Глава 13
СНОВА В ГОСТЯХ У СМЕРТИ
Той ночью я так и не сомкнула глаз — я напряженно вслушивалась, не звякнет ли где-нибудь цепь, не послышится ли царапанье грязных ногтей по стене. Когда я сошла к завтраку, мистера Дэрроу нигде не было; не появился он и к обеду, однако его незримое присутствие очень меня тяготило. Одна только мысль о нашей следующей встрече внушала мне такой ужас, что когда мальчики попросили взять их на вечернюю прогулку, не успели они еще куртки надеть, а я уже ждала их снаружи. Мы ушли под предлогом посетить кладбище — и без приключений добрались до завесы тумана, что клубилась на прежнем месте, сразу за переплетениями корней в лесу.
Я понятия не имела, что скажу Лили. Как мне теперь посмотреть ей в глаза?
Почему ты стыдишься взять то, что принадлежит тебе по праву?
Я безуспешно пыталась заглушить этот голос в своем сознании, а он между тем после разговора с мистером Уотли неуклонно набирал силу. Бездушный, себялюбивый — и вместе с тем такой уверенный и властный, этот лейтмотив грозил одержать верх над благовоспитанной особой, каковой я всегда себя гордо считала (возможно, что и зря). Я никак не могла решить, должно ли противиться внутреннему голосу — или нет.
Дункан ждал нас в саду — он вымахал еще выше, чем прежде, и почти сравнялся со мной годами. Его кожа полностью утратила желтоватую бледность; теперь он во всем походил на человека, если не считать проказливой улыбки, что застыла на его лице точно маска.
В комнате мальчиков обнаружились два новехоньких, с иголочки, парадных костюма.
— Похоже, от нас ждут, чтобы мы переоделись к ужину, — заметила я. Я попыталась помочь Джеймсу с обновкой, но малыш позавидовал серебряным запонкам брата, а Пол не то чтобы доброжелательно отнесся к попытке младшего брата задушить его, подкравшись сзади. Я кое-как растащила своих подопечных — причем каждый из братьев вышел из потасовки с трофеем, будь то клок волос или одежды — и пригрозила обоим индийской пыткой, да такой страшной, что я не бралась описать ее словами, опасаясь ранить их нежную детскую психику.
Оставив мальчиков одних, я вернулась к себе в комнату. Перед гардеробом на тряпичном манекене красовалось темно-зеленое платье. Я стянула его с безликой фигуры и приложила к себе. Изысканное, элегантное; такую роскошь я никогда не смогла бы себе позволить, и, уж конечно, в лавке миссис Уиллоби ничего подобного не купишь. Я вспомнила о Сюзанне и о своем обещании ее мужу. «Предоставьте это мне». Ну и много ли я преуспела? Я все еще плохо понимала игру, в которую ввязалась. И не хотела даже задумываться о том, что станется с моей подругой, если я проиграю.
Я начала раздеваться. Я как раз дошла до нижнего белья, когда в комнату вошла Лили, одетая в тонкое серебристое платье, расшитое искрящимися драгоценными каменьями, и закрыла за собою дверь. Я вздрогнула, попыталась прикрыть наготу, прижав наряд к груди, и негодующе прикрикнула на нее:
— Лили!
Она не отвела глаз и не извинилась за вторжение. Просто молча подошла ко мне и взялась за платье. Не произнося ни слова, помогла мне одеться, расправила ткань в нужных местах, зашнуровала на спине. Когда она закончила, мы повернулись друг к другу: наши лица сблизились на расстояние каких-нибудь нескольких дюймов. Интересно, а видит ли она во мне, что произошло прошлой ночью с участием ее мужа и какие чувства я к нему испытываю.
— Мне хотелось извиниться за то, как все вышло, — промолвила она. — Вы были правы, что усомнились во мне.
Лили потуже затянула на мне корсет платья, и ответ мой прозвучал не громче шепота:
— Я всего лишь пытаюсь сделать так, как лучше для детей.
Лили отвела у меня от лица прядь волос.
— Давайте, я сделаю вам прическу, — предложила она. Усадила меня перед зеркалом, распустила туго закрученный узел у меня на затылке, так что светлые волосы рассыпались по плечам, и начала их осторожно расчесывать.
Наши лица составляли разительный контраст: нездешний облик Лили с ее пронзительно-зелеными глазами и черными как вороново крыло прядями, что в свете газовых ламп поблескивали синевой, и мои резковатые черты, смягченные нежным румянцем, что сейчас казались даже выразительнее по контрасту с ее бледностью. Я вглядывалась в собственное отражение, ища сходства с матерью и обретая в нем новую силу. Интересно, а что видит Лили, когда смотрит на себя в зеркало?
— Мы не такие уж и разные, вы и я, — промолвила миссис Дэрроу. — И профессия у нас сейчас сходная, и хотим мы одного и того же. — Наши глаза встретились в зеркале. Она знает. Я слабо улыбнулась и закрыла глаза. Расческа скользила сквозь мои волосы, массируя кожу головы.
— Если вы знаете, чего я хочу, тогда, пожалуйста, просветите меня, потому что сама я ни в чем не уверена.
Ладони Лили на миг легли мне на плечи. А затем она вновь взялась за расческу.
— Мы слишком много потеряли. Жизнь была к нам жестока. Но нам ни в коем случае нельзя утратить способности к любви. Мы не сдадимся, ибо жизнь коротка, а смерть — долгая. Мы должны пытаться любить, идти дальше, пользоваться подаренными нам возможностями.
Я открыла было рот — и тут же снова закрыла. Я не нашлась с ответом; может быть, позже… Ей известно, что произошло между мистером Дэрроу и мной. Не знаю откуда, но она — знала, и она — одобряла. Я очень сомневалась, что, поменяйся мы с нею местами, я проявила бы подобную снисходительность в отношении Джонатана, но, с другой стороны, я даже вообразить не могла, какие испытания выпали на долю Лили.
Повисла многозначительная пауза. Настолько долгая, что я засомневалась про себя, а не ошиблась ли я. Может, Лили имела в виду скорее свою собственную ситуацию, нежели мою. Лили между тем пропускала мои волосы сквозь пальцы, подбирала их прядь за прядью и закалывала шпильками.
— Чтобы получить то, о чем мечтаешь больше всего на свете, приходится идти на жертвы, — обронила она.
— Вы так считаете?
— Я не считаю, я — знаю.
— А вы чем пожертвовали?
— Вы разве не помните? Я умерла. — Лили поднесла ручное зеркальце к моему затылку, демонстрируя мне сооруженную ею высокую прическу. Я не вполне ей верила. В зеркале отражалось кое-что еще: душевная боль, подчеркнутая подозрительным блеском в глазах — как если бы миссис Дэрроу с трудом сдерживала слезы. — Сегодня я устраиваю званый ужин. Это даст мне возможность представить детей здешнему обществу. Большинство гостей никогда не видели человеческого ребенка. По правде сказать, гости их боятся.
— Как можно бояться двух маленьких мальчиков?
— Люди в Упокоение не допускаются, и мистер Уотли подвергает себя немалой опасности ради того, чтобы выполнить нашу договоренность. Появление смертных в месте, не знающем Смерти, уже вызвало среди здешних настоящую сенсацию.
— А здешние — это кто?
— Наверняка вы уже поняли. Вы же прочли несколько книг. Всюду — гниение, тлен и распад; Искрой во тьме догорает закат; День утекает за край. Мир угасает, как пламя свечи; бабочкой Смерть пролетает в ночи; Древние пьют себе чай.
— Какой ужас.
— Но по-своему красиво.
— Откуда они пришли?
— Я не думаю, что они пришли откуда-то. Они всегда были, они всегда будут. Упокоение, Упокоение: ткутся во мраке ночные видения. Это — обитель Не Знающих Смерти. Пышны дворцы их и сумрачны залы; ждут они, ждут наступленья финала, ждут окончанья мирской круговерти.
Я встала со стула перед зеркалом и снова повернулась к Лили.
— Долго же им ждать, беднягам. Должно быть, им очень одиноко, — заметила я.
— Наверное, именно поэтому их так занимают нравы и обычаи людей. Для них мы — забавная игрушка, вроде как зверюшка в клетке. Отрадное развлечение для тех, кто устал от привычного, очень непростого общества.
— А что вы станете делать, когда им прискучит это «отрадное развлечение»?
— Я думаю, задолго до того человечество полностью вымрет.
— А что будет, когда мальчики повзрослеют и перестанут вас навещать?
Мы обе встали и направились к двери.
— Мне казалось, мы условились, что еще два визита — и посещения закончатся? — Лили открыла дверь и придержала ее, пропуская меня вперед. — А вы что станете делать, когда им больше не понадобится гувернантка?
— Пойду дальше. — С этими словами я вышла в коридор.
Мы обнаружили, что мальчики почти одеты, если не считать того, что голова Джеймса намеренно засунута в рукав его пиджачка, а у Пола недостает изрядного клока волос. Вместе, не говоря ни слова, мы с Лили привели в порядок их измятые костюмы, зачесали Полу волосы так, чтобы кожа головы не просвечивала, — словом, сделали все, чтобы мальчики выглядели прилично. Закончив, мы направились в гостиную. Джеймс скакал впереди, Пол угрюмо тащился следом, предоставив нам с Лили молча идти бок о бок.
Гости постепенно прибывали. Те, что уже приехали, разбрелись по гостиной с напитками в руках и вели светские беседы да сплетничали в свое удовольствие, оказавшись за пределами слышимости.
Сборище подобралось разношерстное, мягко говоря. Добродушная пожилая пара изо всех сил пыталась выглядеть «по-людски», да только кожа у них некрасиво бугрилась в самых неподходящих местах, как если бы ее натянули второпях или не вполне понимая, как именно ее носят. Супруги с энтузиазмом приветствовали Лили, а та представила их мне и детям как мистера и миссис Артур Пуддл.
— СЧАСТЛИВА ПОЗНАКОМИТЬСЯ! — проорала миссис Пуддл, словно обращаясь к умственно отсталому ребенку.
Не успела я ответить, как вмешалась Лили:
— Не нужно так кричать, миссис Пуддл. У большинства людей есть уши.
— Ах, вот как они называются? Странные штуки. — Миссис Пуддл ощупала свою голову и отыскала собственные уши. Они беспокойно задвигались, как если бы были пришпилены к черепу. Джеймс сдавленно хихикнул. Тут к нам присоединился мистер Уотли с молодой парой, которая явно исповедовала его философию индивидуальности.
Женщина — если ее можно назвать женщиной — вместо кожи была по всему телу обтянута сеткой. Ее красные, влажно поблескивающие внутренние органы неаппетитно выпирали сквозь ячейки. И все-таки очертаниями она худо-бедно походила на человека; черты ее лица, напоминающие глаза и губы, навеки застыли в выражении надменного презрения. Мистер Уотли представил ее как мисс Ярборо; она кивнула мне, ни словом не поприветствовав. Дети глядели на нее скорее с восторженным восхищением, нежели с омерзением, ведь она была словно ожившая вариация одной их тех анатомических схем, что мы изучали на уроках. Мне пришлось шлепнуть Джеймса по руке, прежде чем он успел ткнуть пальцем во влажную плоть под сеткой.
Напротив, джентльмен отличался повышенной разговорчивостью. Тела у него не было вовсе; он был сделан из некоего плотного газообразного вещества, что соткалось в подобие гуманоидной фигуры, но это не мешало ему стать душой компании. Черт лица у него не было вовсе. Когда же мистер Уотли его представил, тот изменил цвет с серебристо-туманного на густо-синий.
— Миссис Маркхэм, это мистер Снит, — промолвил мистер Уотли.
Джентльмен низко поклонился, так низко, что это могло бы показаться пародией на поклон. Он взял мою руку в свои прохладные туманные щупальца и поцеловал ее.
— Бесконечно, невыразимо рад знакомству, моя дорогая леди.
Я учтиво зарумянилась, мисс Ярборо закатила глаза.
— Да протрезвей же ты, Снитти, или не дотянешь до конца ужина.
Мистер Снит окрасился в негодующе-алый цвет.
— Иначе как в состоянии некоторого опьянения, моя дорогая мисс Ярборо, вытерпеть ваше общество в течение целого вечера совершенно невозможно.
Лили отвела меня в дальний конец комнаты, дабы представить прочим гостям. В их числе был золотоволосый мальчик несколькими годами младше Оливии (мисс Уотли тщетно надеялась бы сравниться с ним красотой), его мать, внушительная, но чрезвычайно приятная дама, и пара долговязых, неуклюжих созданий, похожих на многоножек-переростков; оба — с двенадцатью конечностями, что отходили от нижней части тела и извивались в воздухе примерно на том уровне, на котором велась беседа, а веки выпуклых глаз смаргивали вбок, а не снизу вверх.
— Миссис Маркхэм, позвольте представить вам миссис Олдрич и ее сына Дэбни, — промолвила Лили, разумея даму с мальчиком.
Миссис Олдрич кивнула:
— Счастлива познакомиться, миссис Маркхэм.
— Добрый вечер, — поздоровался мальчик. Взгляды всех собравшихся немедленно обратились на него; все не дыша глядели, как двигаются его безупречные губы, формируя слова. Если мальчик и заметил всеобщий ажиотаж, то сделал вид, будто ничего не происходит.
— А это профессор и миссис Бакстер.
— Как поживаете? — поприветствовала я обоих многоножек. И тут же заметила нечто странное: стоило мне моргнуть, и за краткий миг до того, как глаза мои закрылись, и на краткий миг после того, как открылись снова, Бакстеры словно куда-то исчезли. Неуютное это было ощущение. Так что, глядя на Бакстеров, я изо всех сил старалась не моргать.
— Привет! — хором сказали Бакстеры, одновременно улыбнувшись.
По счастью, меня спасло внезапное вмешательство мистера Сэмсона. Он ухватил меня за руку и увлек в противоположный конец гостиной.
— Миссис Маркхэм! Как приятно вас снова видеть, дорогая моя! — Дыхание его отдавало бурбоном.
— И я вам очень рада, мистер Сэмсон, — чопорно отозвалась я, высвобождая руку.
— Как вам вечеринка?
— Прелюбопытная подборка гостей, мягко говоря.
— Мне они, признаться, несимпатичны. За исключением присутствующих, разумеется. — Мистер Сэмсон свирепо уставился на того единственного гостя, с которым меня еще не познакомили: на джентльмена с широким и плоским лицом; завитки седоватых волос застилали ту часть лица, где обычно обнаруживаются рот и подбородок. Тело его покрывали пластины отвердевшей полупрозрачной кожи, а вместо рук и ног из трещин в высохшем панцире торчали бескостные отростки вроде хобота.
— Пялиться неприлично, — заметил мистер Уотли, подходя к нам сзади.
Мистер Сэмсон развернулся и ткнул хозяина в грудь.
— Вы меня решили оскорбить, сэр? Пригласив эту… тварь?
— Мистер Корнелиус — высокоуважаемый член общества, так же как и вы. Как я уже сообщал вам прежде, у меня любимчиков нет. Ваши разногласия — это ваше дело.
— Вы играете в опасную игру, Уотли.
— Только в такие играть и стоит. Вы со мной не согласны, миссис Маркхэм? — Он одарил меня многозначительным взглядом и криво усмехнулся.
Мистер Сэмсон оскорбленно удалился, оставив меня наедине с хозяином Сумеречья.
— Честная игра куда интереснее опасной, — отозвалась я, и в голосе моем отчетливо прозвучала предостерегающая нота. К моему удивлению, мистер Уотли кивнул:
— Порою непросто отличить одну от другой, особенно если противница сама не сознает своих преимуществ.
Я не нашлась с ответом и только сверлила его взглядом, скорее от растерянности, нежели из неприязни. Он кивнул мне и объявил собравшимся, что ужин подан. Все неспешно двинулись в столовую.
Со времен нашей прошлой трапезы комната изменилась до неузнаваемости: в честь торжественного случая ее роскошно украсили. Вдоль стен установили на черных металлических пьедесталах пойманные вспышки молнии. Тут же висели витражные картины из частной коллекции мистера Уотли с изображением разных пейзажей: на одной была нарисована унылая, изрытая ямами пустошь; на другой — скалистое взморье со знакомой багряно-алой крепостью вдалеке; на третьей, крупномасштабной, — гигантский вымирающий город; и даже лес за Эвертоном. Присмотревшись повнимательнее, я осознала, что это не просто изображения, это — окна в те самые места. На пейзаже Эвертона я различала, как колышутся под ветром деревья и как по небу плывут клочья облаков.
Мистер Уотли уселся в одном конце стола, его дочь — в другом. Обнаружив изящную табличку с моим именем, я опустилась на стул между Полом и мистером Пуддлом, который сидел подле жены; мистера Корнелиуса поместили рядом с Бакстерами. Мисс Ярборо села между мистером Уотли и мистером Сэмсоном, а Лили с Джеймсом — между мистером Снитом и миссис Олдрич, чей сын, Дэбни, устроился рядом с Оливией и напротив Пола. Как только все заняли свои места в ожидании первого блюда, началась обычная застольная беседа.
— Как вы находите Упокоение? — поинтересовалась у меня через стол миссис Олдрич.
— Да мне кажется, я его пока что вообще не нашла, — заметила я. — Уж очень загадочное место.
Миссис Олдрич кивнула в знак согласия.
— Мы и сами народ загадочный, миссис Маркхэм. Мы все, в наших маленьких вотчинах, в наших усадьбах, разделенных целыми мирами. Но уж как есть, так есть. Вечность — это очень долго. И любое общество, даже самое просвещенное, неизбежно движется к разобщению — пусть только для того, чтобы доказать: возможно и такое.
— Прямо как римляне, — встрял Пол и, к моему изумлению, заулыбался через стол Дэбни Олдричу.
Дэбни заговорил, и снова все замерли, жадно вслушиваясь в его слова.
— Боюсь, я вынужден не согласиться с моей матерью. Ведь если бы мы и впрямь жили в просвещенном обществе, то простого расхождения во взглядах было бы недостаточно, чтобы вытолкнуть миры на путь безумия.
Мисс Ярборо уже собиралась что-то ответить, когда слуга вкатил в столовую тележку. На ней красовался сотейник, под которым горела синим пламенем небольшая горелка. Мистер Уотли поднялся со стула и обратился к гостям:
— Вселенная весьма велика, но не так уж и обширна, как может показаться. Всех нас объединяет нечто общее, и здесь, в Упокоении, принято, собрав друзей, устраивать торжественный прием в честь новоприбывших. Спасибо всем, кто присоединился к нам нынче вечером, дабы поприветствовать наших гостей. — Он указал на мальчиков Дэрроу.
Раздались вежливые аплодисменты. Мистер Уотли взял со стола нож и взмахнул им перед собой.
— По нашей традиции устроитель любого празднества приносит гостям дар дружбы, а лучшее, что может предложить кто бы то ни было, — это часть самого себя. Посему… — Человеческая рука мистера Уотли внезапно развернулась веером щупалец. Хозяин отсек ножом один из отростков поменьше, и рука тут же обрела прежнюю форму, ничуть не хуже, чем была. Ломоть мяса длиною с фут плюхнулся в сотейник, слуга проворно поделил его на шестнадцать равных порций и ловко подбросил в воздух, чтобы прожарились со всех сторон. Закончив, он объехал с тележкой вокруг стола, положив каждому из гостей по подрумяненному кусочку мистера Уотли.
Пол в ужасе вытаращился на тарелку — а затем поднял умоляющий взгляд на меня. Лили кивнула нам через стол: дескать, угощайтесь! — и тут же пожурила Джеймса за то, что он съел свой кусок прежде, чем обслужили остальных. Мы с Полом переглянулись, взялись за вилки и поднесли угощение ко рту. На вкус оно оказалось словно кальмар, фаршированный олениной. Происхождение блюда вызывало куда больше отвращения, нежели сам аромат, но добавки я бы просить не стала. Пол, давясь, кое-как проглотил свою порцию и быстро запил огромным количеством воды со льдом.
Мисс Ярборо явно не терпелось продолжить разговор с того места, где он прервался. Снова зазвучал ее звонкий и ломкий рассудительный голос:
— Есть разница между тривиальным несогласием и открытым мятежом. Есть правила, на которых основано бытие Вселенной. Одни можно нарушить, но другие сбрасывать со счетов никак нельзя: это значило бы забыть самих себя. Мы таковы, каковы есть, и притворяться, будто это не так, — махровое невежество.
— Культура, чуждая переменам, обречена на застой, — встрял мистер Сэмсон. — Если мы не можем меняться, значит, нам нечего терять, равно как и нечему учиться; вот почему люди захватили то, что принадлежит нам.
— Суть нашей культуры не совсем то, что можно отринуть во имя какой-нибудь докучной причуды, притом еще и опасной, — ответствовал бородатый гость, которого мистер Уотли назвал мистером Корнелиусом. — При всем уважении к нашим благородным гостям, людям в Упокоении не место.
— «Причуда» подразумевает всякое отсутствие социальной значимости, — возразил Дэбни. — Обведите взглядом собравшихся, и вы увидите: зарождается целое движение. Мы облачаемся в кожу людей, дабы напомнить нашим собратьям, как низко мы пали. Если мы отказываемся развиваться, так с тем же успехом могли бы просто быть людьми.
Мисс Ярборо фыркнула:
— Это только полуправда. Вы облачаетесь в кожу людей, чтобы поиграть в смертность, на миг притвориться, что ваше время заканчивается. Вы носите маски в знак солидарности, но на самом-то деле они — свидетельство слабости.
— Правильно! Правильно! — отозвались мистер и миссис Бакстер в унисон.
Оливия вздохнула и покачала головой.
— Почему наши одежды должны иметь какое-то значение, кроме чисто эстетического воздействия? Что до меня, я совершенно счастлива, когда выгляжу самой собою, но еще счастливее — когда одеваюсь как человеческая девочка, потому что таков мой собственный выбор. Это позволяет мне быть личностью в полном смысле этого слова.
— Милая моя доченька, если это правда, то личностей в тебе больше, чем у всех собравшихся за этим столом.
— Боюсь, папа очень старомоден.
Уотли, кивнув, продолжал:
— Мода — штука хорошая, но подстраиваться под нее возможно лишь до определенного предела: иначе того гляди «сломаешься» и позабудешь о том, кто ты такой.
Мистер Сэмсон ожег его негодующим взглядом, но промолчал: слуги вернулись с аппетитно дымящимися супницами.
Я осторожно приподняла крышку: под ней обнаружилась тарелка, до краев полная голубого неба. По поверхности «бульона» скользили кусочки облаков; по мере того, как блюдо остывало, они превращались в пар и струйками растекались в воздухе. Я зачерпнула супа ложкой и поднесла ее к губам. На вкус — что прохладный ветер, овевающий землю на границе зимы и весны. На диво освежающий.
— По крайней мере ты великодушно пригласил миссис Дэрроу ко мне в гувернантки, — обратилась Оливия к отцу. — Я так многому учусь у нее!
— В наши дни и в наш век молодая женщина должна быть готова понять обе стороны в споре. Мы живем в опасные времена, — отозвался мистер Уотли с присущей ему иронией, переводя взгляд с меня на Лили и вновь на свою дочь. Я не вполне понимала, говорит ли он о себе или о назревающем в Упокоении недовольстве.
— Вот именно. — Профессор и миссис Бакстер доели суп одновременно и синхронно отодвинули тарелки. — Мы опасаемся, что среди нас того и гляди разразится гражданская война.
— Ну, до этого никогда не дойдет, — возразила мисс Ярборо.
Дэбни согласно кивнул:
— Трезвые головы непременно возобладают.
Мистер Пуддл откинулся на стуле.
— Спек и Эшби — способные политики. Наверняка удастся достичь соглашения.
Я с замиранием сердца прислушивалась к этому диалогу, а вот миссис Пуддл досадливо вздохнула и покачала головой:
— Прошу меня простить, но разговорами о политике я сыта по горло.
С этими словами она выдернула из головы уши и убрала их в сумочку.
— Правильно! — одобрил порозовевший мистер Снит. — Стоит ли задумываться о таких гнетущих вещах после четвертого бокала вина? А ну, скажите что-нибудь веселое, или мне придется затянуть скабрезную застольную!
Мисс Ярборо просунула руку сквозь его тело и ухватилась за что-то твердое в центре его туманной фигуры. Мистер Снит жалобно пискнул и остался сидеть на месте.
Мистер Сэмсон сделал вид, что ничего не заметил, и, похоже, сумел-таки взять себя в руки.
— Юному мистеру Олдричу предстоит чрезвычайно почетное ученичество, — сообщил он.
Дэбни зарумянился, миссис Олдрич скромно заулыбалась.
— Не будем слишком самонадеянны, мистер Сэмсон.
В столовую вошел шеф-повар: пожилой полный джентльмен с одутловатым лицом и закрученными вверх усами, столь типичными для представителей его профессии. Гости вежливо зааплодировали. Слуги обежали комнату и поставили перед каждым из гостей по небольшому пирожку — с углублением сверху, но без начинки. Шеф-повар извлек из-за пояса нож и взмахнул им в воздухе, словно совершая некий магический ритуал.
Ох, нет, неужели опять? — подумала я. А тот между тем воткнул нож себе в запястье. При виде любого членовредительства за пиршественным столом я бы непременно закрыла глаза, но это зрелище было настолько странным, что даже отвращения не вызывало. Сперва ничего не происходило. Даже крови не выступило. Шеф-повар убрал нож обратно за пояс, достал средних размеров молоточек и встал рядом с мистером Уотли. Подставил под запястье тарелку — и спустя мгновение что-то взбугрилось под его рукавом. Под кожей явно обнаружилось нечто живое: оно поползло вниз по руке, пробираясь между слоями мышц и плоти к рассеченному запястью. Надрез неаппетитно вспучился, из раны выползла скользкая ящерка и плюхнулась прямо в пирожок. Свободной рукой шеф-повар преловко ударил по пирожку молотком, одним ударом расплющив и тесто, и ящерку. Затем он перешел к мисс Ярборо и обслужил и ее. Когда очередь дошла до Оливии, ему пришлось перехватить молоток под мышку и пальцами зажать разрез на запястье — наружу рвалось куда больше ящериц, нежели за столом насчитывалось гостей. Джеймс радостно захлопал в ладоши: ему прямо-таки не терпелось попробовать свою рептилию. Пола, напротив, чуть не стошнило. Мне пришлось наступить ему на ногу каблуком туфли.
— Пол, не забывай о вежливости, — прошипела я сквозь зубы. Покончив с раздачей, шеф-повар с поклоном удалился за дверь. Я осторожно понадкусывала корочку пирога, но мясистое содержимое оставила нетронутым. Пол залпом выпил еще воды, а к пирогу не притронулся вовсе. И с интересом вскинул глаза на Дэбни:
— А что за ученичество такое?
Мальчик потупился и застенчиво улыбнулся.
— Мистер Сэмсон слишком ко мне добр. Мне вскорости предстоит посостязаться за место при мистере Спеке.
— Это одна из самых престижных стажировок во всех мирах, — пояснила миссис Олдрич не без гордости.
— А чем, собственно, занимается мистер Спек? — осведомилась я, давая волю естественному любопытству.
Мистер Уотли, что до сих пор прихлебывал вино, в то время как остальные доедали пирожки с ящерицами, отставил кубок.
— Он делает то, что должно. Спек и Эшби — лидеры наших политических партий.
Слуги убрали со стола тарелки и расставили перед каждым из гостей по блюдцу с зеленым салатом. После предыдущего блюда я с облегчением отведала угощения, не обладавшего еще недавно сознанием и чувствами. В мгновение ока слуги унесли блюдца из-под салата и подали каждому по пашотнице с чем-то вроде многоцветного яйца. Я взялась было за ложку — и тут заметила, что над поверхностью «яйца» повисли облачка. Присмотревшись повнимательнее, я разглядела крохотные континенты, горы, реки и долины. В моей пашотнице помещался целый мир.
— Не беспокойтесь, он необитаем, — шепнула мне Оливия.
— Слава Богу, — отозвалась я. Поддела ложкой верхушку, под которой обнаружилось теплое оранжево-алое содержимое, и поднесла ко рту. На вкус — нечто хрусткое и одновременно нежное, с привкусом перечной мяты. Сперва холодило язык, но когда я распробовала сердцевину, рот просто-таки обожгло. Еще до того, как кусочек дошел до желудка, я почувствовала, что наелась и больше ни крошки проглотить не смогу. Остальные гости вычерпали пашотницы до донышка, слуги убрали со стола и принесли последнее блюдо: небольшую вазу, до краев полную чем-то темным и бесплотным. Оливия сообщила мне, что это Подслащенные Тени, и, попробовав десерт, я вынуждена была согласиться, что название себя оправдывает: вкус неотчетливый, но с налетом сладости. Недурное завершение для этой в высшей степени странной трапезы.
Мистер Уотли поднялся из-за стола и благодушно поулыбался собравшимся.
— Не перейти ли нам в гостиную?
Вечер закончился так же, как и начался; гости вели учтивые беседы до тех пор, пока Дункан не внес поднос с напитками. Мистер Уотли произнес еще один тост за здоровье собравшихся, и гости стали понемногу расходиться.
Мистер и миссис Пуддл по очереди пожали мне руку перед уходом, немало поразившись тому факту, что мои пальцы гнутся только в одном направлении. Они никак не хотели меня отпускать, пока не вмешалась Лили и не проводила их за дверь. А ко мне между тем приблизился бородатый гость с плоским лицом.
— Миссис Маркхэм! Нас так и не представили друг другу. Меня называют Корнелиусом. — Он склонился передо мною в поклоне — оно и к лучшему, ибо меня не слишком радовала мысль пожать один из хоботообразных отростков. — Надеюсь, мы не обидели вас разговорами о политике.
По мере того как он говорил, я видела, как отростки движутся за завесой бороды, образуя слова. Впечатление было в высшей степени отталкивающее, но я неотрывно глядела прямо в его темные ониксовые глаза, не опуская взгляда.
— Напротив, мне было чрезвычайно любопытно, хотя признаюсь, что так и не поняла сути ваших расхождений.
— Как в большинстве споров, это очень давняя проблема, обсуждать которую скучно и неинтересно. — Мистер Корнелиус отвел меня в дальний угол комнаты, где мы присели рядом на диванчике под окном. — Надеюсь, вы меня простите, но я случайно услышал ваш диалог с хозяином в начале вечера.
— Это была конфиденциальная беседа! — поджала губы я.
— Вот поэтому я и прошу у вас прощения. Но мы с вами согласны в одном. В игру стоит вступать лишь тогда, когда противники равны по силам. И неплохо бы нашему хозяину об этом помнить.
— Значит, наши мнения совпадают.
— Вы чрезвычайно внимательно прислушивались к нашему разговору. Что вы думаете о хозяине?
— Его слова призваны умиротворить одну из фракций Упокоения, а внешность рассчитана на то, чтобы задобрить другую.
— Именно. И вместе с тем мистер Уотли славится своей решимостью. Странно, что он сам не уверен, на какой он стороне, — и я намерен покончить с этой ситуацией.
Я внимательно вглядывалась в собеседника, вбирая каждое его слово и ища на дне его черных глаз хоть какой-нибудь подсказки о том, с кем я имею дело.
— Проблема и впрямь мучительная, но почему вы пришли с ней ко мне?
— До сих пор в Упокоении живых людей не бывало. По мнению некоторых, уже одно это — неоспоримое свидетельство измены, но прочие в том не уверены. Мне всего лишь хотелось бы получить подтверждение тому, что мистер Уотли верен делу Эшби, чтобы мы могли, навсегда избавиться от своих подозрений.
— И что же это за дело?
— Цель Эшби — сохранить наши традиции и, да простится мне эта откровенность, некое ощущение стабильности. Спек и его сподвижники балуются вещами, которые грозят нарушить равновесие еще и вашего мира, в придачу к нашему. Вы здесь бываете чаще меня; в Доме-Сумеречье много комнат, и я не в силах обыскать каждую. Понимаете, в чем состоит моя трудность? Согласитесь, это все для его же собственной пользы!
— А зачем бы мне стараться на благо мистера Уотли?
— А затем, что я могу дать вам талисман защиты от любой игры, которую он с вами ведет. — Мистер Корнелиус покопался в бороде и извлек на свет маленький железный ключик. И незаметно от всех других гостей вручил его мне. — Найдите мне доказательство приверженностей Уотли, и я спасу вас от него. — Он указал на ключ. — Один поворот в любом замке — и я явлюсь.
Я взяла ключ и спрятала его в складках платья.
— Почему я должна вам доверять?
— Боюсь, дорогая моя, что выхода у вас нет.
Мистер Корнелиус и Бакстеры ушли, ни с кем не попрощавшись, но остальные гости, похоже, не обиделись. Миссис Олдрич отыскала сына в дальнем углу комнаты: тот увлеченно болтал о чем-то с Полом. Расставаться мальчикам явно не хотелось: оба были не на шутку раздосадованы. Как ни странно, тем вечером вечное уныние Пола развеялось как по волшебству: он прямо-таки сиял — и продолжал улыбаться, даже когда Дэбни покинул дом.
Мисс Ярборо и мистер Снит ушли последними. К концу вечера джентльмен надрался так, что приобрел мерзкий зеленоватый оттенок; его надменная, чопорная спутница вынуждена была собрать беднягу в молочную крынку и унести в руках.
Мы с Лили пожелали доброй ночи отцу и дочери Уотли и отвели детей в спальню. Как и прежде, Лили достала из углубления над кроватью книгу сказок за авторством Лорел Паркер Вулф. Дети прильнули к матери, и Лили начала читать.
Тряпичные дети
В стародавние времена была в лесу деревня. Ее жители много лет жили не тужили, но вот в тамошние края пришла болезнь, и многие маленькие дети умерли. Поселяне были в отчаянии, ведь местный врач не мог их вылечить, а прихода зимы больные не пережили бы. Оставалось лишь просить о помощи загадочного старого волшебника, что жил в пещере в самой чаще леса.
Волшебник жил один, гостей принимал не часто и охотно согласился помочь поселянам, но предостерег их о возможных опасностях.
— Малышам в любом случае не пережить зимы. Приносите их ко мне, если хотите, но предупреждаю вас: вы возложили на меня задачу не из простых. Возможно, что расколдовать детей я уже не смогу.
Поселяне поблагодарили волшебника за предостережение, но им так хотелось спасти детей, что они, ни минуты не раздумывая, закутали их в теплые меховые одеяльца и понесли в лесную пещеру. Волшебник расстелил на земле огромную простыню и велел уложить на нее детишек в круг. А затем взмахнул руками в воздухе, созидая сложный узор магических знаков, и произнес про себя тайное заклятие. Дети уменьшились в размерах, сделавшись не больше новорожденных младенцев. Волшебник связал вместе углы простыни, так что получилось нечто вроде мешка, и принялся затягивать концы все туже и туже; и вот уже ткань прилегала к маленьким тельцам так плотно, что сквозь нее проступили детские личики. А волшебник продолжал колдовать до тех пор, пока простыня не лопнула сразу в нескольких местах, да только детей внутри уже не было. Вместо того куски ткани прихотливо разорвались и сшились вместе, и получилась целая семья тряпичных кукол по числу детишек.
Поселяне знать не знали, что и думать о таком превращении — впрочем, времени на размышление у них и не было. Едва закончив творить заклятие, волшебник рухнул на колени и умер: чары исчерпали всю его силу. Куклы, что прежде были детьми, встали на тряпичные ножки, потянулись, замахали тряпичными ручками. А родители опрометью бросились прочь из пещеры: они не понимали, что произошло, и предпочли поверить, что дети их умерли вместе с волшебником.
Для кукол, что некогда были детьми, потянулась долгая, унылая зима. Куклы похоронили волшебника, как смогли: у многих, пока они рыли холодную твердую землю, полотняные ручки совсем разлохматились. Большинство остались жить в пещере волшебника, но некоторые попытались вернуться домой, к семьям, что их бросили. Эти попытки добром не кончались; даже в самом лучшем случае родители смотрели на кукол как на призраков в тряпичной коже. Редким счастливцам удалось вернуться в пещеру, но многих сожгли, закопали в землю или разорвали и выпотрошили в надежде обнаружить в теле тряпичной куклы то, что осталось от ребенка.
Та единственная роковая зима, из страха перед которой детей превратили в кукол, настала и прошла. Минули годы. Куклы постепенно ветшали, нити расплетались, тряпичная кожа рвалась; сквозь прорехи клоками торчала набивка. Было решено, что долго они не протянут. Кое-кто во время своих злополучных походов в деревню слыхал, что в окрестном лесу живет фея и, если молва не лжет, она сможет развеять заклятие волшебника.
Вместе куклы отправились в путь; ночами спали в дуплах поваленных деревьев, хоронясь от ястребов и волков; переходили вброд широкие ручьи, так что тряпичные тела насквозь пропитались водой; и вот наконец дошли они до домика из цветного стекла на опушке леса. Куклы в изнеможении рухнули на пороге, из последних сил постучав в гладкую отполированную дверь. Фея вышла на крыльцо, подхватила на руки жалких, изорванных бедолаг, отнесла в дом и усадила перед уютным очагом отдохнуть и обсушиться. Когда к куклам вернулся дар речи, хозяйка присела на пол рядом с ними и выслушала их просьбу.
— Добрая фея, — взмолились куклы, — раньше мы были детьми и теперь хотим стать прежними.
Фея потрепала их по мягким тряпичным головкам и сочувственно покивала.
— Вы уверены, что в самом деле того желаете? — спросила она. — Я ведь могу зашить ваши прорехи и укрепить нитки. Вы сохранитесь навечно, если захотите. А жизнь ребенка трудна и порою так коротка.
Но кукольными детишками владело одно, и только одно, желание, ради него они пришли, и отговорить их так и не удалось. Добрая фея сложила их в огромный котел и варила семь дней и семь ночей в кипящей воде, пока ткань не превратилась в кожу, а набивка — в плоть, пока их крохотные тельца не разбухли и не увеличились до исходных размеров. После того как фея закончила колдовать, дети крепко проспали целый день. А она между тем нашла для них одежду и телегу, запряженную лошадью. Так что когда малыши наконец проснулись, они смогли тотчас же отправиться к своим семьям.
Воссоединение было и радостным, и горьким. Родные и близкие чувствовали себя очень виноватыми перед детьми, а вот дети, что еще недавно были куклами, не испытывали ни гнева, ни горя — им было не до того. Ведь когда добрая фея вернула им первоначальный облик, вернулась и неизлечимая болезнь, из-за которой родители обратились к старому волшебнику. Детей уложили в постели, и в окружении родных и близких, которые их бросили так надолго, дети умерли — как должны были умереть за много лет до того.
Лили закрыла книгу и отложила ее на колени. Пока мама читала, Джеймс постепенно отодвигался от нее все дальше и наконец перебрался в свою собственную постель. Пол по-прежнему сидел рядом, прикрыв глаза и обнимая маму за плечи.
— Кажется, я больше не люблю сказки на ночь, — вздохнул Джеймс.
— Должна признать, что эта сказка и впрямь немного печальная, зато очень поучительная.
— И в чем же ее мораль? Принимай свою судьбу — или пострадаешь от последствий? — Пол зевнул, потянулся, разомкнул объятия и устроился на постели поудобнее.
— Ну что ты, вовсе нет. — Лили мгновение собиралась с мыслями: толкование сына потрясло ее до глубины души. — Мораль в том, что нужно наслаждаться каждым мгновением, отпущенным тебе для общения с любимыми. В любых обстоятельствах.
Джеймс натянул одеяло до подбородка; мать заботливо подоткнула покрывало со всех сторон.
— А они были рады умереть? — спросил мальчик.
— Умереть — нет; а вот снова оказаться в кругу семьи — да. — Лили поцеловала сына в лоб и обернулась к Полу: тот уже забрался под одеяло и крепко закрыл глаза.
— С какой бы, собственно, стати? — бросил он. — Их же бросили на долгие годы. Такое не забывается.
— А вот они — забыли. Когда на то, чтобы побыть вместе, отпущено совсем мало времени, за былые обиды не цепляешься. — Лили опустилась на колени рядом с ним и поцеловала его в лоб.
Пол поморщился и отвернулся.
— Я устал.
Лили отпрянула, словно ее с размаху ударили по лицу. Она вышла из комнаты, обогнав меня, и прислонилась к стене снаружи. Я проследовала за ней в коридор и прикрыла за собой дверь.
— Вы в порядке?
— Да, все хорошо. Эта сказка… я пыталась их подготовить. Вы были правы: визитам пора положить конец. Надо двигаться дальше. Мне придется отпустить их. Доброй ночи, Шарлотта. — Лили поцеловала меня в лоб так же, как сыновей, и ушла одна по темному коридору — туда, куда исчезала на ночь всякий раз. Времени поразмыслить, куда именно, у меня не было.
Я поспешила к себе в комнату, отыскала в стене шкаф со всевозможными диковинками, открыла ящик со свечными человечками. Те играли в «А ну-ка, отними!» с самым маленьким из всей оравы: перебрасывали его восковую голову из рук в руки. Я неодобрительно откашлялась.
— Вы не могли бы отвести меня в темную комнату? Вы знаете, о чем я. — Свечные человечки тут же прекратили игру и попрыгали на пол. Вместе мы прошествовали через весь Дом-Сумеречье к скульптурному барельефу с изображением искаженных в муке мраморных лиц. Я ткнула пальцем в нужную глазницу, как некогда сделал Дункан, и в стене позади скульптур открылся проход.
Комната была пуста, если не считать жуткого металлического кресла с ремнями и зажимами и столика на колесах рядом. Я прошла сквозь летящие завесы ширм в центр помещения, а свечные человечки остались ждать меня снаружи: внутрь им явно не хотелось.
Опустившись на колени, я открыла ящичек в нижней части стола. Там обнаружилось с десяток рядов дымчатых флаконов, каждый — с белой этикеткой, кратко надписанной четким изящным почерком. Тут были ярлыки «ЗАДУШЕН», «СРАЖЕН НЕДУГОМ», «ПОСАЖЕН НА КОЛ», «УТОНУЛ», «СОЖЖЕН», «ЗАСТРЕЛЕН», «СЪЕДЕН», «ЗАМЕРЗ» и так далее; на каждом значилась какая-нибудь неприятность. Я спрятала в карман одну из бутылочек с этикеткой «РАСЧЛЕНЕН» и задумалась над вариантом «СОЖЖЕН». Вытащила пробку, понюхала содержимое. Пахло гарью. Не слишком-то аппетитно; но, чтобы принести Корнелиусу что-то полезное, мне необходимо было понять, что такое я нашла. Я обмакнула палец в черную жидкость, совсем чуть-чуть, самый кончик, поднесла его ко рту и сглотнула, как на моих глазах это проделал мистер Сэмсон.
В следующий миг я была уже не я. Вокруг меня все пылает, со всех сторон смыкается пелена дыма и пламени. Таща на руках что-то очень важное, замотанное в ткань, я бегу из комнаты в комнату. Кожа моя вздувается пузырями и трескается, голова обуглилась, волосы с хрустом ломаются. Наконец я выбегаю в ночную прохладу, свежий воздух язвит опаленную плоть, умножая боль. Я падаю наземь.
Из тюка, что я прижимаю к себе, выглядывает обожженное лицо женщины со светлыми волосами и коротким остреньким носом: то самое лицо, что я обнаруживаю в зеркале всякий раз, когда пытаюсь воскресить в памяти образ покойной матери. Эта привычка всегда придавала мне сил, но вот сейчас, узнав знакомые черты, я лишаюсь последних остатков энергии и самообладания. Я кричу, пронзительно кричу во весь голос, мир проваливается в черноту забвения — и я застываю там, как мне кажется, на целую вечность, скованная ужасом при виде собственного тела, распростертого на полу. Я осознаю, что по объятому пламенем дому бежал Джонатан и что на краткое мгновение я прочувствовала все то же, что он — перед смертью.
Кто-то тронул меня за плечо. Я стремительно развернулась, едва не выронив флакон. Позади меня стоял Дункан, прижимая палец к губам, изогнутым в иронической улыбке.
— Теперь вы знаете.
В первое мгновение я подумала было, что немой заговорил, но тут из-за спины Дункана появился мистер Сэмсон с воспаленными красными глазами. Морщины на его лице обозначились четче и глубже, чем за ужином.
— Смерть. Самая разная. — Усталым взмахом руки я указала на строй дымчатых флаконов.
— Много разных видов смерти. — Мистер Сэмсон грузно опустился в металлическое кресло, Дункан пристегнул ремни. — Мы переодеваемся в людей в силу многих причин, но большинство из нас просто хочет покоя. Вечного покоя. А это — возможность хоть сколько-то к нему приблизиться. Эшби, Корнелиус и прочие… они нас боятся. В Упокоение Смерть не допущена. Если однажды станет иначе, тогда смерть для нескольких обернется смертью для всех. — Мистер Сэмсон ткнул пальцем в один из флаконов, и Дункан начал приготовления.
— Я видела смерть. Смерть моего мужа, — с трудом выговорила я.
— В самом деле? Какое занятное совпадение. С другой стороны, у мистера Уотли совпадений не бывает. Он любит играть в свои игры. Что бы вы о нем ни думали, каким бы он ни хотел казаться в ваших глазах, он — великое создание. Он дарит нам покой и мир, пусть всего лишь на несколько мгновений.
Трясущейся рукой я указала на флаконы:
— А где он их берет?
— Он их коллекционирует. Наблюдает в процессе, или что-то вроде того. Хотя не удивлюсь, если какие-то из этих смертей он сам и вызвал — чтобы коллекцию пополнить.
Голова у меня закружилась. Я с трудом поборола приступ тошноты. Человек в черном из моего прошлого был вовсе не призраком смерти. Это Уотли отравлял мне жизнь с самого моего детства. Но оставался ли он всего лишь сторонним наблюдателем моего горя — или отнимал у меня близких одного за другим, чтобы положить начало череде событий, которые постепенно приведут меня в Эвертон, в Сумеречье и, наконец, втянут в эту дьявольскую игру с хозяином дома? Итак, я узнала нечто важное: я по-прежнему не вполне понимала намерений мистера Уотли, но по крайней мере разгадала загадку нашей игры. Главное связующее звено между Сумеречьем и Блэкфилдом — это вовсе не Сюзанна, не няня Прам и даже не Лили Дэрроу. Это я.
— Его нужно остановить, — прошипела я сквозь стиснутые зубы.
— Напротив, миссис Маркхэм. У вас есть своя смерть. Оставьте нам наши.
Дункан поднес потемневший кубик сахара к губам мистера Сэмсона. Джентльмен блаженно захрустел. В следующий миг тело его забилось в конвульсиях — а я попятилась к выходу из комнаты и вернулась к сомнительному комфорту чужой постели в чужом доме человека в черном.
