самотек не могу. Да и не хочу, если честно».
Тряхнув головой, она оттолкнулась ногой от пола и вместе со стулом въехала в зону остаточного излучения.
– …один, ноль. Поехали! – провозгласил профессор.
Со стороны установки раздался хлопок, потом еще один, и еще… Воздух в помещении неожиданно завибрировал. Запахло озоном. Хлопки изменили тональность и очень скоро перешли в один сплошной треск…
«Словно бумагу рвут», – успела подумать Жанна за миг до того, как ее сознание заволокло чем-то оранжево-серым, по форме и консистенции напоминающим плотный туман, озаряемый режущими глаз, яркими как молния сполохами…
* * *
Эксперимент длился шесть с половиной минут. Вернувшемуся из «небытия» Смирнову об этом «сообщил» таймер, закрепленный на специальном фланце рядом с контейнером. И хотя по субъективному времени «испытателя» прошло уже, как минимум, полчаса, циферкам на экране Михаил Дмитриевич решил все же поверить.
– Ну что, Шура? Как с показателями? – поинтересовался он еще через двадцать секунд, окончательно придя в себя и кое-как отдышавшись. Голос его звучал подозрительно глухо и как будто издалека, словно бы в уши набилась вата или какой-то шутник вставил туда невидимые беруши.
Так и не дождавшись или просто не услышав ответа, Смирнов стянул с головы шлем, последовательно снял с шеи, живота и груди датчики с проводами, сделал еще один вдох, потом глубоко выдохнул, пытаясь восстановить слух, а затем, ухватившись за стержни на подлокотниках, одним рывком оторвал себя от деревянного «ложемента».
Резкое движение помогло, окружающее пространство снова наполнилось звуками. И звуки эти Михаилу Дмитриевичу совсем не понравились.
– Черт! Да что же это такое? Да елки зеленые, ну как же так? – раздавалось от дальней стены. Всплескивающий руками профессор суетился около потерявшей сознание Жанны, пытался тормошить ее за плечо, махал перед носом газетой, подносил руку то к лицу, то к груди, видимо, собираясь или шлепнуть ее раз-другой по щеке (как это показывают в фильмах), или расстегнуть блузку (тоже как в фильмах, типа, чтобы дыхание облегчить), однако ни на то, ни на другое пока не решался. И, наверное, правильно делал, поскольку если бы в этот момент дама и вправду очнулась, то такая терапия ей бы как минимум не понравилась.
– В чем дело, Шур? Что происходит? – обеспокоенно спросил Смирнов, перемещаясь к месту событий.
– Блин! Да откуда ж мне знать?! – в отчаянии произнес завлаб, отвлекшись на какое-то время от «реанимационных» действий. – Ну я же предупреждал ее, нельзя за черту заходить, а она… А! Да что тут теперь говорить?!
– А ну-ка, подвинься-ка в сторону! – скомандовал Михаил Дмитриевич, присаживаясь на корточки перед стулом и беря женщину за запястье. – Мать твою, Шура, да нафига ты ее за горло хватаешь?! Плечи ей лучше держи и ладонь под голову, чтоб не упала. Вот, другое дело. А теперь тихо, дай пульс посчитаю.
– Ну что? Как? – взволнованно проговорил профессор через десяток секунд.
– Пульс в норме, дыхание ровное, – ответил Смирнов, поднимаясь и отряхивая колени. – Такое ощущение, что она просто спит.
– Как это спит?! Зачем спит? – изумился профессор, уставившись на «коллегу».
– Не знаю зачем. Это у тебя надо спрашивать, не у меня, – огрызнулся «чекист» и, почесав за ухом, посмотрел в упор на Синицына. – Спирт есть?
– Спирт?! Нафига?!
– Тьфу ты, черт! В смысле, нашатырный. Спирт, я спрашиваю, нашатырный здесь есть?
– Э-э-э, должен быть. Думаю, что… вон там, в шкафу поищи, там еще аптечки лежат.
– Понятно, – криво усмехнулся Смирнов и пошел к шкафу искать нашатырь.
Как ни странно, нашел он его достаточно быстро, после чего, возвратившись, смочил аммиачным раствором тампон из марли и легонечко помахал им перед лицом женщины. Несколько секунд ничего не происходило, а затем, к вящей радости обоих «экспериментаторов», Жанна непроизвольно дернулась и вяло взмахнула рукой, пытаясь отстранить от лица источник неприятного запаха.
– Гадость какая, – тихо пробормотала она и… неожиданно рванулась вперед, словно собираясь кого-то догнать или просто остановить. – Стой! Да стой же!
– Е-мое! – Михаил Дмитриевич еле успел удержать ее от падения.
Лишь после этого женщина открыла глаза и ошарашенно огляделась вокруг.
– Черт! Черт… черт… Странно-то как, – помотала она головой, опираясь на удерживающие ее руки.
– Жанн, с тобой все в порядке? – осведомился Синицын, когда она вернулась на стул и, приложив пальцы к вискам, размеренно и глубоко задышала.
– Да. Кажется, да, – ответила Жанна после короткой паузы. – Я в порядке.
– Ну, слава богу, – облегченно выдохнул Шурик. – А то я тут чуть инфаркт не схватил, когда ты… ну, того-этого.
– Но ведь не схватил же, – женщина еще раз вздохнула и, опустив руки, устало посмотрела на держащегося за сердце профессора.
– Ну вот зачем ты за эту черту заехала? Я же тебе говорил, нельзя сюда, это опасно, – уже более «мирно», но все же с упреком в голосе продолжил завлаб.
– Я не нарочно, – слегка качнувшись, дама указала глазами на компьютерный стол. – Просто посмотреть захотелось, что у тебя там за картинки.
– Да ладно врать-то, – не поверил Синицын. – Картинки ей посмотреть захотелось. Фигушки. Ты это все специально проделала. К Андрею небось хотела попасть, в 82-й. Ведь так?
– Ну, хорошо-хорошо, ты прав, – не стала возражать гостья. – Я действительно хотела попасть к Андрею. Думала, что получится.
– И как? Получилось?! – профессор буквально впился глазами в Жанну, моментально забыв обо всем. Затаив дыхание. Ожидая ответа.
Женщина загадочно улыбнулась, обвела взглядом обоих мужчин и, выдержав почти театральную паузу, ответила наконец на вопрос:
– Да. Кажется, получилось.
* * *
– Сначала это было похоже на сон, хотя, как я сейчас понимаю, сном это совсем не являлось, – медленно начала Жанна. – Когда эта фигня затрещала, – она махнула рукой сторону установки, – меня словно бы понесло куда-то. Какой-то туман непонятный, молнии, потом радуга на полнеба, а потом – бац! – и уже земля. И солнце светит. А еще море…
– Какое еще море? – неподдельно удивился Синицын.
– Обыкновенное, синее, – пожала плечами Жанна. – Знаете, мы с Андреем никогда не были в отпуске в сентябре, только один раз, в 98-м, на Кипре.
Михаил Дмитриевич неожиданно вздрогнул, однако ни Жанна, ни Шурик этого не заметили.
– В этой, как ее, в Айя-Напе, – продолжила женщина.
Смирнов вздрогнул еще раз.
– Так вот. Именно там и тогда я и оказалась в итоге.
– Странно. Очень странно, – почесал затылок завлаб. – Хотя…
Он бросил быстрый взгляд на Смирнова, после чего вновь посмотрел на Жанну: типа, не останавливайся, рассказывай дальше.
– Там все было настоящее, такое же, как когда-то.
– А Андрей? Он тоже там был? – торопливо спросил профессор, встревая в рассказ.
– Да. Был.
Женщина на несколько секунд замолчала, а ее лицо приобрело отстраненно-мечтательное выражение.
– И? – подбодрил ученый.
– Ну, тогда мы с ним, помнится, поругались из-за какого-то пустяка и до самого вечера не разговаривали…
– А что сейчас?
– А сейчас я подумала, ну нафига это все? Зачем мне на него обижаться? В общем, как только до номера в отеле дошли, так сразу и… ну, это самое, помирились, короче.
После этих слов Жанна вдруг покраснела и отвела глаза.
– Ну, то есть, все было у нас хорошо, – смущенно добавила она через пару секунд.
Михаил Дмитриевич понятливо хмыкнул, но комментировать ничего не стал. Профессору же лирические отступления были до лампочки, он жаждал в первую очередь информации:
– А что потом? Потом-то что было?
– А потом меня опять унесло, – вздохнула рассказчица. – Опять этот дурацкий туман, вспышки… Жалко, что там все так быстро закончилось. Я бы там еще побыла, хотя бы часик-другой… В общем, когда все прошло, я попала в Москву. В старую Москву, если вам интересно.
– А время? Время какое? – не унимался Синицын. – Насколько старую?
– Ту самую, на которую и рассчитывала, – ответила женщина. – Восемьдесят второй год. Не знаю как, но я это сразу же поняла, как только очнулась.
– Место сможешь назвать? – уточнил профессор.
– Конечно, смогу, – отозвалась Жанна. – Я тогда на втором курсе училась, а училище наше было на Милашенкова, туда от Савеловского двенадцатый автобус ходил. Ну и обратно, естественно. Так вот, я как раз из автобуса выходила, когда все и случилось.
– На Савеловском выходила?
– Нет, на Сущевском, около Двинцев. Видимо, я тамошняя решила по магазинам пройтись. Или еще куда-то, не знаю.
– Понятненько, – ухмыльнулся Синицын. – Тамошней тебе, выходит, было…э-э-э… шестнадцать, и ты просто гуляла после учебы.
– Ну да, наверное, так, – согласилась с ним Жанна.
– Слушай, Жанн, а ты можешь сейчас припомнить свои ощущения после прокола? – профессор неопределенно покрутил пальцами и попробовал развернуть пришедшую в голову мысль. – Ну, типа, было ли там слияние двух сознаний, твоего нынешнего и прошлого, или ты просто наблюдала за собой же, но как бы со стороны? Или, скажем, одно сознание подчинило другое и управляло им напрямую?
– Да черт его знает, – задумалась женщина. – В первом случае, ну, там где мы на курорте с Андреем, я точно знала, что я это я, и делала все, что хотела. А вот во втором, в Москве… Хм, сложно сказать. Мне отчего-то кажется, что там все было по другому. То есть, там было как будто бы две меня, причем, каждая по отдельности. Каждая думала о своем, но…
– Но?
– Но нас обеих все время куда-то тянуло. Куда-то не в ту сторону, не туда, куда нам хотелось.
– А куда вам хотелось? – заинтересовался завлаб.
– Ну-у… мне хотелось быстрее на электричку, думала доехать до Долгопрудного и попытаться найти там Андрея.
– А она?
– А она вроде как тоже собиралась домой, но спешить не спешила. Кажется, она с подругой должна была встретиться, но никак не могла вспомнить, где именно. То ли на вокзале они договаривались, то ли на остановке, то ли у магазина какого-то … Думала она, в общем, решала куда пойти.
– И в результате вы обе пошли в обратную сторону, – резюмировал доктор наук.
– Ага, – рассмеялась Жанна. – В обратную. Мы пошли в Марьинский универмаг, он там недалеко, я раньше там часто бывала. Да, забыла совсем, у нас еще сумка была такая тяжелая. Что там было, не знаю, но точно, что не картошка.
– Патроны? – усмехнулся молчавший доселе Смирнов.
Женщина улыбнулась:
– Скорее, мины противотанковые. Или гранаты.
– Миша, не отвлекай, – досадливо крякнул Синицын. – Дальше-то что?
– Дальше? Ну, по магазину мы ходили часа, наверное, два. Интересно, конечно, но… впрочем, мы все равно ничего не купили, так, погуляли немного, в очереди постояли, примерили кое-что…
– А потом? – нетерпеливо бросил профессор.
– А что потом? Потом мы на улицу вышли. Вышли, значит, и… короче, увидели через дорогу кинотеатр, не помню, как называется, то ли «Рига», то ли «Гавана»… Да, точно, «Гавана».
– Решили кино посмотреть?
Жанна ненадолго задумалась.
– Не знаю, что и сказать, – покачала она головой. – Я лично в кино не хотела. Другая я, мне кажется, тоже. Но тем не менее, мы пошли. Это было как наваждение, словно нам кто-то сказал: надо. Надо идти.
– Что за фильм?
– Не помню. Мелодрама какая-то. Очень длинная и очень занудная, часа примерно на три. До сих пор не пойму, как я все это вытерпела, почему не сбежала?
– Полагаю, вы просто время тянули, – отозвался Синицын. – Видимо, причина была, о которой ты в тот момент не догадывалась.
Жанна окинула собеседника пристальным взглядом.
– Что ж, наверно, ты прав, – проговорила она после некоторого раздумья. – Причина и впрямь… была. Но я о ней не догадывалась.
– Так. А вот с этого места, пожалуйста, поподробнее, – профессор подался вперед и напряженно замер, ожидая, по всей видимости, чего-то очень и очень важного. Того, что не было предусмотрено его логическими построениями.
– Хорошо. Попробую поподробнее. Только ты, пожалуйста, не перебивай, а то я забуду.
Дама откинулась в кресле и, прикрыв глаза, начала не спеша вспоминать:
– Значит, так. Мы вышли из кинотеатра. Времени было где-то половина двенадцатого. Подошли к остановке. Минут пятнадцать ждали автобуса. Потом он подъехал и мы вошли… Хотя нет, это был не автобус. Троллейбус. Номер, кажется, третий… или одиннадцатый?.. Нет, не помню. Так. Что дальше?.. Ага, оторвали билет, сели, поехали. Ехали мы, значит, ехали и… вышли почему-то не на Савеловском, а около эстакады. Там еще дом такой сталинский, высокий, а внизу магазины, книжный и продуктовый. И кафетерий еще, но все это было закрыто.
Женщина неожиданно замолчала и потерла виски.
– Не знаю, важно это тебе или нет, но сейчас мне кажется, что выйти захотела именно я, ну, то есть, я нынешняя, а не тогдашняя. В общем, мы постояли немного и пошли через переход к вокзалу. Жуткое место, я вам скажу…
– Вокзал?! – все-таки перебил ее Шурик, округлив глаза.
– Да нет, не вокзал, переход подземный, – отмахнулась Жанна, невольно поежившись. – Бр-р! Темно и страшно. Народу никого, лампочки не горят, идешь и думаешь: нападет какой-нибудь гад, никто не поможет, хоть обзовись, и убежать некуда. Сейчас-то там куча ларьков, а наверху компьютерный рынок, милиция там, охрана, видеокамеры на каждом углу, а вот тогда… Одним словом, страху мы натерпелись, ну просто ужас какой-то.
– Жуть, – буркнул невпопад Михаил Дмитриевич.
Женщина недовольно глянула на него, но возмущаться тем, что ее снова прервали, не стала.
– До вокзала мы, слава богу, добрались без приключений, – продолжила она свой рассказ. – Билет нам покупать было не надо, у нас проездной был до конца сентября, так что мы сразу пошли к электричкам. Ближайшая отправлялась через минуту и… в общем, мы побежали. А когда выскочили на перрон, я увидела… увидела, что там парень какой-то, очень далеко от нас, где-то на середине платформы. То есть там, конечно, были и другие люди, но я их в тот момент будто не замечала совсем.
Жанна перевела дух, а затем, словно боясь упустить разбегающиеся мысли, быстро-быстро заговорила:
– Меня как током ударило. Не знаю как, но я сразу же поняла, что это Андрей, что сейчас он войдет в вагон и все, я его уже догнать не смогу. Я, кажется, крикнула что-то, не помню что, потом побежала быстрее, а тут еще сумка дурацкая, а его уже нет, он уже в вагон заскочил, а двери стали уже закрываться, а я…
– Успела?! – не выдержал доктор наук.
– Не знаю, – как-то разом поникнув, ответила женщина. – Там опять… туман появился и… все. Все закончилось. Больше я ничего не помню…
Профессор вздохнул, посмотрел на Смирнова, потом на Жанну, снова вздохнул.
– Он уехал прочь на ночной электричке, – пробормотал он после непродолжительного молчания.
– Что?
– Да так, ничего. Просто к слову пришлось, не обращай внимания.
– Шур, а что у нас за непонятки такие со временем? – внезапно поинтересовался Смирнов.
– В смысле?
– В смысле, ты сам утверждал, что при переносе в прошлое временной промежуток должен быть кратен тридцати годам. А у Жанны Викторовны получилось сначала в 98-м очутиться, то есть минус четырнадцать лет, и только после этого произошел перенос куда требуется, в 82-й, а это еще шестнадцать.
– Ничего странного, – пожал плечами Синицын. – Во-первых, очень велика вероятность того, что 98-й был всего лишь сном, прелюдией, так сказать, к основному прыжку. Во-вторых, путешествовала она не сама по себе, а как бы вслед за тобой. А уж куда ты там усвистал и где останавливался по дороге, никому, кроме тебя, неизвестно. В-третьих, не забывай, что Жанна у нас все-таки женщина и, значит, сознание ее соответствует кварку с обратным знаком. Поэтому вполне может быть, что квантование связанных с ней глюонных полей отличается от таких же, но как бы мужских. Ну и, наконец, в-четвертых… В-четвертых, давайте-ка я вам сейчас покажу кое-что.
Профессор переместился к компьютерному столу и, немного подвигав мышкой, развернул монитор так, чтобы его было видно всем.
– Вот, смотрите, какая тут красота.
Супруга Андрея и подполковник подошли ближе.
– И что ж тут красивого? – хмыкнула Жанна.
– Сибузоида какая-то, – в тон ей усмехнулся Михаил Дмитриевич.
– Ха! Сибузоида. Скажешь тоже, – хохотнул «непризнанный гений». – Это никакая не сибузоида. Это есть графическое отображение квантового состояния нашей Вселенной, сведенной к одному свободному кварку. Но, вообще говоря, сейчас это не самое главное. Фишка в другом.
– И в чем же?
– А вот в чем. Если мы будем рассматривать эту, ха-ха, сибузоиду как функцию и попробуем разложить ее в ряд Фурье, то что мы в итоге получим? А? Как думаете?
– Понятия не имею, – честно признался Смирнов.
– Аналогично, – поддержала подполковника Жанна. – Ты, Шур, кота не тяни, объясняй по-нормальному.
– Эх вы! Темнота! Чему вас только в школе учили? – ухмыльнулся профессор. – Ладно уж. Попробую объяснить по-простому. Вот, глядите.
Он снова пощелкал мышкой, и на экране появились четыре дополнительных окна с картинками.
– Итак, что мы видим на этом экране? – задал риторический вопрос завлаб. – На этом экране мы видим пять графиков. Основной показывает текущее состояние нашей Вселенной, второстепенные отражают ее недавнее прошлое. То есть, говоря упрощенно, на этих картинках изображена ось времени. Точнее, оси. Одна большая – это то, что сейчас. Четыре маленьких – то, что было месяц назад и то, что добавлялось позднее, включая сегодняшний день.
– Если это оси, то они должны быть прямыми, – заметила с усмешкой Жанна. – А у тебя кривые какие-то, да еще прыгают вверх и вниз.
– Все верно, – ничуть не обиделся Шурик. – Они и должны быть такими. По той причине, что по факту являются гармоническими осцилляторами и, значит, описываться должны стандартно: суммой тригонометрических функций. Иначе говоря, синусоидами.
Новоявленный «лектор» прищурился и окинул «слушателей» снисходительным взглядом:
– Конечно, мы могли бы заменить декартовы координаты сферическими, и тогда оси выглядели бы прямыми. Однако, я полагаю, делать это совсем ни к чему. В этом случае теряется само понимание времени, его сути, его изменчивости, его цикличности. Исчезает различие между настоящим и прошлым, пропадает направленность, уходят глубина и объем…
– Шура! Все это, конечно, весьма интересно, но, ты знаешь, хотелось бы чуток поконкретнее и попроще, – остановила Жанна окунувшегося в тему профессора.
– Хорошо. Попроще так попроще, – не стал пререкаться ученый. Произведя некоторые манипуляции с клавиатурой и мышью, он ткнул пальцем в экран. – Вот, пожалуйста. Обратите внимание на графики под номерами ноль и один. В данный момент они идентичны. Именно так выглядела ось времени месяц назад. Почти идеальная синусоида. Первая, так сказать, гармоника или первый отличный от нуля гармонический член ряда Фурье.
На мониторе в выделенных рамками окнах, одном маленьком и одном большом, светились две совершенно одинаковые, похожие на растянутую пружину кривые.
– А теперь посмотрим, что произошло с этой синусоидой в конце августа, сразу после того, как Андрей угодил в прошлое.
Синицын переместил рамку на второе «маленькое» окно, и, едва он это сделал, «большая» кривая сразу и явным образом изменилась.
– Рыба-пила волну проглотила, – прокомментировала это изменение Жанна.
– Да, похоже, – согласился профессор. – Волна плывет по волне. Или, говоря музыкально-техническим языком, в нашем аккорде появилась вторая гармоника. С удвоенной частотой, но существенно меньшим множителем-амплитудой.
– И что это означает? – спросил Смирнов.
– Что означает, ты догадаешься сам, когда я закончу, – ответил Синицын и передвинул рамку на следующее окно. – А сейчас на первую и вторую гармоники мы попробуем наложить третью, с утроенной частотой, но по амплитуде намного более слабую, чем две предыдущих. Эта кривая, Миша, образовалась двенадцатого числа, после того, как мы провели эксперимент с тетрадкой и отправили Андрею послание, которое, как выяснилось, он все-таки получил.
– Ага… ага… понятно… три синусоиды, одна за другой, а вместе ось, – забормотал подполковник.
Услышав окончание фразы, завлаб удовлетворенно кивнул:
– Вот именно, Миша. Ось. Однако это еще не ответ. Для ответа на твой вопрос надо сделать еще один шаг. Одно маленькое, но очень важное уточнение.
– Я понял, – негромко сказал Михаил Дмитриевич. – Не ось, а оси. После каждого нашего эксперимента, после каждого нашего вольного или невольного путешествия в прошлое появляется новая временная ось. Потом их становится много, но они все слабее и слабее влияют на нас, на наш мир, на наш поток времени.
– Да, Миша. Ты абсолютно прав, – с самым серьезным видом подтвердил догадку Синицын. – На данный момент мы имеем четыре параллельных потока. В первом из них мы, во втором Андрей.
– А в остальных что? Там тоже есть мы или там все совсем по-другому? И вообще, могут ли они хоть как-то воздействовать на соседей, например, на то время, в котором Андрей? – осторожно спросила Жанна, уловив самую суть только что сказанного.
– На два первых вопроса ответ «не знаю», – развел руками профессор. – Однако смею предположить, что на данный момент различия между временными потоками минимальные. Ведь каждый новый мир является, в некотором смысле, производной от нашего. Понятно, что отличия будут потихонечку нарастать и лет через пятьдесят-сто изменения станут необратимыми. Но что касается дня сегодняшнего, то мое мнение таково – сейчас все миры одинаковые.
– А что насчет третьего вопроса?
– Это по поводу воздействия на соседей?
– Ну да.
– Хм, вопрос, конечно, интересный, – почесал затылок ученый. – Лично я считаю, что такое возможно. Мы, по крайней мере, точно можем влиять на тот мир, где Андрей. Письма, например, отправляем туда, получаем обратные, наблюдаем и даже заставляем параллельных нас действовать так, как нам хочется.
– Как это заставляем? – удивилась женщина. – Когда это было такое?
– А ты что, забыла, что только что нам рассказывала? – усмехнулся завлаб. – Про то, как решила выйти и вышла из автобуса не на той остановке, а потом неслась за Андреем половину платформы и в электричку запрыгивала.
– Да, действительно. Было такое, – смутилась Жанна. – Я как-то сразу не сообразила, что меня это тоже касается.
– Ну вот видишь, – прищелкнул профессор средним и большим пальцами. – Выходит, можем воздействовать.
– А остальные? Ну, те, которые в третьем или четвертом потоке, они тоже так могут?
– Думаю, да, – кивнул Шурик. – И в этом наша основная проблема.
– Потому что с каждым разом их становится все больше и больше? – попробовал угадать Смирнов.
– Нет, не поэтому, а потому что их влияние может при определенных условиях оказаться сильнее нашего, – сообщил Синицын.
– Почему вдруг сильнее? Ты же сам говорил, что наша амплитуда самая большая из всех.
– Это в нашей системе отсчета она самая большая, – сварливо заметил ученый. – Но если взять за основу мир, в котором сейчас Андрей, то все окажется по-другому.
– А разве такое возможно? – изобразил удивление Михаил Дмитриевич.
– А почему это может быть невозможным? – ответно удивился Синицын. – Принцип относительности в чистом виде. Далекие предметы выглядят маленькими, но если встать на их место, маленьким окажешься ты.
– То есть, для другого временного потока…
– Для обитателей другого временного потока самый главный и самый значимый член гармонического ряда – это они сами. А все остальные просто добавки к их собственной синусоиде. И именно поэтому, чем больше во Вселенной появляется осей времени, чем больше они накладываются друг на друга, тем больше вероятность их взаимопроникновения. Со всеми, как говорится, вытекающими. Даже такими незначительными, как, например, разное значение кванта времени для разных систем отсчета.
– Значит, наше влияние на тот мир, где Андрей, не больше, чем у всех остальных? – обеспокоилась Жанна.
– Слава богу, пока еще больше, – обнадежил ее завлаб. – Глюонные связи между его миром и нашим очень сильны. Тройная система «Фомин-Синицын-Смирнов» обеспечивает устойчивость, сочетание «Жанна-Андрей» с тобой в качестве антикварка дает необходимую энергию для импульсного прокола, осталось только найти точку соприкосновения двух временных потоков и дело в шляпе. Или же надо просто убрать то, что мешает.
– А что там может мешать?
– Да черт его знает? – пожал плечами профессор. – Наша задача состоит не в том, чтобы выдернуть Андрея из одного мира и поместить в другой, а в том, чтобы слить эти миры воедино. Как ни странно, осуществить слияние двух миров гораздо проще, нежели решить проблему одного-единственного затерявшегося во времени свободного кварка.
– Ты не ответил, – нахмурилась женщина. – Я спросила, что может помешать возвращению? А еще меня очень сильно интересует, что означает твое «пока»? Почему наше влияние на тот мир ПОКА больше? Оно что, может уменьшиться?
Смирнов и Синицын переглянулись.
– Ты понимаешь, Жанн, – начал «издалека» доктор наук. – Помнишь, несколько дней назад Андрей на какое-то время стал ну как бы прозрачным.
– Естественно, помню.
– Так вот. Я думаю, что это как раз и есть результат воздействия на него со стороны кого-то или чего-то из другого временного потока.
К удивлению обоих мужчин, Жанна не стала копать дальше и выяснять все подробности. Просто выдержала короткую паузу и чисто по-деловому спросила:
– Как мы можем этому воспрепятствовать?
– Боюсь, что никак, – удрученно вздохнул профессор. – Пока мы можем лишь письма писать и наблюдать за реакцией… Блин! – он неожиданно хлопнул себя по лбу и во все глаза уставился на подполковника. – Миша, елки зеленые! Ты-то чего молчишь?!
– Так ты же не спрашиваешь ни о чем, – рассмеялся Смирнов.
– А ты и рад, блин! – чертыхнулся ученый. – Ну-ка давай рассказывай все по порядку. Что видел, где был, как действовал… Попал-то ты, кстати, куда? В 82-й, в Москву, как и предполагалось?
– Нет, Шура, не в 82-й, – покачал головой Михаил Дмитриевич.
– Как это не в 82-й? – изумился завлаб.
– А вот так, – усмехнулся Смирнов, потом ненадолго задумался, видимо, освежая в памяти детали своего путешествия в прошлое, после чего еще раз мотнул головой и приступил, наконец, к рассказу:
– Занесло меня, Шур, в совершенно другое время и место…
18 сентября 1922 г. Малая Азия. Смирна (Измир)
– Мишель! Ну что у тебя, что-нибудь видно?
Штабс-капитан Смирнов оторвал от глаз тяжелый бинокль и повернулся в сторону затянутого в военно-морской мундир лейтенанта:
– Кое-что видно, Анри. Но, увы, это не те, кого ты так дожидаешься.
– Ты не ошибся? – усомнился моряк.
– Если не веришь, можешь сам посмотреть, – Михаил пожал плечами и передал бинокль капитану «баркаса».
Палубу и, соответственно мостик, на котором стояли мужчины, ощутимо качало. Конечно, патрульный катер проекта V – это не крейсер, водоизмещение у него небольшое, всего 40 тонн, а уж когда он идет поперек волны, то привыкшему к суше штабс-капитану… бывшему штабс-капитану Русской Добровольческой армии становится совсем неуютно. А еще этот дым, постоянный, не прекращающийся уже вторую неделю и застилающий всю акваторию порта. Черный и смрадный дым, от которого слезятся глаза, а горло время от времени стягивается надсадливым кашлем, как обручем.
Море в вечернем сумраке кажется почти свинцовым. Всего полтора-два кабельтовых – и уже ничего не видать, даже в бинокль. И даже полыхающие на набережной пожары не в силах разорвать мрачную пелену.
– Да, ты прав. Это не те, – поморщившись, сообщает Анри. – Чувствую, папаша Шарль снова выразит нам свое глубокое неудовольствие.
– Тебе выразит. Не нам, – насмешливо уточняет Смирнов.
Лейтенант Кристоф опускает бинокль и картинно вздыхает. Действительно, отчитываться перед контр-адмиралом придется ему. Капитан, как известно, отвечает за весь экипаж. В том числе и за волонтера из уже не существующей армии.
Вообще говоря, поставленная экипажу боевая задача была довольно простой. В течение трех часов, начиная с 16:00, произвести патрулирование района грузовых причалов, дождаться появления судна (лодки, баркаса, ялика или иного плавсредства) под французским флагом и с белыми вертикальными полосами на бортах, после чего эвакуировать всех находящихся там «беженцев» вместе с грузом. В крайнем случае предписывалось принять на борт только груз, без сопровождающих. Что подразумевать под крайним случаем, командующий 1-м легким дивизионом французской Средиземноморской эскадры контр-адмирал Карл Дюмениль объяснять не стал, лишь намекнул во время постановки задачи. А то, что приказ лейтенанту «папаша Шарль» отдавал лично, минуя все промежуточные инстанции, и лично же инструктировал, причем, довольно подробно, делало сегодняшнее патрулирование, по словам того же Анри, «занятием чрезвычайно пикантным».
«Ну да, как бы не поперхнуться этой пикантностью», – хмуро отшутился по этому поводу Михаил, «включенный» в экипаж катера неделю назад, в самом начале «международной спасательной операции». Моряком он, естественно, не был, зато единственный из личного состава эскадры и прикомандированных к ней гражданских знал в лицо тех, кто должен был сопровождать груз. А еще он был хорошо знаком с лейтенантом, с котором пересекался еще в Одессе, в 1919-м, а потом и в Константинополе, полутора годами спустя. Собственно, именно это и предопределило выбор контр-адмирала: возглавит «миссию» лейтенант Кристоф, а ее выполнение обеспечит мало кому известный на флоте русский штабс-капитан.
Волонтером Смирнов стал волею случая. Двадцатишестилетний ветеран, проведший два с половиной года в окопах германского фронта и еще столько же – на полях гражданской, не смог найти себя в «мирной» жизни чужого для него Истанбула. При эвакуции из Крыма при себе у Михаила были лишь шашка, наган, да сменная пара белья в солдатском сидоре. Шашку он продал через два месяца, сапоги износились до дыр меньше чем за полгода. Бывший офицер не чурался любой работы, даже той, за которую не брались самые распоследние серсери .
Впрочем, с бывшей столицей бывшей Османской империи штабс-капитан свои надежды не связывал. Он всего лишь надеялся заработать на билет до Марселя, куда три года назад, правда, не из Стамбула, а из Одессы, упорхнула одна довольно-таки симпатичная молодая особа. Та самая, благодаря которой Смирнов и выбрал проигравшую в гражданской войне сторону. Нет, искать эту дамочку Михаил вовсе не собирался, чувства, хоть и весьма бурные в свое время, давно отгорели. Сейчас штабс-капитан просто старался быть прагматичным, полагая, что раз Франция победила в войне, то для солдат и офицеров союзной ей армии может стать если и не матерью, то хотя бы приветливой и доброй тетушкой.
Увы, надежды русского офицера развеялись как дым после случайной встречи в порту со «старым» знакомым. Лейтенант Кристоф церемониться со штабс-капитаном не стал, в двух словах объяснив суть политики нынешнего правительства Франции. «Вас там никто не ждет. Точка».
По правде сказать, чего-то подобного Михаил ожидал, только признаться себе в этом боялся. И, видимо, по этой причине циничная откровенность француза не стала для него шоком. Скорее ушатом холодной воды, вылитым на разгоряченную голову. К тому же «сердобольный» Анри слегка подсластил пилюлю, сообщив Смирнову о том, что при желании тот может продолжить карьеру военного в «Lе́gion е́trangère» , надо лишь подать соответствующее прошение во французское консульство. А там, глядишь, лет через пять можно и о гражданстве подумать.
Штабс-капитан о гражданстве пока что не помышлял, а вот о службе в рядах Иностранного легиона задумался, причем крепко. И спустя десять дней, после долгих и мучительных размышлений, все-таки подал прошение, рассудив, что чести русского офицера подобная служба не умаляет.
Однако все оказалось не так просто. Как объяснили Смирнову, в настоящий момент легионеры вели боевые действия в Марокко и в Юго-Восточной Азии. Африканские части были укомплектованы полностью, даже с избытком, поэтому русскому новичку делать там было нечего. В Азии же, наоборот, проблемы с личным составом, точнее, с его нехваткой, имелись, и довольно серьезные. Тем не менее пользы от этого Михаилу не было никакой: по одному отправлять пополнение в Индокитай командование Легиона не собиралось.
В итоге Смирнову предложили подождать несколько месяцев, а пока суд да дело – послужить волонтером в воюющем с «кемалистами» греческом экспедиционном корпусе. Над этим предложением штабс-капитан почти не раздумывал. Статус нонкомбатанта и должность представителя какой-то малоизвестной гражданской организации при миссии военных наблюдателей и советников показались ему едва ли не синекурой. Прекрасно знающий языки, немецкий с французским, и сносно говорящий на греческом и турецком, Михаил в основном исполнял функции посредника на переговорах об обмене военнопленными. Как ни странно, обе воюющие стороны доверяли ему в этом гораздо больше, нежели представителям стран Антанты. Одним словом, «командировка» на анатолийский фронт затянулась надолго, продлившись без малого год, до осени двадцать второго. До того самого момента, когда произошла катастрофа. Греческие войска оказались разбиты и выдавлены на побережье. А после поражения при Эскишехире и пленении вместе со штабом генерала Трикуписа из Афин поступил приказ: покинуть малоазийский плацдарм.
Турки, понятное дело, выполнению этого приказа препятствий чинить не стали, в результате чего деморализованная и разгромленная армия смогла эвакуироваться через порт Смирны. По временному соглашению с входящими в город с востока отрядами Ататюрка. Фактически бросив на произвол судьбы христианское население города.
Восьмого сентября греческий верховный комиссар объявил, что слагает с себя полномочия городского главы. В тот же день в гавани появились первые военные корабли, сначала французские и британские, а чуть погодя к ним присоединились американцы и итальянцы, готовые защитить и при необходимости эвакуировать проживающих в городе соплеменников.
Утром девятого, как и предполагалось по соглашению, в Смирну вошли передовые части турецкой кавалерии. А ближе к вечеру начались погромы. Местные гражданские турки, еще днем появившиеся в греческих и армянских кварталах, поняв, что немногочисленные военные патрули не обращают на них никакого внимания, занялись вооруженными грабежами. И если девятого числа они еще как-то «сдерживали» себя, ограничиваясь только отъемом имущества, то десятого и одиннадцатого, когда к ним присоединились солдаты в фесках, остановить резню было уже невозможно.
Почти год Михаил общался с представителями турецкой армии, с солдатами, офицерами, генералами, даже с Мустафой Кемалем пару раз говорил. И каждый раз отмечал высокую дисциплину и организованность войск, их предельно корректное отношение как к пленным, так и к местному населению, конечно, в той степени, в какой это вообще возможно в условиях боевых действий. Но сейчас штабс-капитан просто не мог поверить, что эта организованная на европейский манер армия буквально за один день превратилась в банду грабителей, насильников и садистов. Даже в самые сложные моменты гражданской войны Смирнов не видел такой жестокости. Счет убитым велся уже не на десятки и сотни – на тысячи. Мужчины, женщины, дети, пощады не было никому. Многие пытались найти спасение в европейских кварталах, однако и там их настигали потерявшие человеческий облик турки, резали, жгли, насиловали. Высадившиеся на берег военные моряки из международной эскадры занимались исключительно охраной дипломатических и торговых представительств собственных стран и на все творящееся вокруг взирали с редкостным равнодушием.
Город горел. На запросы западных дипломатов турецкое командование ничтоже сумняшеся отвечало, что дома поджигают беженцы из христианских меньшинств. Те, кто не успел погибнуть в огне или от рук бандитов, бежали на набережную Смирны. И уже через двое суток там собралась едва ли не половина населения города. Все, кто сумел выжить.
Три километра берега, каменные пирсы и волноломы, впереди – вода, сзади – убийцы. Люди стоят вплотную друг к другу, так, что даже присесть невозможно. Толпа колышется словно море. Время от времени к набережной подходит какое-нибудь судно, маленькая фелюка или большой пароход, без разницы, отчаявшиеся люди готовы на все, лишь бы покинуть превратившийся в смертельную западню город.
Всех, кто прорвался к причалам, турецкая жандармерия обратно уже не пускает. Перегруженные, заполненные людьми транспорты отходят от берега. Те, кто не попал на борт, прыгают в оставшиеся бесхозными лодки и гребут к стоящим на рейде иностранным судам. Некоторые пытаются достичь их вплавь. Со стороны грузового порта слышатся орудийные выстрелы. Расположившаяся прямо на пирсе турецкая батарея «наводит порядок» фугасами и картечью. «Неучтенные» плавсредства тонут вместе с пассажирами и командой.
На палубах иностранных боевых кораблей царит оживление. Моряки комментируют происходящее и смотрят на бойню в бинокли. Кое-кто делает фотографии.
Когда лодки с беженцами пытаются пришвартоваться к английским военным судам, матросы рубят швартовы, поливают пловцов кипятком и громко кричат:
– No! No! No! Only British subjects .
Американцы берут на борт лишь одного из пяти, а остальных отправляют дальше, к стоящим в трех милях от берега итальянцам. Те принимают всех. Вот только сил, чтобы до них доплыть, хватает не каждому. На палубе итальянского крейсера играет военный оркестр, а из установленных на всех кораблях фонографов раздается несравненное «Ridi, Pagliaccio, sul tuo amore infranto!» в исполнении Энрике Карузо.
Заходящие в бухту французские катера спасают любого, кто может сказать хотя бы несколько слов по-французски. И все равно это лишь капля в море.
За семь предыдущих дней катер лейтенанта Кристофа принял на борт только двадцать шесть человек. Больше всего из спасенных Смирнову запомнилась одиннадцатилетняя девочка с пустыми глазами, раз за разом повторяющая явно заученную фразу: «Je suis français, mes documents brûlе́» . Когда же она услышала от Михаила русскую речь, то буквально вцепилась в штабс-капитана и не отпускала его до тех пор, пока катер не пришвартовался к госпитальному судну. Девочку звали Ксения, и она была наполовину русской, наполовину гречанкой. Ее отца, православного священника, убили двенадцатого сентября прямо в храме. Мать и три малолетних брата погибли днем позже, во время пожара. Самой девочке удалось выжить, добраться до набережной и попасть в одну из отплывающих лодок. Французскую фразу, ставшей ключом к спасеннию, ее заставил вызубрить один армянский учитель. Жаль, самому ему спастись так и не удалось – затоптала обезумевшая толпа, когда пробивались к причалу…
– Да что они там, с ума посходили?! – выругался Анри, когда всего в кабельтове по ходу движения всплеснулся султан воды.
Звук выстрела на катере услышали через секунду.
– Не стрелять! – прокричал лейтенант, заметив, что комендоры начали суетиться возле установленного на полубаке орудия, разворачивая его в сторону турецкого берега.
– Месье лейтенант, здесь дым, они нас не видят, – попытался объяснить один из матросов.
– Тогда зачем палят? Просто так, для острастки?
– Нет, они, наверное, лодку с греками хотят потопить.
– Понятно, – проворчал себе под нос Анри и тут же отдал команду сигнальщику. – Отсемафорь им огнями. Стрельбу немедленно прекратить, здесь французское судно.
– Уи, месье лейтенант.
Турецкая пушка выстрелила еще раз.
– Что творят, сволочи? – тихо пробормотал Смирнов, глядя через бинокль на перевернувшуюся лодку с беженцами.
– Месье лейтенант, турки ответили, что прекращают огонь.
– Хорошо, – кивнул лейтенант. – Продолжаем движение.
– Анри, мы должны подойти к месту крушения, – обратился к нему Смирнов. – Там могут быть выжившие.
Лейтенант Кристоф повернулся к штабс-капитану и покачал головой:
– Нет, Мишель. Мы этого не сделаем.
– Почему?
– У нас приказ. Выполнять только поставленную задачу, на спасение терпящих бедствие не отвлекаться.
– Анри, но ты же понимаешь, что это… глупый приказ, – попробовал возразить Михаил.
– И тем не менее это приказ, – буркнул Анри, стыдливо пряча глаза.
Сжав кулаки, Смирнов обвел взглядом всех находящихся в рубке. Рулевой статуей застыл у штурвала, всем своим видом демонстрируя то, что проблемы начальства его не касаются. Матрос-сигнальщик рылся в рундучке с принадлежностями, изображая непричастность и неучастие. Лейтенант Кристоф усиленно пялился в иллюминатор, делая вид, что следит за обстановкой на море.
«Да, просить или требовать бесполезно, – понял штабс-капитан через пару секунд. – Закорючка в приказе для них превыше всего».
Опустив руки и тяжко вздохнув, Михаил уже было собрался выйти из рубки, но в этот момент в его голове словно бы что-то щелкнуло. Как будто чей-то неведомый разум заполонил на мгновение мозг и подсказал, каким способом можно решить задачу. И способ этот штабс-капитану понравился.
Медленно расстегнув кобуру, он вынул наган и направил его прямо на лейтенанта:
– Анри, мы идем к лодке.
Рулевой даже не дернулся, только штурвал стиснул – аж пальцы от напряжения побелели. Сигнальщик в первый момент замер, но потом, видимо, думая, что русский на него внимания не обращает, потянулся за прислоненным к стеночке карабином.
– Даже не думай, – повел стволом Михаил.
Матрос быстро отдернул руку.
– Мишель, не сходи с ума, – судорожно сглотнув, проговорил лейтенант, не отрывая взгляда от нацеленного на него револьвера. – Убери оружие, и будем считать это все неудачной шуткой.
Штабс-капитан взвел курок. В принципе, особой необходимости в этом не было, однако все тот же внутренний голос объяснил Смирнову, что «с точки зрения психологии это будет правильным шагом».
– Анри. У тебя пять секунд, – негромко сообщил Михаил. – Если ты в течение этого времени не дашь команду изменить курс, я открываю огонь. Ты понял?.. Очень хорошо. Начинаю отсчет. Один, два…
– Хорошо, Мишель. Я подчиняюсь, – выдавил из себя лейтенант, как только прозвучало «четыре».
– Я рад за тебя, – коротко усмехнулся Смирнов и глазами указал на штурвал.
– Лево на борт, – хриплым голосом скомандовал Анри рулевому, затем перевел рычаг машинного телеграфа и бросил в «рожок». – Машинное. Средний вперед.
– Теперь объяви всем о предстоящем аврале, – штабс-капитан мотнул головой в сторону полубака.
Лейтенант поморщился, но возражать не стал.
– Внимание, экипаж, – объявил он по «громкой связи» (через установленный в передней стене рупор). – Приготовиться к отработке ситуации «человек за бортом».
Сигнальщик продублировал команду ударами корабельного колокола.
Патрульный катер, медленно набирая ход, двинулся в сторону качающихся на волнах обломков. Один из четырех находящихся на палубе моряков переместился на носовую надстройку для наблюдения и поиска. Еще один остался возле орудия, двое других подхватили спасательные круги и рванули к корме, имеющей лишь леерное ограждение и, значит, более подходящей для подъема на борт пострадавших.
– Мишель, я выполнил твои требования. Может, ты уберешь револьвер? – попросил Анри спустя пять или шесть секунд после изменения курса и, видя, что штабс-капитан сомневается, торопливо добавил. – Даю честное слово, что не буду отменять свой последний приказ… э-э-э… все приказы, касающиеся спасательных действий.
Смирнов смерил француза оценивающим взглядом и… выдал в ответ какую-то странную фразу:
– Джентльменам верят на слово. Вот тут-то, Петька, мне и поперло, – после чего отступил на шаг и, опустив руку с наганом, пробормотал себе под нос. – Надеюсь, мушкетеры во Франции еще не перевелись.
– Что? – не понял Анри.
– Да так, ерунда. Просто вспомнилось кое-что, – улыбнулся штабс-капитан, застегивая кобуру. – Командуй, Анри. Я – на палубу, там от меня больше толка.
…К перевернутой лодке катер подошел примерно через минуту. За это время Смирнов успел перейти на корму и почти полностью разоблачиться, оставшись в одном исподнем. Он отчего-то сразу понял, что нырять в воду придется, причем нырять придется конкретно ему – остальные не захотят рисковать. Хотя водичка для купания здесь вполне подходящая (в Эгейском море даже зимой теплее, чем летом на Балтике), друзей-лягушатников в нее и калачом не заманишь: им и плюс 20 по Цельсию кажутся ледяной купелью…
– Мишель, надеюсь, ты понимаешь, что все, что здесь только что произошло, я буду вынужден отразить в вахтенном журнале и последующем рапорте, – невольно поежившись, проинформировал Михаила спустившийся с мостика лейтенант.
– Понимаю, – невозмутимо отозвался штабс-капитан.
– Но это же трибунал, Мишель. Зачем тебе это все?
– Зачем? – переспросил Смирнов. – Наверное, затем, что даже на чужой войне надо сохранять честь и оставаться верным присяге.
– Твоей страны больше нет. О какой присяге ты говоришь? – удивился Анри.
– Страны нет. Но Россия осталась. Вот здесь, – Михаил постучал себя по груди пальцем и, невесело усмехнувшись, посмотрел на француза. – Извини, Анри, но вы в Европе никогда этого не понимали. А что касается трибунала… хм, не думаю, что господин адмирал даст этому делу ход.
– Да, скорее всего, ты прав. Адмиралу это не нужно, – нехотя согласился Анри, поджав губы. – Но вот в чем точно не приходится сомневаться, так это в том, что после всего случившегося о службе в Легионе тебе придется забыть навсегда.
– Чему быть, тому не миновать, – пожал плечами Смирнов. – Переживем как-нибудь…
…Из всех, кто находился в лодке, спасти удалось одного. Маленького мальчика лет четырех-пяти. Остальные, по всей видимости, погибли: либо утонули, либо были убиты осколками, а их тела отнесло от места крушения. Впрочем, кто-то мог просто отплыть подальше, чтобы не попасть под очередной турецкий снаряд, хотя шанс на это, по мнению и французов, и русского, был невелик. В любом случае, расширенный поиск результатов не дал: ни тел погибших, ни выживших, только плавающий в воде «мусор» – коробка от дамской шляпки, женский платок, разбитое в щепки весло, две плетеных корзины и полузатопленный чемодан с обитыми кожей углами.
Первым парнишку обнаружил Смирнов. Почти обессилевшего, вцепившегося в обломок доски. Малыш даже кричать не мог, раскрывая рот только чтобы воздух вдохнуть и откашляться от попадающей в горло воды. И отпустить доску он тоже боялся, хотя всего в нескольких метрах от него уже качались на волнах спасательные круги, брошенные матросами с катера. Прыгнувший за борт Михаил мог бы легко потерять мальчонку из виду (волнение в два-три балла, конечно, не шторм, но видимость ухудшает существенно), но, слава богу, прожектор-искатель был теперь направлен в нужную сторону, плюс крики матросов очень способствовали правильному позиционированию и себя, и «цели».
Спустя пару минут малыша подняли на борт, раздели, растерли и, укутав сразу в два одеяла, усадили на пробковый спасжилет рядом с кормовым бомбометом, единственное место на палубе, более или менее защищенное от брызг, ну, кроме ходовой рубки, конечно. Пока матросы занимались спасенным, Смирнов успел по-новой одеться, натянуть сапоги, нацепить на себя поясной ремень с кобурой, после чего присел на корточки перед мальчишкой и попытался выяснить, кто он и были ли в перевернувшейся лодке его родители. Ни русскую, ни французскую речь ребенок не понимал, только мотал головой, всхлипывал и еле слышно просил по-гречески:
– Пэра… пэра мама. Кату парэки. Сосэ… сосэ мама…
– Что он говорит? – нахмурившись, спросил лейтенант у Смирнова.
– Говорит, там его мама осталась, просит спасти ее, – ответил штабс-капитан, поднимаясь на ноги.
– Грек?
– Да, по всей видимости.
Анри пожевал губами, поморщился и, потеряв всяческий интерес к найденышу, двинулся в сторону рубки. Не забыв, правда, бросить через плечо:
– Как разберешься с ним, возвращайся на мостик. Нам еще задачу поставленную выполнять.
Михаил проводил француза задумчивым взглядом и едва заметно усмехнулся в усы. Что ж, задачу и впрямь надо было выполнять. Вот только, если верить внутреннему голосу, главную свою задачу штабс-капитан Смирнов уже выполнил. Осталось лишь уточнить детали.
– Тебя как зовут, братишка? – спросил он, снова присаживаясь на корточки перед малышом.
Вопрос был задан на новогреческом.
– Ко… Ко… Костас, – ответил тот, неожиданно перестав хлюпать носом и уставившись своими глазенками на офицера.
– Хорошее имя, – похвалил мальчугана Смирнов. – А фамилию свою помнишь?
– Не… нет… не помню, – растерянно прошептал мальчик.
Михаил вздохнул и погладил спасенного по голове. Парнишка от прикосновения вздрогнул и… внезапно рванулся вперед, прижимаясь к мужчине, обхватывая его за шею, не сдерживая льющихся из глаз слез.
– Дядя, а ты ведь не бросишь меня? Да? Не бросишь? Ведь правда?
– Правда, малыш. Не брошу, – только и смог ответить Смирнов, с большим трудом удерживая себя от того, чтобы тоже не разрыдаться.
В его голове, словно кадры замедленной киносъемки, проносились какие-то образы. Пожелтевшее от старости фото, на котором запечатлен он сам и рядом с ним двое детишек, мальчик, в котором можно легко узнать подросшего Костаса, и повзрослевшая девочка Ксения, спасенная их экипажем днем раньше. Еще одно фото, на котором двое мужчин в военной форме с винтовками, один из которых очень похож на Смирнова. Потом еще снимки, где те же мужчины, но уже по отдельности. И еще… нет, даже не фотография, а, скорее, картина. Картина из реальной жизни. Девушка, очень красивая, босая, в цветастой юбке, стоящая у деревенской плиты. Штабс-капитан откуда-то знал, что эту девушку зовут Анна и что она…
Михаил потряс головой, пытаясь избавиться от наваждения. Вроде бы получилось.
Улыбнувшись собственным мыслям, он еще раз погладил по волосам доверившегося ему малыша и, несколько раз моргнув, поднял глаза, устремив взгляд в усеянное звездами небо.
«Ну что ж, парень. Выходит, в этом мире мы с тобой не одни. Теперь нас, как минимум, двое. Дядя Михос и ты… малыш Костас. Малыш из Смирны. Костас Смирниакис…»
