Часть 1
Аристократ Кайн Тревор лежал с искусно вспоротым животом, похожим на красный цветок. Придраться не смог бы даже Адепт — мертвец застыл, демонстрируя своей смертью еще один прекрасный аккорд мироздания. Ни одна капля крови не упала в неположенное место. Если бы у меня не было рук, все равно все получилось бы так, как я сейчас видела: нужно только кивнуть братьям, и они отправят к праотцам любого. Две мои тени, с удовольствием выполняющие фамильное дело.
Я удовлетворенно хмыкнула и жестом позвала братьев полюбоваться на содеянное. Люди, с которыми мне приходилось встречаться, всегда обращают внимание на мой взгляд, — не застывший, не мутный и ничего не выражающий, а необыкновенно живой и холодно-любопытный. У каждого из нас такой взгляд.
— Мы орудие и рука, — это Эйлос, вычертивший мечом кровавую линию и опершийся на рукоять.
— Те, кто судят, и те, кто казнят, — это Тарен, у него низкий голос-бархат, а руки, щетинящиеся в случае необходимости лезвиями, сложены на груди.
— Крылья птицы, имя которой Смерть, — закончила я, стоя между ними.
«Смерть… смерть… смерть…» — привычно раздалось эхо, подтверждая, что ритуал выполнен безукоризненно. Кайн Тревор умер по всем канонам, ему не на что жаловаться. А нашему заказчику — тем более.
Мы молча развернулись и пошли прочь, печатая шаг под высокими сводами Зала Закона: я — чуть спереди, Эйлос и Тарен — позади, синхронно, одновременно спрятав оружие и закутавшись в плащи. Их походка своеобразна и красива. За ними можно наблюдать часами: братья — отражения друг друга, их передвижения напоминают танец падающих сухих листьев, кружащихся медленно и плавно. Высокие фигуры, угрюмые темные глаза следят за происходящим из-под капюшонов — все это безупречно. Эйлос — это Тарен, а Тарен — это Эйлос, они великолепные орудия, две руки, которые разят то, что я скажу, два темных крыла для тела — вершины треугольника. Для меня.
Я выгляжу не столь впечатляюще. Пожалуй, я много больше похожа на людей, чем любой из даройя, Детей Лезвия. Я не пользуюсь говорящими мечами, не надеваю пижонских плащей, не исчезаю в облаке дыма и не имею рогов на голове. Даже не умею пропадать в тени, словно сумеречные братья. Но некоторые приметы ремесла и призвания есть и у меня: рисунок черных крыльев на лопатках, глаза и запах. Я пахну, как остывшее пожарище, как мокрые угли, как мертвый костер. Именно как мертвый костер. Я — пламя смерти. Когда ты узнаешь свое предназначение, время превращается в копье, разящее цель; я указываю, куда стрелять, я — лук, братья — стрелы. Рисунок на лопатках не татуировка, это семейный знак; когда-то у каждого даройо были крылья, сейчас все изменилось, но напоминание об этом осталось. Глаза… ну, мои глаза вдохновляли многих менестрелей. Как там они пели? «Каждый, кто взглянет в очи Ра, чувствует на плече руку гибели». В общем и целом это верно. Мне нравится убивать менестрелей. Особенно душить злополучных музыкантов струнами их собственной лиры — это согласуется с Вечностью.
Мы вышли из Зала Закона, оставив Кайна Тревора лежать и смотреть на мозаику потолка остекленевшими глазами. Наверное, он походил даже не на цветок, а на распятую морскую звезду. Братья молчаливо заняли место по обе стороны от меня, и мы почти летели по ночным улицам, едва касаясь камня мостовой; никто не посмел бы нас остановить, да никто и не встретился на пути. Храм белел невинным бутоном посреди кричащих зданий Беара, он завершал улицу, по которой мы сейчас шагали, наполненные сознанием своей мощи. Мне было все равно, зачем члену Совета Беара понадобилось совершать это преступление, но результат мне понравился. Уже давно я не ощущала такого воодушевления, да и братья несколько потеряли отстраненность, в тихом блеске их глаз я видела удовольствие. Тарен накрыл мои обнаженные плечи плащом, целуя в шею, и я поддалась ласке, улыбаясь безжалостным звездам — постоянным свидетелям картин, которые я рисовала во славу фамильной чести. Это была хорошая ночь.
* * *
К моему жилищу никто и никогда не приближается без крайней надобности. После того, как Сэтр поставил нам ультиматум, это перестали делать даже другие Дети Лезвия, разве что пара-тройка дам из Чарующих наведывались к атлетически сложенным братьям. Я не протестовала — разнообразие похвально — но сама избегала сношений с порочными созданиями, ведь ничто так не лишает ясности разума, как чадящие развлечения. Алый Призрак — замок, созданный мной из праха. Это творение восславляет неизбывную любовь к красивой смерти, и я крайне болезненно реагирую на попытки ворваться в гармонию его залов. Именно поэтому шорох, раздавшийся сзади, меня удивил. Только сумасшедший посмел бы забраться в цитадель.
Племя демонов, как нас называют жители Беара, немногочисленно, и большая его часть приходится на Лордов Лжи — правящую элиту, обманщиков и мошенников, и на Чарующих, которые занимаются эффектными совращениями не столько из-за поступающих просьб и заказов, сколько по зову похотливой сущности. Детей же Лезвия осталось немного, потому что их боятся все. У каждой семьи есть нерушимый кодекс; дарить гибель — это сокровенное, ни с чем не сравнимое искусство, которое является смыслом нашей жизни. Такими нас создали Серые Боги. Главное, чтобы исполнение было безукоризненным, и в самом убийстве заключался смысл; чтобы оно выводило на новую ступень. Сэтр — глава клана, Адепт, следящий за чистотой происходящего, и ему недавно стало казаться, что наша ритуальная молитва далека от совершенства. Я думаю, он продался Лордам Лжи…
Сзади точно кто-то крался. Я не стала тревожить братьев, продолжая обдумывать ситуацию, и решила посмотреть, что предпримет неведомый нарушитель. Закончится это для него очень плохо. Осталось только выбрать способ.
Во время последней встречи Сэтр сказал, что слова ритуала звучат кощунственно, что они самонадеянны и ставят нас чересчур высоко. Я же предложила ему забыть о них, потому что изменять слова семейной молитвы — поругание святыни. Она так же незыблема, как величие Смерти. Он был рассержен, но потакать чьим-то желаниям, если это может уменьшить удовольствие от того, чем я занимаюсь, не в моих правилах. Меня не удивляет преувеличенное внимание к нашим делам, потому что мне всегда казалось, что убийство Адепта превосходно согласуется с Заповедями, и каждый из нас должен стремиться завершить спектакль этой прекрасной сценой. Я бы вскрыла ему грудную клетку и воткнула туда факел, чтобы добавить немного огня в жалкую философию. Мы с братьями как нельзя ближе подобрались к выполнению такой задачи, намного ближе, чем все остальные. Убить Адепта — вершина карьеры, острие меча, после которого следует лишь вызов самой Смерти.
Тихие шажки за спиной продолжались. Самое отвратительное заключалось в том, что я чувствовала запах человека, и это лишало равновесия. Не знаю, как он попал в Алый Призрак, но он за это жестоко поплатится.
Перед тем, как я покинула его, Сэтр припомнил все странности моего отца, который и написал половину Заповедей, но спутался под конец дней с женщиной, а потом исчез. Адепт пытался оскорбить меня, и это лишь увеличило желание как можно быстрее выйти на уровень, позволивший бы мне его уничтожить. Он приказал изменить слова ритуала, а я ушла. Братья-демоны следовали за мной по пятам, будто следы на песке.
Называть нас демонами неверно, но именно древняя легенда про падших вдохновила нескольких спятивших от своего могущества магов, названных впоследствии Серыми Богами, когда они создавали Ущелье. Фантазия у них была своеобразная, а избыток магической силы позволял ее воплощать. Все мы обладаем чутьем на магию и определенными способностями, причем у каждого есть особенность, которой лишены другие. Так и появились кланы.
Алый Призрак — шедевр магической архитектуры. Я создала его сама, с первого камня и до последнего шпиля. Отец своей смертью уничтожил наш фамильный замок, оставив только фундамент — черную звезду, и мне пришлось напрячься, чтобы не посрамить честь рода. Это одна из традиций: если меня убьют, Алый Призрак тоже прекратит отбрасывать багровые отблески в беззвездное небо Ущелья Раздоров, взорвавшись миллионами мелких камней. Главный зал, в котором я находилась сейчас, всегда был моим любимым детищем. Огромная прямоугольная комната, с двух сторон которой спускаются винтовые лестницы из красно-коричневого камня. Они выходят прямо на мозаичный пол перед задней стеной, она кажется сделанной из поднимающегося к потолку пламени — настоящая каменная стена скрыта за бушующим огнем, заменяющим мне и светильники, и очаг, и прекрасные гобелены. Пламя отделено от остальной площади зала невысокой, на уровне колена, решеткой из черного металла, извивающиеся узоры которого отбрасывают замысловатые тени. Дополнительными источниками освещения я не пользовалась, ведь взлетающий до самого потолка огонь превосходно выполнял их функцию, заливая черную громаду зала золотисто-багровым сиянием. Впечатляющая картина, можете мне поверить. Ее завершают невыносимо высокие своды, абсолютное отсутствие каких-либо лишних элементов, черная плоскость противоположной огню стены и мозаика в центре пола. А, и еще две колонны посередине, заканчивающиеся где-то в вышине свода, как раз по обе стороны мозаики.
Черный — и оттенки пламени, безмерно многообразные на протяжении всего жизненного цикла; суровый мужчина — и постоянно меняющаяся женщина; стержень, цель — и бесчисленные вариации… Вот смысл творения. Любой, кроме нашей троицы, должен был чувствовать себя жалкой букашкой посреди громады Алого Призрака. Мозаика на полу заняла у меня два года жизни — каждая мелочь фамильного знака выполняется идеально точно, как в работе ювелира, как в ритуальном убийстве. Никаких излишеств в нем нет, избыточности сюжета тоже не наблюдается, — ярко-красная птица с раскинутыми крыльями, перья которых — острые лезвия. Птица выполняется на черном фоне, а по кругу мелкими буквами выписана ритуальная молитва. Мрачно, строго, величественно. Для того, чтобы мозаика получилась как раз такой, как нужно, мне пришлось потрудиться, а теперь кто-то сзади натужно дышал, думая, что я не догадываюсь о его присутствии, и лелеял надежду побродить по полам моего замка. Или, может, убить меня? Подумав о такой возможности, я засмеялась. Смех получился грубым, как у пьяного менестреля; некто испуганно замер. Стук сердца человека был так громок, будто я держала его в руке.
— Ладно, — я поднялась с пола, где сидела, скрестив ноги и глядя на черную стену. — Хватит играть со мной, червь.
И в этот момент он исчез! Прежде чем я успела метнуть серп туда, откуда раздавались звуки, прежде даже, чем я повернулась, пришелец пропал, будто его и не было. Я больше не слышала замаскированного шума, не ощущала чужого присутствия. Невозможно! Обернувшись, я прыжком достигла колонны, но зал был пуст. Ни следа магии, ни одного звука. Шаги и стук перепуганного сердца остались в прошлом. Я могла бы сказать, что мне почудилось, но я не из тех, кому чудится всякая дрянь. К тому же пришелец оставил след.
— Эйлос! — закричала я, глядя на маленькую коробочку, лежащую у колонны и вмешивающуюся своим присутствием в гармонию Алого Призрака.
Брат появился незамедлительно, выступив из-за колонны, мигом позже с лестницы спрыгнул Тарен, и его смертоносные руки были наготове. Я не знаю, где они пребывают в период покоя. Мои братья непостижимы; они как будто отзвуки эха или следы преступления. Они немногословны, отчуждены — создания-тени. Стоит мне позвать их, как они приходят. Мы — одно целое. Одно оружие, состоящее из трех частей.
Эйлос сразу же заметил оставленный в сердце Алого Призрака предмет и встал рядом. Тарен тряхнул руками, избавляясь от оружия и показывая мне, что не чувствует опасности. Во мне же закипала ярость. Глубина нанесенного оскорбления требовала жестокой мести: кто-то проник в центр замка и оставил здесь проклятую коробочку вместо своего окровавленного трупа. Если кто-нибудь узнает об этом, он может усомниться в моем мастерстве. Взглянув в почерневшие от ярости глаза, Тарен скинул капюшон. На смуглом лице не отражалось ни одной эмоции.
— Наверное, это послание, — предположил Эйлос. — Кто бы ни был пришелец, ему удалось невозможное, а он даже не попытался напасть на тебя.
— Ларец не опасен, — подтвердил Тарен. — Но открывать его я бы не стал.
Я наклонилась и подняла знак своего позора. Коробочка умещалась на ладони, в ней мог быть свиток, какая-нибудь вредоносная пыль, наведенное проклятье, утрамбованная магией тварь — все что угодно. Тем не менее, выглядела она безобидно. Просто маленькая черная коробочка, без знаков и надписей. Угроза от нее не исходила, а чутье у нас с братьями развито превосходно.
— Посмотрим позже… — я нахмурилась.
Внезапно Алый Призрак наполнился звуком — душераздирающим воплем, который звенел, резонировал, метался под сводами, залетев внутрь откуда-то издалека. Так вопят сгорающие на лету демоны или женщины-колдуньи, когда на их глазах убивают мужа. Этот безобразный крик заметался внутри замка, а потом стих.
— Что за… — я не договорила, рванув к выходу, братья бежали следом.
Промчавшись по лестнице и одолев несколько пролетов галереи, мы оказались у выхода, и двери сами открылись, пропуская во двор. Была ночь, небольшие искорки звезд, брошенных горстью бисера на темную ткань небосвода, давали очень мало света, еле пробиваясь сквозь туман. Однако мрака не было — северная сторона освещалась ярким заревом на том месте, где стоял замок Морэя, одного из Детей Лезвия, живших неподалеку. Выбежав за стены, я увидела картину во всем ее великолепии — замок Морэя полыхал как бумага, а над ним висела огромная луна.
Снизу, из глубины Ущелья, неба не видно — все скрыто сероватыми волокнами густого тумана, но со скалы, где стоял замок, я могла беспрепятственно наблюдать бледно-желтое светило. Луна занимала полнеба, она тонула в клубах дегтярно-черного дыма, ее подпирало пламя. Мертвенно-белое, черное и пурпурное. Кто бы ни совершил убийство Морэя и последующее надругательство над его замком, он проделал все в лучших традициях клана. Я пропустила замечательный момент осуществить то же самое, и теперь стоящие на далекой скале остатки жилища соседа-демона виднелись немым укором. Колдовской огонь пожирал замок, и хотя до него было довольно далеко, мне казалось, что я чувствую жар, которым пышет место убийства. Зарево освещало долину, заполненную ночным туманом, острые пики скал, и тени носились на камнях, празднуя чью-то победу.
— Ну и ночь, — вздохнула я, отворачиваясь от замка Морэя.
С развалин замка донеслись звуки победной песни. Судя по мелодии, это был Этрин, один из заносчивых молодых ублюдков, которые больше упивались славой, нежели величием ритуалов, сопровождающих смерть жертвы. Именно поэтому он и выбрал Морэя — убийцу довольно высокого ранга — после того, как его достижения отметил Сэтр. Убивать жертву в расцвете сил приятно.
— Хорошо сделано, — произнес Эйлос, надевая капюшон.
Возразить на это мне было нечего. Я заметила, что сжимаю в руке коробочку, а звуки стали сильнее. Мне глубоко противны усилия музыкантов. Я вообще ненавижу любой лишний шум, мешающий мне оставаться в покое с самой собой, а здесь находились мои владения. Вряд ли Этрин захотел бы, чтобы мое терпение вдруг закончилось. Я подошла к краю обрыва и тихо, но твердо сказала:
— Пошел вон.
Ветер подхватил голос и донес его до ушей Этрина, напомнив, что тот находится слишком близко от чужих земель. Я не видела, где он, удачливый проходимец, но знала, каково действие слов, подкрепленных магией. Музыка прекратилась.
— Он еще не готов сразиться с тобой, — заметил Тарен, возвращаясь к воротам.
Как только события завершались, братья теряли интерес к этому миру, пропадали.
— Конечно, не готов, — я усмехнулась, довольная наступившей тишиной.
Эйлос и Тарен скрылись в недрах Алого Призрака, а я смотрела на зарево и кровавую луну, в свете которых Ущелье Раздоров выглядело еще более причудливо, чем обычно. Кланы Лордов Лжи, Чарующих и Детей Лезвия сильно различаются между собой, и все же все мы живем на изломанном дне ущелья, вход в которое узок и труднопроходим. Серые Боги позаботились, чтобы никто не беспокоил нас понапрасну, поэтому войти в Ущелье Раздора для чужого тяжело. Скажем, это сопряжено с необходимостью приложить значительные усилия, поэтому те, кому необходимо что-то передать извне, доставить заказ или предложить сотрудничество, останавливаются у массивных ворот и зовут сэйфера. Ворота не заперты, они служат скорее символом, предостережением, которого почти всегда достаточно. Люди не настолько глупы, чтобы соваться в место, где их ждут всевозможные страдания или гибель от чересчур сладострастных утех.
Сэйферы — это посланники, связь. Они похожи на серых ястребов, но куда более стремительны и, уж конечно, намного умнее даже самых натренированных птиц. Сэйферы улавливают высказанную просьбу, прилетают на зов топчущихся у входа людей, выслушивают их, а затем доставляют предложение либо конкретному демону, которого просят об услуге, либо Адепту соответствующего клана. Мне нравится, когда сэйферы прилетают ко мне, а это случается нередко: они садятся у ног, распускают крылья — и слова просьбы проявляются на земле огненными знаками. Не знаю, может ли птица быть надменной или насмешливой, но сэйферы именно такие. Кажется, что они видят в каждой просьбе людей неудачную шутку, над которой предлагают усмехнуться вместе с ними. В общем, они правы.
Дно Ущелья Раздоров очень неровное, оно усеяно гигантскими зубьями, на которых любители уединения и аскезы выстраивают свои замки, а те, кому по душе комфорт и отсутствие пронизывающего ветра, селятся внизу, у подножия торчащих каменных клыков. Это, как правило, сибаритствующие Чарующие и Лорды Лжи, все они живут в глубине долины. Никто здесь не сеет и не жнет, туман, покрывающий узкую дно Ущелья, несет гибель любому, кроме членов кланов; на сухой каменистой почве растут мрачноватые деревья каори с темно-зеленой листвой или красные гиганты Ки-рра-Дис. Здесь все не так, как вне Ущелья, — воздух, вода, растительность. Особое место.
Оттуда, где я стояла, было видно еще несколько замков в отдалении, словно погруженных по колено в туман. Это самые высокие точки долины, они выступают даже над завесой белого марева, но находятся чуть ниже краев чаши из скал, которые обнимают Ущелье Раздоров острыми ладонями. Замки Детей Лезвия. Нас осталось не так много, но каждый знает, что достичь совершенства можно, только практикуясь там, где ничто не отвлечет, поэтому мы никогда не селимся слишком близко к Чарующим или Лордам Лжи, да и друг друга избегаем. Творение Морэя (я не знала его имени) уже почти догорело, скрыв луну черным облаком гари.
Весь остаток ночи я изучала неожиданно доставшийся сувенир. Эйлос и Тарен о чем-то переговаривались, сражались друг с другом в углу комнаты, проворные и гибкие, но не подходили ближе. Они были абсолютно безразличны к тому, что скрывала загадочная черная коробочка, как и ко всему, что не касалось непосредственно исполнения ритуала. Похоже, они практиковались в тай-су, искусстве Твердости. Немного последив за ними, я отметила пару ошибок, но дважды огрехи не повторялись — братья хорошо знали дело. Немного покрутив в руках свидетельство моего позора, я приготовилась к любому возможному из неприятных исходов и открыла створки.
— Ради Тагота… — прошептала я, и братья замерли, складывая пальцы в знаке уважения, а потом снова продолжили битву.
Но я вовсе не собиралась вспоминать имя отца. Эти слова были написаны на клочке бумаги, находящемся внутри коробочки, а после них следовало несколько фраз на неизвестном мне языке. Больше там ничего не было. Ни на белой обивке, ни под ней, ни сбоку, нигде. Ни вензеля, ни фамильного знака. Просто проклятая коробка с куском бумаги. Почерк ни о чем мне не говорил, хотя чернила были красными, а буквы выписаны очень изящно. То ли надо мной издевались, решив не ограничиваться проникновением в замок, то ли хотели что-то сказать, но прямо не решились.
Я медленно встала и поднялась по лестнице, оставив братьев в главном зале, немного посмотрела на огонь, а потом пошла по галерее, на ходу расстегивая узкую рубашку. В Алом Призраке отчетливо слышен каждый звук: как ветер проникает в одинокую галерею, которую я не удосужилась украсить барельефами или коврами, потому что мне больше по сердцу холодные плиты, как тихо потрескивает пламя, как изредка кричит где-то наверху пролетающий сэйфер, как четко, словно в танце, переступают братья, практикуясь в сложном искусстве. В противоположном выходу конце галереи есть маленькая лесенка вверх, ближе к небу, к шпилям Алого Призрака. Именно туда я и направлялась, раздеваясь и думая о том, как я могу избавиться от поселившегося внутри неудовольствия. Удержаться месте лучшей можно, лишь постоянно шагая вперед.
Притворив дверь, я бросила рубашку в угол, скинула все, что было на мне надето, и стала выбирать. Выбирать было из чего: острые шипы, которые можно вонзать под кожу, изогнутые клинки сабель, наточенные ножи, мечи, булавы, секиры, гизарма, стальные звезды с зазубренными краями, бичи с железными шариками, стилеты, небольшие боевые топорики, которые любил Тагот, даже рапиры — оружие аристократов… В комнате Искупления больше ничего нет. Только оружие, крепко сбитая табуретка и большое зеркало. Иногда сразу знаешь, что нужно взять, но иногда выбор мучительно долог и неверен. Для этого и существует зэн.
Материал, из которого сделано зеркало, мне неизвестен, он похож на толстый кусок расплавленного серебра, и отражение в нем появляется не сразу. Лениво, медленно, словно просыпающаяся древняя магия. Зэн выглядит так же, как я, но лицо ее всегда бесстрастно, короткие черные волосы, едва закрывающие острые ушки, никогда не колышет ветер, а глаза встречают меня одним и тем же выражением — она смотрит на меня, но и сквозь меня. Что бы я ни делала, на зэн это не влияет; она двигается сама по себе. Руки, обвитые одинаковыми шрамами, будто веревкой, сложены на груди. Зэн ждет.
— Накажи меня, — я опустилась на одно колено, ожидая решения духа, потому что заслужила наказание за невнимательность.
В этот раз мне не пришлось долго ждать ответа:
— Бич.
Голос зэн совсем не походит на мой — он мелодичен и нежен, как тихий перезвон колокольчиков, и в то же время неумолим. Я же разговариваю немного хрипло, низким голосом, который становится очень звонким в минуты опасности. Я подняла глаза и увидела, что тонкий палец духа указывает на унизанное небольшими шипами оружие. Что ж, это правильный выбор. Мне действительно будет больно.
Одна из Заповедей гласит, что потерпевший неудачу и совершивший ошибку должен принять наказание немедленно. В этом есть несомненная мудрость — искупая вину собственноручно, проходя через боль и смывая кровью допущенную оплошность, оставляешь расстилающийся впереди путь чистым; вместо того, чтобы откладывать возмездие на будущее и пожинать посеянное, немедленно наказываешь себя за неправильный поступок. Кроме того, чувство вины, которое мучает после промаха, уязвленная гордость или страх перед непреодолимой трудностью, который часто появляется после неверного шага, исчезает тогда, когда нечего больше стыдиться. Свою неудачу надо уничтожить сразу же. И наказание всегда будет соответствовать проступку — за этим следит зэн. Если ты попытаешься уменьшить боль, она удлинит период наказания, добавив за непослушание, но о таких случаях мне слышать не приходилось. Все происходит добровольно.
Я стояла перед зеркалом, сжимая в руке рукоять бича, а зэн следила за мной. Когда я нанесла первый удар, шипы впились в кожу, царапая ее, а отражение стояло, не шелохнувшись, и наблюдало, скрестив руки на груди. После третьего удара с плеч потекла кровь. После двенадцатого красные капли падали под ноги… Я больше не смотрела в зеркало, зажмурив глаза и полосуя себя бичом, пытаясь отрешиться и исполнить то, что должно. Жгучие клыки боли терзали, вонзаясь то в бедро, то в спину, жадно вгрызаясь в тело. Бич намок от крови. Давно зэн не заставляла меня продлевать наказание так долго, но намного проще перенести физическую боль, чем оскорбление, нанесенное чести. Я продолжала беспощадные удары, чувствуя, что руки слабеют.
— Тебе больно? — прошелестел голосок зэн.
— Ты видишь острее меня, — ответила я, сдерживая стон.
— Довольно.
Я открыла глаза и посмотрела в зеркало. Там отражалась только я, израненная и усталая, у ног растеклась лужа крови, а тело блестело от пота. На бледном лице выделялись впадины вокруг глаз и яркий мазок губ. Говорят, некоторые даройя больше не наказывают себя, считая это излишним, но я не верю в это. Еще бы сказали, что они спят на подушках и накрываются простыней, словно мягкотелые Чарующие. Только тот, кто сам может стойко переносить боль, достоин быть вестником Смерти. Шрамов не останется, все заживет, за исключением обвивающих руки белых следов от ран, которые мне нанесли во время Обучения. Лишь сильный духом может выдержать подобное, и это лучшее испытание.
Боль принесла с собой ясность. Я вытерла кровь с пола, забрала с собой окровавленный бич и отправилась к бассейну, укрыв бедра мягкой тканью из тайла. В Главном Зале все еще сражались братья, я слышала их дыхание и звук рвущегося под быстрыми ударами воздуха. Прошлепав босыми ногами по галерее, я спустилась вниз и нырнула под лестницу, где скрывался бассейн, питающийся горячим ключом. Эта комната не так аскетична, как каморка, в которой осуществляется Искупление, но для всего свое время и место. Прямо от двери начинается спуск в воду, окруженную темно-зеленым каменным ограждением, выполненным в виде переплетенных ветвей каори. Я взяла тюбик с мазью и втерла в раны на спине, ногах, бедрах и руках, из которых сочилась кровь. Это должно было помочь. Кожу саднило — шипы вырвали ее, обнажив глубокие слои, зато мысли потекли свободно, их ход был прозрачен, словно течение воды.
Что бы ни оставил мне неведомый пришелец, о визите никто не должен знать, иначе любой будет думать, что ко мне можно проникнуть безнаказанно. Это повлечет за собой массу неприятностей — конечно, больше для тех, кто поверит в это, чем для меня, но мне не хотелось тратить силы на глупых юнцов, жаждущих славы. Кроме того, моя репутация не оставляла возможности для незнакомца выбраться из Алого Призрака живым, и она далась мне не просто так. Натерев волосы ароматным мылом, я думала о том, почему незнакомец взывал к Таготу и что значили неведомые строки. Это вполне могло оказаться заклинанием, скорописью магов, каким-то проклятьем, однако я не ощущала ничего, что сумело бы мне повредить. Я не могла прочитать загадочную запись, а раз не могла я, то из Детей Лезвий текст поддался бы только Сэтру и Наставнику. Может быть, кто-то желал выманить меня, рассчитывая на любопытство, подстеречь и убить, а может, кто-то хотел сообщить важную весть. Не знаю ни одного существа, у которого могла бы возникнуть подобная нужда. В любом случае, теперь я была гораздо более бдительна, чем обычно, — даже сдувая пену с волос, я внимательно слушала, что происходит вокруг. Вряд ли мошка смогла бы пролететь незамеченной. А может, это была шутка, за которую некто поплатится головой. Я уже придумала, как он умрет.
Смыв мыло, я подождала, пока вода высохнет, бросила бич в очаг и, слегка морщась от боли, поднялась за одеждой. Проникнуть в Алый Призрак можно только магическим способом, причем колдующий должен быть, по меньшей мере, не намного слабее меня, а это уже подразумевает приличный уровень. Я сразу чувствую нарушителя, словно инородное тело в организме, и караю. Никакие магические пассы и шепоточки людской магии не могут удержать меня, когда в душе кипит месть. Значит, это был маг… Насколько мне известно, совершить перемещение в Ущелье Раздора извне до сих пор было невозможно, а значит, маг где-то рядом, если еще не успел сбежать. Найти его нетрудно. Наверняка кто-то его уже поймал, и хорошо, если не прикончил.
Мой шкаф вряд ли можно назвать хранилищем сотен нарядов, потому что одежда меня интересует только с функциональной точки зрения. Набросив на плечи свободную рубашку из темной ткани, я направилась прямо в Главный Зал. Эйлос увидел неровные раны на ногах и отвел глаза. Среди даройя не было подобных нашей троице, и братья никогда не приходили к зэн. Кровью отвечала только я.
— Ра… — Тарен повернулся, подбирая с пола плащ, и черные крылья на спине пошевелились. — Адепт звал нас на Танец Лезвий. Ты просила напомнить.
Мое имя — Тизраэль, но обычно меня зовут Ра. Ра — боевая кличка, удобное сокращение, которым меня может называть каждый, а родовое (полное) имя произносить запрещается. Это приравнивается к оскорблению, а я особенно щепетильна в данном вопросе. Не стоит позволять трепать свое имя, будто тряпку на ветру.
— Да, я помню. Я позову вас, когда придет время.
Они кивнули, облачившись в плащи, и растворились в тени колонн. Раньше я пыталась разгадать их тайну, но сейчас меня больше интересовал странный поступок неведомого мага. Он должен был знать, что, оказавшись в Ущелье Раздора, обратно не выберется, но все-таки сделал это ради какого-то клочка бумаги. Взбив волосы, чтобы быстрее сохли, я отправилась наверх — сменить одежду на более подходящую случаю. Самое время поторопиться — меня ждал Адепт Детей Лезвия.
* * *
Танец Лезвий — это не бой, хотя во время встречи в Цитадели Стали поединки нередки и поощряются. Многих из даройя можно встретить только здесь, потому что у каждого свой путь, свои заказы, а дружба между членами клана редка. День Танца становится и днем вызовов, днем воплощения самых изощренных замыслов, песней смерти, сыгранной с помощью ударов. Молодые зачастую обнажают мечи против заслуженных мастеров, а кто-то пытается ударить в спину, проверяя реакцию противника и одновременно свою удачу. Однако сам Танец — это ритуал, показывающий, насколько ты чувствуешь оружие, насколько ювелирно ты способен владеть им, слушать биение жизни и предугадывать наступление смерти. Это игра. Демонстрация искусства.
Кроме того день Танца Лезвий — это подведение итогов. Адепт видит, кто на что способен, а наиболее отличившихся удостаивает Ока Смерти. Он единственный, кто не может вызвать на бой никого из Детей Лезвия, ведь он и без того лучший, Сэтр только смотрит и ждет. Он никогда никого не обучает, его дела скрыты туманом — никто не знает, как он дальше идет по Пути. Оспорить его право на власть может любой, но никто этого не делает. Пока ни один из даройя не готов сразиться с Сэтром, каждый взмах оружия которого — воплощенная в движении музыка, каждая атака — выверена и совершается почти без участия разума. Он всегда успевает чуть раньше, и этого достаточно, чтобы труп дерзкого заливал пол кровью в ритуальной фигуре Алфавита.
Мы с братьями спускались вниз, на дно Ущелья Раздоров, погружаясь в густой туман, который постепенно оставался далеко вверху. Лошади осторожно перебирали ногами на крутой тропинке, Эйлос ехал впереди, Тарен — позади меня. Можно было воспользоваться Точками, но я не любила злоупотреблять магией, к тому же поездка тренирует мышцы и делает тело сильнее. Через пятнадцать минут езды начались буро-зеленые леса, покрывающие большую площадь Ущелья; узкие жесткие листья каори наполняли воздух горьковатым свежим ароматом. Каори растут только здесь, из их плодов делают куаву, сок с добавлением перца и пряностей. Куаву подогревают на жаровне, добавляя немного горького вайна, чуть перца, соли, и в итоге получается густой красно-коричневый напиток, острый, но питательный; он вполне способен заменить пищу и не затуманивает сознание. Изредка из стены каори, больше похожих на очень высокие кусты, чем на деревья, выглядывали кудрявые серебристые ивы.
Ножны с двух сторон бедер били по израненным ногам, и чем дальше мы ехали, тем мрачнее я становилась. Боевые серпы, как их называл Тагот, без которых я не выходила из Алого Призрака, — мое излюбленное оружие. Мне это кажется символичным: ведь Смерть — это жнец, а я — один из ее вестников. Сильнее всего боевой серп напоминает кривой кинжал, но он подлиннее, и клинок загнут немного иначе, более плавно. Серпы тонки, остры, но не погнутся и при прямом ударе. За секунду парой своих я могу легко выпотрошить незадачливого соперника, причем сделаю это в лучших традициях Детей Лезвия. Выхватить их не составляет никакого труда — всего одно движение.
Странно, но на нас никто не напал. Арбалеты братьев и мой лук так и остались без дела, уши не уловили ни одного подозрительного звука — пространство около дороги принадлежало только птицам да мелкому зверью, перебегавшему под кронами, а через час мы уже подъезжали к Цитадели Стали. Дорога, выходя из леса, расширяется (в нее, словно маленькие ручейки, вливаются другие тропинки) и широким полотном затекает в арку, предваряющую вход в большой зал. Цитадель Стали — это не замок, это высокий сводчатый покой, увенчанный вторым ярусом и окруженный многочисленными комнатками, пристройками для хозяйственных целей. Он сделан из светлого с серыми прожилками камня, а внутри тяжелый потолок поддерживается длинным рядом белых колонн. В отличие от замков даройя, Цитадель Стали не пугает и не удручает, это место, в котором собираются для Танца Лезвий, здесь никто не живет. На стенах изображены символы Алфавита, и каждый может посмотреть на то, как должно рисовать знаки смерти. Ритуальные символы отлиты из лучшего металла и врезаны в стены, поэтому чертог так и назван. Цитадель Стали — это арена и гостевой зал одновременно.
Оставив коней на попечение мальчишки, глаза которого расширились при виде нас, я поправила одежду и вошла внутрь, Эйлос и Тарен следовали за мной. Вход не охранялся, да и глупо было бы охранять место, в котором собираются лучшие из тех, кто когда-либо держал оружие в руках. Длинный светлый зал уже был заполнен пришедшими даройо, они расступались перед нами, слегка опуская голову в приветствии. Пестрые цвета одежд, вычурные украшения, руны, от кого-то даже пахло духами… Проклятье! В воздухе вились волшебные огоньки. Многое изменилось с тех пор, как я была здесь последний раз.
Этрина, разряженного, как наложник Чарующих, я заметила сразу. А вот Лайн — настоящая охотница. Молодежь бездумно копирует ее красивые наряды, но все это лишь утонченная стилизация — ни цепочка, обвивающая шею, ни длинное платье не помешают ей отразить внезапную атаку. В копне волос — стилет, кроме этого светловолосая замечательно стреляет, но ее могущество, в основном, магического характера. Я кивнула ей, как равной. Бородач Дульче что-то рассказывал, размахивая руками, но краем глаза наблюдал за мной — еще один из тех, кто под внешней безобидностью прячет серьезное мастерство. Тощий, очень высокий и вечно хмурый Триэр, прислонившись к колонне, недовольно разглядывал присутствующих. Длинные бледные пальцы стрелка разминали лист вайна, но делал он это машинально, не собираясь подносить труху к губам. Всего в зале было около двухсот даройя — не так уж много нас осталось. Мне не нравилось то, что я видела, — суровая стройность и строгость законов клана нарушалась. Когда взгляд упал на Элайо из Чарующих, я невольно схватилась за рукояти боевых серпов. Она стояла, держа на поводке пару рабов-людей, и улыбалась узкими красными губами, притягательная, хрупкая и отвратительная. Так вот откуда все эти усовершенствования…
— Я вижу, скромность — одна из твоих добродетелей, Ра.
Этрин появился передо мной, преграждая путь, и презрительно осмотрел мое одеяние. Я не стала расспрашивать и ждать, ведь оскорбление — всегда оскорбление, даже если оно прикрыто покрывалом вежливости. Молодой петушок в ярких одеждах чувствовал себя в центре всеобщего внимания после гибели замка Морэя, и я сразу поняла, как его следует убить. Братья, уловив желание, остановились, отступив в стороны, а мои серпы уже впились наглецу в глотку, спускаясь ниже и разрезая два одинаковые линии. Мгновенно вспоров роскошное одеяние, я соединила штрихи внизу, перекрещивая оружие, а потом развела руки в стороны и, пока он падал, всадила серпы под ребра с обеих сторон. Раз-два-три. Пнув его, я придала телу траекторию, которая требовалась для завершения фигуры. Этрин рухнул на спину, руки наглеца простерлись по обе стороны от тела, а из разрезов на боках потекли кровавые потоки, словно еще одни конечности, только нарисованные на белом полу. Кровь из горла впитывалась растерзанным воротником и не деформировала символ Алфавита.
— Мы есть рука и орудие, — Эйлос, казалось, улыбался, доставая меч.
— Те, кто судят, и те, кто казнят, — Тарен откинул капюшон черного плаща, расшитого внизу серебряной нитью.
— Крылья птицы, имя которой Смерть, — я с удовлетворением стряхнула кровь с серпов, завершая ритуал.
Эхо в Цитадели Стали громыхнуло, отражаясь от высокого потолка и стен. Он был убит в горло, исторгшее оскорбление, и теперь лежал в виде знака, означавшего в Алфавите справедливую месть. Гордость за содеянное переполняла меня, хотя из-за быстрых движений раны на спине открылись — рубашка слишком близко прилегала к телу. Раздались сдержанные хлопки, которыми даройо приветствуют чужую удачу; Лайн подарила мне восхищенный взгляд, Триэр удовлетворенно крякнул.
— Вы не изменили слова ритуала, — Адепт Детей Лезвия уже стоял рядом, и я чувствовала, что совершенное мной убийство ему по душе.
— Ничто не может заставить меня изменить семейную молитву, — я убрала серпы в ножны, вытерев их о красивый камзол Этрина.
— Даже слова Адепта? — скользнули по мне ярко-синие глаза Сэтра.
— Ничто, — повторила я, смело встречая взгляд и чувствуя, как настроение улучшается.
— Я вижу, что значат для тебя традиции, Ра, — он усмехнулся. — Уверен, что ты соблюдаешь все правила до одного, и также я вижу, что тебе не нравятся изменения, происходящие здесь.
Эйлос и Тарен неподвижно стояли позади, наблюдая за ходом разговора. На их лицах не отражалось ни одной эмоции — ни на широкоскулом, смуглом лице Тарена, ни на более аристократичном, мягком Эйлоса, только темные огоньки глаз сверкали из-под капюшонов. Если кто-то пожелает напасть на меня, они предупредят.
Я не ответила, уставившись на Элайо, которая решилась подойти. Изящная ладошка с длинными ногтями легла на плечо Адепту, а голос пропел:
— Это было красиво…
Думаю, мы представляли собой разительный контраст. Не будь рядом Адепта, гостем которого являлась томная Элайо, я бы убила ее, не задумываясь, но сейчас мне оставалось только молчать. Я замерла, сдерживая вполне естественное желание, — в тесной черной рубашке с поднятым острым воротником, обшитым серебром, в узких штанах и высоких сапогах со стальными полосками на каблуках. Лук и ножны из черной кожи, на которых были выжжены знаки Алфавита, завершали картину. Темные волосы, недлинные и непослушные, растрепал ветер. Элайо же была закутана в разноцветные шелка, роскошная грудь привлекала взгляд, словно картина, обрамленная красивой рамой. Ярко рыжие волосы искрились, каждое движение — соблазн, каждый шорох одежд — зов и обещание. Я отвела взгляд, чтобы не испытывать судьбу, — редко кто способен долго противиться Чарующим. Гибкая, с тяжелыми бедрами, нежной кожей и хитрыми похотливыми глазами, которые наблюдали за мной. Некоторые отказывают им в уме, но я знаю, что это заблуждение; по крайней мере, Элайо преследовала какие-то иные цели кроме постоянной гонки за наслаждениями, присущей их клану. Одна ее рука покоилась на плече Адепта, пальцы другой сжимали поводки двух людей-игрушек, цепных псов, готовых выполнить любое пожелание. Первый был очень похож на менестреля — с маленькой бороденкой, кудрявой головой и яркими губами, а другой выглядел намного старше, в нем ощущалась некая сила. На щеке мужчины была вытатуирована или нарисована черная молния, жесткие волосы топорщились, словно щетка. На мой взгляд, он не вполне был порабощен чарами Элайо и теперь присматривался ко мне, непочтительно подняв голову.
— Ты рассержена, Ра… — заметил Сэтр.
— Пути Адепта — темная тропа для остальных, — механически ответила я, пытаясь оставаться бесстрастной.
— Верно, — согласился Адепт. — Ты заслужила Око Смерти.
Он был одет так же строго, как и я. Сэтр выглядел очень молодо и, если бы я не видела его в деле, никогда не заподозрила бы в нем лучшего из Детей Лезвия; светловолосый и синеглазый, подтянутый, высокий и невыносимо нахальный, он всегда привлекал внимание. Думаю, ему бы больше подошел пост в Совете Беара, чем ответственность за наш клан, — там пригодились бы и лоск, и любовь к эффектным сценам, но случилось так, как случилось.
Сэтр выдержал паузу, проверяя мое терпение. Эйлос сменил позу, Элайо послала ему страстный взгляд, и я едва сдержалась. Кощунство, подобно козлу в храмах Светлого Бога Беара или распутнику в монастырях Бригитт. Ладони лежали на рукоятях серпов, и их прохлада успокаивала меня. Наконец, он заговорил.
— Сегодня в Ущелье поймали мага. Поймали его рядом с твоим замком, Ра. Не поверю, что ты ничего не заметила, поэтому хотел узнать, что он успел сделать, прежде чем попал в руки Элайо. Люди становятся все более навязчивыми и невыносимыми.
Ни один мускул не дрогнул на моем лице.
— Все было спокойно этой ночью. Только замок Морэя сгорел по вине Этрина. Ничего особенного.
— Тарен? — Сэтр устремил взгляд на брата, но тот только качнул головой.
— Эйлос?
Ответа опять не последовало. Братья всегда поддерживали меня.
— Что ж, — Адепт отвернулся, привлекая внимание остальных. — Тогда нет причин, по которой настырный человек не может доставить нам удовольствие. Пусть начнется Танец Лезвий.
Не думаю, что он мне поверил — Адепт слишком проницателен для этого. Элайо отпустила один поводок, и мужчину с молнией на щеке вытолкнули в середину зала. Так значит, это был тот маг, что проник в мой замок и оставил загадочные письмена… Теперь я никогда не узнаю, зачем он это сделал — после Танца Лезвий он разговаривать уже не будет. Одуревший от чар рыжеволосой ведьмы человек постепенно приходил в себя, но для него лучше было бы как можно дольше угождать своей повелительнице — скоро ему придется испытать боль, подобной которой человек никогда не знал прежде. Сэтр воздел руки, начиная ритуал, и даройя расступились, образуя круг подле незадачливого мага. Братья встали рядом со мной, скидывая капюшоны и обнажая оружие. Они всегда любили эту забаву, меня же терзали мысли, от которых предстоящее действо не казалось столь привлекательным. Почему маг не сказал, зачем пришел? Почему не выложил все о том, что оставил в Алом Призраке? Поведение людей предсказуемо, а здесь виднелась нелогичность. Сэтр умел спрашивать, но маг промолчал. Может, Адепт решил наказать меня за ложь чуть позже, заинтересовавшись ненужной скрытностью.
Заклятье круга завершилось, и теперь пленник может выйти отсюда лишь по одному пути — пути, ведущему к Смерти. Любопытство и беспокойство отступали по мере того, как Адепт повторял слова литании, я старалась не видеть жадный взгляд Элайо, для которой открывали тайну Танца Лезвий, погружаясь в монотонные слова. Рубашка прилипла к ранам и, стоило мне пошевелиться, отрывалась от тела с отвратительным тихим звуком. Все смотрели наверх, ожидая знака — в Танце участвовали лишь те, на кого указывала Смерть; спустя миг у меня в глазах помутилось, а потом я увидела руку Серой Леди, приближающуюся ко мне… Меня выбрали.
В такой момент глаза становятся черными, словно толченый уголь, и все остальные отходят от участников. Любой, кто попробует начать Танец Лезвий, не увидев знака, сам становится жертвой. В этот раз осталось десять даройя, среди которых был и Тарен, лица некоторых из них ни о чем мне не говорили, но Дульче и М'сада я знала. Последний выглядел, как седой старик, но был крепок, жив и опасен. Ему нравилось походить на старца.
Первый удар нанес Тарен, разрезав одежду на спине пленника, но не оставив следа на теле. Маг обернулся, и его тут же встретил мой серп, срезавший небольшой клочок волос с головы. М'сад распорол рукав мага, молоденькая девушка попыталась разрубить мечом пояс жертвы, но сделала это чересчур нежно, и оружие просто соскользнуло. Первая осечка. У следующего даройо получилось лучше, и штанина мага оказалась разрезанной надвое, как раз по шву. Он крутился, глядя вокруг, пытаясь защититься, но во взгляде уже появлялось понимание близкой участи. Сэтр громко читал слова литании, следя за игрой.
Смысл Танца Лезвий заключается не в конечной гибели жертвы, а в том, чтобы нанести максимальное количество виртуозных ударов, не убив ее. У мага не отобрали оружие, он мог оказывать сопротивление, мог сразиться с кем-то из нас, но задачей оставшихся в круге было не его уничтожение, а как раз как можно более долгое продление жизни человека. Тот, кто нанесет последний удар, проиграл. Одежды на маге уже не осталось. Он бросился на М'сада, но тот легко отразил атаку, поцарапав запястье человека. Совсем слабо, почти незаметно.
Каждый из нас атаковал в ритме литании, ни у одного не было времени больше, чем у другого. Человек уже пришел в себя, он пытался спровоцировать кого-нибудь из нас, чтобы прекратить мучения, и я удивилась его мужеству. Он не выл, не просил пощады — он принял правила и играл, как и мы, хотя страх сковывал движения. Тарен оставил царапину на спине мага, из нее потекла кровь. Теперь Танец пойдет быстрее. Откуда-то раздавался грохот барабанов, маг уворачивался, танцуя последний раз в этом мире. Мне хотелось спросить его, что значила записка, но мысли уничтожались звуками игры — тяжелым дыханием, легким звоном оружия, едва заметным треском распарываемой кожи, тихим, очень тихим… И голосом Сэтра, неумолимым и настойчивым.
Маг сделал выпад, я уклонилась, проскользнула под рукой и нанесла рану на бедре. Темп убыстрился, теперь Адепт выплевывал слова, они частили, словно капли ливня. Бам-бам-бам… Барабаны рокотали, вторя ритму литании, усиливая его, и даройя метались вокруг окровавленного человека, вычерчивая каждый свой рисунок. Маг пошатывался, он устал, но не переставал сопротивляться. Один раз ему даже удалось задеть опоздавшего юнца ножом, но это была единственная победа. Черная молния скрылась под сетью царапин.
Движения-штрихи, каждое из которых оставляет болезненный след. Кровь заливала магу глаза, но он все еще стоял, не бросая попытки защититься. Удары-укусы серебристых лезвий настигали его все чаще, становились больнее — игра подходила к своему завершению. Почувствовать, сколько осталось в нем жизни, — вот основная задача Танца Лезвий, и я поняла, осторожно поцарапав серпом его позвоночник, что жить магу осталось не так долго, Кто-то срезал мочку уха, М'сад отрубил ладонь человека, и тот выронил оружие…
— Я не боюсь умереть, — внезапно сказал он, разрушая неожиданными словами ход литании, и посмотрел на меня.
Барабан громыхнул, а Сэтр повысил голос, проговаривая названия букв Алфавита. Моя очередь и момент приблизить пленника к смерти сразу на одну ступень. Его взгляд впился в меня звездой с острыми краями; не стоило заставлять человека ждать. Острия серпов погрузились в виски, но не настолько глубоко, чтобы он умер сразу. Я с силой выдернула оружие, и маг упал на колени, сжимая голову руками.
— Поторопилась, — М'сад неодобрительно нахмурился, почти ласково очертив лезвием дугу на теле незнакомца.
Круг окончился на девушке — маг умер. Сэтр прервал чтение, на зал опустилась тишина. Танец Лезвий завершился, и победителем был М'сад. Он не сказал ни слова, но недовольный взгляд значил больше, чем слова, — даройо отлично понял, что я хотела закончить игру быстрее. Тарен спрятал смертоносные длани и пошел за плащом. Судя по тому, как смотрели на нас остальные, зрелище оказалось достойным, оно многому научило их, а смелость жертвы придала ритуалу еще больше силы. Однако Сэтр тоже видел мою поспешность и теперь наблюдал.
— М'сад заслужил Око Смерти, — громко возвестил Адепт. — Танец окончен.
Это означало, что теперь каждый мог начать поединок или просто отдохнуть, вспоминая детали Танца и извлекая из происшедшего ответы на вопросы. Как правило, знак видели лучшие, а наблюдать за тем, как владеют оружием мастера — истинное удовольствие. Молодежь засуетилась с подносами, а я подошла к трупу, который накрывали красным ковром прислужники. Обычный человек, ничего особенного, да теперь слишком сложно понять, были ли какие-то отличительные черты в самом начале. Смех Элайо разносился по Цитадели звонкими колокольчиками, от него по позвоночнику бежали мурашки. Я окунула пальцы в кровь мага, и тут он дернулся. Проклятье!
— …пьяная волчица…
Оказывается, маг приберег для меня еще один сюрприз, но оскорбление меня не тронуло. Мертвец снова стал мертвецом, действие заклятья закончилось.
— Он не был мертв?
Я встретилась взглядом с Эйлосом, который с интересом рассматривал закрытый ковром труп.
— Был, — я поднялась, задумчиво осматриваясь, но больше никто ничего не заметил. — Это не голос выжившего человека, это голос духа. Его последнее заклятье.
— Странные слова, — брат убрал с моего лица растрепавшуюся прядь.
— Да… — согласилась я. — Заклятье именно для меня. Не понимаю, что происходит, брат.
— Поймешь.
Братья никогда не сомневались во мне. Тарен опять стоял рядом, невозмутимый и суровый, но он был доволен, это чувствовалось. Прислужник (молодой даройо, еще не закончивший Обучения) поднес мне чашу с куавой, и я отпила несколько глотков горячего варева. Приготовлено на славу — ну, хоть что-то тут делается в соответствии с традициями.
— Это был хороший Танец, — вдруг сказал Тарен. — К тому же, ты отомстила за осквернение Алого Призрака.
Мы помолчали некоторое время, глядя на поединок хмурого Триэра с Диру, девушкой-Звездой. Похожий на привидение, тощий и угрюмый лучник постоянно пытался ее превзойти, но то ли не очень хотел, получая удовольствие от самого процесса схватки, то ли просто не мог. Смертоносный ветер стрел с тяжелыми наконечниками разбивался о ее защиту — Диру играючи ловила их или отбивала маленьким щитом, успевая выпускать веер стальных звездочек, роем атакующих любителя вайна. Триэр уклонялся, перекатывался — и снова начинал атаку, срывая тетиву. Похоже, ему нравилось смотреть, как юная Диру, одетая в коричневую кожу, сдвигает брови, сосредоточиваясь на летящей угрозе. Остальные с интересом наблюдали за умениями воинов. Девушка-Звезда одна из немногих не обрезала волосы, заплетя их в две длинные каштановые косы, поэтому выглядела на удивление женственно и мягко; ее прозвали так из-за стальных зазубренных звезд, которые ей нравилось метать в противника, хотя излюбленное оружие воительницы — лук, как и у Триэра. У каждого из нас есть оружие, к которому он не равнодушен, однако это не мешает хорошо владеть любым. А уж ловить стрелы умеет каждый, только в лучшей или худшей степени.
В их поединке была душа. Несмотря на то, что Триэр не собирался убивать девушку, вряд ли кто-то мог назвать схватку шуточной и — более того — немногие смогли бы это повторить. Адепт хитро щурился, подбадривая Диру, остальные подшучивали над лучником или восхищенно молчали, у самого входа закипела другая битва, и все было бы правильно, если бы не Элайо. Ее присутствие раздражало меня, как раздражает рану грязь: именно ее присутствие объясняло все послабления, всю лишнюю мишуру и отвратительный запах духов, щекотавший мне ноздри. Сэтр был главой клана, но мне казалось, он приведет его к гибели. Меч не может быть острым, если его не чистят, убийца не может видеть красоту Смерти, если позволяет себе лень и неосторожность. Каждому слову в Заповедях было основание. Дети Лезвия — это охотники, а сильный запах, яркие краски и разболтанность — атрибуты жертвы. В картине не может быть лишних деталей: если убрать что-то одно, она теряет очарование; если сломать маленький винтик из часов, они развалятся. То же самое и с традициями клана. Несоблюдение их — путь к саморазрушению, но Сэтр, похоже, думал иначе.
Элайо присела на край лестницы, поджав ноги и поглаживая козлобородого менестреля, который щурился и дрожал мелкой дрожью от удовольствия. Огонь волос окутывал женщину ярким ореолом. Чарующие не только мастера плотских утех, с помощью которых они порабощают, это лишь одна сторона. Сильный духом вполне способен отказаться от их предложений и избежать тягучего влечения, хотя это и непросто, но вот противостоять хитрости Чарующих намного сложнее. Для них истинным удовольствием является заставить человека или даройо сделать то, что он делать не собирался, — нарушить обет, посетить запретную территорию, не выполнить наказ Адепта. Выдать тайну, например. Поэтому видеть здесь Элайо мне совсем не хотелось — лишь избранные могут уйти, повернувшись к ней спиной, а другие открыты влиянию. Она заметила мой взгляд и поднялась, направляясь к колонне, возле которой устроились мы с братьями. Плавная, неторопливая походка, во время которой рыжеволосая соблазнительница будто плыла по белому полу. Воплощенное искушение. Мои серпы сами просились прыгнуть в ладони и отправить ее к праотцам.
— Ты стоишь на черте, — вместо приветствия сказала она, краем глаза проследив полет стрел Триэра.
Я подумала, что лучше всего будет промолчать, чтобы не испытывать собственное терпение. Братья ощутили мою ненависть и напряглись.
— О. У тебя два пса, как и у меня, — рассмеялась Элайо.
В одно мгновение острия серпов уже находились у ее груди, чтобы вырезать сердце, но я остановилась. Мне стало понятно, чего она добивается, — чтобы я нарушила запрет и навлекла на себя гнев Адепта. Я прокрутила рукояти серпов полукругом и вложила их обратно в ножны.
— Не имею привычки делать то, чего навязчиво желают другие. Если хочешь умереть, прими яд.
— Почему яд? — отшатнулась от меня Чарующая.
— Чтобы никто не марал свою сталь.