Грасарий
За столом царила неловкая тишина, прерываемая только постукиванием приборов по золотым и серебряным блюдам, да бульканьем наливаемого в кубки вина. Не было никаких визгливых шутов, несущих всякую чушь, разухабистых песен фривольного содержания и откровенных танцев, обычно сопровождавших дворцовые обеды при Палии.
Патарий сидел во главе стола, развалившись в просторном кресле, и потягивал своё любимое красное вино с освежающе-терпким вкусом. С плохо скрываемым презрением он разглядывал сидевших в Зале людей. Кроме матери, двух его братьев и дяди Грасария с младшей дочерью Лесминой за столом отдавали должное искусству дворцовой кухарки только члены Малого Совета.
– А почему я не вижу сегодня доланита и министра снабжения? – Патарий поставил на стол кубок, в который стоявший за его спиной прислужник тотчас долил вина.
– Турс Либург отправился осматривать укрепления на реке Лагусте, а господин министр изволил… приболеть, Повелитель. – Тостин Арвидол почтительно наклонил голову.
– Приболеть? Ещё вчера он чувствовал себя превосходно! Или прошлый Совет вызвал у него внезапные колики? Пошлите за ним немедленно! И впредь запомните – вы все только в случае полного помешательства или смерти имеете право не наслаждаться лицезрением своего Повелителя! – Патарий, уже основательно захмелевший, вскочил, размахивая руками и кривя губы в недоброй усмешке. – Я всем покажу, как не исполнять мою волю! Вы все узнаете, что такое власть Повелителя Нумерии!
Собравшиеся за столом притихли. С самого первого дня своего правления Патарий стал позволять себе пренебрежительно-высокомерный тон в разговорах с окружающими его людьми, но так откровенно по-хамски вёл себя впервые.
«А парнишка-то трусит… Ой, трусит… Боится, что кто-то за его спиной переметнётся к Юнарию, вот и пыжится. Дурак… Было бы желание – связаться с ланграксом можно, даже не выходя из дворца… Сидя за одним столом и преданно глядя в глаза Повелителю… Глуп, упрям и самоуверен… Я был уверен, что он проявит больше терпения и хитрости… И совершенно напрасно он так с матерью – она бы сейчас ему пригодилась, как никогда… И никто ведь не подскажет, что при таком раскладе править ему ровно столько, насколько хватит терпения у его дядюшки… Хотя… старина Грасарий последнее время смурной какой-то… слишком обижен. А обида мешает мыслить трезво… Палий, тот был более толстокожим… да-а, как тут не вспомнишь старого хрена добрым словом… Быстро семейка развалилась, а казалась такой незыблемой… И всё из-за бабья! Эти паршивки вечно вокруг мужиков крутятся, а сами даже наследника родить не могут…»
Дальнейшие раздумья Тостина Арвидола о своём собственном несостоявшемся когда-то наследнике прервал стук упавшего на пол кубка и громкий, с нотками истерики, вопль Патария:
– Свинья косорукая! Пошёл вон, ублюдок!
Побледневший юноша с пустым кубком в руках в полной растерянности застыл на месте, не зная, что ему дальше предпринять. К прислужнику уже спешил Главный смотритель дворца Кестин Пундор, отчаянно жестикулируя. Добежав до кресла Повелителя, от вырвал из рук юноши злополучный кубок и, шикнув на провинившегося, согнулся в подобострастном поклоне:
– Господин Повелитель! Мы всё сейчас исправим! Незамедлительно исправим!
И сам торопливо наполнил кубок. Патарий окинул толстяка брезгливым взглядом и, жадно отхлебнув, уставился на Грасария:
– А что твоя жена, дядя? Всё ещё… не в себе?
– Спасибо, ей лучше. Вашими молитвами… – нехотя выдавил мужчина, почти не разжимая губ.
– Да-а? А мне докладывали, что она совсем того… не выкарабкается… Значит, и ей пора занять место за этим столом. Среди самых родных и близких людей!
– Лекарь ещё не разрешает ей покидать комнату.
– Это Манук, что ль? О-о, этот старый пердун – известный знаток женских душ и тел… правда, матушка? Вон, как быстро поставил на ноги ваше тело! Говоришь, лучше… Чудненько! Значит, скоро я смогу лицезреть всю твою семью, дорогой дядюшка! И моего братца Динария с его прелестной жёнушкой тоже… А кстати, чего это они так загостились у моей любимой тётушки Ортении?
Грасарий пожал плечами, так и не подняв головы:
– Не знаю. Давно не имею от них известий.
– Это плохо… не иметь известий. А то мы уж начинаем волноваться, не случилось ли там чего… необычного? Или Динарию не очень нравится, что нынче подают на обед в моём дворце? Тётка всегда его баловала сладеньким…
Грасарий, стараясь скрыть сжавшую сердце тревогу, поднял на племянника глаза и вздрогнул от неожиданности – тот пристально смотрел на него совершено трезвым взглядом. Видя замешательство дяди, Патарий неожиданно расплылся в пьяной улыбке и, взмахнув рукой, припечатал кубок об стол. Остатки вина выплеснулись на скатерть, расплывшись по ней кровавым пятном.
– Вот же дерьмо! Однако придётся мне, Повелителю, забросить все дела и начать интересоваться, что да как там с моими драгоценными родственничками! Если вам всем нет до них дела, говнюки! Вот сегодня и пошлю туда людей! И чтоб через неделю… – Патарий приложился к уже наполненному кубку, но поперхнулся и закашлялся.
Тостин Арвидол искоса наблюдал за Грасарием. Тот сидел с мрачным лицом, разглядывая кусок мяса на своей тарелке. Он слишком многим рисковал, отправляя сына в эту поездку, и в его планы не входило столь скорое возвращение юноши в Остенвил.
Дверь комнаты с шумом распахнулась, и на пороге возник один из стоявших на карауле лантаров.
– Повелитель! Прибыл гонец со срочным донесением!
Все головы разом повернулись к Золотому Мечу, а с трудом прокашлявшийся Патарий уставился на того свирепым взглядом:
– Ты не видишь, лантар, что я изволю обедать? Пошел вон!
– Сожалею, мой господин, но сообщение весьма срочное!
Неслыханная настойчивость стража наконец возымела своё действие – Патарий недовольно поморщился, но разрешающе махнул рукой.
В дверь сразу же вошёл клантор в запылённом плаще. Он остановился перед столом и приложил руку к груди в приветствии:
– Приветствую Повелителя Нумерии! Срочное известие от доланита Турса Либурга!
– Это что ж такого спешного приключилось у моего доланита, что Повелителю нужно бросать свой обед?
Разведчик замялся, поглядывая на сидевших за столом детей. Патарий проследил за его взглядом и хохотнул:
– Верно, нечего мелюзге слушать наши секреты! Женщинам и детям приказываю убираться прочь! И вас, матушка, это тоже касается! – Патарий повысил голос, видя, что Мирцея даже не шелохнулась.
Та бросила на сына быстрый взгляд, но осталась сидеть на месте. Глядя на постепенно закипающего от злости Патария, Тостин Арвидол поднялся и, почтительно поклонившись, жёстко произнёс:
– Сейчас не время для выяснения отношений, мой Повелитель! Доланит не станет беспокоить по пустякам! Наверняка это что-то крайне важное! – И отвернувшись от юноши, приказал клантору: – Говори!
Суть доклада командующего армией сводилась к тому, что его разведчиками было схвачено несколько человек, которые вели на территории Митракии наблюдение за укреплениями и отдельными отрядами войска Нумерии. И один из них в ходе непринуждённой дружеской беседы поведал, что Юнарий уже собрал армию для похода на столицу и даже назначил дату её выступления. И произойдёт оно ровно через три недели.
За столом повисло гробовое молчание. С самого начала печальной истории с Эльмой Гинратус они предполагали, что лангракс Солонии захочет отомстить за её смерть. Но в глубине души каждый надеялся, что тот не решится развязать войну – к слишком тяжким последствиям для обеих сторон это могло привести. Первым заговорил министр тайного приказа. Он обвёл присутствующих строгим взглядом и сухо произнёс:
– Что ж, именно об этом я и предупреждал. И в очередной раз настаиваю – не нужно недооценивать Юнария. Он упрям, настойчив и сейчас горит праведным гневом…
– Да псу под хвост его гнев! Нет у него никаких прав на этот трон! Нету! И наглая выходка его чокнутой мамаши – это бунт против законного Повелителя! – Патарий взвизгнул, чуть не подпрыгнув на своём стуле. – И если он посмеет двинуть на Остенвил жалкую кучку своих рабов, он станет подлым изменником, достойным самой жестокой казни!
Тостин кивнул клантору и, когда за тем закрылась дверь, повернулся к юноше:
– Я могу понять ваше негодование, Повелитель, но если уж зашёл разговор, то по Закону у него прав никак не меньше, чем у вас. И вы прекрасно об этом знаете! Как ни верти, ваше пребывание на троне – случайность, и ничего больше!
Патарий так и замер с выпученными глазами. Его рот сначала захлопнулся, но через секунду снова открылся, выдав порцию безобразных воплей:
– Предатель! Подлая скотина! Да я тебя в порошок!.. Лантары!!
Видя, что другого пути нет, Арвидол внезапно рявкнул, перекрывая визг бьющегося в истерике Повелителя и возникший за столом шум:
– Всем заткнуться! Нумерия! О ней мы должны сейчас думать, а не искать врагов среди самых преданных людей! Все, кто сидят за этим столом, свой выбор сделали, назвав тебя своим Повелителем! И теперь от каждого из нас зависит будущее страны, и твоё будущее, Патарий! И мне очень жаль, если ты этого до сих пор не понял!
Речь министра произвела на Повелителя эффект внезапно хлынувшего с потолка водопада – он растерянно заморгал, медленно бледнея и покрываясь потом. Минуту помолчав, Патарий выдавил:
– Кто ещё… так думает?
Красноречивые взгляды присутствующих были ему ответом. Даже Самус Марталь нашёл в себе глубоко зарытую храбрость и выдержал направленный на него сверлящий взгляд Повелителя.
– Отлично… – Патарий отрывисто дышал, будто втащил в гору тяжёлый камень. – Значит, вы все считаете, что я глупый мальчишка, который нагло влез на трон, и теперь не знает, что с ним делать. Так вот, вы сильно ошибаетесь! Знаю!
Через десять дней соберётся Большой Совет, и там я оглашу своё решение!
И, выбравшись из кресла, он вышел из зала не очень уверенной походкой. Стоило двери захлопнуться за ним, как за столом будто взорвалась бомба. Все закричали разом, яростно споря и размахивая руками. Понадобилось довольно много времени, чтобы страсти несколько поутихли и Галиган Освел смог наконец взять в свои руки обсуждение.
Спустя час было решено следующее. Министру снабжения требовалось немедленно начать закупки продуктов и оружия для армии и тех добровольцев, которые пожелают вступить в ряды защитников Нумерии. Набирать этих людей поручили Калеусу Стейнбоку – Главному распорядителю охоты, до которой сейчас никому не было дела.
Самус Марталь должен был основательно тряхнуть государственной мошной и выделить достаточно средств и на армию, и на привлечение на сторону Остенвила вольных капитанов (проще говоря, пиратов), и на срочное приведение в порядок городских стен, давно уже требовавших основательного ремонта, который каждый год отодвигали в сторону другие, более насущные дела.
Марталь в ужасе закатил глаза и с пеной у рта бросился доказывать, что таких денег в казне нет, на что Галиган со злобной усмешкой предложил членам Совета отправиться поискать недостающее золото в подвале дома самого нищего из министров Нумерии. Марталь захлопнул рот и уже не открывал его до самого окончания заседания.
Кестин Пундор неожиданно для себя стал ответственным за все строительные работы на городских стенах, но прилива счастья совершенно не испытал, в душе справедливо полагая, что эта должность ничего хорошего ему точно не принесёт. Никаких трёх недель и даже трёх месяцев ему не хватит, чтобы поправить городские стены, кое-где сильно обветшавшие и сроду не ремонтировавшиеся в связи с отсутствием каких бы то ни было реальных угроз для жителей Остенвила.
Пару недель назад разговор о стройке уже заходил, и на стены даже привезли несколько повозок с камнем, но то была просто капля в море! В сотый раз протирая огромным платком потеющую лысину, он уныло представлял, каких собак спустят на него вот эти самые господа в случае поражения в предстоящей войне. Хотя очень сомнительно, что при поражении кто-то из них останется на своём месте. А если и останется, то будет занят не его жалкой персоной, а исключительно сохранением своей собственной шкуры. Последняя мысль внушила Главному смотрителю дворца некоторую надежду, и толстяк слегка повеселел.
Все ланграксы должны немедленно прибыть в Остенвил на чрезвычайное заседание Большого Совета. И каждый обязан был явиться не с пустыми руками, а с пятьюдесятью тысячами литов – своим посильным вкладом в дело защиты трона от коварного врага. Галиган, предвидя недовольство некоторых ланграксов, велел составить текст письма максимально жёстким, грозя им всяческими карами за неисполнение приказа. Но тут вдруг возмутилась молчавшая до сей поры Мирцея.
Окинув любовника недобрым взглядом, она насмешливо заявила, что писать письмо нужно именно так, если они ко всем своим бедам хотят добавить ещё и бунт. Сентория или Триания, отдав в казну названную сумму, даже не заметит, что их кошель полегчал. А вот Кватрану или, того хлеще, Болотные Пустоши этот взнос обдерёт как липку, заставив их жителей голодать. И если кто-то из голодающих вдруг решит податься и попытать счастья в армии, то далеко не факт, что это будет армия Остенвила.
Довод был вполне разумным, и после бурных обсуждений Совет решил увеличить взнос богатых ланов до семидесяти пяти тысяч, а бедным уменьшить первоначальную сумму вполовину.
Идя после затянувшегося обеда в свои покои, Грасарий никак не мог избавиться от неприятного чувства, возникшего при разговоре о его сыне. Вопросы пьяного Патария выдали его крайнее беспокойство столь долгим отсутствием кузена. И если в голове этого выскочки засядет мысль, что Динарий что-то против него замышляет, кто знает, на что он может решиться.
Ох, как же не вовремя было сейчас возвращение сына! Как не вовремя… Но наплевать на недвусмысленный приказ – означало стать в глазах Повелителя явным предателем, не поднявшимся на защиту семьи и трона. Лично вложить меч в руки своего собственного палача… Ну, уж нет, этого он никогда не допустит!
Неделю назад Грасарий получил от сына послание. Тот писал из Аска, маленького городка в Триании, где они заночевали перед тем, как их лодка начала подниматься по шумной и быстрой Эйре – главной реке Кватраны. В заранее условленных выражениях юноша сообщил, что путешествие протекает нормально, все живы, но часть груза немного подпортилась. А это означало одно – со здоровьем Мустина Беркоста были серьёзные проблемы.
Всё, что осталось между строк короткого письма, должен был рассказать надёжный человек, которого Динарий намеревался отправить к отцу по прибытии на место. Но по всему выходило, что сын сам скоро расскажет ему о своих приключениях. Грасарию оставалось только одно – ждать.
