ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Вечером Маттис оглядел небо. Туч не было. Тогда он сказал Хеге, своей сестре, чтобы подбодрить ее:
- Ты как молния.
Произнося это слово, он все-таки вздрогнул, хотя и не испугался — небо-то было чистое.
- Это я про твои спицы, они сверкают как молния,— объяснил он.
Хеге равнодушно кивнула, не переставая вязать. Спицы так и мелькали у нее в руках. Она вывязывала сложный цветок с восьмью лепестками, скоро он будет красоваться на спине у какого-нибудь парня.
- Понятно,— только и сказала она.
- Я ведь тебя хорошо знаю, Хеге.
Он тихонько водил пальцем по колену, как всегда, когда о чем-нибудь размышлял. Туда-сюда, туда-сюда. Хеге уже давно перестала просить, чтобы он бросил эту дурную привычку.
Маттис продолжал:
- Ты не только вяжешь, ты все делаешь как молния.
- Может быть,— отмахнулась она.
Маттис, удовлетворенный, умолк.
Он не мог удержаться от соблазна произнести слово «молния». Стоило ему произнести это слово, и мысли в голове начинали бежать в необычном направлении, так по крайней мере ему казалось. Самой-то молнии он боялся до смерти и летом в душную облачную погоду никогда не произносил этого слова. Но нынче вечер выдался тихий и ясный. Весной уже было две грозы с оглушительными раскатами грома. Обычно, когда грохотало особенно сильно, Маттис прятался в маленькой деревянной уборной — когда-то ему сказали, что в такие домики молния не ударяет. Касалось ли это правило всего мира, Маттис не знал, но в их краях, на его счастье, оно до сих пор действовало безотказно.
- Да-а, как молния,— бормотал он, будто бы продолжая обращаться к Хеге, которая нынче не была расположена слушатьего неожиданные похвалы.
Но Маттис еще не выговорился.
- Я хотел сказать, что и думаешь ты тоже как молния.
Хеге быстро подняла глаза, точно опасаясь, что сейчас он коснется опасной темы.
- Хватит уже на сегодня,— холодно и недружелюбно сказала она.
- Что-нибудь случилось? — спросил он.
- Ничего. Сиди спокойно.
Хеге спрятала подальше то, что чуть не вырвалось наружу. Придурковатость брата особенно огорчала ее, когда он произносил слово «думать», тогда ей становилось больно и она падала духом.
Маттис заметил это, но объяснил ее недовольство тем, что он не работает, как все люди, из-за чего, правда, его вечно грызла совесть. И он завел старую песню, к которой они оба уже давно привыкли:
- Завтра ты должна придумать мне какую-нибудь работу. Так больше нельзя.
- Хорошо,— сказала она в пространство.
- Мне это надоело. Я не зарабатывал уже...
- Да, ты уже очень давно ничего не зарабатывал,— вырвалось у нее невольно резче, чем следовало.
Хеге тут же пожалела о своих словах, но было поздно: она задела больное место. Маттис не терпел таких замечаний, говорить об этом разрешалось только ему самому.
- Ты не должна так со мной разговаривать,— сказал он, илицо у него изменилось.
Она покраснела и опустила голову. Маттис продолжал:
- Ты должна разговаривать со мной как со всеми.
- Да, да, правильно.
Хеге сидела, опустив голову. Что делать, если все так безнадежно? Но порой она не выдерживала, в тогда ее слова больно ранили Маттиса.
2
Брат и сестра сидели на крыльце своего ветхого домика. Был теплый июньский вечер, и старые бревна лениво благоухали после жаркого дня.
Сперва Хеге и Маттис долго сидели молча, разговор про молнию и про работу зашел позже. Они сидели бок о бок. Маттис с застывшим лицом смотрел на вершины деревьев. Хеге привыкла видеть его в такой позе. Она знала, что запрещать ему это бесполезно, а то бы давно уже сделала замечание.
Брат и сестра жили как бы особняком, других домов поблизости не было, но сразу за лесом проходила дорога и лежал большой поселок. Здесь же, по их сторону леса, искрилось озеро, и его противоположный берег казался бесконечно далеким. Озеро подступало к самому холму, на склоне которого стоял дом Маттиса и Хеге, там, на берегу, у них были мостки и лодка. Земля, расчищенная вокруг дома, была огорожена и принадлежала им, но за изгородью все было чужое.
Маттис думал: а Хеге и не знает, на что я смотрю!
Его так и подмывало рассказать ей об этом.
Их же здесь четверо — два Маттиса и две Хеге! А она даже не подозревает об этом.
Но он молчал.
Сразу за изгородью, среди ельника, высились две сухие осины с голыми обломанными вершинами. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и люди звали их Маттис-и-Хеге — конечно, за спиной у брата и сестры. Как-то раз Маттис случайно узнал об этом. Произносилось это в одно слово: Маттис-и-Хеге. И наверняка было придумано уже давно.
Две сухие осины высились бок о бок среди свежих зеленых вершин ельника.
В Маттисе все кипело от возмущения, и он не мог оторвать взгляда от осин. Хеге в это посвящать нельзя, решал он всякий раз, когда они, как нынче, сидели у себя на крыльце. Она придет в ярость, и только, а осины все равно уже зовут их именами.
Тем не менее, пока осины стояли на месте, Маттис видел в этом своеобразную заботу о себе. Эти деревья только мешали, и пользы от них не было никакой, а все-таки хозяин не пришел и не срубил их на глазах у Маттиса, чтобы сжечь в печке. Это было бы слишком жестоко — все равно, что убить людей, чьи имена носили деревья. Потому хозяин и не трогал этих осин.
Хотел бы я когда-нибудь встретить этого человека, думал Маттис. Но хозяин сюда не приходил.
Маттис продолжал размышлять.
Интересно, о чем думал человек, который в шутку назвал деревья их именами? Кто знает. Маттис мог только гадать об этом, сидя летними вечерами у себя на крыльце. Но, конечно, это был мужчина. Маттису не хотелось думать, что такое могла сделать женщина, к женщинам он относился хорошо. Больше всего его возмущало, что с сухим деревом сравнили Хеге, она же совсем не такая... Это сразу видно! Хеге очень умная и догадливая...
Отчего же тогда ему так больно?
Ты сам знаешь — ответ вроде и бессмысленный, но в то же время чистая правда.
Не надо даже смотреть в ту сторону, зачем я всегда смотрю на них — утром, как только проснусь, и вечером, перед тем как лечь. До чего же все это сложно.
- Маттис!
Он оторвался от своих мыслей.
- Что ты там увидел? — спросила Хеге.
Маттис хорошо знал такие вопросы. Это означало, что нельзя так сидеть; нельзя делать того, нельзя — другого, надо вести себя как все люди, а не как Дурачок, над которым все потешаются, когда он приходит в поисках работы или по какому-нибудь другому делу.
Глаза его тут же остановились на сестре. Странные глаза. Всегда такие растерянные, робкие, словно птицы.
- Ничего,— отозвался он.
- То-то же...
- Чудная ты,— сказал он.— Если бы всякий раз, как я погляжу вокруг, я бы что-нибудь видел, куда бы все это влезло? Да здесь деваться было бы некуда от всякой всячины.
Хеге только кивнула. Вроде вернула его к действительности и теперь могла работать дальше. Хеге никогда не сидела на крыльце без работы, у нее были проворные руки, она хорошо вязала, и ей это было очень кстати.
Маттис с большим уважением относился к ее работе, которая кормила их обоих, этим ведь они и жили. Сам он не зарабатывал ничего. Его не любили нанимать на работу. Люди звали его Дурачком и только посмеивались, когда вспоминали о том, как он работает. Маттис и работа были несовместимы. В этом трудолюбивом поселке ходило много баек о Маттисе Дурачке — за какое бы дело он ни взялся, кончалось это всегда одинаково.
Как клювом о камень, вдруг мелькнуло у него в голове, и он вздрогнул.
Что это?
Но все уже исчезло.
Образ и слова пронеслись сквозь него. И тут же исчезли — вместо них перед Маттисом вдруг выросла стена.
Он украдкой поглядел на сестру. Хеге ничего не заметила. Она сидела на крыльце, маленькая, опрятная, но уже далеко не молодая: ей было сорок.
А если б он сказал ей эти слова? Как клювом о камень — она бы этого не поняла.
Они сидели бок о бок, Маттис смотрел на ее гладкие темно-каштановые волосы. Вдруг он заметил в них сперва один седой волосок, потом другой. Длинные серебристые нити.
Может, у меня сегодня ястребиное зрение? — с радостным изумлением подумал он. Раньше я их не замечал. Он тут же воскликнул:
- Хеге, как интересно!
Она быстро подняла глаза, он оживился, и у нее на сердце стало легче.
- Что тебе интересно? — с любопытством спросила она.
- Ты начала седеть!
Хеге склонила голову.
- Угу.
- Я только сегодня заметил, у тебя седина. А ты уже знаешь об этом?
Она не ответила.
- Что-то очень рано. Ведь тебе только сорок. И уже седые волосы.
Он вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Смотрела не Хеге. Кто-то другой. Взгляд был уничтожающий. Может, все-таки это взгляд Хеге? Маттис испугался и понял, что совершил оплошность, хотя —почему? Ведь он всего-навсего оказался зорким.
- Хеге.
Наконец она подняла глаза.
- Что еще?
Он сразу забыл, что собирался сказать. Больше на него никто не смотрел.
- Да нет, я просто так,— сказал он.— Вяжи дальше.
Тогда она улыбнулась.
- Ну и хорошо, Маттис.
- Значит, все в порядке? — осторожно спросил он.— Хотя я и сказал, что у тебя седые волосы?
Хеге тряхнула головой, весело и упрямо.
- Ничего страшного, я их уже видела.
За все это время ее блестящие спицы не остановились ни на минуту. Маттису казалось, что они движутся сами собой.
- Ты ужасно умная,— сказал он, желая загладить свой промах.— Самая умная на свете.
И опять он произнес одно из слов, которые всегда так манили его. Сколько же их было, этих колючих, опасных слов! Слов, предназначенных не для него, но которые он все-таки украдкой употреблял: их было так приятно произносить — они будто щекотали под черепом. И были не совсем безопасные.
- Слышишь, Хеге?
Она вздохнула.
- Да.
И больше ни слова. Что с ней? Может, его похвалы показались ей чрезмерными?
- Все-таки для седины еще рано,— пробормотал он так, чтобы она не слышала.— Интересно, а у меня тоже уже появилисьседые волосы? Надо поглядеть, пока не забыл.
- Идешь спать, Маттис?
- Нет, я только...— Он чуть не сказал, что идет посмотреться в зеркало, но вовремя спохватился. И ушел в дом.
3
Лишь зайдя в комнату, Маттис увидел, до чего же красив этот вечер. Огромное озеро было гладкое как стекло. Легкая дымка окутала западные склоны на том берегу, они почти всегда были затянуты дымкой. Пахло ранним летом. На дороге, которую от дома отделял ельник, словно забавы ради урчали машины. Ясное небо обещало, что ночью грозы не будет.
Пройти сквозь грозу, подумал он и вздрогнул от страха.
Насквозь.
Вот бы суметь!
Маттис стоял, задумавшись, возле раскладного деревянного дивана.
С детства он спал на этом диване, который раскладывался на ночь,— у Маттиса были все основания считать, что он хорошо знает свой диван. И он собирался сохранить это знакомство на всю жизнь. Диван носил на себе следы тех далеких времен, когда Маттис был мальчиком и баловался перочинным ножом. На некрашеном дереве дивана были видны также и полустертые карандашные линии — в ту пору Маттису впервые дали карандаш. Эти странные фигурки и штрихи находились с внутренней стороны откидной спинки, каждый вечер Маттис разглядывал их перед сном, они нравились ему, потому что всегда оставались неизменными. И всегда были там, где положено. В них он был уверен. Хеге спала рядом, в маленькой спальне. Маттис оторвался от своих мыслей и прошел в ее комнату — их единственное зеркало висело там.
Маттис вошел в комнату Хеге. Здесь пахло чистотой и было почти пусто. И висело зеркало, которое ему понадобилось.
- Гм,— сказал он своему отражению.
Уже очень давно он не разглядывал себя в зеркало. Иногда он заходил сюда, чтобы побриться. Но тогда главное было бритье, хотя он все равно оставлял кустики щетины.
Сейчас его интересовал сам Маттис.
Нет, нет! — воскликнуло в нем что-то. Этот немой возглас раздался против его воли.
- И смотреть-то не на что,— пробормотал он.
- Лицо худое,— снова сказал он.
- Щеки запали.
- Щетина.
Удручающее зрелище.
- И все-таки что-то есть,— быстро сказал он, продолжая изучать себя. Зеркало было плохое, оно искажало черты, но Маттис
с Хеге давно к этому привыкли.
Вскоре Маттис задумался уже о другом, завороженный маленькой, пахнущей чистотой девичьей спальней.
Я смотрюсь в зеркало, будто девушка, подумал он, и ему стало приятно. Сколько девушек прихорашивалось и переодевалось перед этим помутневшим зеркалом.
Он воображал себе одну картину прекраснее другой, это было так заманчиво.
Стану думать о девушках.
Но он тут же взял себя в руки.
Нет, в середине недели нельзя думать о девушках. Это не положено. Так никто не делает.
Он заколебался.
Но ведь я все равно думаю, признался он, иногда.
Только никто не должен об этом знать.
Он посмотрел на себя в зеркало. Увидел свои глаза, в них было упрямство. А я буду думать о девушках, только никому не скажу об этом.
Раз уж я такой.
Он снова встретил свой взгляд — широко раскрытые глаза были полны непонятной надежды.
Что это?
Нет, нет, с удивлением сказало в нем что-то, ни с того ни с сего. Раз уж я такой — бывает, люди говорят так про себя и без всякого повода, по любому пустяку, куда менее значительному, чем то, что сейчас волновало его.
- Глядеть-то не на что,— громко сказал он.
Нужно было прогнать эти мысли, неуместные в середине недели, но уже властно завладевшие им.
Лицо в зеркале было задумчивое и худое, И бледное. Но глаза притягивали его к себе и не желали отпускать.
Ему хотелось сказать этому лицу:
- Откуда ты взялось?
- Зачем?
Ответа Маттис не ждал.
Но он был в этих глазах, что смотрели на него из зеркала,— в глазах, принадлежавших не ему, это были два путника, глядящие сквозь ночь и день. Ответ приблизился. Стал яснее. И в то же мгновение исчез.
Маттис вдруг подумал:
Маттис бестолковый.
Дурачок.
Вот бы люди сейчас посмеялись, если б увидали, как я стою перед зеркалом.
Наконец он вспомнил, зачем пришел сюда, в спальню Хеге. Надо посмотреть, нет ли у него седины.
Спереди ее не было. Маттис наклонил голову и глянул из-под упавших на лоб волос, нет ли седины на макушке. Нет, нету. Потом, как смог, он осмотрел волосы за ушами.
Седины не было, он не нашел ни одного седого волоса. А ведь он всего на три года моложе Хеге, которой исполнилось сорок.
У меня с волосами пока все в порядке, подумал он.
Но через три года я уже стану такой, как Хеге.
Ни одного седого волоска. Надо обязательно рассказать об этом Хеге, подумал Маттис, она обрадуется; он уже забыл, что разговор на эту тему ей не понравился.
Широко шагая, Маттис вышел из дома. Хеге наверняка еще сидит на крыльце со своим вязанием.
И верно, Хеге сидела на крыльце. В ее быстрых руках кофта шевелилась, точно живая. Руки лишь исполняли свой немой танец, а кофта прибавлялась и росла, будто без их ведома.
- Ну что? — спросила Хеге, когда Маттис торопливо вышел из дому.
Маттис показал на свои волосы.
- Хеге, у меня нет ни одного седого волоса. Я смотрел в
зеркало.
Хеге не хотелось возвращаться к этому разговору.
- Ну и хорошо,— оборвала она брата.
- Разве ты не рада? — удивился он.
- Конечно, рада,— спокойно ответила она.
- Но по тебе этого не видно, а я думал...
- Ох! — вырвалось у нее.
Он мгновенно умолк. Его остановила происшедшая в ней перемена.
- Что случилось? — испуганно спросил он.
Наконец она встала.
- Ох, Маттис, Маттис!
Он не сводил с нее настороженных глаз.
- Ну что, говори же!
- Ничего веселого тут нет, дались тебе сегодня эти волосы.
- При чем тут веселое? Разве мы веселимся? — удивился он. Чудно как она говорит.
Хеге беспомощно взглянула на брата. Словно со страхом. Нужно было мгновенно вмешаться: Маттис был близок к тому, с чем ей потом не справиться.
- Ты просто забыл, нам было очень весело! — сказала она, точно вбила в него гвоздь.— Ты вспомни. Да мы с тобой каждый день веселимся!
Маттис весь сжался, но спросил:
- Когда?
- Что значит «когда»? — жестко спросила она.
И снова обрушилась на него. Ей нужно было это остановить.
- Раскинь-ка мозгами, Маттис,— сказала Хеге без своей обычной колкости. Такая маленькая, она умела быть очень настойчивой.
Маттис ответил:
- Да я и так всегда думаю, изо всех сил.
- Значит, ты можешь припомнить очень много веселого!
Он задумался, не ответил.
Хеге продолжала. Надо было воздвигнуть такую прочную стену, чтобы в ней не осталось никакой лазейки.
- Нам с тобой гораздо веселее, чем другим людям!
- Правда? — ослабевшим голосом, едва слышно, пробормотал он.
- Конечно! — ответила она.— И ты всегда должен помнить об этом.
И больше ни слова. Маттис поднял голову, но возразить не осмелился. Хеге очень умная и прекрасно понимает, что весело, а что нет. Лучше не спорить и не показывать свою глупость. Хеге сердито смотрела на брата.
- А я и не знал,— пробормотал он.
Вдруг лицо его просияло.
- Как хорошо, что ты мне это сказала! — радостно воскликнул он.
- Почему?
- Ну, раз я сам этого не понимал.
Маттис обрадовался, заулыбался.
- Ты уже уходишь? — спросил он.
Вместо ответа Хеге через силу кивнула ему и скрылась в доме.
4
В тот вечер Хеге легла раньше обычного. Во всяком случае, она раньше обычного ушла к себе. Маттис хотел узнать о причине, но не успел он задать свой вопрос, как она нетерпеливо остановила его:
- Не надо, Маттис, обожди до утра. Хватит уже на сегодня.
При звуке ее голоса у него пропало всякое желание докапываться до истины. Хеге не в духе, вот она и ушла. Может, он сделал что-то не так? Может, это из-за седых волос? Неужели все дело в том, что она поседела, а он нет? Но он-то в чем виноват?
Хеге, она кормила его, заботилась о нем. А главное, она была очень умная, и он глубоко уважал ее за это.
Она ушла к себе, не сказав больше ни слова. А он сидел на крыльце, размышляя о разных вещах.
Утром надо походить по усадьбам, узнать, может, где и найдется для меня какая работа, думал он, и его уже заранее разбирала досада.
Вот в чем дело, вот отчего Хеге недовольна. Она кормит меня из года в год. Уже сорок лет, честно округлил он, не желая умалять заслуг Хеге.
Кормит меня. Кормит меня.
Слова были горькие, как кора осины.
Год за годом он должен был помнить и повторять их. Оставшись в одиночестве, как сегодня, он безжалостно заставлял себя повторять их и ощущал их горький привкус. Из всех известных ему слов эти были самые горькие.
Завтра утром я пойду искать работу.
Если ничего не помешает, прибавил он, желая быть честным.
В тумане памяти хранилось много случаев, когда он пытался работать. На усадьбах, в поле или в лесу. Но всегда что-то мешало, и он ни разу не справился со своим уроком. В поселке ему больше не предлагали работу. Эти, умные, которые умели все и могли дать работу, всегда смотрели на него, как на пустое место.
Ему приходилось возвращаться домой ни с чем, Хеге давно уже привыкла к этому и никогда не сердилась. Но он был для нее тяжким бременем. И понимал это.
Утром надо взять себя в руки. Надо пойти по усадьбам и поспрашивать насчет работы.
- Когда-нибудь должно же у меня получиться,—сурово сказал он в пространство.— Мне надо работать, Хеге уже поседела.
В нем шевельнулась мысль:
Она поседела из-за меня.
Наконец-то до него дошла истина! И ему стало очень стыдно.
5
Время шло. У Маттиса не было привычки ложиться так поздно. И все-таки ему не хотелось идти в дом. Мысли не давали покоя. А когда человека что-то грызет, нет хуже, чем лежать в постели, ворочаясь с боку на бок.
Может, Хеге тоже не спит. Она ушла так рано, просто чтобы не видеть меня.
- И мне это неприятно,— сказал он громко, так громко, что Хеге через стену могла бы его услышать.
Он был очень огорчен.
И вдруг его пронзила внезапная мысль.
Только не бросай меня! — пронеслось у него в голове, он обращался к Хеге, скрывшейся у себя в спальне. Что бы с нами ни случилось, с тобой или со мной, только не бросай меня!
Это была далеко не новая мысль, но каждый раз она казалась новой и причиняла боль. И каждый раз он прогоняя ее, убеждая себя, что это чепуха — Хеге никогда, ни единым словом не намекнула, что собирается бросить его. Зачем же мучить себя такими мыслями?
Однако эта картина продолжала стоять у него перед глазами. Он видел, как Хеге уходит своей дорогой, все дальше и дальше. Все свои пожитки она несла в узелке под мышкой.
Уходишь?
Да, Маттис.
Устала от такой жизни?
Да, Маттис.
И ушла.
Больше Хеге не слышала его слов, она становилась все меньше и меньше, пока не превратилась в маленькую черную точку — так она и виднелась там вдали маленькой черной точкой. Исчезнуть совсем в этой грустной игре она все-таки не могла.
Тут-то и произошло чудо.
Пока Маттис размышлял, глядя, как Хеге уходит своей дорогой — он сидел на крыльце, на своем обычном месте,— взгляд его скользил по склонам гор, темневших за озером. Вода теперь казалась совсем черной, склоны — темными и угрюмыми. На небе и на земле царили волшебные летние сумерки. Маттис не был безразличен к окружавшей его красоте.
Их дом стоял в неглубокой заболоченной ложбине, прорезавшей склон до самого озера. Хвойный лес перемежался березами и осинами. По дну ложбины бежал ручеек. Порой Маттису казалось, что это самое красивое место из всех, какие он только видел здесь поблизости.
Может, и сейчас он думал об этом — во всяком случае, он не отрываясь смотрел вдаль, следя за сумерками, пока они не превратились во что-то нежное, чему он не знал имени.
В это мгновение и случилось неожиданное.
По эту сторону ветра совсем тихо, подумал Маттис, глядя на сухие вершины осин, темнеющие на ночном небе. Между ними что-то струилось, воздух был такой прозрачный, что Маттису казалось, будто он видит это движение. Не ветер, а какая-то воздушная струя, хотя было так тихо, что даже на живых осинах не трепетал ни один листок.
Неожиданно родился странный слабый звук. Невнятный зов. Маттис уловил в воздухе над собой мерные тревожные взмахи крыльев. И снова тихий зов на беспомощном птичьем языке.
Что-то пронеслось прямо над домом.
И сквозь Маттиса. Он сидел ослабевший, растерянный, замерев в немом восторге.
Может, что-то сверхъестественное?
Нет, самое естественное, но...
Это был вальдшнеп. В такое время суток это не могло быть случайностью: над домом Маттиса тянул вальдшнеп!
С каких пор?
В прошлые годы тут тяги не было. Во всяком случае, в те годы, крторые остались у Маттиса в памяти. Чуть ли не каждый вечер он подолгу сидел на крыльце и не мог бы пропустить тягу, если б она здесь была.
Сегодня вечером вальдшнеп тянул прямо над домом, над ним самим, над Хеге. Отныне он будет тянуть здесь каждое утро и каждый вечер.
Маттис поглядел на свой дом, дом как будто изменился, теперь Маттис смотрел на него другими глазами. Тяга — это было нечто необычайное, происходящее далеко за пределами его мира. Но вот сегодня она оказалась здесь, просто взяла и переместилась сюда.
А может, ему только почудилось? Маттис знал, что с ним такое бывает. Интересно, случалось ли, чтобы тяга перемещалась с места на место? Он никогда не слыхал ничего подобного. И почему вальдшнеп стал тянуть именно здесь?
Маттис ждал, затаив дыхание. Если это и в самом деле тяга, значит, вальдшнеп сейчас вернется, он летает над одним и тем же местом, туда и обратно, все то недолгое время, что длится вечерняя тяга. Маттис знал об этом. На заре вальдшнеп опять тянет в том же месте, это Маттису рассказывал один охотник. На высохших лужах Маттис видел иногда следы клюва и рядом изящные отпечатки птичьих лапок.
Он замер в ожидании, ему казалось, что прошло очень много времени, сомнение его росло.
Но — чу! — вот он! Мелькающие крылья, смутные очертания птицы, летящей над домом уже в противоположном направлении. И снова она исчезла, поглощенная мягкими сумерками и спящими верхушками леса.
Маттис сказал взволнованно:
- Все-таки это тяга!
Он и сам не знал, зачем произнес эти слова. Но он должен был хоть что-то сказать или сделать... тем более здесь его никто не слышал.
Наконец-то что-то завершилось, кончилось долгое и трудное время — такое у него было чувство.
Первым побуждением Маттиса было рассказать обо всем Хеге, он хотел тут же бежать к ней. Спит она или нет, ее нужно сейчас же посвятить в это... Но Маттис сдержал себя. Если все, что он видел,— правда, вальдшнеп скоро вернется сюда в третий раз; Маттис был так не уверен в себе, что решил дождаться и третьего раза. Он ждал, счастливый.
Если я увижу его три раза, Хеге придется поверить мне. Всем придется мне поверить.
Чу! — опять.
Снова, как в прошлый раз,— взмахи крыльев, быстрая, скользнувшая в сумерках тень и этот дивный, истомленный зов, которого, может, никто и не слышал. Зов, явившийся из бесконечности, здесь, прямо над их крышей.
Значит, это правда. Теперь уж точно, Маттис больше не сомневался. Он почувствовал себя другим человеком.
А Хеге спит.
Теперь и она тоже станет другой.
6
Хеге спит. Хеге, которая с быстротой молнии вывязывает сложные цветы с восьмью лепестками и целые кофты, которой все по плечу. Но сейчас Маттис не был уверен, действительно ли из них двоих главная — она. В это мгновение он был склонен поставить на первое место себя.
Он шумно вошел к ней в спальню.
Это было глупо. Хеге давно легла и наверняка заснула — он разбудил ее не вовремя. Голос ее звучал резко.
- Что там еще у тебя? — выпалила она прежде, чем он успел хоть словом облегчить свое переполненное сердце. Маттис хорошо знал этот голос. Конечно, она уже спала, когда он с топотом ввалился в ее комнату. Но он знал и другое — то, что последует за этим. Хеге виновато кашлянула, чтобы смягчить резкость своего раздраженного вопроса.
- Что тебе, Маттис? — спросила она тихо, устало и покаянно.
Новость Маттиса была огромна. Он даже не знал, с чего начать. Надо было говорить все, как есть.
- Над нашим домом тянет вальдшнеп! — сдержанно произнес он.
Стоя возле кровати Хеге, Маттис чувствовал себя почти чужим.
Хеге сразу уловила его возбуждение. Язык Маттиса заплетался от благоговения и восторга. Но ей слишком хорошо были известны все чудеса, с которыми он прибегал к ней. Они быстро тускнели, переставая быть чудесами.
Она спокойно сказала:
- Тянет вальдшнеп? Ну и прекрасно. Ложись спать, Маттис.
Он был поражен.
- Иди и ложись,— мягко повторила она, заметив недоумение у него на лице.
- Маттис застыл от разочарования.
- Ты не слыхала, что я сказал? Вальдшнеп переменил место тяги, теперь он тянет над нашим домом! Вот сейчас. Пока ты лежишь в постели.
Хеге по-прежнему не шелохнулась, и лицо у нее было прежним.
- Я все слышала. Ну и что? Почему бы вальдшнепу не тнуть над нашим домом?
Маттис не понимал сестру. Словно она говорила на каком-то незнакомом языке.
- И, по-твоему, это ничего не значит? А ты слыхала когда-нибудь, чтобы вальдшнепы меняли место тяги? Чтобы они тянули над головой человека?
Хеге слегка пожала плечами.
- Откуда мне знать.
- Конечно, ты не знаешь. А сейчас одевайся и пошли на крыльцо.
- На крыльцо? Ночью?
- Да. Ты тоже должна увидеть тягу.
- Не хочу.
- Ты должна! Вальдшнеп еще тянет. Если для тебя и тяга ничто...
Хеге снова повернулась на спину, ее это не касалось. Она устало зевнула.
- Тебе-то, конечно, интересно было посмотреть тягу,— сказала она,— а я могу поглядеть и в другой раз. Если тяга уже здесь, то она никуда не денется. Верно?
- Открыв рот, Маттис смотрел на нее.
- Если тяга здесь, то она никуда не денется? — испуганно повторил он.—И это говоришь ты, самая умная? — вырвалось у него, он был озадачен.
- Что ты хочешь этим сказать? — спросила она.
Глаза его были по-прежнему прикованы к ней.
- Значит, ты вообще ничего не понимаешь,— твердо произнес он.
Разочарованный, сбитый с толку, Маттис стоял рядом с ее кроватью.
Хеге взяла его за руку. Он понял, что это дружеский знак с ее стороны. Но он не видел, какой усталой и измученной была Хеге в эту минуту. Она лежала в своей вылинявшей от стирки ночной рубашке и не смотрела на него, отвернулась к стенке.
- Мы утром поговорим о тяге. А сейчас ложись. Слышишь?
Маттис считал безумием упускать такой случай.
- Я же тебе говорю, что он тянет сейчас. Неужели ты не хочешь посмотреть на тягу? Не понимаю, как ты устроена и что же тогда для тебя важно?
Это было уже слишком, Хеге не выдержала. Стукнув кулаком по кровати, она воскликнула:
- Это не твоего ума дело! Ты говоришь так, будто ты...
Она осеклась.
- Будто я... кто?— испуганно спросил Маттис.
Не оборачиваясь к нему, Хеге крикнула:
- Оставь меня в покое! Я больше не могу! Если ты сейчас же... Ступай, пожалуйста! Уже очень поздно, нам надо отдохнуть!
Она прижалась к самой стене. Он увидел, как дрожат ее плечи. Это зрелище глубоко потрясло его, он почувствовал себя виноватым, хотя вроде ни в чем и не провинился.
Маттис был растерян. Неужели он чем-то обидел Хеге? Ведь он хотел обрадовать ее этой тягой. Думал, что и для нее это так же важно, как для него самого. Вальдшнеп тянет над их домом, а Хеге все безразлично, сперва она отчитала Маттиса, а теперь лежит и плачет, такая беспомощная и некрасивая.
- Ну, Хеге... Я не хотел обидеть тебя, я хотел только, чтобы ты...
Она пришла в ярость.
- Что я тебе сказала! — закричала она не своим голосом.
Маттис в один прыжок очутился у двери.
Он осторожно прикрыл дверь, точно Хеге уже спала и он боялся ее разбудить.
Все люди разные, в смятении думал он, выйдя на крыльцо. Мы с Хеге, уж точно, разные,
Она мне даже не верит.
Но ведь я сам видел тягу. Могу поклясться, что я видел ее. Просто на сегодня уже все — вечер окончен,
А на прощание мы споем, сказало в нем что-то. Нет, он не запел. Но это подходило к словам: вечер окончен. Я бывал на всяких встречах и вечерах, я знаю, как это бывает,
Вечер окончен. Вальдшнеп нашел свою возлюбленную.
Маттис поднял глаза — на небе, где он видел тягу, протянулись светлые полосы. Прямо над его домом.
Может, глаза и обманули его, но что-то там, наверху, изменилось, небо было уже не такое, как раньше. А утром снова будет тяга, такая же замечательная, как вечерняя. И Хеге увидит ее, даже если для этого ему придется привязать свою сестру к крыльцу.
Теперь все пойдет по-другому, думал он, засыпая. Он лежал на своем раскладном диване, свернувшись калачиком, точно ребенок.
И я стану другим?
От этой мысли его обдало жаром.
7
Маттис взял вечернюю тягу в свой сон, и неважно, по чьей воле, но сон этот оказался прекрасным.
Сначала, еще ничего не видя, он услыхал предупреждение.
- Мы прилетели, мы прилетели! Ты здесь?
Конечно, здесь, мог бы ответить Маттис.
Это длилось долго, Маттис, но теперь все изменилось, ласково сказало ему что-то.
Да, изменилось. Светлая полоса высоко над домом, и низко над самой крышей, и со всех сторон, и Маттис услыхал звук, именно такой, как нужно. Дом сразу стал новым, насквозь.
- Но дом — это не самое главное,— сказал Маттис.
Да, не дом, самым главным был Маттис. Светлые полосы прошли сквозь него и изменили до неузнаваемости. Когда он согнул правую руку, чтобы пощупать свои новые бицепсы, они напряглись так, что лопнул рукав. Увидев свои округлые красивые мускулы, Маттис засмеялся.
- Все это хорошо,— сказал он.
- Сила мне пригодится,— сказал он и зорко огляделся.
- Где вы? — крикнул он.
Они засмеялись, притаясь в роще.
- Там, где всегда.
Дом в самом деле стал новым. Маттис подошел к нему и посмотрелся в темное окно. Никогда в жизни он не видел такого сильного, мужественного пария, как тот, что отражался в черном стекле. Он оглядел себя со всех сторон — все в порядке.
Маттис гордо спросил:
- Вы видите?
- Видим, не сомневайся,— ответили ему из рощи,— никого другого мы не видим.
- Подождите немного,— попросил он.
Но ему ответили хором:
- Зачем?
- Что ты хочешь, Маттис?
- Приготовься, Маттис!
- Да, да, не сомневайтесь,— сказал он им их же словами.
Маттис тряхнул головой и тут же почувствовал, что в ней полным-полно всяких подходящих слов, какие говорят девушкам, да и вообще людям, если на то пошло. Беспомощный взгляд — вот все, что он имел раньше. Маттис засмеялся и посмотрел в стекло на свой новый язык, попробовал кое-какие из этих дерзких слов.
- Эй вы там, в роще! — крикнул он.— Вы готовы?
- Готовы, готовы,— ответили они.— Кому же приходить?
- Пусть придет та, которая мне по душе,— ответил он и так напряг бицепсы, что затрещал рукав рубашки.
Все было так интересно! Ему сейчас же ответили:
- Я хочу прийти к тебе.
Остальные голоса как будто провалились.
И вот она вышла из-за деревьев, больше ее уже ничто не скрывало. Тысячу раз он пытался представить себе ее, и все-таки она оказалась совсем другой. Однако он сразу узнал ее и ничуть не смутился. Она подошла к нему, и он почувствовал благоухание.
Он еще не должен был прикасаться к ней.
- Сделай что-нибудь,— попросил Маттис.
Она сразу поняла его.
- Хорошо. Смотри!
Она шевельнула рукой, и воздух огласился пением птиц.
- Я знаю, ты родилась из вечерней тяги,—начал Маттис.— Ты уже давно владеешь моими мыслями. Если хочешь что-нибудь сказать, говори сейчас.
- Сказать? — удивилась она.
- Да.
- Нет, больше я не хочу говорить.
Глядя ей прямо в глаза, он потихоньку согнул левую руку, и рукав с треском лопнул. Гладкие бугры мускулов сверкнули на солнце прямо у нее перед глазами.
- Это неважно, - сказал он.— У меня много рубашек.
- Ты левша? — удивленно спросила она.
- Да нет,— ответил он небрежно.— Просто правый рукав лопнул у меня еще раньше.
Больше она не сказала ни слова: очарованная его силой, она потеряла дар речи. Этого он и хотел. Маттис получил все, о чем мечтал. К тому же отныне он мог находить нужные слова.
- Теперь делай все, что хочешь,— сказал он ей.— Ты золотая.
Она сразу подошла еще ближе.
- Мне понятно, почему я ждал так долго,— прибавил он.
Она все время молчала — ведь у нее была тайна, которую она собиралась открыть ему. Лишь подошла еще ближе. Раньше она шевельнула рукой, и воздух огласился пением птиц, теперь она зашевелилась вся, это было колдовство.
Она зашевелилась, и он не понял, что произошло. Этому не было названия. Она только подошла еще ближе. Совсем близко, рожденная вечерней тягой, она принадлежала ему.
8
Как обычно, Хеге встала первая. Маттис тоже проснулся, но еще лежал, заново переживая свой сон. Он слышал, как Хеге возится у себя в комнате, наконец она вышла. Маттис быстро отвернулся к стене и притворился спящим. Это было самым верным, если вспомнить, как они расстались накануне вечером.
Хеге сделала вид, что ничего не заметила, и прошла на кухню. Она была как натянутая струна. Но тут же принялась за работу. Вскоре послышались привычные утренние звуки — зазвенели ножи и чашки.
Теперь все будет по-другому, думал Маттис, витая в облаках. Он оделся и привел себя в порядок. Он уже чувствовал себя другим, словно его подхватили с двух сторон и несли сильные руки — вечерняя тяга и ночной сон. Маттис прислушался: может, и сегодня случится что-нибудь особенное. Теперь, когда все перевернулось, его могли поджидать и необычное слово и какая-нибудь радость.
Нет, пока ничего. Но этот день не мог оказаться таким же, как бесчисленное множество других дней, об этом следовало позаботиться самому.
- Дороже золота,— сказал он Хеге, остановившись в дверях кухни. Ему захотелось вместо приветствия использовать вторую часть старой поговорки: «Утренний час дороже золота».
Он чувствовал неуверенность. Вид плачущей Хеге был еще слишком свеж в его памяти. Он понимал: ведь это из-за него она плакала, отвернувшись к стене.
И сразу после этого ему приснился тот сон!
Как бы таи ни было, теперь Хеге выспалась и думала уже о другом. Маленькая, ловкая, она стояла у стола и нарезала хлеб. Она старалась выглядеть нарочито беспечной — ничего не случилось! — чтобы загладить впечатление, оставшееся после вчерашнего вечера.
- У тебя хорошее настроение? — ответила она на его необычное приветствие.
Он усмехнулся про себя.
- Почему ты так думаешь?
- А разве это не так?
- Так, но ты не знаешь почему,— сказал он.
О вчерашнем она не обмолвилась ни словом. Но все-таки рискнула коснуться опасной темы.
- А по-моему, знаю: сегодня ты попытаешься сделать то, о чем мы вчера говорили. То, что для нас дороже золота.
Ох, он совсем забыл, что обещал сегодня поискать работу. Но Хеге, выходит, не забыла. На его радость упала легкая тень.
- Не угадала,— сказал он.
- Разве ты не собирался...
- Потому что над нашим домом теперь тянет вальдшнеп! — прервал он ее, объясняя перемену в своем настроении. Зачем человеку совершать мучительный поход в поселок и искать работу, когда случилось такое радостное событие?
- Но Хеге не разделяла его настроения.
- Ну и что с того? — спросила она.— Что изменилось от этой тяги?
- Ну... я не знаю... Ты правда ничего не понимаешь?
Он был смелее, чем раньше, но пользы от этого не было никакой.
- Ешь,— сказала Хеге.
Маттис ел. Он жил еще своим сном. Потом он заставит ее понять, как важно то, что случилось, то, чего она не желает понимать.
- Гм! — вдруг хмыкнул он и трижды стукнул башмаком об пол.
- В чем дело?
- Тебя это не касается.
- А по-моему, касается,—сказала Хеге.—У тебя такой вид, будто тебе не терпится что-то мне рассказать.
Маттис ел молча, но наконец он не выдержал.
- Чего только не приснится, если захочешь,— сказал он.
Хеге не была расположена к этой игре.
- А-а, значит, тебе приснился сон? — спросила она так, словно все это не имело никакого значения.
- Гм! — снова сказал Маттис.
- Давай уж рассказывай, я же вижу, что тебе не терпится.
После таких слов сон показался Маттису более явственным, более значительным. Почти явью.
- Рассказать, что мне приснилось?
Хеге кивнула.
- Этого я не могу,— сказал Маттис и важно посмотрел на нее.
- Значит, ничего особенного тебе не приснилось,— упрямо сказала Хеге и налила кофе из щербатого кофейника. Она думала уже о другом.
- Порядочные люди не говорят о таких вещах, какие мне снились. Знай это,— сказал Маттис.
- Вот как?
- Бесполезно меня пытать и расспрашивать. Так что знай это.
Хеге не проявила ни малейшего любопытства, ее слова были подобны ушату холодной воды:
- Можешь утешиться тем, что сон всегда надо понимать на оборот. Человеку снится то, чего на самом деле не бывает.
- Неправда! — воскликнул Маттис.
Он вздрогнул от ее слов. Ему показалось, что она нарочно хочет причинить ему боль. Но ведь она не знает, о -чем говорит, все дело в этом.
- Почему ты такая злая? — взволнованно спросил он, и ему сразу расхотелось есть.
Он так резко встал из-за стола, что приподнялся край столешницы. Чашка опрокинулась, и кофе разлился.
- Фу, Маттис, какую грязь ты развел!
- А кто в этом виноват?
Неужели она не понимает, что все ему испортила?
- Вечно ты мне все портишь!
- Ладно, Маттис, успокойся.
Он уже опомнился.
- Ничего, теперь тут все будет иначе, все. Это началось ночью.
Хеге вспомнила, как упряма она была ночью, и раскаялась.
- Сегодня вечером я пойду с тобой смотреть тягу. Не сердись.
- Она уже будет не такая, как в первый раз.
Хеге не стала спорить, она убрала со стола и села довязывать кофту. Потихоньку она наблюдала за Маттисом. Он почувствовал это и резко спросил:
- Что тебе еще надо?
- Я смотрю, не собираешься ли ты пойти поискать работу. Ведь ты обещал.
Она была беспощадна.
- Да, но тяга...
Она была непреклонна.
- Никакие птицы и никакая тяга тебе не помогут. Если ты сказал, что пойдешь искать работу, значит, должен идти.
Маттис испугался. Видно, на этот раз с Хеге что-то стряслось, если она так настаивает на своем. Неужели она не понимает, какое это мучение? Он вскочил со своего места, которое казалось таким надежным, и с тревогой спросил:
- Разве так у нас должно было измениться после тяги? Мы не должны сдаваться, это я тебе говорила тысячу раз.
- Тебе легко говорить.
Маттис задумался.
- Почему у меня нет таких бицепсов, от которых лопаются рукава? — громко и жалобно спросил он.
Хеге не ответила.
- Ты никогда меня не спрашиваешь! — возбужденно продолжал он.
- О чем?
- О том, о чем нельзя спрашивать.
- Хватит, успокойся,— резко сказала Хеге.
Это для обоих было больное место.
- Можно, я подожду до завтра? — попросил Маттис, имея в виду унизительный обход соседних усадеб в поисках работы. Ведь Хеге часто бывала доброй сестрой, хотя в последнее время выдержка изменяла ей и она вдруг начинала сердиться.
- Потому что сегодня — это сегодня. Понимаешь?
- Ладно,— сказала Хеге.— Подождем до завтра.
9
Сегодня было сегодня. Маттис кружил возле дома.
Во сне у меня было три сокровища, думал он: ум, сила, любовь.
Я был другой в трех отношениях.
Ясным летним утром он бродил вокруг дома. Хеге, конечно, сидит дома и дуется, потому что он не пошел искать работу, ну и пусть. Новое слишком близко касалось его, было слишком значительным. Свежие ветры и еле уловимые запахи окружали Маттиса.
Три сокровища. Утром они снова исчезли, он не обманывал себя — лишь вспоминал о них, слушая то, что звучало у него под ногами. Словно он нечаянно наступал на клавиши, и музыка, таившаяся в земле, начинала звучать, очаровывала и становилась явственной и живой.
Другой в трех отношениях. Но сегодня — это сегодня. Странно, что Хеге этого не понимает, подумал он, спускаясь к озеру.
Он остановился на берегу и, словно ребенок, начал бросать в воду камешки. Вода была гладкая как зеркало — рыбачить сегодня было бесполезно. Маттис с чистой совестью мог даже не прикасаться к своей утлой лодчонке.
Три сокровища. Они были тут, с ним. Сегодня ночью он сам был другой. Все, о чем он мечтал, родилось в нем по его желанию.
Маттис швырял в воду камни величиной с кулак, глаза у него были затуманенные и пустые.
- Маттис! Обедать! — крикнула с крыльца Хеге.
Добрый женский зов.
Три сокровища дрогнули.
Хеге не требовалось прибавлять: иди скорей! Маттис не задерживался, когда его звали есть, он быстро взбегал по склону и садился к столу.
- Ешь, пока еда не перевелась,— сказала Хеге, подавая ему тарелку.
Маттис понимал, что ее слова вызваны его отказом искать работу. Она на него сердится.
- Но если человек стал другим в трех отношениях,— сказал он с набитым ртом.
- В каких трех отношениях?
- Это связано с тем, чего ты не должна знать. С девушками и с...
- Ясно.
- Ты никогда не бываешь другой, ты такая, какая есть,— сердито сказал он.— Тебе этого не понять.
- Да,— согласилась Хеге.— Так ты все-таки пойдешь завтра?
Какая она настойчивая и непонятливая, подумал он. Но зато она их кормит.
- Раз сказал, значит, пойду,— ответил он, содрогаясь при мысли о собственной беспомощности рядом с сильными и ловкими работниками.
Хеге снова взялась за свое вязание. Маттис спросил почти с мольбой:
- Будешь смотреть сегодня тягу? Ты утром обещала.
- Только не сегодня, это чересчур поздно.
- Но ведь ты хотела...
- Мне надо выспаться,— решительно сказала Хеге.
- А если ты больше никогда не проснешься? — упрямо спросил Маттис.— Ведь ты потом будешь очень жалеть.
Хеге вздрогнула. Он не понял, почему его слова так задели ее.
- Сейчас же замолчи!
Он убежал. Она что-то говорила ему вслед, но он, задев о косяк, испуганно выскочил за дверь.
Вечером Маттис сидел на крыльце, сердце и пальцы у него были неспокойны. Хеге все-таки легла спать.
Пришло время, и тяга началась.
Раздался знакомый звук, послышался шум, вальдшнеп махал крыльями как-то беспомощно и резко.
Он летел в мягком ночном воздухе, но крылья его доставали до самого сердца Маттиса. Словно к нему прикасалось что-то мягкое, темное, непонятное. Маттис был до краев полон этим. Мы с вальдшнепом как бы одно, бессвязно думал он.
На радостях он дал обещание: утром я пойду, раз этого хочет Хеге, но только если не будет грозы. Молния есть молния, в грозу я никуда не пойду, и она это знает.
Он подождал, чтобы вальдшнеп пролетел второй раз, а потом пошел в комнату, где царили теплые летние сумерки, и лег спать. Но напрасно он надеялся, что вчерашний сон повторится. Он не увидел ничего даже похожего на тот сон — ни рощи, ни девушек.
10
Сухие осины Маттис-и-Хеге тянулись в голубом небе к утреннему солнцу. Маттис прошел мимо них. Губы его были крепко сжаты: зачем же вальдшнеп тянул над его домом, если все осталось по-старому? Может, надо просто подождать и посмотреть, что будет? Нет, сказала Хеге.
Теперь у него уже не было никакого желания идти работать, не то что ночью, когда его приветствовал вальдшнеп.
Если бы Хеге была другая, она ни за что на свете не отправила бы его в этот бесполезный поход, она поняла бы, что этого делать не следует. Но Хеге никогда не будет другой. Ей этого не нужно. Выходит, так.
Маттис тащился дальше.
Наконец он вышел из леса и перед ним открылся весь поселок. И с каждой усадьбой, почти с каждой, у Маттиса было связано воспоминание о какой-нибудь неудаче.
На дороге уже было оживленно. Машины по обыкновению загоняли людей в придорожные канавы. Обочины потускнели от пыли.
Маттис ходил по этой дороге не только в поисках работы. Случалось, Хеге давала ему деньги и отправляла в лавку за продуктами или просила отнести лавочнику очередную связанную кофту. И он никогда не знал заранее, гладко все пройдет или кончится жгучим позором.
На усадьбах люди как раз приступали к работе. Маттис видел их на каждом поле. Начало лета. Сейчас главное — прополка. Люди выглядели уверенными в себе, сильными, для них идти на работу было так же естественно, как жить и дышать. У одних в зубах дымилась трубка, другие шли насвистывая, третьи размахивали руками.
Ну что ж, надо, пожалуй, поговорить с хозяином. В первой попавшейся усадьбе? Нет, нет. Хозяева только разозлятся, ведь им придется придумывать отговорку, почему им сегодня не нужен работник. Маттис пропускал усадьбу за усадьбой. Ему казалось, что, увидев его спину, хозяева вздыхают с облегчением.
Зато им вряд ли когда приснится такой сон, как мне, думая он. И от этой мысли ему становилось приятно.
У него хранилось много позорных воспоминаний, но все они были разные. Он уже работал вместе с некоторыми из парней, что встречались ему и сегодня, и воспоминание об этом заставляло его опускать глаза в землю. Да и парии тоже торопились пройти мимо, словно их связывало с ним общее поражение, о котором им хотелось забыть.
Сегодня наверняка все будет по-новому, Хеге это знает, и я тоже.
Сейчас я поверну домой, подумал он, я не могу идти в усадьбы, где меня помнят еще по прошлым годам.
Но странно: едва он так подумал, как тут же поступил наоборот. Свернув с дороги, он направился к усадьбе. Почему? У него в голове мелькнуло одно воспоминание. Как раз с этой усадьбой не было связано ничего позорного.
Может, что-то здесь поддержит его и сегодня?
Сразу за углом дома Маттис столкнулся с хозяином. Сам хозяин, а с ним парень и девушка стояли с тяпками в руках: они собирались на поле полоть и прореживать турнепс. Маттис не видел их, пока не столкнулся с ними нос к носу, его лицо неожиданно вынырнуло перед ними.
- Добрый день, а для меня у тебя работа найдется? — спросил он с ходу, не спуская с хозяина испуганных глаз. Главное — не раздумывать. Он постарался повернуться так, чтобы молодые люди оказались у него за спиной.
Хозяин ответил ему в лад, тоже не раздумывая:
- Найдется, если ты умеешь прореживать турнепс.
Маттис приоткрыл рот, потом широко улыбнулся.
- Так я и знал,— сказал он.— Раз все переменилось, значит, должно быть именно так.
- Что ты хочешь этим сказать?
- А только то, что сегодня у меня все должно быть иначе. Но к тебе это отношения не имеет.
Девушка и парень переместились, теперь они стояли перед Маттисом. Они начали переглядываться, Маттис хорошо знал эти взгляды, они не сулили ничего доброго.
- Это связано с тягой,— нервничая, быстро сказал он хозяину.
- С тягой?
- Разве ты не знаешь, что это такое? — оживившись, спросил Маттис.
Только теперь хозяин сообразил, что за человек стоит перед ним, но было поздно — он не хотел отказываться от своего слова.
- Про вальдшнепов я, конечно, слыхал,— сказал он.— Но ты, по-моему, интересовался турнепсом? Сейчас я выдам тебе тяпку, и тогда мы сможем работать наперегонки.
Хозяин счел необходимым сказать это, промолчать было нельзя.
Маттис был достаточно чуток и сразу все уловил.
- Может, мы еще и побежим наперегонки? — спросил он и засмеялся.
Он приложил все усилия, чтобы его смех был похож на обычный.
Хозяин оторопел, но тоже поспешил рассмеяться.
- Тебе хочется посмотреть, кто первый добежит до поля? — подхватил он.
Они шутили, как шутят мужчины, то один брал верх, то — другой.
- Ты, верно, хочешь поесть перед работой? — Хозяин прервал веселье.
Маттис отрицательно покачал головой.
- У нас в доме еды хватает.
Хорошо, когда можно так сказать.
Теперь оставалось только начать работу. Маттис получил тяпку и пошел со всеми на поле, где рос турнепс. Поле показалось ему бескрайним, он не видел, где оно кончается — оно уходило за бугор и терялось из виду.
Маттис обернулся к хозяину усадьбы:
- Зачем тебе столько турнепса? — В голосе его было неодобрение.
Этого он не мог ни понять, ни одобрить.
- Уже? Ведь мы еще даже не начали полоть,— сказал хозяин усадьбы. Это звучало бессмысленно, но Маттис Дурачок сразу все понял и потупился.
- Можно я стану на эту гряду? — быстро спросил он, чтобы уйти подальше от опасной темы. Он показал на гряду у своих ног. Хозяин кивнул.
- Я думаю, Маттис, тебе эта работа уже знакома? Ты знаешь, на каком расстоянии кустики должны быть друг от друга? — Хозяин вынужден был задать этот вопрос: прореживание — важная работа, от нее зависит урожай, а значит, и награда за труды.
- Как не знать, ведь мне почти сорок,— ответил Маттис.—Всего трех лет не хватает,— прибавил он. Такому разговору приличествовал суровый тон. Маттис был даже горд своим ответом.
- Так-то оно так,— сказал хозяин.— Но мне интересно знать, какое расстояние тебя учили оставлять между кустиками. Ну-ка покажи.
Маттис показал на пальцах. Наугад.
- Нет, не верно,— сказал хозяин.— Видно, тот, кто тебя учил, сам этого толком не знал. Вот оно какое должно быть, гляди.
Маттис опять потупился.
Девушка с парнем переглянулись. Они заняли гряды так, чтобы работать бок о бок. Маттис получил две гряды между девушкой и хозяином усадьбы. Это ему понравилось.
- Внимание! — громко сказал парень.— Кто первый дойдет до конца поля? Марш!
Он глянул на девушку и засмеялся. Эти двое то и дело смеялись и смотрели друг другу в глаза. Как только Маттис это заметил, в нем шевельнулась догадка.
Но команда была дана, и ему оставалось только работать. Мат-тис старался работать как все, быть таким же быстрым и ловким. С боков гряды заросли сорняком, он рос и между кустиками турнепса — где его только не было. Теперь следовало его выдернуть и бросить под палящие лучи солнца. Кроме того, нужно было выдернуть и лишние кустики турнепса, потому что он рос слишком густо. Маттис должен был работать быстро и тщательно, где тяпкой, а где просто руками.
Он нервничал. Дело у него не ладилось.
Вскоре началось обычное: когда он за что-нибудь принимался, мысли, точно нити, перекрещивались, сплетаясь друг с другом, захлестывали его и мешали ему работать.
Он и опомниться не успел, как вопреки его желанию эти переплетенные нити опутали его пальцы, и работа замедлилась.
Слева от Маттиса раздалось покашливание. Это был хозяин: склонившись над своей грядой, он выдергивал сорную траву и заботливо прореживал кустики турнепса.
Маттис насторожился. Хотя, может, это покашливание еще ничего не означало. Ведь кашляют же люди иногда и без всякого умысла.
Однако он нервничал все больше и больше, руки его, лихорадочно двигаясь среди растений, выдергивали не то, что нужно. Тяпку он бросил, она показалась ему неудобной.
- Я не привык к такой тяпке,— объяснил он хозяину,— у нее слишком длинная ручка.
- Ну и брось ее, поли руками. Этак еще лучше, чище получается.
- Спасибо на добром слове,— от всего сердца поблагодарил Маттис. Он уловил в словах хозяина тень дружеского расположения, а он очень нуждался в таком расположении, когда рядом были
молодые.
Ему удалось работать наравне с ними — первые метры. Ведь десять-то пальцев у него было. Молодые не отставали друг от друга. Несмотря на утомительную работу, они все время смеялись. Маттис давно уже догадался, что они влюбленные. Это было досадно, но вместе с тем смотреть на них было весело и любопытно. Маттис никогда еще не видел влюбленных так близко.
Девушка глядела на Маттиса счастливыми глазами. Ее он мог не опасаться, она была так влюблена в парня, который работал рядом с ней, что глаза у нее казались пьяными. Что бы парень ни сказал, она смеялась. Наконец она обернулась и к Маттису, который напряженно ждал этого. Он испытал несказанное блаженство. Круглое оживленное лицо девушки радостно смотрело на него.
- Как хорошо, что ты тоже пришел, что мы не одни работаем на этом противном поле,— сказала она как будто искренно.
Маттис был готов поверить ей. Поверить в самого себя. Он осмелел, ему захотелось поблагодарить эту девушку и обрадовать ее одной вещью, которую он хранил в душе.
- Ты слышала когда-нибудь о вальдшнепиной тяге? — спросил он у девушки. Они стояли на своих грядах так близко друг к другу, что он мог говорить тихо, только ей.
Она ответила быстро и беззаботно:
- Конечно, слышала. А что?
- Да так, ничего.
Вообще-то Маттис думал сейчас не о тяге. Вот я разговариваю с девушкой, думал он. И наверно, это только начало.
- Но ведь вальдшнеп никогда не тянул над твоим домом, правда? — продолжал он, чувствуя себя уверенно, как никогда.
Девушка покачала головой. Она не прекращала работу: выдернув большой зеленый куст лебеды, она швырнула его на солнце. Маттис старался не отставать от нее. И они беседовали.
- Так и над твоим домом он тоже не тянет,— сказала она, вовсе не желая обидеть его.
- Как сказать,— отозвался Маттис.
В душе у него все искрилось.
- Конечно, — с отсутствующим видом сказала девушка, она была поглощена работой и парнем, половшим с другой стороны от нее.
Больше они про тягу не говорили. Маттису казалось, что он очень ловко ввернул про вальдшнепа. Ему нравилась эта девушка, но ведь рядом был ее друг, и поэтому Маттис не мог больше с ней разговаривать.
В таких вещах нужна сдержанность, это он знал. Поговорил немного, и хватит.
- Я...— начал он, но она уже не слушала. Парень был рядом, он ущипнул девушку за голую ногу. И она тут же забыла о Маттисе. Словно с той стороны, где он полол, никого никогда и не было.
Да, в жизни все было чуть-чуть не так, как во сне, это Маттис уже понял. Может, и хорошо, что разговор на этом кончился, жизнь была суровой во всех отношениях.
Хуже, что на эти размышления у него ушло много времени — влюбленные на своих грядах начали понемногу обгонять Маттиса. Вскоре они ушли далеко вперед, теперь он видел только их спины. Маттис вздрогнул и обернулся к хозяину. И вздрогнул еще раз: хозяин полол сразу три гряды. А ведь сначала он, как и все, взял себе только две.
- Почему ты полешь сразу три полосы? — не задумываясь, спросил Маттис.
- Да...— хозяин замялся,— мне так удобней... в общем, удобней.— И он с такой силой выдернул лебеду с жабреем, что комья земли взметнулись в воздух.
А Маттиса занимало уже другое, он подошел поближе к хозяину и прошептал:
- По-моему, эти двое влюблены друг в друга. Похоже на то, верно?
Хозяин кивнул.
- Ты знал об этом?
- Да. Потому я и взял их на работу,— тоже шепотом сказал хозяин и подмигнул Маттису.— Я, понимаешь, всегда нанимаю влюбленных полоть и прореживать турнепс. Когда человек влюблен, он даже не замечает, какая это скучная и тяжелая работа. Другое дело — ты или я. Правда?
Хозяин был умный. С ним было даже страшновато, хотя он так сердечно встретил Маттиса утром, да и сейчас разговаривал с ним не менее сердечно. Впрочем, нисколько не страшновато: с хозяином можно было беседовать, ведь он сам понимал, что полоть скучно и тяжело.
- Это верно, мы-то знаем, что это за работа,— сказал Маттис.
- Ну, об этом еще рано говорить,— решительно возразил хозяин.— Мы только начали и еще не успели устать.
- И Маттис снова потупился.
- Правда твоя,— согласился он.
Хотя хозяин полол сразу три гряды, он быстро продвигался вперед. Но вот он снова перешел на две, как все. Тут он стал еще быстрее удаляться от Маттиса.
- Ты меня бросаешь? — беспомощно спросил Маттис.
- Что поделаешь,— ответил хозяин.— А ты поднатужься, глядишь и догонишь меня.
- Где уж мне, сам видишь, как я копаюсь.
- Гм,— буркнул в лебеду хозяин.
И Маттис остался в одиночестве. Это «гм» было последнее, что сказал хозяин. Интересно, как его следует понимать? Маттис снова стал нервничать, обычный разнобой между мыслями и работой усилился. Гряды Маттиса тянулись хвостом, и этот хвост, по мере того как другие полольщики уходили вперед, становился все длиннее и длиннее. «Ленивый хвост» называли тут такие непрополотые гряды.
Нет, это не «ленивый хвост», сказал Маттис сам себе, просто я не могу полоть быстрее.
И все-таки это был позор, особенно если человек, подобно Маттису, чувствителен к таким вещам. Его гряды, заросшие сорняком, дерзко зеленели на поле, по обе стороны от них тянулись темные чистые гряды, неся на спине ровные ряды кустиков турнепса.
Вот если б как-нибудь задержать уходивших все дальше и дальше работников. Надвигалась беда. Хозяин был необыкновенно проворен, он уже догнал влюбленную парочку, сейчас они трое перевалят за бугор и скроются из глаз.
Вот и перевалили.
Теперь Маттис был как будто один на всем поле. Он стоял в полном одиночестве и изнемогал от жары. Солнце пекло вовсю, и рубашка противно прилипала к горячему телу.
Сколько тут жабрея! — неприязненно думал Маттис. Кому он нужен? Как будто, кроме него, нет других растений!
Маттис работал уже не стоя, а опустившись на колени, так, на коленях, он медленно полз вперед. Пальцы плохо слушались его и делали не то, что нужно, сбиваясь из-за посторонних мыслей, время от времени они и вовсе переставали работать.
Все это Маттису было хорошо знакомо, он давно с этим смирился. Он работал, как привык, а в голове у него беспорядочно теснились мысли. Вскоре он обнаружил, что выдергивает турнепс, оставляя на грядке лебеду. Вздрогнув, он вскочил на ноги, его трясло.
Неужели я схожу...
Нет, нет.
Хозяин и влюбленная парочка показались из-за бугра, теперь они двигались в обратном направлении, каждый полол по две новые гряды. Когда они увидели Маттиса, потерявшего всякую надежду, девушка подняла голову и махнула ему. Это был почти незаметный взмах рукой между двумя взмахами тяпки. Но с Маттисом такого еще не бывало
Она не случайно махнула мне, подбадривал он себя, это значит, я должен быть смелее. Когда они опять поравняются друг с другом, у него будет возможность поговорить с ней, несмотря на присутствие ее возлюбленного.
На время его руки обрели уверенность. Он полз на коленях, выдергивая сорняки. И не ошибался. Теперь, когда они двигались навстречу друг другу, казалось, будто Маттис работает проворно, расстояние между ними быстро сокращалось. Но вот Маттис бросил полоть и уставился на влюбленных.
Все-таки это были настоящие влюбленные.
Не удивительно, что хозяин ими доволен, он им улыбался, поглядывая на них между делом. Не может быть, чтобы хозяин думал только о работе — всем приятнее от присутствия на поле этих влюбленных. Они смеялись, болтали, но работали в то же время споро и чисто. Иногда им случалось подойти поближе друг к другу, и тогда Маттис внимательно следил за всеми их движениями: он никогда не видел такого.
Вот что значит настоящие влюбленные. Хозяин усадьбы, которому так повезло с работниками, не отставал от них, идя по своим грядам. Между этими тремя людьми и Маттисом протянулся теперь темный чистый пояс. Его же две гряды лежали заброшенные и безобразные.
Но тут уж ничего не поделаешь: он не мог оторвать взгляд от этих цветущих молодых людей. От их бьющей через край радости. Их удивительных глаз.
Вот они снова поравнялись с ним. Их воркование заглушило все остальные звуки.
Маттис выпрямился.
- Пусть вы влюбленные, но я хочу...— с отчаянной храбростью начал он и поглядел в упор на сияющую девушку. И замолчал.
Они с удивлением остановились, и девушка и парень. Больше они не смеялись — Маттис ненароком, сам не подозревая об этом, помешал их смеху, помешал обожанием, которое было написано у него на лице и звучало в голосе.
Даже хозяин остановился и затих на своих грядах.
Но ждали они напрасно. Наконец вмешался хозяин.
- Да говори же, Маттис! — негромко сказал он.
Девушка молчала, парень тоже, они с интересом ждали.
Только ждали они напрасно. У того, что Маттис хотел сказать, не было продолжения — но он словно зацепился за что-то и был уже не один. Конечно, ему хотелось бы сказать гораздо больше и совсем не так, но это, как обычно, исчезло, смешалось с посторонними мыслями.
- Да, потому что вы влюблены друг в друга,— сказал он наконец, возвращаясь к своим словам.
- Верно, влюблены,— сказала девушка.
- Вот бы и мне так,— вырвалось у него прежде, чем он успел опомниться.
- И у тебя все еще будет,— сказала девушка и кивнула ему как ни в чем не бывало.
Он подумал: ей бы я мог рассказать свой сон до самого конца.
- Вот и все,— пробормотал он, досадуя на себя.— Все, что я хотел сказать.
- Жаль,— сказала девушка.
- Марш! — скомандовал парень, напомнив этим двоим о своем присутствии и о том, что они работают наперегонки.
Неподалеку смеялся везучий хозяин усадьбы, которому посчастливилось нанять таких проворных работников. Маттис Дурачок был не в счет, его никто не принимал всерьез.
- Да, да, слышу,— ответила девушка на эту команду.
- Марш! — еле слышно мысленно повторил Маттис, это относилось к парню, получившему шутливый шлепок.
Все снова принялись за работу.
Солнце палило все жарче и жарче. В бороздах между полосами валялись обреченные на увядание сорняки. Лебеда пахла теплом.
Маттис глянул назад, на хозяина: неужели он еще не устал? Нет, конечно, вон он какой сильный и умный. Сам Маттис выдохся окончательно, ему хотелось пить, пальцы его не слушались. Девушка здорово подбодрила его, но все это уже испарилось, потому что его донимала работа, с которой он не мог справиться. Те трое снова скрылись от него за бугром, на поле стало пустынно и уныло. На время Маттису пришлось бросить работу, мысли его смешались настолько, что он опять стал выдергивать из земли будущий турнепс, оставляя сорняк.
Перевалив наконец за бугор, он почувствовал себя еще более одиноким. Как будто те трое совсем покинули поле.
Гряды Маттиса зеленели буйно и дерзко. Он полол и думал: нужно зарабатывать себе на хлеб. Ненадолго он присел. Его никто не видел, а сумятица в мыслях мешала рукам работать. Да и приятно посидеть, когда ты так устал.
Он пришел в ужас, увидев, что те трое опять показались из-за бугра. Они уже здесь! Он неловко принялся за работу и вырвал сразу несколько кустиков турнепса. Как бы там ни было, хорошо, что на этот унылый конец поля пришли люди. Влюбленные ворковали уже не так весело, но все-таки ворковали. А вот хозяин вовсе не устал. Когда у человека такое большое поле, он не устает, а работает и работает. Хозяин ни разу не поднял головы.
Они вздрогнули, услыхав странный голос. Голос Маттиса.
- Постойте хоть минутку! — взмолился он. Этот вопль вырвался у него невольно.
Хозяин тут же выпрямился и вытер лоб грязной рукой. Он сильно вспотел.
- Что случилось, Маттис?
Вид у Маттиса был жалкий. Он выбился из сил, хотя до конца поля так и не дошел. Над верхней губой у него чернели усы — осела пыль. Наверно, такие усы появились у всех, но у других они были не в счет. Маттис робко подошел к хозяину.
- Видишь, как я отстал?
- Ну и что? — неохотно отозвался хозяин.
- Ты знал, что так будет?
Хозяин отмахнулся — пустяки...
- А мне это не нравится, получается путаница,— серьезно сказал Маттис.
- Понимаю.— Хозяин склонился к самой земле.
Маттиса так и подмывало спросить: ты, наверно, хочешь, чтобы я бросил работу? Но он сдержался. Помрачнев, хозяин что-то буркнул себе под нос. Влюбленные, воспользовавшись перерывом, принялись щипать друг друга.
Наконец хозяин спросил Маттиса напрямик:
- Хочешь, мы возьмем твои гряды?
Серая пелена заволокла глаза. Знакомая ему по прежней жизни — той, что была до тяги.
- Нет, пока не хочу,— твердо ответил он.
- Ладно.
Хозяин заработал тяпкой.
Маттис вернулся к своим грядам. Проходя мимо девушки, он с мольбой взглянул на нее, может, она сделает что-нибудь, чтобы все стало легко и приятно, ведь она такая веселая и молодая и у нее есть парень.
Он кашлянул — это был знак, что он нуждается в немедленной помощи.
И она все поняла. Она улыбнулась ему, словно напоминая: мы тут вместе, и ты и я, мы машем друг другу, работая на поле.
Большего и не требовалось. Маттис услыхал это так отчетливо, что повторил вслух:
- Да, мы вместе работаем на поле, и ты и я.— Он произнес это так же нежно, но менее скрытно, чем она.
- Ты прав,— согласилась девушка.
Она внимательно вглядывалась в него — несмотря на свой непривлекательный вид, Маттис растрогал ее.
- Марш! — крикнул парень и ущипнул ее за ногу — по-видимому, он находил это веселой шуткой,— и девушка снова стала влюбленной и чужой.
- Да,— сказал и хозяин.
Тот, у которого было такое большое поле. Они взглянули на него и сразу поняли, что он имел в виду: надо работать.
И снова вся троица обогнала Маттиса. Маттис смотрел на них, и ему казалось, что у них-то и было то, о чем он мечтал, те три сокровища. Эти люди обладали ими всю свою жизнь. Они привыкли быть такими и не замечали этого, словно по-другому и быть не могло. Разве иначе могли бы они как ни в чем не бывало полоть турнепс?
Маттис полол, лежа на животе, его донимали мятущиеся мысли. Помоги мне, думал он.
Мысли, как всегда, мешали ему работать, он собирался выдернуть сорняк, но выдергивал турнепс.
Нет, никто не хочет помочь мне, думал он, и перед глазами у него мелькали черные и красные круги.
Драгоценные кустики турнепса вызывали у него досаду, они казались такими чахлыми и жалкими, когда вокруг них не оставалось сорняков, на которые они как бы опирались. Маттису хотелось выбранить их за убожество, этих ничтожных несчастных горбунов, не стоящих того, чтобы человек рылся из-за них в земле и так мучился.
Мысли разбегались в разных направлениях. Так бывало всегда, стоило Маттису начать работать,— значит, ничего не изменилось. Вот, оказывается, что таил в себе этот день: ничего не изменилось, все осталось по-старому.
Слава богу, скрывшиеся за бугром наконец позвали его:
- Маттис!
Звал сам хозяин, тот, что был так умен. Те двое, с их красотой и силой, молчали, но это было неважно. Они владели всеми тремя сокровищами.
- Уже обедать? — мгновенно отозвался Маттис.
- Да, идем! — крикнул невидимый хозяин. Этот дивный зов взвился в небо и, перелетев через бугор, снова опустился на землю. Маттис уже спешил к ним.
Его гряды так и остались недополотыми. Но он все-таки уже видел конец поля. Могло быть и хуже, думал Маттис, заметно оживившись, потому что теперь путь лежал к обеденному столу.
Никто не попрекнул его плохой работой, когда он присоединился к ним и они все вместе направились к дому. Ни единым словом, но Маттис был уверен, что они только об этом и думают; сперва он крепился, но потом не выдержал.
- Почему вы не говорите того, что думаете? — вырвалось у него, когда они в ручье мыли руки.
- А что мы думаем? — удивился парень. Это были его первые слова, обращенные к Маттису.
- Я знаю, что у вас на уме,— сказал Маттис, он сгорал от стыда и должен был еще немного помучить себя.
- Будет тебе,— сказал хозяин.— Идем-ка домой, поедим, отдохнем немного...
Они мыли руки в мелком прозрачном ручье, бегущем недалеко от поля. Маттис и девушка мыли руки в одном и том же бочажке. Там, в воде, замутненной грязью с их рук, Маттис нечаянно коснулся девушки. По нему пробежал огонь. Но вот вода в ямке очистилась сама собой, снова стала прозрачной, и в ней были хорошо видны их чистые руки. Больше Маттис не смел прикасаться к девушке.
Она поглядела на него, у него уже не было времени думать, его подхватило и понесло.
- Все равно что прикоснуться к электрической изгороди,— сказал он.
Потом ему казалось, что это было сказано не так уж глупо, но девушка равнодушно отвернулась. А может, ей стало смешно? Ее возлюбленный мылся рядом, умывшись, он как ни в чем не бывало обнял девушку за талию, и так, в обнимку, они шли до самого дома, до обеденного стола. Может, они вообще не устали? Маттис представлял себе, как парень сгибает руку и у него играют мускулы — и этой сильной рукой он обвил талию своей девушки. Так и должно быть, когда все правильно.
- Добрый день, Маттис.
Это сказала хозяйка усадьбы. Она приветливо встретила его. Обед ее оказался вкусным, и Маттис наелся до отвала. Хоть что-то должен человек получить за работу, сказал он себе. Он так осоловел от еды, что прилег на травку отдохнуть. Куда подевались влюбленные, он не видел. Он спал.
11
После сна под палящим солнцем Маттис был как вареный. Первое, что он увидел, когда голова его немного прояснилась, были трое людей, работающих на поле. Они низко склонялись над этими постылыми грядами. И работали они уже давно, это было видно по тому, сколько они пропололи.
Они ушли, не разбудив его. Ему стало стыдно, но ведь он этого заслужил. Пока Маттис переживал случившееся, хозяйка усадьбы вышла из дома и подошла к нему.
- Это я не велела тебя будить,— сказала она.— Хозяин-то хотел тебя растолкать, да мне стало жаль, ты так сладко спал. Они ушли два часа назад.
Маттис заморгал, не зная, что ей ответить. Она была такая добрая. Теперь он понял, почему утром он так решительно свернул с дороги именно в эту усадьбу. Когда-то он уже бывал здесь, и лицо хозяйки хранилось у него в памяти. Он уже видел эту женщину.
- Ты, верно, плохо спал ночью? — спросила она, подсказывая ему подходящее оправдание.
- Да, да! — воскликнул он.—Я не спал целые две ночи. Понимаешь, у нас над домом тянет вальдшнеп!
Он произнес это так, что она даже испугалась, но лишь на мгновение — пока не вспомнила, с кем имеет дело. Это он сразу почувствовал.
- Я понимаю,— спокойно сказала хозяйка.— Тут уж, ясное дело, не до сна. Как же это произошло? — терпеливо спросила она.
- Произошло, и все. Поздно вечером. А ночью мне приснился удивительный сон.
- Так бывает. Но свои сны человек должен хранить про себя, так что не будем о нем говорить,— сказала хозяйка, которую ждали другие дела.
Она тоже умная, подумал Маттис. Он с тревогой поглядел на людей, половших турнепс под палящими лучами солнца. Хозяйка поняла его взгляд.
- Скажи-ка сам, чего тебе больше хочется, пойти к ним на поле или ко мне на кухню и выпить чашечку кофе?
- Да лучше бы кофе, уж больно вкусно,— быстро ответил он.
- По-моему, ты выбрал правильно,—сказала хозяйка.
- Хотя и смотреть на тех влюбленных тоже приятно,— сказал Маттис, чтобы быть честным.
- Конечно, но пусть уж они полют, а мы пойдем пить кофе.
- Спасибо, если можно.
Вот какими должны быть женщины, думал он, идя за нею на кухню.
Кофе был вкусный. Хозяйка спросила Маттиса о сестре, чем она занимается.
- Да, понимаешь, она все время вяжет.
Они помолчали. Маттису стало больно при мысли о Хеге, вынужденной его содержать.
- Ведь я так много ем,— сказал он, эту хозяйку нельзя было обманывать,— я съедаю все, что она зарабатывает.
На это хозяйка ничего не ответила, она только все время подливала ему кофе.
- А теперь она еще и поседела,— сообщил Маттис.
Хозяйка молчала.
- Со мной трудно,— сказал он.
Тут хозяйка поднялась и оборвала его:
- О таких вещах не говорят, Маттис.
Не говорят? А ему так хотелось поговорить о себе и о Хеге. Ему не часто выпадал такой случай: пить кофе и беседовать с женщиной о том, что у него наболело.
- Ладно, не буду,— сказал он.
Голос у него дрожал.
Тем временем у хозяйки нашлось дело в соседней комнате, и Маттис остался в одиночестве. Когда она вернулась, Маттис так и сидел не шелохнувшись, погруженный в сложные и неприятные мысли, на языке у него вертелся важный вопрос:
- Можно спросить тебя об одной вещи?
Хозяйка кивнула, но не слишком охотно.
- Спросить-то можно. А вот отвечу ли я тебе, это еще неизвестно. Может, и не смогу.
Маттис спросил:
- Почему все так, как есть?
Хозяйка покачала головой. И только. Маттис не решился повторить свой вопрос. Он терпеливо ждал. С виду терпеливо. Внутри у него все пылало от нетерпения. Он снова повернулся к ней. Она снова покачала головой.
- Хочешь еще кофе? — спросила она.
Он понимал и в то же время не понимал. Его знобило. Он заглянул в бездну, полную загадок.
- Да уж конечно,— сказал он про кофе.— Но ведь вальдшнеп все-таки прилетел? — продолжал он, и в его голосе звучало удивление.
- Да, над нашим домом мы такого никогда не видали,— быстро сказала хозяйка, обрадовавшись, что может ответить ему.— Посиди минутку,— сказала она и ненадолго вышла, и этот больной вопрос снова ушел в глубину, туда, где он таился всегда.
Время шло. Маттис сидел на кухне.
- Небось, им там жарко,— сказал он хозяйке.
Она стряпала еду и накрывала на стол, ужин был не за горами.
- Как думаешь, может, мне пойти на поле?
- Теперь уже поздно. Они скоро вернутся. Да ты не волнуйся,—прибавила она, увидев его растерянность.—Им и не понравится, если ты сейчас туда явишься.
Голос и выражение лица у нее были властные. Маттис сидел как на иголках, страшась встречи с теми, кто работал. Вот хозяйка вышла на крыльцо и кликнула их домой. Теперь ему захотелось быть рядом с ними и вместе мыть руки в ручье.
Наконец они пришли. Дверь была распахнута. Они задержались на дворе. Маттис, у которого был острый слух, напряженно ждал, не произнесет ли кто-нибудь из них слова «Дурачок». Так и есть. Это произнес парень. Но в связи с чем, Маттис не уловил. Вот они и в кухне. Маттис извертелся на стуле. Сгорая от стыда, он заставил себя обратиться к хозяину усадьбы:
- Я должен был прийти к вам и прополоть до конца свои гряды, но, понимаешь, меня пригласили выпить кофе.
Хозяин коротко кивнул. Он устал, у него болела спина, и потому он был уже не так добр, как утром.
- Твой хвост мы уже давно допололи,— сказал он.— Нельзя же было его так и оставить.
Парень с девушкой прошли мимо Маттиса, словно не видели его, вид у них был смущенный.
- Давай, Маттис, поедим,— все-таки сказал хозяин, переводя разговор на другую тему.
- Поесть-то не мешает,— сказал Маттис. И мысленно содрогнулся.
Выручили Маттиса за столом все-таки влюбленные. От таких молодых он мог ждать лишь косых взглядов да насмешек, но они были невозмутимы и смотрели на него добрыми глазами. Видно, хозяйка предупредила их на дворе, как им себя вести. Маттису уже случалось сталкиваться с этим. Ну и пусть, говорил он себе, отгоняя все неприятное.
Жаль, молодые устали, и у них уже не хватало сил быть такими же влюбленными, как утром. Очень жаль, что так получилось, думал Маттис. Ему хотелось поговорить об этом с девушкой, пока они ели, сидя друг против друга. Он не спускал с нее глаз. Ее отмытые от земли руки лежали на столе, она притихла.
- Ты устала? — начал он, набравшись храбрости.
Он и не подозревал, что в его голосе звучала нежность, словно это спросила мать, все за столом изумленно поглядели на Маттиса. Девушка покраснела.
- Да,— быстро и тихо ответила она, услыхав в его голосе только доброту и заботу, которые поразили ее.
Все ждали, что еще скажет Маттис.
- Тогда, значит, влюбленных тоже жалко,— сказал он. В голове у него все спуталось, он не мог в этом разобраться. Но говорил от чистого сердца.
Все с облегчением рассмеялись и снова принялись за еду. Засмеялся и Маттис. Может, он все-таки не такой уж и глупый? Его смех был похож на ржание, и это развеселило всех. И вдруг стало тихо. Как бывает после сильного грохота. Отчего это? Никто не знал.
Они встали из-за стола. На сегодня работа была закончена, и хозяин спросил влюбленных, не придут ли они и завтра, чтобы помочь ему.
- Конечно, придем,— ответили они и ушли.
Маттис долго смотрел им вслед. Он-то завтра уже не придет и больше не сможет радоваться, глядя на них.
- Ты, верно, не хочешь, чтобы и я пришел завтра? — Маттис заставил себя задать этот вопрос. После сегодняшней работы спрашивать так было наглостью.
Хозяин тоже почувствовал себя неловко.
- Пользы-то от тебя никакой,— пришлось сказать хозяину.— Ты сам-то как думаешь? Но за сегодня я с тобой рассчитаюсь.
- Не надо! Я же ничего не сделал. Ведь так?
- Сделал ты немного, но я должен тебе заплатить.
- Разве что за две гряды,— почти в отчаянии сказал Маттис.— Только не больше. Ты сам знаешь, сколько за это причитается.
Обоим было неловко. Маттис заметил, что хозяйка украдкой мигнула мужу. Тот сказал:
- Так и решим. За две гряды. И будем с тобой в расчете.
Хозяин протянул Маттису деньги и, как велит обычай, поблагодарил его за работу.
- Гм,— хмыкнул Маттис.
- Что-нибудь не так? — спросил хозяин.
- Нет, все в порядке. Мы в расчете.
Мы в расчете, пробормотал он про себя, ему было приятно еще раз повторить эти замечательные слова. Так говорят между собой мужчины.
Он взял шапку.
- Вот так,— сказал он уже у двери.
Хозяин с хозяйкой растерянно смотрели на него.
12
Дома на крыльце сидела Хеге со своим вязанием. Она села так, чтобы тропинка, ведущая к дому от дороги, была у нее перед глазами. Выйдя из лесу, Маттис сразу увидел сестру, и она показалась ему маленьким серым клубочком.
Такой крохотной виделась она отсюда. Сжавшейся. Словно ее и не было.
Как, интересно, у нее устроена голова? — вдруг подумал Маттис. Хеге такая умница! Он очень уважал ее за это. Случалось, правда, что он доводил ее до бешенства.
Лучше бы она была моложе его, тогда бы он видел ее маленькой, кормил с ложечки, и из уголков рта у нее текла бы каша. Все было не так, как нужно, и это тоже.
Тени от деревьев удлинились. Вечерело, и повеяло прохладой. Доброй благодатной прохладой, особенно для того, кто вынес на своих плечах ношу труда и зноя.
Когда он подошел, Хеге поднялась.
- Надеюсь, ты ел? — приветствовала она его.
- А то как же? — многозначительно ответил Маттис, радуясь, что хоть что-то сегодня он сделал основательно и теперь может рассказать об этом.— Без еды меня там не оставили,— прибавил он.
Хеге принялась расспрашивать, где он был и что делал, ей хотелось узнать, как прошел день. И ему пришлось рассказать ей все.
- Там я и был до сих пор.
- Угу.
Он мог бы прибавить целый дневной заработок к тому, что она получает за свои кофты.
- Но он со мной рассчитался,— быстро сказал Маттис,— заплатил наличными.
- Это за что же?
Она была несносна.
- Да за те две гряды! Мы с ним в расчете. Как же иначе?
- Угу,— сказала Хеге.
- Ты и сама знаешь, что такое быть в расчете, ведь ты же вяжешь кофты.
От волнения у него дрожал голос, ему не терпелось поскорей рассказать Хеге о влюбленных.
- А потом я спросил хозяйку, и она не смогла ответить на мой вопрос,— закончил он свой рассказ.
- Опять? Все тот же вопрос? — с досадой спросила Хеге.
- Понимаешь, она такая...
- Неважно, ты должен раз и навсегда прекратить это,— строго сказала Хеге.
- А почему?
- Да потому, что это глупо,— с горечью ответила сестра.
Маттис весь сжался и промолчал. Какой вопрос он задал хозяйке, Хеге не спросила. Она и так это знала.
Зато вечером Хеге сказала, что хочет посмотреть его тягу, и Маттис принял это как вознаграждение за то, что ему так тяжко достался этот день. Постепенно он привык думать, будто тяга — это дело его рук. Наконец-то и Хеге захотела увидеть ее.
- Хорошо, что ты одумалась,— сказал он.
Было тихо, и все шло как положено. Маттис радовался и вертел головой, он ждал и прислушивался.
И вальдшнеп прилетел, со всем несказанным, что ему сопутствовало. И Хеге была здесь. Мерцание, крыло, коснувшееся сердца, и снова никого.
Хеге молчала, но, по-видимому, была в добром расположении духа.
Маттис был взволнован.
- Вот так, и опять, и опять,— сказал он.
Хеге заметила, что теперь им надо идти спать. Но, конечно, тяга взволновала и ее, подумал он.
Поэтому он коснулся ее плеча. Ему захотелось рассказать ей, что их дом изменился и что у него появилось преимущество перед другими домами, он как бы возвысился над ними. Объяснить Хеге все это было немыслимо, зато он мог коснуться ее плеча.
- Теперь и ты видела тягу,— только и сказал он, и на лице у него невольно появилось выражение собственника.
Хеге, забывшись, сказала:
- Можно подумать, что ты сам это устроил. Ты говоришь, как будто…
Маттис оторопел. Он испуганно уставился на нее. Так говорить, в эту минуту? В нем вспыхнул гнев:
- Почему ты такая? Почему ты всегда все портишь?
- Успокойся!
Но он не желал успокаиваться, он озирался по сторонам, словно ища, чем бы досадить ей. Первое, что попалось ему на глаза, были две сухие осины. Забыв все свои благие намерения, он показал на них:
- Видишь эти осины? Их зовут Маттис-и-Хеге, как нас с тобой. Тут все их так зовут! Знай об этом! Над тобой тоже смеются.
Он ждал, что Хеге сразу сникнет. Но где там! Сегодня он ничем не мог вывести ее из себя.
- Значит, и ты это знаешь? — невозмутимо спросила она.
Он глядел на нее во все глаза.
- А я считал, что здесь только я знаю об этом,— сказал он и погладил ее по плечу.
Хеге оказалась более гордой, чем он. Неожиданно она оказалась гордой.
- Какое они имеют к нам отношение? — сказала она об этих деревьях позора.— Нас это не касается. Мало ли что придумают глупые мальчишки. Это все детские шалости.
Она как бы выросла. И Маттис тоже вырос, потому что стоял рядом с ней и был ее братом и еще потому, что одно из сухих деревьев звали его именем, а ему было хоть бы что.
Вообще-то он не совсем был согласен с нею. Ей легко говорить. Но слушать ее ему было приятно, и ее вид придавал ему силы. Не спуская с него глаз, Хеге твердо сказала:
- Давай забудем об этих деревьях. Пусть стоят здесь хоть вечно, нам все равно.
- Да, пусть,— согласился Маттис и замолчал.
13
Через два дня Хеге сказала:
- По-моему, тебе следует опять пойти.
Это звучало почти как приказ.
- Куда, работать?
- По крайней мере узнать. Ведь в последний раз у тебя все обошлось.
- Но ведь скоро все изменится.— Он вроде как не собирался подчиняться.
Хеге сказала резко:
- Пока ты ждешь перемен, поработай.
Было раннее утро, и день обещал быть жарким. Два дня Маттис просидел на берегу, бросал в воду камешки и размышлял. Плавал на лодке, удил, но, как обычно, ничего не поймал. Хеге хотелось одного — не видеть, как он сидит и без конца бросает в воду эти дурацкие камешки. Она посылала его не ради работы — это-то было безнадежно.
Резкий тон Хеге решил дело.
- Но только не полоть турнепс! — взмолился Маттис.
- Мне безразлично, что ты будешь делать, лишь бы ты принес домой деньги,— сказала Хеге.— Займись хоть чем-нибудь.
- Все зависит от мыслей. Это они мне мешают. И ты такая же упрямая, как они,— добавил он, осмелев.
- Увидишь, все будет хорошо,— сказала Хеге.— Тут полно всякой мелкой работы для того, кто хочет заработать.
Она несносно наседала на него, лишь бы он ушел из дома. Хеге стала упрямей, чем раньше, с ней просто невозможно договориться, обвинял он ее про себя.
Куда же податься? Маттис шел искать работу, как ему было велено. С той усадьбой, где он работал в последний раз, он распрощался навсегда. К тому же они, наверно, все еще полют турнепс. Он взглянул в сторону усадьбы.
Так и есть, вон на поле три человека. Только что пришли. Огромное поле было прополото еще не до конца. Маттису было чудно идти мимо, он так хорошо знал этих людей, проработав с ними целый день, так много пережил вместе с ними. Сейчас, с утра, влюбленные еще веселы и бодры.
Видят ли они, что он идет по дороге?
Нет.
Махните мне рукой, мысленно попросил он. Это было бы золотое пятнышко, которое можно хранить в памяти. Пусть махнет девушка. Он и не хотел, чтобы ему махали мужчины, это бы его смутило. Девушка — другое дело. Но она сейчас ждала лишь одного — чтобы парень ущипнул ее за ногу.
Чуть поодаль в траве у дороги сидели две девочки. Защищенные изгородью, они спокойно играли со своими игрушками, болтали, в руках у них были куклы, девочки были такие маленькие, что на совести у них еще не было никаких грехов. Они были заняты своей игрой, но одна из них все-таки успела спросить звонким голоском, вытаращив на Маттиса круглые голубые глаза:
- Куда идешь, Дурачок?
Она спросила без всякого любопытства, словно по обязанности. Дети из ближних усадьб знали всех, кто тут жил, не зря они сами жили у дороги. Они давно привыкли к Маттису.
Спокойно, не волнуйся, сказал он себе, они еще маленькие.
- Да так просто,— ответил он.
Больше девочки не спрашивали: им было все равно, куда он идет.
Однако он поспешил уйти. Несколько сверкающих машин, обогнавших его, подняли его настроение. Видеть незнакомые машины всегда приятно. Едущие в них люди не знают, что он Дурачок. Он смотрел на них с независимым видом, и они, конечно, думали, что он такой же умный, как все.
Маттис оставлял позади усадьбу за усадьбой. Уже давно пора было приняться за работу. Поравнявшись с поворотом к очередной усадьбе, он останавливался и прислушивался к своим ногам — это было испытание, которое он однажды придумал себе, когда положение его было таким же безвыходным.
- Если вы захотите туда идти, я почувствую толчок,— говорил он и ждал.
Нет, и на этом повороте он не почувствовал никакого толчка, ноги были умней, чем он. Нынче Маттис раз за разом испытывал себя, свои ноги, но у каждого поворота результат был один и тот же.
Неизвестно только, как Хеге отнесется к тому, что я проходил так весь день.
О «ножном испытании» Хеге ничего не знала, это была тайна. К таким вещам она относилась неодобрительно.
В конце концов Маттис дошел до лавки — вообще-то он все время понимал, что идет в лавку. Тут испытания не требовалось — лавка стояла у самой дороги, словно ловушка, в которую попадали все. В то же время она стояла и на берегу, рядом с ней был причал.
В лавке торговали леденцами. А Маттис любил леденцы. К тому же лавочник никогда не смеялся над ним, как бы глупо он себя ни вел.
Никого из знакомых в этот час в лавке не было, лишь несколько одетых по-летнему туристов, прикативших на велосипедах, пили минеральную воду. Маттису трудно было оторвать от них взгляд, но он все же заставил себя отвернуться. Порывшись в кармане, он вытащил припрятанную там монетку.
- Леденцов на пятнадцать эре,— равнодушно попросил он, словно покупал их каждый день.
- Мятных? — для порядка спросил лавочник.
Он знал вкус Маттиса, и Маттису было приятно, что присутствующие слышали это. Он был благодарен за этот короткий безобидный разговор.
- Да, как всегда,— ответил он.
Но сегодня у него был в запасе очень важный вопрос.
- Ты слышал когда-нибудь, чтобы вальдшнеп менял место тяги? Чтобы он взял и стал тянуть, например, над домом? — Это был сложный вопрос, но Маттис заучил его по пути сюда.
- Да нет, вальдшнеп всегда тянет над одним и тем же местом,— сказал лавочник.— Если тяга объявилась вдруг в новом месте, значит, это начал тянуть прошлогодний молодняк, я так полагаю.
Говоря, лавочник маленьким совочком зачерпнул из банки мятных леденцов. В глубине банки искрилось золото. Маттис был огорчен.
- Ты так думаешь?
- Да, по-моему, так. А ты что, видел недавно тягу?
- Да не в этом дело. Значит, по-твоему, тут нет ничего особенного? Зачем ты так говоришь? Ведь это не мелочь какая-нибудь, это очень важно!
Он положил в рот первый леденец.
В это время один из велосипедистов сказал:
- Вот черт, гляди, какие тучи! Теперь уж грозы не миновать, и начнется она очень скоро.
Маттис вздрогнул и чуть не подавился леденцом. Выглянув в окно, он тоже увидел темную тучу, надвигающуюся из-за холма. Но солнце еще не скрылось.
- Будет гроза? — испуганно спросил он у туриста с волосатыми загорелыми руками и ногами.
Турист с удивлением поглядел на него и проворчал, обращаясь скорее к своим живописным спутникам, чем к Маттису:
- Да еще какая! А мы-то надеялись на приятную поездку.
Теперь Маттиса ничто не могло удержать в лавке. Будет гроза, домой, домой — других мыслей у него в голове уже не было. Его убежище находилось далеко, и нужно было поскорей до него добраться.
Маттис поспешно вышел из лавки. В открытую дверь он услышал, как лавочник что-то сказал о нем в ответ на вопрос велосипедиста. Как всегда, люди забыли про хороший слух Маттиса. То, что ему нужно было, он слышал и сквозь стены, и на таком расстоянии, на каком не услышал бы ни один человек. Этому он научился, чтобы слушать то, что не предназначалось для его ушей.
- Этот парень у нас с придурью,— объяснил лавочник велосипедистам.
И лавочник тоже. Вот уж чего Маттис никогда бы не подумал. А почему, собственно, лавочник должен отличаться от всех? Маттис был вынужден признать, что это справедливо. Лавочник сказал только то, что есть. Он у нас с придурью. Это верно. И вслед за этим Маттис услышал такие слова:
- Но у него мужественная сестра, она его и тянет.
К счастью, дверь лавки захлопнулась, избавив его от конца разговора. Может, больше ничего и не было сказано. А может, и было: о том, что работать, как все, он не умеет.
Однако тень черной тучи и страх перед грозой заслонили это. Теперь надо было поскорей добраться до дому и спрятаться в надежном месте. Маттис спешил изо всех сил. Кулек с леденцами он держал в руке. Солнце еще не скрылось, оно палило, как обычно перед грозой.
За спиной у Маттиса сердито засигналила машина, и он отскочил к обочине, как брошенный кем-то камень. Машина резко затормозила, когда она поравнялась с Маттисом, водитель громко сказал в открытое окно:
- Дурак, кто же идет посреди дороги!
Голос был испуганный и гневный. В открытое окно Маттис увидел сердитые глаза. Это был совершенно незнакомый человек.
- Вы были на волосок от гибели,— сказал взволнованный голос.— Я вас едва не сбил. Нельзя быть таким неосторожным.
Стекло в окне поднялось, и машина набрала скорость, обдав Маттиса ядовитым облаком выхлопных газов.
Глотнув газу, Маттис зашагал дальше по самой кромке. Он понимал, что человек в машине сказал бы то же самое кому угодно — он просто испугался. Он был турист и не знал, с кем разговаривает. Маттис повторил это несколько раз и почувствовал себя уверенней — сотни миллионов людей ничего не знали о нем. Его отделял от них как бы доброжелательный туман. Ему было приятно думать: множество людей даже не подозревают, что я дурачок.
Теперь Маттис бежал наперегонки с грозой. Он по опыту знал, что грозы бывают разные. Одни разражаются неожиданно, другие собираются долго, урчат и только потом становятся опасными. Третьи все время держатся в отдалении — видно, у них совсем другой путь. Твердого правила тут нет. Сегодняшняя туча росла медленно. Маттис был почти уверен, что поспеет домой вовремя.
Девочек, окликавших его из-за ограды, не было видно. Но те трое, на поле, еще работали.
Кажется, она махнула рукой?
Нет.
Наверно, она устала.
Мне сейчас не до того, скоро начнется гроза, сейчас не время думать о таких вещах. Да мне и не хочется об этом думать. Гроза — это не шутка.
Неожиданно Маттис налетел на приятеля — во всяком случае, при встречах он всегда беседовал с этим парнем, не ощущая тревоги.
Парень поднял руку, точно Маттис был автобус, который он хотел остановить.
- Стоп! Куда так спешишь?
- Да ты погляди на небо,— серьезно ответил Маттис.
- А что там на небе?
- Разве не видишь, скоро начнется гроза. А в грозу лучше сидеть дома.
Парень хорошо знал, что творится с Маттисом в грозу, он глянул на тучу:
- Не бойся. Это не грозовая туча. Видишь, она уже почти
рассеялась.
Маттис покачал головой, он не поверил парню — тот просто хочет его успокоить. Будет гроза, да еще какая, сказал велосипедист в лавке, и это было ближе к истине.
Но как раз в это время туча словно приподнялась и между нею и вершинами дальних гор показалось синее небо. Она потеряла свой грозный вид, предвещавший непогоду. Небо под нею было на диво добрым и синим.
- Ну, что я говорил? — сказал парень.— Это не грозовая туча, от нее уже и следов не осталось.
Маттис вздохнул с облегчением.
- Хочешь леденцов? — благодарно предложил он парню.
И парень ушел, сунув в рот золотой леденец.
Маттис пошел обычным шагом. Но спрашивать работу уже бесполезно, решил он. Ему стало не по себе: надо вернуться домой и рассказать Хеге о своих поисках. Теперь, когда опасность грозы миновала, он почувствовал привычные угрызения совести.
Маттис уже свернул с дороги к своему дому. Сухие осины вздымали в небо голые ветки. Он даже не взглянул на них.
Нет, он даже не взглянул на них, потому что с ним вдруг случилось чудо и он позабыл обо всем на свете. Недалеко от дома, на тропинке, он увидел птицу.
Посреди тропинки стояла большая прекрасная птица.
Это была неизвестная птица. Она подняла голову и повернулась к Маттису, спускавшемуся к дому.
Кто это? — ошеломленно подумал он.
В сердце у него была непривычная пустота. Он замер, птица тоже замерла. Что это?
Птица стояла на тропинке, но теперь, когда ее заметили, ей нельзя было тут оставаться, и она взлетела. Неслышно взмахивая крыльями, она скрылась за деревьями. Это был не вальдшнеп, птица была гораздо больше вальдшнепа и совсем на него не похожа. И она ходит по этим тропинкам?
Может, что-нибудь случилось? — подумал он. С Хеге? Ничего другого ему не пришло в голову. Он бросился к дому.
Вскоре он увидел Хеге на ее обычном месте, с которого она посматривала на тропинку, когда он уходил в поселок. Она сидела на крыльце и казалась маленьким клубочком. Пальцы ее быстро двигались, издали это было незаметно, но он знал, что они движутся.
С вытаращенными глазами Маттис подошел к Хеге.
- Кто это был? — спросил он.
Ничего не понимая, Хеге быстро подняла глаза.
- Что с тобой?
- Там, на тропинке, ходила какая-то чудная птица,— заикаясь, проговорил он.
Хеге снова стала вязать. Словно желая ненадолго остановить ее спицы, он сказал в смятении:
- Я видел большую и очень красивую птицу! Здесь недалеко, на тропинке.
- Вот как? — достаточно равнодушно ответила Хеге. Но без обычного раздражения — наверно, по его голосу было слышно, что птица и правда была красивая. И что красота эта была ради кого-то, живущего в этом доме. Наступило молчание. Неожиданная остановка. И этому не было названия.
Маттис сказал:
- Она улетела, как только я увидел ее.
Вот сейчас, сейчас Хеге задаст свой раздраженный вопрос: почему он вернулся, ведь он должен быть на работе. Лучше уж начать самому.
- Я вернулся, потому что для меня не нашлось работы. Я же знал, что так будет. А потом один человек сказал, что сейчас начнется гроза. Но ее не было.
- Да, не было,— сказала Хеге.
- И еще меня остановил один знакомый,— сказал Маттис.
Ему вдруг захотелось сказать правду. А это была правда.
- Угу.
Хеге не рассердилась, но была какая-то необычная. Потому что прекрасная птица так красиво отражалась в лице Маттиса.
14
Утром Маттис думал, и сердце его было переполнено: сегодня мы будем с вальдшнепом.
Что это значит, он не смог бы объяснить. Да ему и не требовалось объяснений. В воздухе над домом остались полосы от того, что вальдшнеп пролетал тут, пока Маттис спал, и нынче ночью, и все эти ночи. Спать казалось Маттису грехом.
Чем больше он думал о вальдшнепе, тем больше верил, что его появление — это добрый знак. Что-то изменилось. Вот вальдшнеп и тянет теперь здесь и утром и вечером, но только тогда, когда люди прячутся по своим домам.
Маттис считал, что это к добру. Сам он мог сидеть на крыльце и следить за тягой, сколько ему вздумается. Они с вальдшнепом были вместе.
Сегодня их ждал новый день.
Маттис был полон вальдшнепом. Он не мог удержаться и говорил только о нем. Хеге это надоело, и Маттис решил, что будет говорить о вальдшнепе так, чтобы Хеге не догадывалась, о чем речь, она ничего не поймет, а ему все-таки станет легче. Рано утром, когда Хеге поставила перед ним тарелку с едой, он сказал ей:
- Теперь я летаю туда и сюда.
- Как это? — терпеливо спросила Хеге.
- Так.
Маттис провел в воздухе пальцем в том направлении, в каком тянул вальдшнеп.
Хеге собиралась приняться за работу. Она вечно спешила. Маттису хотелось поделиться с ней тем, что переполняло его, но Хеге в своей слепоте не видела этого.
- Подожди, Хеге, еще много всего.
- Давай быстрее.
- О некоторых вещах ты почти ничего не знаешь.
Он сказал это мягко и немного испуганно: все-таки он говорил с одной из умных.
- Ну так объясни,— попросила Хеге.
- Летаю туда и сюда,— сказал он.— Пока ты спишь. Каждую ночь,— закончил он.
Теперь она глядела на него как на взрослого и вдруг сказала одну странную вещь:
- Хорошо, что у тебя это есть. Я этим похвастаться не могу.
Она стояла не шевелясь и уже не спешила к своим сложным цветам с восемью лепестками. Сегодня и она услышала нечто такое, что остановило ее.
- А как же ты без этого? — спросил он и допустил ошибку.
Настроение исчезло. Хеге замкнулась, хотя сама и была виновата.
А в Маттисе все бурлило и пело: мы с вальдшнепом! Он не мог не пройтись через лесок, над которым тянулась невидимая в небе полоска. Отныне это был его путь, путь, на котором его ждала радость. И опять надежда не обманула его — вскоре он был вынужден остановиться.
Ты — это ты, сказало в нем что-то,— во всяком случае, так ему послышалось.
Это было сказано на птичьем языке. Птичьими письменами.
Он стоял возле высохшей лужи как раз под тем местом, где тянул вальдшнеп. Стоял словно завороженный. И читал адресованное ему послание, иначе это нельзя было назвать.
На гладком буром дне высохшей лужи были видны отпечатки птичьих лапок, кроме них, в сырой земле виднелось множество круглых глубоких дырочек. Здесь ходил вальдшнеп. Дырочки — это следы от его клюва, которым он вытаскивал из почвы что-то съедобное, а иногда просто писал на земле.
Маттис нагнулся и читал то, что было написано. Всматривался в легкие танцующие следы. Вот он какой легкий и красивый, мой вальдшнеп, думал Маттис. Вот как легко ступает он по болоту, когда устает от неба.
Ты — это ты, было написано на земле.
Словно приветствие.
Маттис нашел палочку и на свободном кусочке бурой земли написал ответ. Писать обычными буквами он не мог, ведь это было адресовано вальдшнепу, Маттис тоже писал на птичьем языке.
Вальдшнеп прочтет его письмо, когда прилетит сюда в следующий раз. Здесь хожу только я, значит, только я и мог это написать.
Крутом было тихо и таинственно. Лучшего места для свидания быть не могло. Крохотное болотце окружали высокие деревья; проникая на прогалину, солнце щедро заливало и сушило почву для танцев тех, кто был так пуглив и легок.
Не следует ли пробыть здесь весь день и весь вечер и дождаться птицы? Может, она прилетит и сядет рядом с ним?
Это было очень соблазнительно. Но Маттис твердо решил: нет. Он не смел. Все было так необычно. Птица могла испугаться, и тогда что-то разбилось бы вдребезги, а этого ни за что нельзя было допускать.
Он получил привет, и хватит.
Утром он снова придет сюда и увидит, прочел ли вальдшнеп его письмо. Маттис тихонько насвистывал, идя домой, и ничего не рассказал Хеге: такие вещи были ей недоступны.
15
Горя от нетерпения, Маттис пришел туда на другой день, он не обманулся в своих ожиданиях. Недалеко от своих знаков он нашел новые точки и черточки, сделанные птичьим клювом.
Маттис был готов к этому, и все-таки впечатление было столь сильным, что ему пришлось сесть на камень.
Значит, между ними на самом деле есть связь.
Что же сказала ему птица на своем изумительном языке?
Маттис не сомневался. Птица писала ему о горячей дружбе. Точка, точка, точка. Вечная дружба — означали эти знаки.
Маттис взял палочку и торжественно начертал, что и он относится к птице точно так же.
Писать на птичьем языке было легко. Они должны были многое поведать друг другу. На земле появились и новые отпечатки птичьих лапок. Маттис решил, что они похожи на следы от танцев. Тут танцевала одинокая птица.
Но устроить засаду и подсмотреть ее танец было немыслимо.
Маттис огляделся по сторонам и громко произнес:
- Ну и дела.
Это он сказал на обычном человеческом языке, который звучал грубо и буднично. Ему хотелось бы говорить теперь только на птичьем — прийти домой к Хеге и говорить по-птичьи. Наверно, тогда и она начала бы понимать то, что сейчас от нее скрыто.
Но Маттис не решился бы на это, он смутно представлял себе, чем это может кончиться. Они меня просто запрут. Они и знать не хотят этого чудеснейшего из всех языков, они презирают его.
Ощущая струящуюся сквозь него радость, Маттис нагнулся и приписал еще немного. Он мог бы покрыть своими письменами все дно высохшей лужи. Но этого делать не следовало — вальдшнепу тоже нужно было место для письма. Каждый день они оба будут спешить сюда, легко, словно танцуя, и. писать то, что рвется из сердца.
На третий день после открытия Маттиса все опять повторилось, и на четвертый тоже. Хеге поинтересовалась, зачем он так часто ходит в лес.
- Гм! — ответил он.
Она не стала расспрашивать.
Искушение устроить засаду росло, но Маттис не поддавался ему. И с нетерпением ждал каждого нового дня.
На пятый день он не нашел очередного письма от вальдшнепа. В чем дело? И в лесу нынче вроде тише обычного?
Маттиса обожгла мысль: вальдшнеп умер.
Нет, нет!
Четырехдневная переписка так захватила Маттиса, что, не найдя на земле нового послания, он сразу стал воображать себе разные несчастья, одно страшнее другого. Все-таки перед уходом домой он написал вальдшнепу. Вечером он сидел на крыльце и ждал тягу. Хеге спала.
Влажный мягкий воздух, все как нужно. И Маттис неожиданно понял:
Настанет день, и тяги больше не будет. Настанет день, не будет больше и вальдшнепа.
- Кто это тут пророчит несчастья? — вдруг успокоившись, сказал Маттис в сырой воздух — там появился он, желанный, знакомый и изумительный, он летел в привычном направлении, издавая те же звуки. Будить Хеге Маттису не пришлось.
Когда на другой день он пришел на место встречи, его ждало новое письмо.
Вот как у нас с ним, подумал он.
На дне лужи еще оставалось свободное место, скоро и оно будет покрыто точками и следами танцующих лапок.
16
Но через несколько дней Маттиса пронзила острая боль. Внезапно. Он метался, не находя себе места. На вопрос Хеге, что с ним, он ответил:
- Как будто болит живот. Но только как будто.
- Ты что-нибудь съел? Или это от погоды?
- Ни то ни другое,— ответил он и выскочил на двор.
Вальдшнепу угрожала опасность.
Утром этого дня он встретил на дороге одного парня, и парень спросил, правда ли, что над домом Маттиса тянет вальдшнеп.
- Конечно, правда,— ответил Маттис, довольный, что кто-то заинтересовался тягой. До сих пор ему приходилось навязываться людям с разговорами о ней.
Но тут же он похолодел от страха и пожалел о своих словах. Перед ним был охотник — это Маттис понял по его загоревшимся глазам.
- Но он больше не тянет! Тяга кончилась, Я уже давно его не видел.
Парень усмехнулся: мол, меня не проведешь.
- Думаешь, я не знаю, когда кончается тяга?
Уловка Маттиса ни к чему не привела. Маттису захотелось попросить парня не трогать птицу, но он не успел, как всегда.
- Прощай,— быстро сказал парень и ушел пружинистым шагом. Загорелый, сильный, вот он-то работник что надо, его небось каждый хозяин нанимает с радостью и платит ему большие деньги, к таким парням девушки небось сами липнут.
Но Маттис не мог забыть его вдруг загоревшиеся глаза. Это охотник, теперь он придет сюда с ружьем, заляжет на опушке, подстережет вальдшнепа и просто-напросто убьет его.
Может быть, даже сегодня вечером. Так что же удивительного, если у него заболел живот?
Он не хотел говорить об этом Хеге — тогда бы открылось, что он сам и рассказал охотнику про тягу, а это было ужасно. Теперь уже все знают про тягу — пробовал он утешить себя, но это не помогало. Сегодня он сказал о тяге охотнику, который и пришел нарочно для того, чтобы расспросить его. Только Маттис слишком поздно сообразил это.
Живот сдавило еще сильней.
Вечер был чудесный, теплый и облачный. В воздухе чувствовался привкус дождя. Маттис обошел вокруг дома, не сводя глаз с кустов, словно хотел помешать кому-то засесть там с ружьем.
Он понимал, что все безнадежно. Лес мог бы укрыть сотню таких парней вместе с их ружьями, и Маттис не нашел бы их. И все-таки он кружил тут, вглядываясь в кусты и в густеющие сумерки. И все больше и больше страшился невидимых ружей. Верно, их там много.
Нет, нет, нет.
Он словно окружил дом кольцом. Только поможет ли это? Ведь птицы летят высоко в воздухе, он не успеет предупредить их, они окажутся над крышей, а тогда будет поздно.
Он весь сжался: тяга началась. Сердце его остановилось.
Вот она, птица.
Мгновение. И нет ее. Маттиса как будто пронзило. Птица пролетела без помех, выстрел не грянул.
Может, он все выдумал? Нет, он не мог ошибиться. Ружье было где-то здесь, просто в первый заход оно не выстрелило.
Маттис продолжал свой бесполезный обход.
- Эй! — предупреждающе крикнул он в кусты.
Никто не ответил.
- Эй! — крикнул он громче.
Никакого ответа. Но тут же в кустах что-то хрустнуло. Тихо и угрожающе.
Где это? Маттис не уловил, откуда раздался звук. Там были люди, это точно. Он крикнул громче.
- Нельзя! — крикнул он прямо туда.— Здесь никто не смеет чинить зло!
Лес безмолвствовал.
Сейчас вальдшнеп полетит во второй раз.
- Не надо! — бессильно крикнул Маттис — голос у него сорвался. Он и сам не знал, предупреждал ли он притаившегося стрелка, чтобы тот не совершил преступления, или предостерегал
приближающуюся птицу, чтобы она улетела отсюда. Наверно, и то и другое.
Сегодня вечером лес был неузнаваем. Лес, в котором Маттис всегда чувствовал себя в безопасности, нынче вечером затаился и грозил смертью. Летний вечер потоком лился с небесного свода и заполнял открытое место, но там, в кустах, притаилось ружье. И это все губило.
Маттис хотел крикнуть в третий раз, но услыхал свист крыльев, из его открытого рта не вылетело ни звука.
Нельзя, всхлипнуло в нем жалобно и беззвучно.
Бах! — прокатилось по лесочку. Где-то в глубине, куда не доставал глаз Маттиса. И тут же в небе вскрикнула птица.
Бах! — глухо отозвались склоны.
Маттиса точно пригвоздили к месту. Сперва на него тьмой обрушился выстрел, потом с вечернего неба свалился подбитый вальдшнеп и шлепнулся на землю в двух шагах от Маттиса.
Маттис по-прежнему не мог пошевелиться. Он попытался навести порядок в своих мыслях — они его не слушались. Тут из кустов выскочил парень, и в то же мгновение тело Маттиса обрело свободу, он сделал прыжок, и теплая птица, пробитая свинцом, оказалась у него в руках, он разгладил помятые перья и заглянул в черные глаза.
Птица смотрела на него.
Нет, нет, не думать об этом. Так думать нельзя. Эта птица мертва.
Мертва, почему она должна быть мертвой?
Она же посмотрела на меня.
Охотник уже выбрался на открытое место, он не спеша бежал к Маттису, радуясь хорошей добыче. Правильно, это был тот самый парень, которого Маттис встретил утром, тот, веселый и сильный.
Маттис еще держал птицу в руках.
- Отличный выстрел, верно? — Парень качнул своим черным блестящим ружьем.— Он несся как стрела, но я, как только заметил его, тут же вскинул ружье.
Маттис не ответил.
- Впрочем, тебе этого не понять,— сказал парень.— Но это был здорово меткий выстрел. Наповал, я видел, он даже не трепыхнулся.
Маттис растерянно держал птицу в руке. Он молчал. Рука с птицей висела как плеть, словно Маттис уже не помнил, кого он держит.
- Ты считаешь, что он твой? — удивленно спросил парень.
Маттис молчал.
- Давай его сюда, надо показать дома, как я умею стрелять.
Парень подмигнул Маттису и дружески кивнул, а тем временем закинул ружье за спину и собрался идти.
Но Маттис не протянул ему птицу, он и не собирался повиноваться, лишь с ужасом глядел на парня. Парень вдруг отступил назад.
- Ты чего молчишь? — спросил он, радость, которой он светился, выходя из леса, исчезла.
Маттис взял себя в руки, он хотел что-то сказать о тех черных глазах, которые только что глядели на него, но вдруг увидел, что тех глаз уже нет. Их затянула пленка. Говорить было не о чем. Птицу он так и не отдал.
Парень с его метким выстрелом был разочарован. Маттис испортил ему все удовольствие. У парня хватило ума сообразить, что радоваться нечему. Молодость, сила и жизнерадостность били в нем ключом, но этот безмолвный Дурачок напугал его.
Он спросил совсем другим тоном:
- В чем дело, Маттис?
Молчание.
Парень спросил в полной растерянности:
- Ты сердишься на меня за это?
Молчание, как и прежде.
Маттис неловко шевельнулся. Хотел что-то сказать. Пробормотать «нет» или что-то в этом роде. Он смотрел на землю — там, где упала птица, на траве виднелось немного крови. Из клюва у нее еще капала кровь. Потом Маттис поднял голову и, ни слова не говоря, посмотрел на парня.
Тот больше не пытался завести разговор. И не стал силой отнимать у Маттиса птицу — хотя чего-чего, а уж силы у него было в избытке. Поправив ружье, парень пошел прочь — он столкнулся с чем-то, чего не мог понять и что хотел бы забыть.
Маттис остался с вальдшнепом. С длинного клюва на траву капала кровь.
Когда парень ушел, к Маттису вернулся дар речи, он пробормотал еле слышно:
- Глаза затянулись пленкой... Больше не видят... Свинец в крыльях.
Он и не думал о парне. У него не было чувства, что он поступил дурно, не отдав ему птицу. Он подошел к крыльцу и, споткнувшись о порог, вошел в дом. Там он положил вальдшнепа на стол.
Нет, это не был страшный сон. Это была явь.
Вальдшнеп лежал с закрытыми глазами, с тяжелым свинцом в теле.
Он смотрел на Маттиса, когда Маттис поднял его с земли, это точно.
Забыв, как злобно его встречала Хеге, когда он являлся не вовремя, Маттис забарабанил к ней в дверь. Она, конечно, уже спала.
- Хеге! Вставай! Вставай скорей! Так нужно! — кричал он не своим голосом.
Хеге проснулась, раздраженно и неохотно ответила, что не встанет.
- Но это необходимо, Хеге. Иди сюда. Случилась беда.
- Что там еще?
Объяснять он был не в силах.
- Ты увидишь
У него был такой голос, что Хеге тут же сказала:
- Иду, иду. Да что же там такое?
Хеге появилась растрепанная, прямо с постели, погруженная в собственные мысли и недовольная, что Маттис потревожил ее. Она ничего не заметила, и Маттису пришлось показать ей на стол, где лежал вальдшнеп.
- Видишь?
- Фу, зачем ты положил на стол эту гадость? — начала Хеге своим обычным ворчливым тоном, заметив на столе пятна крови. Но, увидев лицо Маттиса, сразу опомнилась. Подошла ближе. Она
достаточно разбиралась в жизни леса, чтобы понять, что за птица лежит на столе.
- Это твой вальдшнеп?
Маттис с трудом кивнул.
- Я слышала выстрел,— сказала Хеге.— Кто тебе его дал? Охотник?
- Нет, все было не так,— сказал Маттис.— Он стрелял, но это еще не значит, что птица должна быть его.
- Ты сам взял этого вальдшнепа?
- Он не возражал. Ведь это не его птица. Ты понимаешь, Хеге?
Хеге не ответила, она не понимала и не могла понять. Брат и сестра смотрели на птицу, лежащую на столе. Для Маттиса это было слишком сложно. И стало еще сложней.
- Ты понимаешь, Хеге?
- Нет.
- Значит, и ты такая же, как все,— горько сказал Маттис.— Как дойдет до серьезного, всегда так.
Он был в отчаянии, и Хеге нужно было быстро что-то придумать.
- Птицы скоро умирают и сами по себе. Разве ты этого не знаешь? Даже если их не подстрелят, вот что я хотела сказать.
Маттис покачал головой.
- А я слышал, что птицы живут очень долго. И он смотрел на меня.
- Кто?
- Да вальдшнеп же. Когда я его поднял.
- Он был еще живой?
- Не знаю, но он на меня смотрел, это точно.
- Не надо об этом думать,— сказала Хеге.— Если он был мертвый, он не мог смотреть на тебя. Все это пустое.
Маттис сказал:
- Глаза у него затянулись пленкой потом.
Хеге сказала твердо, чтобы покончить с этим:
- Перестань думать об этом. И убери отсюда птицу, я не хочу, чтобы она лежала на столе. Есть ее мы не будем.
Маттис содрогнулся.
- Есть его... нет...
- Ступай и спрячь его под каким-нибудь большим камнем.
- Под большим камнем? Зачем?
- Чтобы с ним больше ничего не случилось.
- Верно,— с благодарностью сказал Маттис.
- А потом быстро вернешься и ляжешь спать. Тут уже ничего не поделаешь. Ясно? С такими вещами надо мириться.
- Да, но...
- Довольно, Маттис. Так иногда бывает.
- Это я и сам знаю,— заметил Маттис.— Я тебя спрашивал о другом.
Хеге ушла к себе, она была легко одета, и ей стало холодно. А он унес вальдшнепа и сделал все, как велела ему Хеге.
17
Маттис вспотел и устал, но самая трудная часть работы была уже позади. В честь вальдшнепа и ради его безопасности он прикатил слишком большой камень. Целую глыбу — на это ушли все его силы. Была уже полночь.
Потом, отдыхая, он сидел на этом камне. Неожиданно он подумал:
А если бы это была Хеге...
В тихую июньскую ночь мысль эта пронеслась над ним подобно ледяному ветру. Маттис испугался собственной мысли, он вдруг увидел себя покинутым всеми — и Хеге, и вальдшнеп лежали каждый под огромным камнем.
И пленка затянула глаза.
И реки остановились.
Он бормотал, не чувствуя радости, с какой всегда соединял необычные слова. Он с тревогой поглядел на лужайку, на траву, на спящий лес. Ему было холодно. Как бы там ни было, придется пойти к Хеге. Оставаться ночью без нее после всего, что случилось, он не мог.
Маттис снова постучался к сестре.
- Пусти меня к себе, Хеге, я не могу один,— сказал он в щелку двери.
Он смутно видел Хеге у стены под зеркалом.
- Заходи,— сказала она. На удивление покорно.
Значит, и она не спала. Когда Маттис вошел, она мягко спросила:
- Ты все сделал, что я сказала?
- Да, но...
- Что-нибудь еще? — быстро спросила она.
Из-за ее мягкости он страдал еще больше, уж лучше бы Хеге рассердилась, что он не дает ей спать.
- Да, но этого я не могу тебе сказать. Хотя как раз из-за этого я хочу спать у тебя.
- Бояться нечего,— наугад сказала Хеге.
- Бояться? Чего?
- Не знаю, просто мне показалось по твоему голосу, что ты боишься. Ты должен забыть об этой птице.
- Нет! — вырвалось у Маттиса.— Но я говорю не только о ней.
- Давай ложись рядом. Я уверена, что ты сразу уснешь.
Он подошел. Лег на одеяло рядом с ней. От нее пахло женщиной, хотя она была его сестра. Мысли Маттиса смешались. Хеге спросила:
- Ты скинул башмаки?
- Да. Как жалко эту птицу,— добавил он.
- Теперь она покоится под камнем,— утешила его Хеге.
Странные слова.
- Почему ты так говоришь?
Вместо ответа ее рука дважды коснулась его щеки. Как хорошо. И все будто отодвинулось далеко-далеко.
- Спи, Маттис.
- Словно птичье крыло,— сказал он, думая о легкой руке.
Хеге спокойно ответила:
- Да, мы с тобой здесь... как всегда. Не бойся.
Он чуть не рассказал ей правду, которая привела его к ней. Но если я объясню тебе все, ты этой ночью больше уже не уснешь, думал он.
- Что ты хочешь сказать мне? — спросила она, потому что хорошо знала его. Маттис вздрогнул.
- Ничего!
- Ну ладно, скажешь когда-нибудь потом, а сейчас давай спать.
Он мечтал, чтобы ее рука снова прикоснулась к нему, но мечтал напрасно.
А те черные глаза.
Теперь они затянуты пленкой.
И сверху лежит большой тяжелый камень.
Но если они уже взглянули на человека, тут не помогут ни пленка, ни камень.
- Хеге,— осторожно произнес он.
Она не ответила, наверно, спала уже по-настоящему — он был рядом, и она успокоилась.
