Людмила и Александр Белаш. Видела я страну добрую, светлую
Там, где кончается земля и начинается Атлантика, жил сержант Шон Мэлони.
Как многие ирландцы – вроде нас с вами, – он любил Бога, святого Патрика и виски. Между милкой и бутылкой всегда выбирал вторую, хоть каждому католику известно, что алкоголь придумал сатана.
Но мы тут не будем спорить, что нас губит – бабы или выпивка. Мой рассказ – о том, как сержант Мэлони лишился Царства Небесного.
Правда, старая ведьма миссис О’Хара, что держит бакалейную лавочку, имеет на сей счёт собственное мнение. Она что ни скажет, всё наперекор. Её послушать, так и Папа Римский – протестант.
Эти О’Хара всегда знались с нечистым. И если б старая карга не помогала унимать зубную боль, мигрень и женские хворобы, общество давно бы попросило её собирать манатки и валить куда подальше.
Однако не затем мы собрались, чтоб перемывать кости местным старухам. Речь у нас про Шона Мэлони.
Шон носил чёрный мундир гардая и фуражку с бляхой, но мало-помалу спивался. Форс держал – таки полицейский, – но сивухой от него разило даже против ветра, не помогали никакие мятные таблетки.
Службу он справлял как полагается – ловил воров, браконьеров, разнимал буянов в пабе. По должности – куда денешься против устава? – гонял и самогонщиков. Само собой, приглядывал за шельта. Если кто-то из бродячего народа баловался конокрадством, они тут не заживались. Домашним дебоширам сержант вежливенько разъяснял, что руку на женщину может поднять только последняя свинья. Порядочный ирландский парень свою даму сроду не обидит, коль скоро венчался с ней в церкви и клялся быть вместе в горе и в радости, пока не разлучит их Бог, аминь. А ручонка у Шона была о-го-го, и убеждать он умел.
Он мог пропустить воскресную мессу, если гонялся за каким-нибудь ворюгой, но потом всегда каялся перед отцом Руни.
В ту пору наши ребята били англичан и в Ольстере, и в самой Англии. Кое-кто раньше воевал с наци на стороне союзников, и такие опытные парни обучали патриотов. А тренировались они здесь, в холмах Коннемары. Если доносились выстрелы с болот, мы делали вид, что ничего не происходит. Шон тонко отличал, что грохнуло – дробовик или винтовка, и знал, когда идти по следу, а когда лучше посиживать в участке. Малый он был с понятием, что говорить.
Служил бы себе дальше под хмельком, но случилась одна история, и вся судьба сержанта опрокинулась как лодка в шторм.
Так слушайте!
* * *
Графство Голуэй – невысокие горушки, поросшие вереском, угрюмые просторы торфяных болот, луга и голубые россыпи озёр.
На краю графства, лицом к океану, лежит Коннемара. Дальше на запад – только солёная вода до самого Нью-Йорка.
Цивилизация на краю Ирландии жмётся к берегу, чтоб не увязнуть в торфяниках. Здесь пекут хлеб в кастрюлях, обложенных горящим торфом, а узоры на свитерах служат местным, чтоб опознавать утопших рыбаков.
Летом, в сезон, американские ирландцы приезжают сюда полюбоваться изумрудными пейзажами, вдохнуть воздух забытой родины, устроить регату. Потом настаёт осень, и Коннемара коченеет под секущими дождями с океана.
От посёлка до посёлка – пустые мили трясины и бугристого неугодья, лишь торчат на косматых холмах обелиски-менгиры, зловеще каркают вороны и воет сырой ветер. По кочковатым полям бродят, как бледно-серые призраки, знаменитые коннемарские пони, переступая через каменные стенки межевых оград. Не людные это места и не людские. Сюда, на крайний запад, гнал и ссылал Кромвель ирландских католиков со словами «В ад или в Коннемару!».
Иной раз так ненастье закрутит по осени, что впору носа не высовывать из дома. Дождь хлещет, холодрыга адская, ветер насквозь пронизывает, среди дня темень будто вечером. Как раз в такую богомерзкую погоду здесь гонят первач – ветер разгоняет дым от самогонного котла, а сумерки скрывают искры из трубы.
Но Шону пришлось вылезти из полицейского участка и ехать на болота, где в низине меж холмов его ждал труп.
Нашли тело браконьеры, братья Класки, на чём охота и закончилась. Лучше сразу доложить Мэлони. Он парень свойский, однако за молчание по делу о покойнике наверняка вызверится, потом штрафом за дичь не отделаешься. Может и до тюряги довести.
Выехали на труп вместе с коронером, подоспевшим из Ан-Клохана. Пока добрались, дождь усилился, но, как известно, смерть и роды не выбирают погоды. Машины рыли колёсами дёрн и бурую грязь. Чтоб после не вытаскивать их тросом, дальше двинулись пешком, оставив тачки с включенными фарами.
Порывы ветра били дождём по плащу, выдувая дух виски из Шона. К концу пути сержант почти что протрезвел и осмотр места происшествия вёл с привычной чёткостью.
– Вот и консервы нашлись, – вытряхнул он из дерюжной сумки на траву полдюжины фунтовых банок с бобами.
– Кража? – не оглядываясь, коронер продолжал изучать лежащее ничком худое тело в грязной рубахе.
– Вчера миссис О’Хара заявила о пропаже.
Брезгливо морщась, коронер перевернул покойницу на спину. Тяжёлые слипшиеся волосы отпали в сторону, открыв костлявое лицо воскового цвета.
– Довольно молода. Лет тридцати.
– Не из здешних шельта, – присмотрелся Шон. – Весь бродячий люд в приходе я знаю. Вроде ран нет?..
– Голова, рёбра и руки-ноги на ощупь целы. Крови нигде не видно. Отправлю к судебному эксперту, пусть займётся. На глаз – либо чахотка, либо истощение от голода. Брела-брела, свалилась, да так и осталась.
– Хм… Подкрепилась бы бобами…
– Теперь её не спросишь, что да почему. Падала лицом вниз, значит… – Коронер поднял глаза к вершине холма, где, накренившись, торчали три мегалита – словно столбы, подпирающие тучи. – Там есть, где укрыться?
– Укрытие не здесь. Мы уже прошли – был поворот к баракам торфяных рабочих. Сараи старенькие, но ещё стоят.
«Пусть он сам бараки инспектирует, – решил коронер. – Моя забота – внезапная, необъяснимая, насильственная или неестественная смерть. А нежилые строения, что на отшибе, – места тёмные. Сунешься, а там боевики республиканской армии обедают. Хорошо, если к столу пригласят, а вдруг нет?»
– Отсниму её ещё разок. Когда твои с трактором подтянутся?
– Будут, – убеждённо кивнул Шон. – Лэму О’Лири надо за прицепом съездить, по пути в паб зайти, согреться на дорожку. Опять же, он всем должен рассвистеть, что на болоте бабу голую нашли. Жениться ему пора.
– Сам-то когда по второму разу?..
– Как Уна, другой такой не будет.
– …да и жить по старинке в участке, поди, надоело.
– Привык.
Еле слышно щёлкнула вспышка фотоаппарата, запечатлевая мёртвое лицо, залитое холодной дождевой водой. Капли стекали от остекленевших глаз к вискам.
– Похоже, она вообще не здешняя, – вглядывался Шон. – Волос золотистый, черты лица тонкие. Наши другие, а эта… на леди похожа.
– Этаких леди в туберкулёзной больнице – пруд пруди… – Коронер сплюнул в сторону. – Голодранка!
– Ты хорошо посмотрел? Колец, серёг, цепочек нет?
– Какое там!.. Босота. Худая – одни кости.
При виде её необутых ног Шона невольно пронимал озноб. Ходить босиком по болотам в дождь – бр-р. Нагнувшись, он подсветил ступни покойницы ручным фонарём. Затем потёр между пальцами край её насквозь мокрой рубахи.
– Волокиты с ней не оберёшься, – брюзжал коронер, под прикрытием капюшона пытаясь раскурить отсыревшую сигарету. – Отпечатки пальцев, опять фото во всех ракурсах, обмер, особые приметы… Не иначе, в морге до Рождества проваляется, пока бумаги сходят в Дублин и обратно. То-то радость будет хоронить её в мороз… Тьфу! – Сигарету пришлось выкинуть.
– Она не шельта, – распрямился Шон.
– Как не бродячая? Еле одета, без обуви, вдобавок воровка…
– Посмотри на ноги. Пятки грязные, но гладкие, не намозолены. Обувь носила. Рубашечка её – не из дешёвых. Лён или плотный шёлк. И ещё – табор шельта от посёлка к западу, на полуострове. А она шла в глубь болот, на восток, где никого бродячих нет. Непонятно мне всё это…
– Может, беглая, из приюта для падших?
– Если воровать консервы лучше, чем жить в приюте, то из приюта надо драпать без оглядки. Даже без ботинок.
Невдалеке послышалось фырчанье трактора – Лэм О’Лири с тележкой явился.
– Ну, удачно загрузиться. Бобы я заберу, вернуть владелице. А с Лэмом осторожнее – он парень-жох, счёт накатает с точностью до пенни. За всё про всё – подъём тела, саван, выгрузка, потраченное время, газолин и моральный ущерб. Фунта три набежит верняком. Молчи про чахотку – он и за неё потребует.
– Саван?
– Ладно, брезент. Тут к гадалке не ходи, скажет: «Новый брезент осквернили, прошу возместить». До суда дойдёт.
– Экие вы в Бале-Коныле людишки корыстные!..
– Поживи здесь, сам таким станешь. Ну, посуди – с рыбой туго, торф выбран, живём с одних летних туристов. Пока!
* * *
Вернувшись в участок, Шон приложился к фляжке, подкинул торфа в печурку – плащ просушить, самому обогреться – и сел строчить рапорт. В двух милях к востоку от Бале-Конылы найдено тело неизвестной женщины, возрастом примерно… с участием коронера… отправлено в Ан-Клохан… при теле обнаружено шесть банок с консервированными бобами, которые…
Тощища. Но хоть дело о краже закрыть можно. Главное, чтоб старая О’Хара банки опознала.
А на ум нет-нет, да приходила та несчастная, чей путь оборвался у холма с торчащими камнями.
«Бедолага. Жить бы да жить… такой красивой. Надо позвонить в приют к монашкам, выяснить – не было ли побегов. Если женщина оттуда, значит, они там на «падших» сильно давят – грех, блуд, кайся, кайся вечно… Может, их бы лучше утешать да наставлять. Грехи сладки, девчонки неопытны, поддадутся парню, он хоп, и умотал, а она тут оставайся с животом, всем на презрение. Хотя эта была не из молоденьких. Постарше Уны».
Вспомнив Уну, потянулся к фляжке.
Когда рапорт дозрел, плащ почти высох, а снаружи смерклось дочерна. Осенью рано темнеет, с каждым днём всё раньше. Лавочка миссис О’Хара была шаг шагнуть – через улицу.
Старуха куковала в одиночестве, уже готовилась вывесить табличку «Закрыто».
– Добрый вечер, мэм! Вам надо опознать имущество…
– Здравствуй, Шон Мэлони, – неприятным голосом отозвалась лавочница. Сжатые губы, дряблое лицо, блёклые глаза за стёклами перевязанных суровой ниткой очков – с каким-то враждебным выражением. Похоже, старуха не в духе – с чего?..
Вылез из-под прилавка и её толстый котище Томас – здоровенный, чёрный, с белыми лапками и грудкой. Какая ж ведьма без кота?
– Вот, банки.
– Наслышана о ваших с коронером подвигах.
– Служба, мэм.
– Она была мёртвая?
– Уже когда Класки нашли её. Бездыханное тело, иначе не скажешь.
– У холма Трёх Столпов, так?
– Под ним, в низине.
– И еда была при ней?
– Всё в целости.
– Лучше б она с улицы зашла, – молвила старая, продолжая сверлить Шона злыми глазами. – Попросила бы… Но, вишь, гордая… Все они гордые… Умрут, а не попросят!.. Я отзываю заявление о краже. Сделай запись в своей книге – Ройзин О’Хара отзывает, и так далее.
– Как хотите, мэм. Дело всё равно будет автоматически закрыто…
– Сделай это сегодня! – выкрикнула она. – До полуночи! Иди и сделай это сейчас. Да, и забери бобы себе. Они не мои.
– Но таки банки денег стоят… – чуть растерялся Шон.
– Я к ним не прикоснусь. Отнеси на холм, оставь там, – продолжала лавочница с непонятным ему пылом. – Это не твоя и не моя еда.
Потом, осекшись, миссис О’Хара негромко спросила:
– От чего… умерла та женщина? Что сказал коронер?
– Чахотка… или голод. Это правда – выглядела она как в год голодомора.
– И ни одной банки не тронула… – Старая лавочница на миг закрыла лицо ладонями, потом выпрямилась. – Ступай, порви мою бумагу. Но помни, Шон Мэлони, – за едой придут. Упаси тебя Господь съесть хоть один боб.
«То ли я хлебнул лишку, то ли она. – В недоумении сержант вышел из лавки и услышал, как за ним запирают дверь на ключ. – Что старая несла?.. Похоже, бабке пора в богадельню, из ума выжила… Надо присматривать за ней. Вдруг подпалит лавку вместе с собой, так и весь дом полыхнёт».
Впрочем, памятуя о славе рода О’Хара, банки он на всякий случай положил в шкафчик на кухоньке. Все участки, построенные в давнюю пору создания ирландской полиции, имели нужный минимум удобств – такие строения предназначались и для службы, и для житья.
* * *
Мрачно бушевала погода, ветры и дожди рябили гладь бесчисленных озёрец Коннемары.
Ушёл по почте и бесследно канул рапорт о неизвестной женщине с болот.
Временами Шон вспоминал её иссохшее лицо, белое с желтоватым оттенком. Из обители покаяния сестра-секретарша по телефону ответила, что все их подопечные на месте.
Однажды утром, когда небо прояснилось, Шон поехал к торфяным баракам. Как договаривались, его ждали бойцы-республиканцы.
– Патронов немного, – молвил Шон, передавая им тяжёлые коробки, – зато раздобыл два армейских бинокля.
– Хорошие гостинцы, сержант, – крепко пожал ему руку командир. – Скоро отправимся на север. Слушай, здесь становится опасно. Дозорные видели фигуру на холме, у трёх камней. Мы скрытно поднялись туда, но этот тип искусно маскируется и исчезает раньше, чем мы подберёмся. Не замечал чужих в Бале-Коныле?
– Приезжих не было. Может, братья Класки шалят? У обоих шалопутов башка с присвистом, с них станется.
– Этих мы знаем, они носят нам то-сё по мелочи. И ходят парой, а там маячил одиночка. Разберись, Шон, будь добр. Мы не хотим ни слежки, ни шумихи.
– А женщину, бродягу, вы не замечали? Босая вроде шельта, в серой рубахе.
– Где?
– Подтяни дозорных, командир. Просто совет по дружбе. В Коннемаре складки местности, – Шон показал рукой волнистые холмы, – сделаны как нарочно, чтоб подкрадываться.
На обратном пути он свернул к Трём Столпам, как их высокопарно назвала старая Ройзин.
«Может, пещера? Холм – курган, внутрь ведёт лаз… Прикрыть дёрном – и входа как не было».
Подъехав к знакомой низине, намётанным взглядом Шон тотчас заметил нечто странное и остановил машину.
По жёстким побуревшим травам, озираясь, брела девчонка лет десяти, с непокрытой головой, в серой рубахе ниже колен и босая.
Сержанту тотчас представился новый длинный рапорт и нудные переговоры с отделом опеки при совете графства. Потому что в округе не числилось беглых или пропавших детей; это Шон точно знал по оперативным сводкам. Даже грязная детвора шельта жалась ближе к табору или сидела по кибиткам.
«Тут что, мёдом намазано? Почему сюда собираются все босоногие?»
Пока вылезал из машины, девчонка вопросительно смотрела на него. Шону вспомнились россказни о долине Гленн Болькан, куда-де как зачарованные тянутся со всей Ирландии изгои и умалишённые. Вернее, тянулись. Электрошок, психушки и химические препараты положили этому конец.
«А теперь их в Коннемару повело?.. Боже упаси. Одну уже нашли, вторая хоть живая».
– Девочка! – позвал он, стараясь говорить приветливо. – Что ты тут делаешь?
«Припустит наутёк как мышь – лови её в одиночку».
Отчего-то ирландцы не любят гардаев. Должно быть, это пошло с тех времён, когда Гарда носила шлемы английского образца. Поэтому свыше строжайше предписано вести себя вежливо, предельно корректно, пока не настанет момент выворачивать руки.
– Я ищу маму, – тонко и жалобно ответила девчонка. – Ты видел, куда ушла моя мама?
Спрашивал Шон по-гэльски. Ответила она с древним выговором, который лишь в диких горах услышишь. Жизнь нет-нет, да напомнит, что тут гэлтахт – затерянный мир языка королей и героев.
– Я сержант Гарды, Шон Мэлони. Наверняка ты замёрзла, тебе надо согреться. Поедем со мной в посёлок. Там попробуем разузнать о твоей маме…
Вблизи девчонка оказалась тонкокостной, с волосами цвета хлеба. Глазища большие, иззелена-серые. Она не выглядела вконец исхудавшей, только смотрелась бледно и вела себя растерянно. Волосы её спутались, рубаха кое-где была запачкана землёй.
– Ты королевский воин? – спросила она с надеждой.
В её речи было нечто жутко старомодное, даже сама манера выговаривать слова. Уж на что Коннемара – замшелая глушь и чёртов угол Зелёного острова, но и тут есть места, куда, похоже, мотоцикл не заезжал и радио не дотянулось.
«А вдруг, – подумалось Шону, – кто-нибудь как спрятался при Кромвеле в болота, так с тех пор и таится, четыреста лет не высовываясь?..»
– Гарда Шикона, Стража мира, – чётко назвал он свою службу. – Я охраняю здесь порядок. Со мной ты будешь в безопасности, я никому не дам тебя в обиду.
– Моё имя – Куу, Небесная Луна.
– Отлично, Куу. Садись в машину, я включу печку. Хочешь есть?
– Очень. – Глаза девчонки заблестели, будто к носу её поднесли блюдо с горячей, дымящейся картошкой, политой мясным соусом.
После секундного колебания она забралась в салон авто, на место рядом с водителем, поджала ноги и натянула подол рубахи пониже. Со знакомым знобящим чувством Шон заметил, что ступни её белые с синевой. Она мелко дрожала.
– Сейчас будет тепло.
В «бардачке», вместе с заветной фляжкой, он возил коробку с сэндвичами из придорожного кафе. По всему видно было, что Куу жутко голодна, но вела она себя как маленькая леди. Не набросилась на еду будто волчонок – аккуратно развернула вощёную бумагу, откусила краешек булки, прожевала, потом ломтик помидора, потом веточку укропа, кусочек говядины…
Шон понял, что с ним нет воды. Ни минералки, ни термоса с чаем. Только виски. Настоящий проклятый ирландец.
Когда завёлся мотор, она вздрогнула и сжалась, но совладала с собой.
– У тебя в повозке так хорошо…
– Куу – это звучит. А твоя фамилия?
– Куу Светлых Покоев.
«Здорово. Самое то, что ищут в картотеках. Вся розыскная контора Дублина будет мне рукоплескать. Небесная Луна Светлых Покоев. Рост, вес, цвет глаз и волос, особые приметы – босиком. Да, сэр. Говорит по-гэльски, как древний бард. Я её понимаю через слово. Осмелюсь предположить, родом из беженцев семнадцатого века, с той разницей, что шельта пустились кочевать, а эти зарылись в землянку. Или в школе безумцев начались каникулы, вот её и выпустили погулять по Коннемаре. Или переполнилась долина Гленн Болькан, они оттуда разбегаются. Так точно, сэр. Нашествие полоумных. Я давно подозревал, что оно началось, но до наших краёв лишь сейчас докатилось».
Скромно слопав большой сэндвич, Куу чуток сомлела и начала клевать носом. Глаза её слипались, она прикрывала зевоту ладошкой. Грязные ступни и голени девчонки заметно порозовели, будто в них вернулась кровь. На подъезде к участку она уже дремала, свернувшись на сиденье.
Пришлось, предварительно отперев дверь, заносить её внутрь на руках, так её сморило от тепла и сытости.
Это не осталось незамеченным. В Бале-Коныле ничего нельзя скрыть от соседей. Но чтобы так настойчиво ломиться в дверь участка – на это способна одна миссис О’Хара.
– Тс-с, мэм. Здесь спит ребёнок.
Второпях выскочив из своей лавки, старая Ройзин не забыла повязать седую голову платком – коннемарцы знают толк в приличиях, – но насчёт её душевного здоровья сержант вновь засомневался. Её разодрало шуметь прямо с порога:
– Ты соображаешь, что делаешь, Шон Мэлони?!
– Да, мэм. Подобрал девочку и пытаюсь предотвратить её ангину. Или воспаление лёгких. Она насквозь простыла, шляясь по болотам босиком. Похоже, она маленько не в себе.
Прикрыв входную дверь изнутри, миссис О’Хара зашептала, словно её могли подслушать с улицы:
– Ты слепой или тупой, сержант? Я была о тебе лучшего мнения.
– Спасибо. Извините, но чем я вас прогневал? Я где-то нарушил устав Гарды? Укажите, в чём именно.
– Ох. Ты подбираешь у Трёх Столпов – я угадала? – девочку ши, тащишь её в полицейский участок, укладываешь спать на нарах для алкашей, накрываешь своим одеялом – и после этого уверен, что всё будет в порядке?
– Ши?.. Мэм, поздно читать мне сказки о господах из холмов. Я седьмой год в Гарде, это здорово лечит от всяких заскоков. Ши, сиды, эльфы – не по моей части. Я вижу, что у девчонки зуб на зуб не попадает, а ноги посинели. Меры я принял. Имеете предложить что-то ещё? Если нет – до свидания. Здесь я хозяин.
Миссис О’Хара устало опустилась на стул, до блеска истёртый сотнями задов. Возможно, стул помнил день, когда объявили независимость Ирландии.
– Вот кто хозяйка, – показала она на Куу, сладко спящую в открытой камере-клетке. – А мы с тобой простые смертные, сынок. Старая вдова и молодой вдовец. Бобы сохранил?
– А то.
– Разогрей и корми её, когда проснётся. Бобы, фасоль – их природная пища.
– …Вдобавок я должен сообщить о ней по инстанции. Таков порядок.
– Есть вещи похуже колдовства, – согласно покивала Ройзин. – Например, служебный зуд. Ну а что дальше?
– Я нёс её. Она настоящая, живая, – убеждал Шон то ли лавочницу, то ли себя. – Съела мой сэндвич. А если завтра закашляет, жар начнётся, мне придётся вызвать доктора. Какие ши, мэм?
– Боюсь, у нас она – последняя. Они исчахли там, в Светлых Покоях, – горестно качала головой миссис О’Хара. – А что болеют, так у нас одна порода. Они тоже от Адама, только раньше появились, до изгнания из рая.
– Похоже на ересь, мэм. Преподобный отец Руни не одобрил бы…
– Пусть его. Речь-то о судьбе, не об ангине. Для ши нет греха и спасения. Им не суждены ни пекло, ни блаженство, у них своё место. Сдаётся мне, их туда звали, а они всё цеплялись за землю, не хотели уходить… И вот дождались до беды. Мать унесло, а эта одинокая осталась. С ней совсем худо будет. Не поднимется, не долетит – мала, слаба… Так и растает. Ветер порхнёт, и ни пылинки не останется… Ах, Куу, Луна Небесная, что нам с тобой делать?..
Старая бормотала, сокрушалась, а в сердце Шона всё сильнее и глубже закрадывались подозрения.
Впрямь ли миссис О’Хара – ведьма, или её навестило старческое слабоумие, но найдёныш с болот не укладывался в полицейские понятия.
Ши.
Они же сиды, туаты или, по-английски, эльфы. Тайные лорды земель и вод.
«Сержант Мэлони, мысли логично. Ладно, они были. Потом вымерли. Их изгнал святой Патрик, или просто их время прошло. Поэтому мы их не видим. Положим, у нас, на краю земли, парочка ши уцелела… Мать «унесло»? Ройзин видней, таки это она ведьма, а не я. Мы имеем на руках девчонку, предположительно ши. Какие твои дальнейшие действия в таком случае?»
– Ей что-то угрожает, миссис О’Хара?
– Она исчезнет. Совсем.
– Ну, еды-то ей хватит…
– Вряд ли девочка долго протянет на нашей еде, в нашем воздухе. Её мир – холм.
– Тогда вернуть туда… в Три Столпа. Пока я её не зарегистрировал, – здраво предложил Шон, осознавая, что городит сущий бред.
– Там пусто. Исчезнет в холме или тут, раньше или позже – всё равно.
– Но есть же способы помочь ей? Я полагаю, вы как сведущая женщина…
– Говори уж прямо – ведьма. Можно окрестить, тогда её судьба станет людской. Но нужно, чтобы она сама захотела.
– М-да… Боюсь, преподобный Руни заартачится. Только представьте, мэм, – мы приведём Куу в церковь и всё расскажем. Если его кондрашка не хватит, он нам расхохочется в лицо, и только. Опять же, кого попало не крестят. У ребёнка должна быть метрика, родители… А тут? Поди докажи ему, что она законнорожденная.
– Да хоть бы и докажем… – вздохнула Ройзин. – Наши порядки – не для ши. Куда её потом отправят, понимаешь?
Шон понимал. Безродным сиротам один путь – в промышленное училище, под начало суровых монахинь. Кайся и вкалывай, кайся и вкалывай…
«Девчонку там затуркают до… я не знаю, до чего. От подземелья в холме всё отличие, что живая».
Внезапно Шону стало стыдно за страну.
«Что, если в самом деле к нам явилась ши? И как встречаем?.. Сэндвичем, нарами в клетке. Баландой и карцером в промышленной школе. Тьфу, до чего ж мы опустились!»
Из детских книжек ему вспомнилось о ши – «Самые красивые, самые изысканные в одежде и оружии, самые искусные в игре на музыкальных инструментах, самые одарённые умом из всех, кто когда-либо приходил в Ирландию…».
А теперь? Мать-ши, умирая с голоду, бредёт в холм, накормить дочку крадеными консервами…
– Вы правы, мэм, – не вариант. Другие есть?
– Считай, нет. Только сменять судьбу на жизнь.
– Это как?
– Свою жизнь на её судьбу. Тогда, глядишь, и унесёт её… а вот куда, нам не дано знать, сынок. Может, потом узнаем, когда сами отправимся… – Миссис О’Хара поднялась, кряхтя и потирая поясницу. – В общем, корми, ухаживай. Делай что должен. Если спросить захочешь, я рядом. Приводи её мыться ко мне, к вечеру воды нагрею.
* * *
Шон занимался стряпнёй, когда из двери донеслась протяжная, звонкоголосая песня проснувшейся Куу:
Видела я страну добрую, светлую,
Нет там обмана и ложь неведома
Там обитают – мне так сказали —
Те, кто покинул землю печали.
Там тени ласковы, ночь не страшна,
Там золотая кошка гуляет…
И хотя пела она на языке королевских бардов, которые давно стали землёй, каждое слово было понятно и отдавалось в душе Шона переливами струн арфы.
– Славно поёшь, Куу, – похвалил он её, входя с тарелкой бобов. – В хоре отца Руни ты стала бы главной. А вот и обед! Выбирайся из клетки. Прости, что не нашёл тебе лучшей постели.
Уговаривать девчонку не пришлось, её ложка так и замелькала. Глядя, как она уписывает бобы, Шон невольно забыл, что там накаркала старуха. На щеках Куу появился румянец, отдых и тепло шли ей на пользу.
– Видишь ли, я тут переговорил с одной знающей особой… К слову, она прислала тебе чулки, ботинки и большую шаль – вроде пальто с пуговицами вам не по нутру. Так вот эта дама считает, что твоя мама отбыла куда следует.
– На восход или на закат? – спросила Куу, погрустнев.
– Лучше спросишь у неё самой. Вечером она ждёт тебя купаться. У неё есть кот…
– Кот! – Её глаза, потускневшие было, вновь оживились.
– Он тебе понравится. Знаешь, детка, рядом с тобой мне становится жаль, что я один на казённой квартире живу – да хуже, на рабочем месте. Так уж сложилось… Есть чай, будешь пить?
– А можно мне попросить молока?
С изумлением Шон отметил, что за день даже не понюхал виски.
– Хоть пинту. Сейчас согрею.
– Ты возвращайся поскорее, мне с тобой лучше.
«Надо было с самого начала, как вселился, кошку завести, – запоздало жалел Шон, вливая молоко в кастрюльку. – Она бы с Томом спелась и котят мне принесла. Дом без ребёнка или кошки – значит без любви и радости…»
Но и в разговоре, и в молчании душу гнела забота – как быть дальше? Рапорта он не писал, в Ан-Клохан не звонил, а ведь придётся, сколько ни оттягивай.
Поднося Куу чашку дымящегося молока – с куском сливочного масла, горло смягчить, – он глянул на улицу поверх занавески. К лавке Ройзин опять кто-то идёт. Ишь, зачастили. Будто у всех разом позаканчивались сахар, крупы и приправы. Коннемарцы народ жутко любознательный, и чего сами не узнают, спросят у соседей. А где новостей почерпнуть, как не у бакалейщицы?
«Интересно, о чём Ройзин с ними говорит?.. Публика у болот живёт дремучая, всем им бабки на ночь одни сказки пели. Что шельта от посёлка на восток не бродят, все лучше меня знают – на то есть разведка в лице братьев Класки и ловцов беглых пони. Значит, выводы уже сделали».
Понятие о том, что Куу явилась из холма, Шон зарубил на уме – для ясности, поскольку другие версии были одна глупее другой. Шельта, отшельники и прочие нелепицы годятся для воскресных газетёнок, почитать со скуки.
На трезвую голову это было даже логично. Осталось звякнуть в Ан-Клохан и убедиться, что мама-ши исчезла из покойницкой как дым, во плоти улетев за горизонт.
Но здравый смысл где-то внутри ещё глухо шумел, негодовал, и Шон решился.
– Куу, будь ласкова, сделай для меня что-нибудь… такое.
– Что? – улыбнулась девчонка.
– Даже не знаю. Можешь превратить воду… в пиво?
Чуть не сказал «в виски», но сдержался. Что ши об ирландцах подумает? Решит – как были забулдыги тыщу лет, так и остались.
– Не-а, – огорчившись, Куу помотала головой.
– Тогда… чтобы на столе возникла… жареная рыба! Лосось.
– Мне его жалко, он живой. – Теперь Куу насупилась.
– Та-ак… а что ты можешь?
– Н-ну… голоса позвать.
– Давай. – Шон сел поудобнее, огляделся, а Куу, странно сгибая пальцы, стала шептать на них. Потом вдруг уронила руки на колени и, опустив лицо, тихо проговорила:
– Я не буду. Прости. Ты её услышишь и заплачешь, а потом на меня рассердишься…
У Шона в груди перехватило, чего давно уж не случалось.
– Ты… ты подслушала нас с Ройзин?..
И тотчас понял, что обвиняет девчонку напрасно – она спала как сытый барсучонок. Ни человек, ни ши не может, проснувшись, петь о золотых кошках, если до этого узнал, что скоро станет ничем.
– Её Уна звали, Уна Манахан, – еле слышно продолжала Куу, глядя в сторону. – Это у тебя внутри болит, где сердце. У вас должен был…
– Лучше помолчи, – сипло выдавил Шон. – И никаких голосов, ясно?
– …а то ты мне не веришь. Вон у тебя цветок засох – хочешь, я его поправлю?
– Да, займись. С цветком – можно.
Пока она оглядывала скукожившуюся в горшке на подоконнике герань, Шон с трудом приходил в себя. Сама мысль, что вдруг бы он услышал голос Уны, кидала его то в жар, то в холод. Вот уж правы старики – ши в доме не к добру!..
Между тем Куу, раздвинув занавески, бережно потрогала стебель и жухлые листья, сбегала босиком – топ-топ-топ – на кухоньку, принесла полковша воды и, поливая цветок, тихонько запела:
Поднимайся, вода, от земли к небу
По жилам, по стеблю, по живому телу.
Наливайся, зелень, свежим соком,
Встань, как живое, что было безводно,
Цвет и плод дай, что было бесплодно,
От Небесной Луны прими обновленье…
Наскоро проморгавшись от своих терзаний, Шон воочию узрел разом три зрелища.
На глазах у него задохлый цветок позеленел и выпрямился, подняв листочки.
С той стороны окна, отвесив челюсти, на них таращились братья Класки.
А поющая Куу становилась какой-то прозрачной, вроде матового стекла, – сквозь неё Шон смутно различал цветок и подоконник.
– Стой. Всё, хватит, – подступил он сзади. Взяв её за плечо, чтоб не упорхнула, другой рукой Шон отобрал ковш. Грозно зыркнул на братьев – «А ну брысь, тут вам не цирк».
Куу пошатнулась, он подхватил её.
– Ну-ка, ляг. Э, да ты похолодела… Знаешь… прости, зря я с просьбой полез. Сейчас ещё бобы открою, разогрею. Больше не надо чудес, ни-ни, договорились? Сил у тебя мало, надо их беречь…
– Я хотела как лучше, – лепетала Куу, держа Шона за руку. Ладони у неё остывали. – Есть ещё молоко с маслом?
– Будет. Жди. – Он укрыл её одеялом и выметнулся за порог. Братья-браконьеры ещё топтались возле участка, обалдело спрашивая друг дружку:
– Ты видал?
– Не, а ты видал?..
– Оба ко мне, – позвал Шон тоном, не допускавшим возражений. – К молочнику, мухой. Две пинты молока, полфунта масла – брать лучшее. Ей.
Братьев как сдуло. Они мастера были по пустошам с дробовиками бегать, но чтоб так быстро – Шон и вообразить не мог.
Примчавшись назад, братья доложили – молочник всего дал вдвое больше, прибавил творога и не взял за продукты ни фартинга, сказав только: «Ей».
* * *
К вечеру Куу отудобела и перестала казаться матовой, даже вполне бодро обулась. Погода над Бале-Конылой с утра держалась тихая и светлая, но Шон настоял – «Обвяжись шалью». Ему казалось, что девочку следует держать в обёртке, как чайник под ватной стёганкой, иначе тепло тела рассеется, тут и конец.
– Под небом будет спокойно, сухо, – убеждала Куу и, не сдержавшись, похвасталась: – Это я устроила.
– Перестань, детка, оно того не стоит. Пусть льёт и свищет.
Новости, расползаясь по Бале-Коныле со скоростью ног, принесли кое-какие плоды. Улица оказалась необычно людной, и все, стараясь не толпиться, смотрели в одну сторону – на девчонку, замотанную с головой в шаль, и сержанта в чёрном мундире.
«Хорошо, если никто не полезет, чтоб коснуться Куу. А полезет – пресеку».
Вот и лавка.
– Ко-о-от! – Светясь восторгом, Куу немедля села на корточки, а Томас с мурчанием подсунулся ей под руку. – Чёрный котик, алый ротик… Кис-кис-кис!
– Мммяу, мрр, урр. – Томас и так тёрся, и эдак, вот прямо упасть готов от наслаждения и задрать кверху лапы.
– Здравствуй, Луна Небесная, – с улыбкой и почтением встретила её миссис О’Хара. – Ванна ждёт.
Пока Куу раздевалась за дверью, старая Ройзин улучила минуту поговорить с сержантом:
– Как она?
– Худо, мэм. Цветок оживила – и чуть не растаяла.
– Что, чуда захотелось?.. Эх, ты…
– Займитесь с нею, я тем временем свяжусь с Ан-Клоханом. При Куу неудобно.
– Решил по инстанции, по-своему?.. Ну, тебе видней, сынок.
– А у нас есть выбор?.. Могу к преподобному Руни сходить, объяснить ему. Вдруг поймёт.
– Он понятливый. Заглядывал уже, справлялся – мол, правда ли? Всё-таки наш, коннемарский, в курсе кое-каких дел.
– И что же?
Миссис О’Хара чуть не плюнула в сердцах:
– Тоже, как ты, за инструкции прячется. «Я бы рад, но вот епископ…» и прочие сопли. Всем подай выписку из метрической книги, предъяви мать с отцом и отпечатки пальцев. Обещал посодействовать, замолвить слово в приюте Иосифа, у него там троюродная сестра… Иди уж, звони. Здесь Куу не на что надеяться. Напою её своими травами, укреплю малость.
* * *
Взяться за трубку и набрать номер сержант не решался минут пять.
– Женщина?.. – переспросил коронер, и в голосе его Шону почудилась нечто скрытое, какое-то умолчание. – Тело отправили в Дублин, в бюро криминалистики, чтоб изучить подробно. А почему ты о ней спрашиваешь? Выяснилось что-то новое?
– Ничего. Просто хотел узнать… Почему в Дублин? Голуэй куда ближе. Они должны были прислать тебе официальный ответ.
– Не мне, – слишком поспешно открестился коронер. – Направление на экспертизу подписал не я, а старший офицер округа. Смерть от естественных причин – так вроде бы. Могу уточнить.
Экспертиза в столичном бюро!.. Что за дурная возня из-за какой-то бродяжки?..
Оставаясь в больших сомнениях, Шон вызвонил дежурного по делам детей и подростков в Голуэе.
– Да, записываю. Район Балликоннили, – машинально переводил дежурный на английский, – на болотах к востоку… Имя – Куу. Возраст – около десяти лет. Родители неизвестны. Нуждается в медицинской помощи?.. Она под присмотром?.. Благодарю, сержант. Позаботьтесь о ней, завтра мы пришлём за девочкой машину и людей. Проследите, чтобы она не скрылась до нашего приезда.
От бесед по телефону у Шона остался слабый, но неприятный осадок. Словно его дурачили, а он поддался на обман. Но Шон по службе привык полагаться на вышестоящее начальство; до сих пор оно вело себя нормально. То есть сухо, бесчувственно и законно. Даже закрывало глаза на его мелкие просчёты и ошибки. С кем не бывает.
Всё же отдавать Куу отделу опеки не хотелось. Там не посмотрят, кто она. Для чиновников нет ши. Есть ребёнок из мяса и костей – бездомный, беспризорный и безродный. Нет, брошенной она не станет. Совет графства платит приютам ирландский фунт стерлингов в неделю за то, чтобы питомец был накормлен, одет и всё такое. С горохом и фасолью у святого Иосифа порядок. И окрестят, сперва подивившись, как это в католической стране ребёнок избежал купели – даже шельта, уж на что племя бродячее, исправно крестятся. Мало того – расчухав, что в религии Куу ни бум-бум, ей красочно распишут радости рая, муки ада и путь к спасению. Подготовят, будь спок.
Переходя улицу от участка к лавке, Шон увидел в уме будущее Куу, где-нибудь через год. Серая мышь в убогоньком приютском платье, причёсанная по-старушечьи, до безмолвия зашуганная святыми сёстрами. Если только в хоре петь начнёт, тогда пробьётся. Церковь пение любит. А случись уцелеть дарам ши – хотя надежды никакой, – так её и в угодницы выдвинут… Ирландия – остров святых!
Розовая, распаренная Куу в обмотке пышных банных полотенец выглядела счастливой донельзя. Томас возлежал пушистой тушкой на её коленях.
– Как у вас? – Шон вернул улыбку на лицо.
– Травки помогли. Вот, обжора Том старается – лечит.
– От него тепло, а я наполняюсь, – поделилась впечатлениями Куу. – А была как… как стеклянная чашка, которую выпили, только капельки на дне остались.
– Значит, мы договорились – больше не поём, о’кей? – Сержанту удалось скрыть тревогу. – Хотя голос у тебя – душе отрада.
– Я могу и просто петь, ни для чего.
– Насчёт мамы выяснили? – негромко спросил Шон у Ройзин нарочито будничным тоном. Память от поездки с коронером сохранила образ мёртвой леди. По мнению миссис О’Хара, леди не вернётся к Трём Столпам.
– Запад, – односложно отозвалась та.
– Это хорошо или…
– Разница та же, похоронят тебя ногами к морю или головой. Отец Куу был с востока, но человек ли он и что с ним теперь – неведомо. Это он нарёк её Луной.
– Папа любил лес и снег, – вставила Куу, придавленная котом, – а мама – ветер и холмы. Он звал нас к себе, в страну птиц.
– У них своя география… Где это – в Норвегии, что ли? Или вообще в России?
– Кто путешествовал по их карте, – тонко заметила миссис О’Хара, – того лет триста перестали ждать обратно. А у тебя какие новости?
Приоткрыв было рот, Шон не нашёл сил сказать «Куу, завтра за тобой приедут».
«Как я ей в глаза-то смотреть буду?.. Ладно, перестань, всё наладится. Главное, бобов давать побольше и запретить петь. Святые отцы нарекут её Мойрой или Пэтси, отдел опеки присвоит фамилию. Станет новый человек вместо Луны Небесной…»
– Завтра будет видно. А детям пора спать.
* * *
То, что жители Бале-Конылы не облепили лавку и участок, следя за каждым движением, вовсе не значило, что они боялись вмешиваться.
Опыт предков, идущий из тьмы веков, гласил, что ши карают назойливых. Но кто запрещает принести того-сего в подарок и оставить в корзине у дверей? Ясен ветер, ши поймёт, что от кого, и в благодарность наградит.
– Кто-то забыл? – спросила Куу о четырёх корзинах на крыльце.
– Вам на холм приносили провизию? – Шон подхватил пару корзин и удивлённо крякнул. Эге!
– Раньше… Давно…
«Вовремя вы хватились, господа хорошие… Теперь поздно навёрстывать. Неужели вас мама с дочерью объели бы?»
– Смотри, тут и письма.
Из денег в корзинах нашлась только одна монета – но какая! Старинная золотая полугинея, завёрнутая в бумажку с каракулями на гэльском «Молите ветры за нас». Ведь не пожалел кто-то, заветную прадедову заначку отдал, надо же…
На столе появились сыры, консервы, пачки отменного чая «Бэрри» из Корка, галеты, колбаса, рыба домашнего копчения, банки с мармеладом и прочие вкусности. Общество Бале-Конылы слегка облегчило кладовки в пользу леди из холмов. К некоторым гостинцам ниткой были прикреплены послания.
– Читай.
– Я не… Буквы такие странные! – вывернулась Куу из щекотливой ситуации. – Прочтёшь сам?
– «Миледи Куу, добро пожаловать, я Мадж, 9 лет». Прилагается ослик… хм… или зайчик, самодельный.
– Ой, он красный!
– «Извините всех моих, что вас забыли. Терри Куган». Это младший парнишка молочника. «Давай дружить. Марта Руа». Плюс фонарик и две новые батарейки.
– А в том, которое ты отложил?
– Просят петь.
– О чём?
– Ты в самом деле хочешь знать?
– Но это мне пишут.
– «Пожалуйста, спасите мою собаку. Она старая, больная, её хотят усыпить! Я вам отдам надувной круг, мяч и самолёт». Заводной, наверно, самолёт. С колёсиками.
Помолчали.
– Только дети пишут, да?..
– Взрослым очень неловко, Куу. Они вас бросили на произвол судьбы.
– И что мне делать?
– Я не отец тебе и не хозяин, чтоб указывать.
– Ну а если бы ты был я?
В воображении Шона возник чудовищный шторм, смывающий с лица земли всё, что отняло у него Уну.
– Всё-таки ты хочешь, чтобы я решал за тебя…
– Но ты же запретил мне петь.
– Ты их плохо знаешь, Куу. Вылечишь собаку, скажут – «Почему не помогли моему дедушке? Он старый, дряхлый, метит в богадельню». И так далее. Чтобы ирландцы остались довольны – таких чудес не бывает.
– Собака-то не виновата, – рассудительно молвила Куу. – Пусть принесут собаку и котика Томаса. Кот меня убережёт. А эту рыбу, – вздохнула она, глядя на круглый золотистый бок копчёной макрели, – я сейчас съем. Надо быть очень сытой.
– Да, подкрепись обязательно. Но собак в участке я не потерплю.
У Куу глаза стали большие, хотя куда же больше. А Шон продолжил:
– Ты добрая девочка, а я – строгий сержант. Запретить петь я не могу, но участок – не псарня. А то всё бы им за полцены… Пусть лучше на ветеринара потратятся. Вот так. – И, помолчав, прибавил: – Рыбу ешь, она вкусная. Силы всегда нужны. А то неизвестно, что завтра будет…
* * *
Усталая Куу ещё спала, медленно, с трудом набираясь сил в тёмном пространстве сна, где веют ветры иных миров. В это время из Голуэя, столицы графства, собирались ехать за ней люди в чёрной форме и в штатском.
Самый деловой штатский, с истинно американской хваткой – он успевал одновременно читать документы и говорить по междугородной линии, – напористо расспрашивал приданного ему старшего офицера Гарды:
– Положение кочевых групп шельта нанесено на карту? Нужны данные за последние три дня – раз, два, три. Далее – вам что-то известно об отрядах…
– Обратитесь к военным. Это в их ведении, – уклонился старший офицер. Исполнять просьбы свыше, даже странные, – одно дело, а соваться в дела боевиков-республиканцев – совсем другое.
– Важно ни с кем не столкнуться, если вдруг придётся заглянуть на пустоши. – Мужчина с рыжеватыми, будто выгоревшими волосами и бледно-голубыми глазами глядел холодно и пристально. – Никаких помех и осложнений я бы встретить не хотел. Тихо доставим её в порт. Процедура вывоза с властями согласована.
– Воля ваша, сэр, но, по-моему, вы зря тратите время. Наверняка они шельта – и мать, и девчонка. Среди бродячих тоже есть свои отщепенцы…
– Мне видней. К тому же я, как и вы, – исполнитель. Есть задание, его следует выполнить. Здесь правильно исследовать такой материал нельзя, придётся отправить к нам. А вам – бонусы, в том числе лично.
Такой разговор был старшему офицеру по душе. Не облагаемая налогом прибавка к жалованью всегда приятна.
Всё же янки здорово умеют проворачивать дела – с одними договориться, других подмаслить.
Правда, этому типу помощь требовалась особая. Сперва – с его подачи, так сказали сверху, – по Гарде разошёлся циркуляр «Стандарт исследования неопознанных тел». Выявил то-то и то-то – звони в Дублин. И вдруг сержант из Балликоннили нашёл какую-то девчонку. Казалось бы, дельце пустячное, но американец в ночь без сна рванулся из столицы, лишь бы успеть к находке первым. Всё устроил за полдня – наряд Гарды в помощь, даже вывоз малявки морем!
– На черта она вам сдалась? – по-простому спросил старший офицер, разминая в пальцах сигарету. – Любой приют их дюжину уступит – хоть на усыновление, хоть для опытов… Да и мелкоте счастье – даром в Штаты перебраться.
Рыжеватый американец оторвался от бумаг:
– Она попадает в стандарт. Вернее, её предполагаемая мать. Надо кое-что выяснить… Это вопросы медицины и антропологии. Алло? – Его наконец соединили с Ольстером. – Доброе утро, сэр. Да, работа движется. Надеюсь к вечеру вернуться в Голуэй с трофеем, и сразу на судно. Если в пути будут проблемы, вызовем на себя вертолёт из Бенбрады.
«Антропология?.. – терялся старший офицер, закуривая. – Бенбрада – это ж их военная база. Что за ересь у нас творится?..»
Выехали в потёмках, до зари.
* * *
В окна сочился утренний отсвет – солнце взошло, озарило холмы и болота, лучи дотянулись до края земли.
– Завтракать подано, – объявил свежевыбритый Шон, выставляя поднос.
Краткое и горьковатое ощущение того, что у него есть семья, а участок – таки дом, а не казённая конура, дало простор талантам, о которых он стал забывать. Сервировка, выбор угощения на утро – так он подавал Уне в медовый месяц.
А теперь предметом его забот была девчонка с волосами цвета хлеба и большими зеленовато-серыми глазами. Она смотрела на него тепло и радостно. Никакой призрачной матовости в лице, вполне живой румянец.
«Обойдётся. Кормить, давать на руки кота, ограничить с песнями – выживет. Россказни Ройзин – чушь. Увидишь, детка, наш мир хороший, и страна вполне годится».
Шон совсем было погрузился в семейное счастье, когда с улицы донеслось гудение автомобиля.
На сердце у сержанта смерклось.
«Всё, мой праздник кончился».
– Доброе утро, сержант! – заулыбался с порога старший офицер, которого полагается приветствовать стоя. – Это и есть наш маленький найдёныш?
– Так точно, сэр. Документы о ней…
– Готовьте. А девочка пусть кушает. Обедать будет уже в Голуэе, мы постараемся накормить её получше. Она говорит по-английски?
– Нет, сэр.
Вторжение пятерых громко топочущих людей в чёрном, совсем незнакомых и каких-то бесцеремонных, напрочь отбило у Куу аппетит. Забыв про еду, выбравшись из-за стола, она взяла Шона за руку, потянула рукав – наклонись!
– Кто это? – зашептала она ему на ухо.
– Они… приехали за тобой. – Шону трудно было говорить, а ещё труднее сохранять спокойствие. – Так полагается. Отвезут в дом, где всё будет – еда, постель. Там тепло… и другие дети там живут.
– Я не хочу никуда уезжать. Хочу с тобой.
– Ничего не поделаешь, Куу, таков закон. Мне нельзя оставить тебя здесь.
– Но, Шон, пожалуйста!..
– Посиди пока, я соберу бумаги. – Встречаться с ней глазами, видеть её горестную растерянность, чувствовать её руку казалось почти невыносимо. Усадить её назад за стол пришлось едва не силой.
«Я даже не предупредил её, что это случится…» Шон чувствовал себя подлецом.
За гардаями вошёл стильный штатский в лёгком осеннем пальто, с непокрытой головой – рыжеватые волосы, цепкие голубые глаза, широкое простецкое лицо ирландца, только не здешнего, а из восточных провинций. Едва он заговорил, акцент выдал в нём янки.
– Куу – значит Луна?.. Имя не здешнее, верно, малышка?
Она смотрела на янки исподлобья, враждебно и недоверчиво.
– А чьё, сэр? – полуобернулся Шон.
– Финское. Это вы обнаружили её, сержант… Мэлони?
– Да.
– И женщину перед тем – тоже вы?
– Помните наши обычаи? – сбил его с линии допроса Шон, вкладывая бумаги в большой конверт.
– А… то есть? – Янки смутился на миг, словно наткнулся на незримую преграду.
– У каждого ирландца есть право задать один вопрос. Я им воспользуюсь.
Американец добродушно улыбнулся:
– Извольте.
– Что вы тут делаете и зачем?
– Сержант, – поспешил вмешаться старший офицер, – это учёный-антрополог. Его интересуют шельта. С разрешения шефа округа он сопровождает нас в научных целях.
– Что вы собрались делать с девочкой? – даже не взглянув на старшего, продолжал Шон, уставившись в глаза американцу.
– Это уже второй вопрос.
– Вы и на первый не ответили.
– Старший офицер, – как бы забыв про Шона, попросил янки, – давайте займёмся делом.
– …И даже не назвались. Сотрудников из Голуэя я знаю, вас – нет. Ваша фамилия? Имя? Должность?
– Он лазутчик, – неожиданно вымолвила Куу.
Обычаи предков янки подзабыл, но язык – и не один – выучил вполне прилично, практиковался в нём. Так требовала его специальная работа.
«Бинго! – От восторга он чуть не прищёлкнул пальцами. – Это – ясновидение, она – ши! Или полукровка, не суть важно. Первый живой образчик для нашей лаборатории!»
– …он хочет посадить меня в клетку, чтобы мучить.
В следующую секунду на левую скулу янки обрушился удар силой около двух тысяч фунтов. Боковой правый в голову сержанту Мэлони всегда удавался. Американец улетел в нокаут, по пути сшибив одного из гардаев. Противников осталось четверо – шофёра, что снаружи, Шон не считал.
Они были ребята крепкие и драться тоже умели. Сложно сказать, как бы сложилась схватка для сержанта, если бы в участке не раздался звонкий голосок.
Куу изо всех сил запела:
Зло, усни! Ослабни, гнев! Сила рук, уйди в песок!
Сила ног, отяжелей! Взор, померкни! Зло, усни!
Шону словно мешок с камнями лёг на плечи. Кулаки разжались, перед глазами помутилось. Он увидел, как готовые к драке гардаи и старший офицер оседают, опускаются на пол, сражённые песней ши. Сам он, как ни странно, удержался на ногах, только пошатывался. Куу тянула его за собой:
– Уйдём. Пожалуйста, уйдём отсюда, тут плохо!
– Погоди… они… долго пролежат?
– Не знаю! Мало! Шон, нам надо уходить!..
– Обувайся. Надень шаль. Я должен взять кое-что.
Вообще сотрудникам Гарды оружие не полагается. Но после множества терактов на севере начальство разрешило скрытно носить пистолет на ночных дежурствах – в зависимости от оперативной обстановки. Ватными, непослушными руками Шон отпер оружейный шкафчик, достал пистолет и стал набивать патроны в карманы кителя. Загнал снаряженный магазин в рукоятку, дослал патрон в патронник. Поискав по сторонам глазами, сгрёб полугинею в бумажке, деньги из ящика стола – в бегах пригодятся.
– Скорее. Они вот-вот очнутся, а мне петь тяжело, – просила Куу, вновь ставшая опасно бледной.
– Пусть очнутся в клетке.
Сила возвращалась к рукам, ногам, ко всему телу. Напрягаясь, он по одному перетащил слабо шевелящихся гардаев и американца в обнесённую решёткой камеру. Запер их и лишь потом сообразил, что ушибленных пением стоило бы обшарить по карманам. Но времени уже не было – чары таяли. Очнувшиеся взаперти пытались приподниматься на руках, тупо моргали и ворочали головами. Всё, что Шон сделал напоследок, – оборвал провода телефона и разбил сам аппарат. Пусть теперь свяжутся с Голуэем – голубиной почтой.
Снаружи шофёр выглянул, открыв дверцу фургончика:
– Привет! Скоро там?
– Один момент. Куплю девочке леденец в дорогу. Пусть сама выберет.
Благо, миссис О’Хара уже открыла свою лавку, и ломиться в дверь не пришлось. Увидев бледную Куу, волокущего ноги сержанта и сопоставив зрелище с полицейским фургоном на другой стороне улицы, старая Ройзин поняла всё или почти всё.
– Сынок, ты с ума сошёл.
– Песен наслушался. Мэм, у нас минута-две, потом уезжаем. Есть идеи – куда нам бежать?
– Да что стряслось-то?!
– Беда. С полицией приехал янки, все голуэйские гардаи – его холуи. Похоже, как-то распознали, кто она такая. Её не в приют собрались увезти, а в темницу. Не знаю, что они сделали с матерью, но Куу ждёт что-то похуже.
– Вот твари!.. Гони к Трём Столпам, сынок. Вам только в холм. Он её дом, в нём она хоть сколько-то продержится. Куу, сможешь его открыть?
– Я попытаюсь…
На улице ударил выстрел, в стекле витрины появилась дырка с длинными лучами трещин. Крикнув девчонке и старухе: «На пол!» – Шон укрылся за стеной между окном и дверью, изготовившись открыть ответный огонь. Во что бы то ни стало надо пробиться к своей машине.
Ясно дело, у каждого на связке был и ключ от камер, они одинаковые. Но оружие!..
«Что же они, шли как на захват боевиков?.. На девчонку, которая мне ниже подмышки?»
– Сынок, прикройся мной, – предложила Ройзин с пола. – Будто взял в заложники. В старую женщину они стрелять не станут. Какая ни есть голуэйская сволота, но всё ж ирландцы.
– Но… Мэм, что потом люди скажут?
– Людям я объясню, поймут. Ну же, сержант, будь мужчиной!.. Я столько мужиков поколотила и облаяла, а иногда хочется побыть слабой и беззащитной!
– Идёт. Куу, держись сзади, за мной.
* * *
Что касается ирландцев, миссис О’Хара угадала в точку. Перепуганная, растрёпанная седая бабка, которую обхватил сзади за шею вооружённый верзила-гардай, – не мишень. Но через приоткрытую дверь участка Шону кричали:
– Сержант Мэлони, бросьте оружие! Сдавайтесь! Мы вызываем подкрепление!
– Вызывайте! Телефон на тумбочке!
Затолкав «заложницу» в машину – Куу забралась сама, – Шон понял ещё одну свою ошибку. Надо было заглянуть в фургон. У мобильной группы, тем более с «учёным»-янки, может быть уоки-токи, тогда вопрос о подкреплении решится быстро. Но не быстрее, чем доехать к Трём Столпам. Пока команда соберётся, сядет по фургонам и помчит в Бале-Конылу, он с Куу давно будет у подножия камней. Или уже в холме.
Гнал сержант так, как только позволяли мотор и дорога. Там, где свернул на грунт, высадил Ройзин.
– Пусть вам удастся, – поспешно и пылко целовала она Куу на прощание. – Шон, сыночек, она вся холодная… Ступайте прямо к камням, Луна знает вход. А мы даже куска еды не захватили, как это я упустила, ах, дура старая… На крайний случай – слышишь, Шон? – для поддержки можешь ей дать глоточек…
– Фляжку забыл.
– Из нас вышла бы славная пара. Куу, держись за него. Шон, береги её. Я назад пойду, попробую сбить их со следа. Войдёте в Светлые Покои – сидите тихо. Чуть суматоха кончится – поесть вам принесу… В добрый час!
По дороге к холму ши он то и дело трогал руку девочки. Увы, теплей она не становилась. Кожа Куу обретала тот же зловещий восковой цвет, который был на лице её матери. Под бледным обликом Куу чудилась полая пустота. И голос звучал всё слабее, как-то издалека:
– Спасибо, что защитил меня.
– Говори поменьше. Ты сильно выдохлась, когда пела в участке. Напрасно, я бы справился. Смотри, холм уже рядом. Придётся пешком идти, здесь топкое место.
– Не смогу… ноги не слушаются.
– А я на что?
– Тебя накажут?
– Если возьмут. Поэтому ты… разбирайся с дверями, замками или что там у вас. Надо войти в холм – он будет наш бункер.
– Всё из-за меня… Зачем я вышла, ну зачем?..
Перед Шоном, мелькая, сменялись картинки ближайшего будущего. На службе в Гарде он уже не состоит. Осталось вычеркнуть из списков. Поймают – засудят, тюрьма обеспечена. Не поймают – объявят в розыск, придётся жить на нелегальном положении или валить с острова куда подальше.
Но сначала – спасти Куу. Стоит на неё взглянуть, и понимаешь, что без тебя она обречена. Даже если, как предсказывала Ройзин, Куу исчезнет, этим дело не кончится. Обвинят в убийстве и будут правы. Похитил – увёз – пропала. Доказывай потом, что растворилась в воздухе. Для суда это не аргумент.
– …сидела бы, сидела… и уснула. Тихо, темно, сны летают… А мне захотелось солнца, ветра, чтобы простор кругом… Увидеть, куда мама ушла… Стыдно, что тебе из-за меня придётся мучиться. Прости, пожалуйста… Вам нельзя сходиться с нами, жить под одной крышей…
– Не бери в голову. – Шон рулил, стараясь вести машину ровней.
Что, если свернуть к баракам? У бойцов есть еда, поделятся. Да, пожалуй, и приютят Куу, даже если поверят, что она ши. Но – нет, не вариант. Гарда идёт по следу, наводить её на партизан опасно – голуэйцы народ ненадёжный, всегда англичанам угождали. И будет ли Куу лучше у печки в бараке, чем в холме?.. Навряд ли.
– Всё, дальше колёса увязнут, а ноги пройдут. Позволь взять тебя на руки, детка.
Она стала куда легче, чем вчера, хотя на вид совсем не похудела. Похоже, остатки жизни вправду испарялись из неё, как из откупоренной бутылки.
А над холмом светился голубой небесный купол, медленно дул свежий ветер, несущий запахи озёр и увядших трав. В вышине плыли белые облака. Шон восходил по склону, словно по лестнице в небо. Впереди будто росли, возвышаясь всё громадней, три серых менгира. Снизу казалось – каменные столпы так велики, что облака задевают за них.
Поднявшись на вершину холма, Шон подошёл к столпам вплотную. Грубо обтёсанные, стоящие треугольником, они были слабо наклонены друг к другу, к середине.
– Вот мы и пришли. Теперь открывай. – Сержант опустил девчонку наземь. Оглядевшись, она сделала шаг, другой, потом пошла бодрей и остановилась, лишь коснувшись ладонями каменной глыбы.
Пока Куу что-то шептала, гладила неровный известняк, Шон обошёл вершину. Отсюда открывался неплохой обзор окрестностей – блеск множества мелких озёр к востоку, холмы и низины. Побуревший от осенних холодов пейзаж лишь местами отсвечивал зеленью.
Вдали возникла движущаяся тёмная точка, меньше букашки, – полицейский фургон.
Янки оказался ушлым малым. Похоже, ход мыслей Ройзин повторялся в его голове как в зеркале – холм это дом, все возвращаются домой.
– Скорее, Куу. Они едут сюда.
– У меня ничего не получается!.. – В её голосе слышались слёзы.
– В чём дело?
– Силы мало… или холм совсем закрылся… – Опираясь на камень, Куу сползла вниз, поджала ноги и спрятала лицо в коленях.
– Плоховато… – Шон следил за приближавшейся машиной Гарды. Вот, остановились. Выбрались наружу, глядят в его сторону. Янки – его видно по светлому пальто – машет рукой, а гардай рядом с ним…
Поднимает карабин!
Вовремя отскочив за столп, Шон услышал выстрел и визг пули, рикошетом отскочившей от камня.
И как тут быть? Их стволы серьёзней пистолета, прицел метров на триста. Обложат – не высунешься. На штурм вряд ли осмелятся. Камни дают надёжное укрытие и позволяют перебежками менять позицию, а гардаи – на открытом месте.
– Я им спою, – напрягшись, Куу встала и шатко побрела к Шону. Тот едва успел её перехватить, чтобы не вылезла на линию огня – сгрёб, прижал к себе и зашептал:
– Не вздумай. Молчи. Ты насквозь светишься, еле тень отбрасываешь…
Они там, внизу, взвесили все риски и взялись за мегафон:
– Сержант Мэлони, одумайтесь. Ваше положение безнадёжно. Мы вас не выпустим отсюда. Через три часа прибудет штурмовая группа, тогда вам конец. Сложите оружие и выходите с поднятыми руками. Вы не сделали ни одного выстрела по полицейским, не применяли к ним насилие – это зачтётся при судебном разбирательстве. Я, старший офицер Дарси, гарантирую подтвердить это в суде, как и вашу добровольную сдачу с повинной…
– Не зажимай мне рот! – слабо выкручивалась Куу. – Мой дом! Я могу делать, что хочу!..
– Если запоёшь – погибнешь.
– Пусть. Зато им не достанусь!
– Ты должна жить, детка.
– Я хочу, но… Уже некогда. – Она перестала вырываться, отстранила Шона, опустилась на колени. Погладила траву, словно кота. – Вот этот день – и всё. Но я… рада. Мне было так хорошо с вами!.. На самом деле вы, люди, лучше, чем кажетесь. Но мне пора…
– Даю десять минут на размышление! – продолжал каркать мегафон в руках старшего офицера. – Если через десять минут вы не выйдете из-за камней, сдача с повинной не будет засчитана!..
– И день такой солнечный… – Куу легла на спину, раскинув руки, а мрачный Шон стоял над ней, сжимая в ладони рукоятку пистолета. – Люблю эту землю. Здесь я была счастлива.
Сквозь её лицо Шон неясно различал примятую траву. От глаз Куу на виски стекали капли. Точь-в-точь как у её матери, когда перевернули тело под дождём.
– И дальше будешь, – проронил он, опускаясь рядом. – Должна – значит будешь. Давай меняться.
– Как – меняться? – Куу удивлённо приподнялась.
– Лежи. Как Ройзин сказала – судьбу на жизнь.
– Ты что?..
– У меня впереди ничего хорошего. Если выживу в тюрьме, сопьюсь на воле. Без Уны здесь темно. А для тебя всё-таки шанс. Вот, держи на счастье, – вложил он полугинею девочке в ладонь.
– Это мне? – вгляделась она в золотой солнечный отблеск от монеты.
– Да. Представь, в какой красоте ты окажешься. Там будут ветер и холмы, как твоей маме нравилось. И не гляди на меня. Смотри на небо, Куу. Смотри на облака. Смотри, какие они красивые!..
Он отодвинулся от Куу, приставил пистолет себе к виску.
Мысленно попросил Бога: «Смилуйся над девчонкой».
За себя-то что просить, с собой всё ясно. А ей, невинной, не за что страдать.
И глаз не закрыл, когда нажал спуск. Ирландец даже Костлявой в лицо смотрит – что рыбак в последний шторм, что республиканец в последнем бою.
Грохот выстрела оглушил Куу, бросил её вверх, к белым облакам. Невесомая, она в полёте оглянулась и увидела, что обмякший Мэлони лежит, распластавшись у камня.
А самой её рядом с ним не было.
* * *
С опаской, держа оружие на изготовку, гардаи подкрались к столпам, из-за камней заглянули на травянистую площадку между ними. Потом дали знак старшему офицеру и американскому антропологу, которые держались в отдалении.
На лице янки слева вспух багровый кровоподтёк, веки так отекли, что глаз не открывался. Кровь из носа запачкала его пальто; кроме того, сержант выбил ему пару зубов. Но американец, кое-как убедившись, что левый глаз остался зрячим, словно забыл о травме и теперь сновал возле камней.
Он никак не мог поверить в такой сокрушительный провал. Видеть живую ши лицом к лицу – и упустить! Ведь всё было готово, только закинуть девчонку в фургон, раз-два, и она уже на базе, потом самолётом через океан…
И какой-то сержант из паршивой ирландской глубинки опрокинул все планы!
Собрав гардаев, янки жёстко объявил им:
– Ищите её. Она не могла далеко уйти. Переройте всё, хоть под землёй найдите.
Но Куу была далеко. Очень далеко. Так далеко, что ему и не снилось.
* * *
Такая вот история, ребята.
Приезжий янки со своими следопытами облазил все болота, все холмы, даже рыл под камнями, а ни черта не нашёл. Куда ему!.. Никто из местных помогать не вызвался, даже за доллары. А Лэм О’Лири так прямо плюнул янки на ботинки – иди, мол, в ад со своими деньгами, оборотень заморский, и чтоб твоя морда навсегда такой осталась.
Шона отвезли в Ан-Клохан, там эксперт определил, что он помер от пули в голову, хотя это и дураку понятно. Спорили, где его похоронить. Наш-то преподобный Руни заступался за сержанта – мол, гардай был не в себе, в затмении ума. Но епископ воспретил класть Мэлони в освящённую землю. Тогда сделали ему могилу между Трёх Столпов, где он смерть принял. Никто туда не суйтесь, а то мало ли – встанет и взашей проводит, он умел.
Я копал, братья Класки и тот самый Лэм. Притоптали, шапки сняли, помолчали, а потом здесь же, у холмика, и помянули по-нашенски.
Молиться за него нельзя было, но отец Руни тишком подсказал, что прочесть – «Нет больше той любви, если кто положит душу за друзей своих».
А Куу совсем исчезла, и следочка не осталось. Вот кого жаль, славная была девчушка!
Миссис О’Хара толковала жене молочника, будто Куу попала в лучезарные края, там получила нимб и крылья. Вот уж сказки! Где это видано, чтоб ши благодати сподобилась? Опять-таки, не тёмной бакалейщице из Коннемары толковать Господню волю. Мало ли что ведьму всякие виденья посещают или снится чёрт-те что – пусть знает свои травки да припарки, заклинает боли в брюхе, а в священные предметы ей соваться нечего.
К слову, она потом судилась с Гардой за разбитую витрину, скандалила в голуэйском суде и отсудила целых двадцать фунтов наличными. Ну не ведьма ли?..
Что, парни, ещё по пинте тёмного? За сержанта Мэлони, где бы он ни был.
* * *
Больше сказать нечего.
Только где-то над облаками летает песня, как вольная птица:
Видела я страну добрую, светлую,
Нет там обмана и ложь неведома
Там обитает – мне так сказали, —
Шон Мэлони из Коннемары,
Который жизнь свою отдал другому.
Там он грустит о жене своей Уне,
Там моя мама меня вспоминает,
Там, на Авалоне, где вечное лето,
Там, на Авалоне, где всегда весна…
