– Bon. Теперь я расскажу вам о точности, с которой было задумано убийство Джозефа Скотчера, чтобы вы могли разделить мое восхищение.

Скотчер совершил убийство: он убил Айрис Гиллоу. Какой у него был мотив? Совершенно очевидный: она заподозрила его в том, что он выдумал свою болезнь. Не надо говорить мне, доктор Кимптон, что у меня нет доказательств ни того, что Скотчер действительно убил Айрис Гиллоу, ни того, почему он это сделал. Я еще не все сказал. Подождите, когда я доберусь до улик, хотя вы, без сомнения, сочтете их косвенными и ничего не доказывающими.

Долгое время о преступлении Скотчера никто не знал. Никто не мог доказать, что это он толкнул Айрис Гиллоу под поезд. И все же расплата настигла его, причем с удивительной точностью. Дело в том, что Джозеф Скотчер был убит по той же самой причине, что и Айрис Гиллоу. И снова я повторю: Айрис Гиллоу была убита потому, что заподозрила – Скотчер вовсе не умирает. То же и Джозеф Скотчер: его убийца подозревал, что он вовсе не умирает. Столь абсолютное совпадение трудно даже представить! Скотчера убили потому же, почему сам он много лет назад вынужден был убить. То есть мотив все время оставался один, менялось лишь отношение Скотчера к нему: в одном случае он был субъектом, а в другом – объектом.

– Нет, нет, нет, – возразил Кимптон. – Тут ваше суждение подводит вас, Пуаро. Прежде всего, как подозрение в том, что Скотчер не при смерти, могло стать мотивом для его убийства? Многие из нас разделяли это подозрение, но никто ведь его не убивал.

Пуаро улыбнулся и ничего не ответил.

– А что до того, что он убил Айрис, поскольку она не верила в его близкую смерть… многие не верили. Однако Скотчер почему-то убил именно Айрис, а не меня, к примеру.

– Это интересное замечание, доктор, – согласился Пуаро. – Я не могу быть уверен, но считаю, что Скотчер больше боялся Айрис Гиллоу, чем вас. Вы ведь сами говорили, что вам не удалось убедить никого в Оксфорде и что со временем вы оставили попытки. Однако представьте, что бы произошло, если б вас вдруг поддержала Айрис…

– Ясно. Очко в вашу пользу, – сказал Кимптон. – Если б подозрения выражала добросердечная Айрис, а не беспощадный Рэндл, к ней многие прислушались бы. Но послушайте, то, что вы говорили раньше о мотивах убийства Скотчера…

– Теперь я объясню суть того эксперимента, на который ссылалась Софи Бурлет, – сказал Пуаро. – Все вы слышали, как она говорила о проблеме времени – и впрямь, неразрешимая, кажется, загадка! Если мы допустим, что она говорит правду, то, с ее точки зрения, все выглядело так: она видит, как Клаудия Плейфорд, все в том же зеленом платье, что и накануне, набрасывается на Джозефа Скотчера и бьет его дубинкой по голове. Софи визжит, и Клаудия, бросив дубинку, убегает наверх через библиотеку. Совсем скоро вниз начинают сбегаться люди, посмотреть, почему такой шум. И среди них Клаудия, в белом пеньюаре и ночной сорочке!

Когда я впервые услышал такое изложение событий, и именно в этой последовательности, я сразу подумал: «Но это же невозможно». Задумайтесь, друзья мои, сколько времени нужно, чтобы, пройдя через библиотеку, добраться хотя бы до самой лестницы, не говоря уже о том, чтобы подняться по ней на второй этаж…

Мы с Кэтчпулом разговаривали наверху, когда закричала Софи Бурлет. Вы все прекрасно видите, что у Кэтчпула длинные ноги. Увы, я не обладаю такой же быстротой движений, зато он сорвался с места и побежал сразу, едва раздался первый крик. Однако по пути вниз он не встретил Клаудию Плейфорд, которая поднималась наверх в зеленом, забрызганном кровью платье. Но если моя гладко развивающаяся теория была верна – а у меня было предчувствие, что я не ошибся! – это должно было случиться! Эта проблема, эта загадка долго не давала мне покоя. И вот, когда я наконец понял, что этому может быть только одно объяснение, я провел эксперимент.

Софи Бурлет все время утверждала, что сначала она услышала мольбы Джозефа Скотчера пощадить его и непонятные слова Клаудии Плейфорд о женщине по имени Айрис, и только потом дубинка в руках Клаудии обрушилась на его голову, заставив Софи завизжать. Основываясь на сделанном мною выводе, который представлял собой единственно возможное решение проблемы, я заподозрил, что воспоминания Софи сильно пострадали от потрясения и горя. Потому что так, как она описывает, быть просто не могло. Но как теперь помочь ее памяти восстановиться?

– Позвольте один вопрос, – перебил его Кимптон, – когда вы говорите «помочь ее памяти восстановиться», вы имеете в виду «дать лгунье шанс сказать наконец правду, не потеряв при этом лицо»?

Но Пуаро, проигнорировав его, продолжал:

– Эксперимент проходил так. Софи стояла у входа в утреннюю гостиную. По моей просьбе она надела пальто и шляпу, чтобы как можно точнее воссоздать события той ночи. А мы с Кэтчпулом воспроизвели тот самый разговор, который она слышала из уст Клаудии и Скотчера в вечер убийства. Кэтчпул играл роль Скотчера, а я – Клаудии.

– Вам следовало пригласить меня, – сказала Клаудия. – Я куда лучше исполняю роль Клаудии Плейфорд, с вашего позволения, – уж, по крайней мере, не хуже, чем пожилой коротышка со смешными усами. Подумать только, какая наглость!

– Я держал дубинку в руках, – продолжал Пуаро. – Кэтчпул умолял пощадить его: «Пожалуйста, перестань! Не надо, Клаудия! Хватит…» – а я говорил: «Это должна была сделать Айрис – но ей не хватило сил. Она позволила тебе жить, и за это ты убил ее». То есть повторил те самые слова, которые слышала Софи. Затем я занес дубинку и с силой опустил ее вниз – она замерла в дюйме от черепа Кэтчпула. И тут я повернулся, чтобы взглянуть на Софи. Как я и надеялся, мадемуазель решительно потрясла головой. «Нет, – сказала она мне. – Нет, не так все было». Мадемуазель, быть может, вы не откажетесь рассказать нам теперь, как именно это было? Леди и джентльмены, то, что вам предстоит услышать сейчас, – истинная правда. Прошу вас, отнеситесь к ней со всем вниманием.

Софи сказала:

– Сначала все было совсем не так. А потом вдруг встало на свои места, и оказалось совсем не похоже на то, что я рассказала полиции, и во что верила сама… что я сама считала правдой. Спор и избиение происходили не по очереди. Я говорила, что сначала он умолял, а потом она била – я была в этом уверена, но я заблуждалась! Как человек, привычный к аккуратности, в своих воспоминаниях я причесала события, придала им определенную упорядоченность, которой на самом деле не было. На самом деле я с первой секунды видела, как Клаудия бьет Джозефа по голове… той штукой. Когда я появилась, это уже происходило! Я пришла почти под самый конец. А еще оно происходило – то страшное нападение, я имею в виду – одновременно с разговором. А ведь голова Джозефа была почти полностью разбита! Значит… – Софи беспомощно поглядела на Пуаро.

Он подхватил ее слова.

– А это значит, что человек, который кричал: «Пожалуйста, перестань! Не надо, Клаудия! Хватит…», никак не мог быть Джозефом Скотчером. Последний, как мы знаем, был уже мертв, отравлен стрихнином, да и вообще трудно быть столь красноречивым с размозженной головой. Следовательно… голос, который слышала Софи, принадлежал другому мужчине, и он призывал Клаудию к сдержанности. Этот мужчина не хотел, чтобы она превратила голову Джозефа Скотчера в кашу.

– Мужчина? – Казалось, это предположение разозлило Кимптона. – Какой мужчина? Вы что, хотите сказать, что Клаудия влюблена в кого-то другого?

– Я ни слова не сказал о любви, – ответил Пуаро.

– Не будь смешон, Рэндл, – отвечала ему Клаудия. – Влюблена? Я не ускорила бы шага ради того, чтобы предотвратить падение чрезвычайно тяжелого объекта на голову кому угодно, кроме тебя. Ты же знаешь.

– Софи Бурлет допустила другую ошибку, – продолжал Пуаро.

– Да, налила стрихнин в синий флакон для так называемого лекарства. – Кимптон хохотнул, очевидно довольный последними заверениями Клаудии. – И ее за это повесят. Верно, Пуаро?

– Нет, неверно. Как я уже говорил, Софи Бурлет не убивала Джозефа Скотчера.

– Да, и то же самое вы сказали обо всех нас, но кто-то его все-таки убил, – резонно заметил Кимптон.

– Он еще не говорил этого обо мне, – скорбным тоном сказала леди Плейфорд. – Хотя я, конечно, тоже не убивала. Больше того, любой из вас, кто заявит, что это сделала я, навсегда разобьет мне сердце.

– Вы, леди Плейфорд, невиновны, – сообщил ей Пуаро.

– Благодарю вас. Да, я невиновна.

– Пуаро, это уже слишком! – вскричал Кимптон.

– Мы требуем, чтобы вы рассказали все немедленно, – заявила Дорро.

– Что я и делаю. Могу я продолжать? Merci. Итак, вторая ошибка Софи Бурлет заключалась в том, что она думала, будто начала кричать, когда Клаудия Плейфорд ударила Джозефа Скотчера по голове. Неверно! Помните, мы уже установили, что Софи вошла в дом и заглянула в утреннюю гостиную, когда избиение Скотчера было в разгаре, и одновременно шел услышанный ею диалог. Мужчина, к которому обращалась Клаудия, был Софи не виден. Надо полагать, он стоял в неосвещенной библиотеке. Софи не помнит, была ли дверь между двумя помещениями в тот момент открыта или закрыта. Скорее всего, открыта. Надеюсь, всем понятно, что если б Софи закричала сразу, как только увидела ту сцену, то она наверняка не услышала бы разговор, ведь от ее крика и покойник мог проснуться, да простится мне такое выражение.

Итак, вот что тогда случилось: Софи, онемев от потрясения, наблюдает, как Клаудия Плейфорд бьет по голове Джозефа Скотчера. В то же время до ее ушей доносится фрагмент разговора между Клаудией и неким мужчиной, который, очевидно, стоит в темной библиотеке и прекрасно видит все, что происходит в утренней гостиной. Тут Клаудия замечает Софи и бросается бежать, а с нею, скорее всего, и неизвестный мужчина. Все время, пока те двое бежали до лестницы и затем наверх, Софи в ужасе смотрела на разбитую голову и судорожно изогнутое тело возлюбленного. Прошло несколько минут; человек в состоянии шока не может судить о времени точно. Клаудия и мужчина, с которым она спорила, успели добежать до лестницы, подняться по ней и скрыться наверху. И только тогда – не раньше – Софи вышла из ступора, словно из кошмара, с той только разницей, что кошмар для нее как раз начался. Она поняла, что тело у ее ног – это не видение, не сон, а страшная, трагическая реальность. И тогда она закричала. А тем временем наверху Клаудия поспешно переодевалась из зеленого платья в белый пеньюар.

Когда сегодня сержант О’Двайер прибыл в Лиллиоук, я сразу задал ему вопрос: находили его люди в саду или где-либо в доме зеленое платье со следами крови? Ничего такого они не нашли. Значит, местонахождение платья Клаудии Плейфорд, в котором она совершила нападение на Джозефа Скотчера, остается тайной.

– Теперь я все так ясно помню, – со слезами сказала Софи. – Даже не знаю, почему с самого начала все было по-другому. Помню, что мне было холодно, очень холодно, несмотря на то что я стояла в доме в пальто и шляпе. А еще у меня было такое чувство, будто я провалилась в темный узкий тоннель, только он шел вниз, а не вперед, значит, это был не настоящий тоннель. В нем было темно и тихо, и я была там одна, наедине со своими мыслями о Джозефе, о том, как оказалось, что он не лгал, говоря о своей скорой смерти, и о том, что его больше нет, но этого не может быть, потому что это не может быть правдой. Я не могла позволить, чтобы это оказалось правдой! Пока я думала об этом, я не кричала. Я закричала потом, когда тишина вокруг показалась мне слишком пугающей.

– Прекрати свое нытье, хватит, – резко перебила ее Клаудия. – Все это не отвечает на вопрос: кто убил Джозефа и почему? Быть может, дело пойдет скорее, если я скажу, что это правда? Да, я была в тот вечер в утренней гостиной, и да, это я размозжила голову бедолаге Джозефу. Довольны?

– Что? – Кимптон был, похоже, шокирован. – Дражайшая, о чем ты?

– Но я все же не убивала Джозефа. Ведь так, Пуаро?

– Non. Его убили не вы, мадемуазель.

– Тогда кто же? – Кимптон вскочил, злой не на шутку. – Во имя всего святого…

– Вы его убили, доктор Кимптон, и вы сами прекрасно это знаете. Джозефа Скотчера убили вы.

– Я? Ха! Вздор, старина, полная бессмыслица. Тридцати минут не прошло с тех пор, как вы говорили, что это сделал не я, – неужели забыли? Или у вас такие же проблемы с памятью, что и у Софи?

– Память любого человека несовершенна, месье. Память Пуаро – в наименьшей степени. Вы не совсем точно приводите мои слова. Я говорил, что у вас было множество мотивов, а еще что многие на вашем месте поддались бы искушению и убили из мести. Но я добавил, что это не про вас – вы никогда не стали бы убивать из мести. И это правда: вы не поддались страстям. Ваше преступление – убийство Джозефа Скотчера – было спланировано вами много лет назад. Спланировано тщательно, рационально, в полном соответствии с законами логики. Я бы даже сказал… научно.

– Как все здорово, а? Какой я, должно быть, умный убийца!

– Планирование убийства потребовало от вас труда и дисциплины, – продолжал Пуаро. – Ведь оно представляло собой – будем и дальше пользоваться этим словом – эксперимент.

Кимптон снова сел.

– Вы меня не убедили, – сказал он. – Пока. Но мне уже интересно, и я хотел бы послушать дальше.

Вряд ли я смог бы вести себя с таким апломбом, если б меня во всеуслышание обвинял в убийстве человек, известный как лучший детектив в мире, – ну, разве что был бы уверен, что он блефует. Однако Кимптон был не из тех, кто показывает свою слабость.

– Я много раз прочел вашу любимую шекспировскую пьесу: «Короля Джона», – продолжал Пуаро. – Она меня заворожила. Это она помогла мне встать на верный путь и пролила на него свет.

– Рад, что вы сочли ее настолько достойной внимания, – отвечал Кимптон.

– Видите ли, с какой бы стороны я ни смотрел на это дело, спор об открытом гробе, подслушанный Орвиллом Рольфом, никак ни с чем не вязался. Согласно тому, что услышал мистер Рольф, суть спора состояла в выборе между открытым гробом и закрытым.

– Именно так, – подтвердил Орвилл Рольф.

– Bon. Как-то днем, обдумывая многочисленные мотивы доктора Кимптона – ведь он дольше всех знал Скотчера, – я вспомнил одну вещь, которой прежде не придавал значения. За обедом, когда Скотчер был так взволнован вестью о завещании леди Плейфорд, доктор Кимптон протянул свой стакан с водой Софи Бурлет и велел передать его Скотчеру, чтобы тот выпил. Леди и джентльмены, зачем он это сделал, когда перед Джозефом Скотчером стоял его собственный стакан, полный или едва початый? Ведь, когда мы садились за стол, у каждого прибора стоял стакан с водой. Первое блюдо подали, когда леди Плейфорд только объявила о своем решении, а на первое был суп. Суп – влажная пища; мало кто запивает его большим количеством воды.

– Ну и ну! – выкрикнул вдруг Гарри Плейфорд. Все даже подпрыгнули от неожиданности, как если бы по комнате вдруг прогалопировала зебра. Однако никто ничего не сказал, и только Дорро велела ему успокоиться и вести себя тихо.

Пуаро продолжал:

– Рэндл Кимптон – чрезвычайно умный и решительный человек. Он способен принимать решения и действовать молниеносно. Убийство Скотчера он планировал много лет, продумывал разные комбинации, подбирал условия и вдруг, совершенно неожиданно для себя, очутился в компании людей, многим из которых оказывалась выгодна смерть Скотчера. Кимптон не знал, что леди Плейфорд переменит свое завещание в его пользу, а она так и поступила, завещав секретарю все, чем владела сама. Какой полицейский при таких условиях откажется поверить, будто Дорро и Гарри Плейфорд не устояли перед искушением? Или что Майкл Гатеркол не убил беднягу Джозефа из ревности, желая избавить леди Плейфорд от последствий ее собственной опрометчивости?

Кимптон понял, что момент настал. И пока взгляды всех присутствующих были устремлены на Скотчера и леди Плейфорд – главных действующих лиц развернувшейся драмы, – он потихоньку опустил руку в карман пиджака и достал оттуда стрихнин. Яд был в маленьком пузырьке, скорее всего. Зачем он носил яд при себе, спросите вы? Не знаю, но могу предположить: если яд при нем, никто не натолкнется на него случайно, роясь в его вещах.

Под столом он вскрыл яд, который был в пузырьке или в ином контейнере. Зажав его в ладони так, чтобы никто не видел, одним ловким движением опрокинул его в собственный стакан, прикрыв всю операцию от любопытных глаз другой ладонью, а затем передал стакан Софи.

– Но… о! – не удержался от восклицания я.

– В чем дело, Кэтчпул? – спросил Пуаро.

– Стрихнин ведь, кажется, горький. Вы помните, как Скотчер сказал: «Ой, как горько», после слов Дорро о том, что кто-то гниет в земле? И Дорро тут же ответила: «Мне тоже»?

– Вы хорошо сделали, что вспомнили этот обмен репликами, mon ami. Вы правы. Не в привычках Скотчера было прямо критиковать других. Как раз наоборот: он искусно льстил всем, кто только попадался ему на пути. Так не логичнее ли будет предположить, что, сказав: «как горько», он имел в виду не слова Дорро, а то, что ему поднесли в стакане? – И, не дожидаясь всеобщего ответа, Пуаро заключил: – Я уверен, что речь шла именно о воде, о горькой воде с привкусом стрихнина.

А теперь вернемся к шекспировскому «Королю Джону», которого столь часто и охотно цитирует доктор Кимптон. Когда мы все бросились в утреннюю гостиную и обнаружили там мертвого Джозефа Скотчера, доктор Кимптон произнес несколько слов. Возможно, их слышал не один я. Мне показалось, что это был фрагмент цитаты: «…он взят проклятой, неизвестною рукой». Я решил, что это наверняка из «Короля Джона», как все цитаты доктора Кимптона. Я был прав: не только в том, что это была цитата из Шекспира, но и в том, что я слышал лишь ее конец. Доктор Кимптон говорил негромко, и его слова затерялись в общем шуме. Целиком же они звучат так: «В пустом ковчеге алмаза жизни не было – он взят проклятой, неизвестною рукой». Пустой ковчег, леди и джентльмены. Вы понимаете? Ковчег, о котором говорит поэт, – это не ящик и не шкатулка, это само мертвое тело!

Пуаро был возбужден, как никогда раньше. Я не знал, что думать. Понимая его слова в целом, я терялся в догадках о том, какое отношение они имеют к преступлению.

– Это Рэндл Кимптон говорил об открытом гробе, когда его подслушал Орвилл Рольф, – продолжал меж тем Пуаро. – Он спорил с Клаудией Плейфорд. Мистер Рольф услышал, как кто-то говорит, что некий человек должен умереть. «Гроб должен быть открыт, и никаких гвоздей», – сказал он затем, а женщина не соглашалась. Сам Джозеф Скотчер – точнее, тело Джозефа Скотчера – и было тем гробом, на который ссылался доктор Кимптон. Он использовал это слово в том же смысле, в каком поэт говорил о ковчеге, – в качестве метафоры человеческого тела. А сказать он хотел вот что: есть лишь один способ узнать наверняка – точность, как вы помните, всегда была пунктиком доктора Кимптона, – болен Скотчер болезнью Брайта или нет. Только один, леди и джентльмены… открыть его тело, точно шкатулку – или гроб, – для чего надо устроить подозрительную смерть, за которой наверняка последует вскрытие. Только оно позволит врачу заглянуть внутрь Джозефа Скотчера и объявить: «У этого человека были абсолютно здоровые почки». Так все и получилось, в полном соответствии с планом доктора Кимптона.

Мне вспомнилось выражение злорадного торжества, которое я заметил на лице Рэндла во время дознания, когда коронер объявил правду о болезни Скотчера. Тогда я решил, что он просто радуется, что раньше меня пришел к какому-то выводу. Теперь я понял, как я ошибался: в тот миг, когда коронер произнес слова «розовые, упругие почки», Кимптон получил единственное надежное – по его стандартам – подтверждение тому, что он подозревал и раньше.

– Доктор Кимптон был почти уверен в том, что Скотчер – лжец, – продолжал Пуаро. – В этом состоянии почти уверенности он пребывал много лет. Как умный человек, он понимал, что в науке и в медицине возможны аномалии. Большинство людей с больными почками не живут так долго, как Скотчер (те, кому удается избежать смерти вначале, обычно все же умирают несколько лет спустя), однако случаются и ремиссии, прогнозы меняются, поэтому никогда нельзя полностью исключить аномалию, размывающую, казалось бы, незыблемое правило. К тому же, кто знает, вдруг у этой конкретной аномалии есть вполне естественное, но неведомое пока науке объяснение?

Но кое-что Рэндл Кимптон знал наверняка. Он знал, что Скотчер забрал у него Айрис, что он последовал за ним сначала в шекспироведение, а затем и в семейство Плейфордов, утвердившись в качестве личного секретаря в Лиллиоуке, родном доме той самой женщины, которую Кимптон планировал назвать своей женой. Также он верил, что Скотчер убил Айрис Гиллоу, когда та стала подозревать его во лжи, но доказать это он не мог. Как не мог доказать и то, что это сам Скотчер явился к нему в кофейню на Куинс-лейн под видом своего умершего брата, чтобы, пользуясь чужой личиной, повторить ему все ту же ложь о своем здоровье. Все это сводило с ума Кимптона, который к тому времени был одержим Скотчером не меньше, чем Скотчер – им самим. Кимптон был убежден, что тот выдумал себе болезнь почек, чтобы привлечь внимание Айрис и тем самым увести ее у него. И ему хотелось знать наверняка, прав ли он. Хотелось так сильно, что желание переросло в потребность. Ему необходимо было разгадать загадку Джозефа Скотчера. Но еще больше ему необходимо было знать, убил Джозеф Скотчер Айрис Гиллоу или нет. Ведь если по какой-то причудливой игре природы Скотчер не лгал о своем здоровье, то ему не было нужды убивать Айрис, боясь разоблачения, потому что тогда его не в чем было разоблачать!

Наконец, ко всему этому добавилось еще одно, последнее соображение: он никогда не поймет вполне историю собственной жизни, если не узнает правду о здоровье Скотчера. И какой же вывод он сделал? Вот какой: Рэндл Кимптон решил, что он должен знать правду, всю и без всяких оговорок. А достичь этой цели можно было только одним путем: через вскрытие. Ни при каких других обстоятельствах человек не может заглянуть внутрь другого человека и увидеть его почки – упругие и розовые или же сухие, сморщенные и потемневшие. Итак… Джозеф Скотчер должен был умереть при сомнительных обстоятельствах.

Дорро Плейфорд нетерпеливо фыркнула.

– Я не понимаю, о чем вы! Уж не хотите ли вы сказать, что…

– Я хочу сказать, мадам, что Рэндла Кимптона подтолкнул к убийству Джозефа Скотчера вовсе не избыток эмоций. Не ревность, не ярость, не жажда мщения – хотя, вне всякого сомнения, и эти чувства обуревали доктора Кимптона все годы, что он ломал голову над тайной Джозефа Скотчера. Но не из-за них он стал убийцей. Это убийство – научный эксперимент. Оно было совершено ради открытия истины, можно сказать, из научного любопытства. То есть, попросту говоря, данное убийство преследовало лишь одну цель – вскрытие.