Часть III

Она развернулась и моментально выстрелила с такой скоростью, что, возможно, может потягаться даже со мной. Боевик как раз высунулся для стрельбы, пули прострочили его от лба и до живота.

Автомобиль пронесся вроде бы еще быстрее, Куцардис струхнул от неожиданности, крикнул всполошенно:

– Еще будут?

– Не скоро, – заверил я. – Пока никого не видно.

Левченко вдруг сказал с тоской:

– Какое солнце, какое солнце… У нас солнечные дни можно пересчитать по пальцам, а тут всегда чистейшее небо!.. Челубей бредит домиком на берегу теплого моря, я бы здесь все заставил солнечными панелями… И пусть нефть остается в недрах, кому она нужна, когда солнечную энергию можно получать напрямую!

Челубей хмыкнул.

– Не только в Нижневартовске, но и в моем Петрограде не часто солнышко видишь. А так бы да, сразу чистое электричество без всяких посредников вроде угля и нефти… Сейчас солнечные батареи уже обгоняют нефть и газ. Но пока, правда, в таких вот жарких и солнечных странах… Что скажете, профессор?

– Без огромных капиталовложений, – ответил я, – абсолютно убыточных, но рассчитанных на перспективу, не было бы нынешнего бума. Несколько лет правительство вкладывало миллиарды, но КПД повышался медленно и оставался убыточным, но наконец-то порог рентабельности достигнут, и… какой бум во всем мире!

Левченко пробормотал:

– Это трезвый расчет, основанный на традиции Эдисона. Когда он изобрел лампочку, то начал продавать ее за доллар, хотя обходилась в пять долларов. За год продал несколько сотен штук и потерял пару тысяч долларов. За второй год продал уже тысячу штук, но за это время сократил себестоимость до трех долларов. В третьем году себестоимость уже была доллар и десять центов, но продал пять тысяч штук и едва не разорился. Но на четвертый год себестоимость упала до девяноста центов, и хотя прибыль крохотная, но он продал миллион лампочек и вернул все понесенные раньше убытки плюс получил немалую прибыль.

Челубей кивнул, добавил:

– А дальше себестоимость упала вообще до двадцати центов, помню, проходили в школе. Сейчас то же самое делают государство и частные корпорации, вкладывая огромные деньги в будущие инновации. Казалось бы, такое не может быть тайным. Профессор, почему так несправедливо?

Я двинул плечами.

– Ингрид, заткни уши. У меня смутное… и какое-то странное впечатление, что эту несправедливость европейские страны молча хотят исправить. Штаты тоже Европа, если кто не знал. Представьте себе, вот эти дикари с автоматами перебьют друг друга, а мы придем на эти земли и уже по праву поселимся там, где захотим. Думаете, норвеги или шведы не хотят со своего мерзлого берега переселиться сюда, где вообще не бывает зимы?

Левченко посмотрел на меня осторожненько.

– Что… и такие планы могут быть?

– А почему нет? – ответил я. – Мир вступил в эру быстрых и резких перемен. Весь этот арабо-африканский регион виновен в терроризме, потрясении основ мирового порядка… Сперва вот так перессорить друг с другом, чтоб уменьшить население, а потом добить остальных. И теплые моря принадлежат Европе.

Куцардис откликнулся от руля:

– А что, я за!.. Несправедливо, что я вынужден жить в зоне вечной мерзлоты, лета не вижу, а тут дикари всю жизнь у теплого моря… Я хочу, чтобы здесь была Европа с европейскими законами!

Он оглянулся на меня, я кивнул.

– Многие хотят, но помалкивают. Однако сейчас мир опасно катится к… откровенности. Ладно, сейчас не до этой глобальности. Нам нужно попытаться догнать курьера…

Левченко вздохнул.

– Да. Догнать и отнять везомое.

– А курьера? – спросил Челубей.

– Курьера, – протянул Левченко, – это к профессору. Говоря ученым языком, предполагаю, что курьера ждет летальный конец.

Челубей хмыкнул.

– Летальный конец… В детстве, когда услышал этот термин, чего только не навоображал.

– Правда? – изумился Левченко. – Чего вдруг?

– Потому что слово «летальный», – объяснил Челубей, – связывал только с полетом… На тот момент я хотел стать летчиком.

– Да, – сказал Левченко со вздохом, – где наша молодость, романтика… Да и слово «конец» имело другой смысл…

Они посмеялись, Ингрид заподозрила что-то неладное, оглянулась, сказала раздраженно:

– Типа отдать концы?.. Так это морское.

– Да, – согласился Челубей лицемерно, – именно морское. А еще склеить ласты.

Она возразила:

– Это уже из зоологии!

– Из зоологии, – возразил Челубей, – будет «откинуть копыта». А «склеить ласты»… это из морской зоологии.

– Военно-морской, – уточнил Левченко.

Ингрид посмотрела непонимающе на ухмыляющихся мужчин, а Куцардис откровенно ржет, с самым оскорбленным видом отвернулась.

Я подумал, что любому человеку достаточно ощутить превосходство над другим, чтобы сразу начинать относиться свысока. Это отношение помещиков к черни, генералов к солдатам как пушечному мясу, любой знати к простым людям как быдлу…

В нашей среде точно такая же иерархия, где доктор посматривает свысока на кандидата, а тот на студента. Даже студент снисходительно посматривает на тех, кому не повезло поступить в его ВУЗ, кто остается без высшего…

Превосходство над недочеловеками необязательно выражается в желании перебить, как в свое время решил Гитлер с его дружной командой энтузиастов. Христианские миссионеры, напротив, стремились помочь пастве подняться до их уровня, но, по мне, так и это достаточно оскорбительно, когда кто-то, надев рясу, именует себя гордо пастухом, а меня овцой в стаде.

Во всяком случае, ощущение превосходства сразу отделяет от людей попроще, сперва низводя их до людей второго сорта, а потом и вовсе до существ, убийство которых не считается убийством.

Да и все мы понимаем, что убийство профессора – это большая потеря, убийство десятка грузчиков – потеря небольшая, а вот если перебить всех нищих, бомжей и рецидивистов в тюрьмах, то здесь даже правозащитники молча согласны, хотя вслух тут же радостно закричат о кровавом режиме Кремля.

Я как ни старался ощутить жалость или хотя бы душевное волнение, когда убивал людей, как сказала бы Ингрид, живых людей, но все равно чувствовал лишь некое холодное равнодушие.

Слишком уж отстают в развитии от меня. А что будет, когда я и мне подобные усилятся еще больше имплантатами в мозг, в тело? Как будем смотреть на этих примитивных существ, что лепечут о духовности, сами не понимая, что это, и не умея объяснить в понятных терминах?

Я покосился на Ингрид. Понятно, осуждает, но женщины – хранительницы как очага, так и всех устоев, хотя их и стараются расшатать, и еще как расшатать.

У многих расшатаны, но в целом женщины намного консервативнее мужчин как в злоупотреблениях, так и в дурных привычках и плохо мотивированных скачках в стороны хоть в нравственности, хоть в идеологии.

Они всегда идут сзади в плане прогресса, чтобы, если что-то пойдет не так, успеть вовремя затормозить. А что мужчины погибнут, не жалко, для того и появляются на свет, чтобы разведывать дорогу. Те немногие, что нашли ее, сумеют обрюхатить всех оставшихся в тылу женщин, что правильно и верно просчитано эволюцией.

Куцардис радостно завопил, впереди косогор, грузовик с натужным ревом попер вверх, в какой-то момент даже показалось, что не одолеет крутизну, но с облегченным сапом выбрался на ровное и, как подстегнутый, понесся к протянувшейся в сотне метров ровной и широкой укатанной дороге.

– Все, – крикнул он ликующе, – миль через сорок будем в Эль-Кефе! А то и раньше.

– Это столько же, – буркнул Челубей, – сколько от Туниса до границы с Италией.

– Мы не попрем по морю, – заверил Куцардис. – Дорога… нам бы такую в Нижневартовск!

Ингрид ревниво нахмурилась, любые сравнения арабских или африканских стран считает оскорбительным, здесь не бывает зимы, постоянных переходов через ноль, а Россия как раз в этом чемпион, да и нельзя сравнивать дороги мельчайшего Туниса с протяженной Россией, где на одной Тюменской области разместится вся Западная Европа…

Я чувствовал, что тело ноет от усталости так, словно по мне проехал трактор, а потом развернулся и проехал еще разок. Мелькнула тоскливая мысль: я же интеллектуал, зачем мне все это надо, пусть этим занимаются те, кого для этого тренировали!

У меня же возможности намного выше, чем не только у среднего человека, но и весьма продвинутого. Остался пустяк: определиться, как использовать дальше.

Можно, конечно, нахапать всего, начиная от дорогих автомобилей, дворца с прислугой и гостевым домиком, солидного счета в банке… потом вообще купить островок в океане и построить там замок… но это мечта человека простого, не обремененного интеллектом, а на хрен это мне?

Можно увеличить капитал настолько, что запросто смогу покупать заводы и фабрики, сам буду создавать НИИ, где смогу заниматься проблемой антистарения и даже бессмертия…

Но и это зачем, если Мацанюк этим уже занимается, а если он занимается, то вряд ли у кого-то получится лучше. Разве что в таинственной мегакорпорации, которая, по слухам, принадлежит Алисе Чумаченко, но там настолько много непонятного, вплоть до того, что эти две гигантские корпорации не так уж и воюют друг с другом…

Ингрид придвинулась и села рядом, усталая, но полная сочувствия к обессилевшему боссу.

– Профессоры все старики, – сказала она подбадривающе, – несмотря на возраст.

– Ну спасибо, – простонал я. – Утешила чисто по-женски.

– Ты окреп, – сказала она, – но пока что с этими ребятами не тягаться. На короткой дистанции даже обходишь, мы все видим, но на марафоне сдохнешь.

– Вот тебе радость!

Она насторожилась, сказала тревожно:

– Майор… это что впереди?