Тостин Арвидол
К дождю рука, как обычно, сильно заныла. Пальцы немели, и ему приходилось всё время их растирать. «Проклятый хряк!» В такие дни Тостин частенько вспоминал огромного секача, в предсмертной атаке пробившего клыком кожаную перчатку и раздробившего ему кости левой кисти.
«Лучше уж так, чем уродливый обрубок или надетая на него железная болванка». Лабус совершил тогда настоящее чудо и спас руку, из которой долго ещё сочился отвратительного вида и запаха гной. Правда, кисть не гнулась, пальцы почти не шевелились, и ему, выходя из комнаты, приходилось натягивать на неё чёрную перчатку. Но рука у него всё же была.
Министр тайного приказа, в чьи обязанности входил сбор информации обо всём, что происходило в Нумерии и за её пределами, поджал свои и без того тонкие губы и, усевшись на диван, отхлебнул из кубка терпкого красного вина. Обычно вино расслабляло его и хоть на какое-то время позволяло забыть о боли, но не сегодня.
По роду своей деятельности он всегда находился в курсе всех событий, а события в последнее время его крайне тревожили. Соглядатаи, постоянно шнырявшие по всем большим и малым городам, в один голос твердили, что на западе, в Солонии, зреет огромный нарыв, который очень скоро грозит выплеснуть на Остенвил своё омерзительное содержимое.
Тостин сделал жадный глоток. А чего они, в сущности, хотели? Рубелий, видно, совсем распрощался с рассудком, если решился так поступить с матерью лангракса этой беспокойной Солонии! А ведь он, Тостин Арвидол, тайное око государства, не раз докладывал своему Повелителю, что Юнарий вспыльчив и злопамятен и не прощает никому даже мелких обид… И его никак нельзя недооценивать. Не послушал. Или… не захотел слышать?
Рука ныла, как гнилой зуб. Отставив кубок, Тостин снова потёр её, разминая скрюченные пальцы, которые отзывались привычной болью на каждое его прикосновение. «Заварил, паскудник, кашу… А этот молокосос, его сыночек, будет расхлёбывать…» Воспоминание о новом хозяине дворца вызвало очередную гримасу. На сей раз полного презрения.
Тостин Арвидол, невысокий мужчина, давно разменявший шестой десяток, но ещё полный сил, терпеть не мог Мирцею и её старшего отпрыска. Из трёх сыновей Рубелия он неплохо относился только к Норсию, среднему, похожему на отца, но с более незамысловатым и покладистым характером. Все интересы Норсия сосредоточились на оружии и лошадях, и даже женщины, до которых был падок его отец, а тем более дядя Палий, его интересовали мало.
Самого Рубелия, бывшего только тенью своего старшего брата, Тостин всегда и воспринимал, как его тень. Но в последнее время, под влиянием своей властолюбивой жёнушки, Рубелий вдруг встрепенулся и выпятил на всеобщее обозрение свою невиданную твердолобость и неприкрытую тупость – да упокойте его Боги в Вечном мире Вечного Блаженства.
Министр задумчиво глядел на пляшущие в камине языки пламени. День выдался жаркий, но его слегка знобило, и он велел разжечь в своих покоях огонь. Сколько же лет он занимает эту должность? Шестнадцать? Нет, уже семнадцать…
Умный, внимательный и хитрый, он знал многое и обо всех. Тайная жизнь обитателей дворца никогда не была для него секретом, но он предпочитал владеть этими знаниями в одиночку, только в самых крайних случаях доводя до своего Повелителя то, что считал нужным. Многие прислужники, в своё время пойманные им за руку на каком-нибудь неблаговидном деле, с радостью делились с ним подробностями из интимной жизни своих господ, членов их семей, а то и просто своих подруг и приятелей. И только сложив все эти обрывочные знания в кучу, можно было получить весьма цельную картину.
Фасима, тихоня из бедной гахарской семьи, до мозга костей преданная своей госпоже, долго не давала повода, чтобы так же занять место в рядах его информаторов. Тостин уже начал обдумывать план по её устранению, но тут ему совершенно случайно стало известно, что девушка частенько передаёт с торговцем пряностями Шураном деньги своей семье. Зная, что Мирцея никогда не баловала слуг, министр начал действовать.
Припёртая к стенке неопровержимыми уликами, Фасима долго рыдала, умоляя его ничего не говорить её госпоже, и Тостин снизошёл. Он пообещал не посвящать Мирцею в детали их беседы, но взамен милостиво разрешил девушке приходить к нему иногда ночью… Поведать старику последние дворцовые сплетни. Обычно рассказы Фасимы бывали бурными и эмоционально насыщенными, и после её ухода он испытывал полное удовлетворение – от обладания бесценной информацией и… от её умелого язычка.
Зная о связи Мирцеи с Галиганом и о данном ею обещании сделать любовника Главным сигурном, он со всё возрастающим интересом наблюдал, как та пыталась осуществить задуманное. И чуть не захлопал в ладоши, когда она так изящно подстроила обвинение и арест Мустина Беркоста.
С бывшим Главным сигурном они никогда не были друзьями, слишком уж честолюбивы и амбициозны были оба. Но поверить в то, что прямолинейный Беркост оказался причастным к каким-то там заговорам против Повелителя… Полнейшая дурость, граничащая с самоубийством! Рискнуть остаться в такое время, когда о войне говорят в каждой подворотне, без опытнейшего сигурна… Боги милостивые, чего только не сделает стареющая женщина, чтобы удержать молодого любовника!
Тостин усмехнулся. Галиган и раньше не пропускал ни одной юбки, а сейчас, во время болезни Мирцеи, только и был занят тем, чтобы завести себе побольше новых любовниц. Осмила ускользнула из его лап, и он решился приударить за Джаррой Стейнбок, женой Рингуса Стенбока, сына недавно назначенного Главного распорядителя охоты.
Томная красавица, с пышными чёрными волосами и обволакивающим взглядом зелёных глаз, отвечала на его заигрывания полуулыбкой на пухлых алых губах. И не на шутку распалившийся Галиган уже рисовал в воображении живые картинки их предстоящих бурных встреч. Дело было за малым – сплавить куда-нибудь явно мешающего муженька, будь он трижды неладен! Неужели посмеет будущий рогоносец отказаться от поручения Главного сигурна? Например, разведать новые охотничьи угодья где-нибудь… в Дастрии?
Допив вино, Тостин встал и прошёлся по комнате. Было уже очень поздно, но сон не шёл. Тревожные мысли не давали покоя, заставляя вновь и вновь мерить шагами комнату. Десять шагов от двери до окна, потом развернуться и снова пройти десять шагов. Если надоест, можно начинать от камина – двенадцать шагов до стены с чудесным гобеленом, изображающим тонущий в бурном море корабль. И столько же обратно…
Он поднял глаза на знакомую до мелочей картину. Белая от клочьев пены громадная волна нависла над потрёпанным бурей кораблём, который уже смирился со своей судьбой. Как и его команда, с перекошенными лицами взирающая на приближающуюся смерть.
Весьма символично. Под этим кораблём можно смело писать – «Нумерия». И вряд ли ошибёшься. Неопытный капитан, ошарашенная внезапно налетевшей бурей команда, часть которой уже смыло за борт… и самое большое зло на корабле – пролезшая на мостик женщина, зычно раздающая сумасшедшие приказы…
На гобелене никакой женщины, конечно, не было, но воображение так и рисовало в толпе обезумевших матросов вопящую Мирцею. Верх глупости – посадить в это неспокойное время в кресло Главного сигурна ловеласа, у которого все познания в управлении ограничивались одним рудником в Триании, добывавшим для него алмазы!
И поставить во главе государства сопливого юнца, избавившись – у Тостина не было пока прямых доказательств, но интуиция его редко подводила – от своего мужа, тоже не ахти какого Повелителя. Правда, внезапно оставшись без мамочкиного влияния, юнец начал активно вникать во всё, изводя своими вопросами министров и доланита. Причём, выслушав их пространные ответы и дельные советы, умудрялся делать потрясающие по глупости и недальновидности выводы.
Чего стоило его вчерашнее решение срочно начать строить каменную стену вокруг Остенвила и спешно возводить в направлении западной границы двенадцать дозорных башен. Дело, конечно, нужное, но весьма длительное и затратное, и вряд ли оно будет окончено к началу войны – последний соглядатай, вернувшийся вчера из Митракии, твёрдо уверил Арвидола, что приказ о наступлении будет отдан Юнарием не позднее начала следующего месяца.
А ведь взбесившийся лангракс готовится воевать не только на суше. Его небольшой флот уже существенно пополнился за счёт пиратов, с радостью откликнувшихся на призыв пограбить богатый процветающий Остенвил. И адмирал флота Повелителя Тиссар Лекс небезосновательно считает, что в итоге там соберётся весьма серьёзная сила.
Руку прострелило болью, и Тостин поморщился. До побега Лабус готовил ему мазь, слегка разглаживавшую грубые шрамы и заставлявшую боль ненадолго стихать. Оставшимся во дворце шарлатанам министр не доверял, да и толку от их лечения не было никакого. Избавилась дура от хорошего лекаря – и сама ведь едва не сдохла! Только её змеиный характер и помог Мирцее выцарапаться…
Улыбнувшись, Тостин вспомнил, сколько шума наделало исчезновение Лабуса из закрытой комнаты. Посмеиваясь в душе, он наблюдал за метаниями по дворцу Золотых Мечей и истериками Мирцеи. Для него не стало тайной, что лекарь укрылся в читальне, но выдавать человека, который неоднократно спасал ему жизнь, министр не собирался. Больно надо! Позже его соглядатаи засекли счастливо улизнувшую от лап Мирцеи компанию в Ремсе, но тут же, олухи безмозглые, совершенно бездарно потеряли их след. Оставалось надеяться, что беглецы сейчас в каком-нибудь надёжном убежище пережидают надвигающуюся бурю.
Тостин шагнул к столу и плеснул себе ещё вина. Он отчётливо понимал, что его теперешнее положение становилось весьма щекотливым. Нераскрытый побег Лабуса, Хайрела Беркоста и объявленной врагом «номер один» Леи, внезапная смерть ребёнка Грасария, которая, по сути, так и осталась необъяснимой, уже вызвали массу вопросов у новых правителей. А если им вдруг станет известно, что якобы утонувший в Саркеле бывший Главный сигурн вовсе не закопан в безвестной могиле, а находится где-то на пути в Кватрану…
Три дня назад к нему явился Главный помощник министра денежных дел и, смущаясь и потея, поведал об удивительных событиях, свидетелем которых он оказался недавно на постоялом дворе в Шанте. Внимательно выслушав его рассказ, Тостин поблагодарил Жустина Гроля за бдительность и пообещал незамедлительно со всём этим разобраться. А пока, в целях сохранения важнейшей государственной тайны, настойчиво порекомендовал толстяку держать язык за зубами.
Стражники, дежурившие в тюрьме в ночь смерти Беркоста, тут же были вызваны на ковёр и после недолгой душевной беседы, бледнея и заикаясь, чистосердечно признались, что не смогли отказать Грасарию в его маленькой просьбе. Исключительно из любви к бывшему Главному сигурну и, естественно, совершенно бескорыстно.
После их ухода Тостин отдал приказ немедленно отправить этих прохвостов под благовидным предлогом в Сенторию – для усиления охраны в одной из неспокойных каменоломен. А там… да мало ли что там может случиться с охранником! А вот помощник Марталя – это уже серьёзная проблема. Вряд ли тот будет долго молчать, начнёт опять спрашивать, что да как, и поползут ненужные слухи. А лишние неприятности министру тайного приказа были сейчас совершенно ни к чему…
Они, эти неприятности, и так росли как снежный ком. Сегодня утром к нему привели пастуха. Заросший щетиной худой мужик в холщовых штанах и меховом жилете, страшно волнуясь и путаясь, рассказал, что около месяца назад, разыскивая отбившихся от отары овец, он заночевал в горах и случайно наблюдал, как в бухте Чёрный Глаз стал на якорь корабль, очень сильно похожий на крутобокую антубийскую галеру. В утреннем тумане от корабля отошла лодка, из которой на берег вынесли и положили прямо на песок мужчину.
Лодка сразу же отплыла обратно, а мужчина, шатаясь и падая, потащился по тропе, ведущей в ближайшую деревню. Пастух вскоре благополучно забыл и про этот корабль, и про странного мужчину – мало ли кто и зачем приплывает на пустынный дастрийский берег. Но неделю назад он надумал навестить своего брата и завернул в эту самую деревню.
То, что он там увидел, привело пастуха в ужас. Брат лежал чуть живой, истекая кровью. Его трясла лихорадка, он бредил, непрерывно прося пить. Но вся выпитая вода тут же выходила из него с окрашенными кровью потом и рвотой. Рыдающая кровавыми слезами жена брата, сама едва державшаяся на ногах, непрестанно молилась всем Богам, прося отвести от них неведомое проклятие.
На вопрос пастуха, откуда оно вдруг взялось, женщина рассказала, что всё началось после того, как в их деревне появился незнакомец. Ранним утром мужчина, едва не валясь с ног, проковылял по улице и уселся на главной площади у общего колодца. Попросив у набиравшей там воду бабы попить, он надолго припал к кружке, а потом вдруг выплеснул в колодец остаток воды. И только тогда сбежавшиеся любопытные жители увидели, что мужчина болен и что пот, обильно стекавший по его лицу, имеет какой-то странный бурый цвет.
Застонав, незнакомец потерял сознание, и сердобольная вдова, напоившая его из своего ведра, попросила перенести его в свой дом. Два дня она пыталась лечить страдальца, но безуспешно – мужчина умер, так и не открыв больше глаза. Тело отнесли в горы и предали земле, закидав небольшую ямку камнями.
Наверное, умерший за что-то сильно обиделся на обитателей деревни или ему просто наскучило лежать одному в горах, но вскоре жители, один за другим, начали заболевать странной болезнью и умирать в страшных муках, трясясь в ознобе и истекая кровью. Первой умерла вдова, подобравшая незнакомца, потом настал черёд членов её семьи, а потом болезнь стала косить всех без разбору, не щадя ни старых, ни малых.
Пастух в ужасе покинул это страшное место и, вернувшись в свою деревню, рассказал обо всём старосте. Тот сначала пастуху не поверил, но когда из соседних деревень стали доходить слухи о расползающейся жуткой заразе, против которой были бессильны все известные местным лекарям средства, он отправился с докладом в столицу лана Кабусту.
Лангракс Герген Вотран отнёсся к известиям серьёзно, и через день пастух уже ехал в повозке в Остенвил. Подробно расспросив очевидца и пожалев в очередной раз об отсутствии во дворце Лабуса, министр тайного приказа велел вызвать Манука. Известие, принесённое дастрийцем, привело нового Главного дворцового лекаря в шоковое состояние. Он долго что-то лепетал, бледнея и вздыхая, и только твёрдое обещание Арвидола немедленно отправить его в тюрьму заставило Манука хоть как-то собраться с мыслями и более-менее стройно изложить свои скудные знания.
Из речи едва не падающего в обморок лекаря стало ясно, что эта зараза хорошо знакома жителям Антубии, куда она периодически пробирается из ещё более южных земель. Известное под именем «кровавая лихорадка», это проклятие Богов косит всех подряд, не щадя никого. Из пяти заболевших четверо умирали, а немногие выжившие долго ещё не могли прийти в себя, больше напоминая собой ходячих мертвецов.
Как уберечься от мора, не знал никто. Но было очевидно, что если люди ели с заболевшим из одного котла или спали с ним в одной постели – жди беды. И самым страшным было то, что ни один человек до последнего часа не мог сказать, болен он или нет. Вроде с утра здоров и весел, а к вечеру уже лежит пластом и стонет, выпуская изо рта кровавую пену.
Тостин допил оставшееся вино и снял камзол. Пора было ложиться. На завтрашнем Совете он доложит Повелителю о новой напасти. Интересно, что предпримет сосунок?
