Час спустя, так и не найдя Клаудию Плейфорд ни в доме, ни в примыкающей к нему части сада, я решил подняться на самую высокую точку на территории поместья Лиллиоук, которая оказалась к тому же и самой ветреной. Там, на вершине холма, ветер шлифовал кожу, словно наждак. Не знаю почему, но мне вдруг вспомнились слова Филлис о том, что Рэндл Кимптон копировал Скотчера. Я разрывался между двумя предположениями: с одной стороны, Кимптон должен был очень неискусно имитировать Скотчера, чтобы это заметила такая глупышка, как Филлис – а ведь она заметила, – с другой стороны, если бы человек вроде Кимптона взялся кому-то подражать, он сделал бы это куда искуснее.

Да и вообще, они со Скотчером были ничуть не похожи. Более того, в чем-то главном эти двое мужчин были настоящими антиподами. Как мне показалось, главным стремлением Скотчера было всегда, любой ценой, помогать другим лучше думать о самих себе и о жизни в целом, тогда как Кимптон стремился прямо к противоположному – возвышать себя в собственных глазах и тем улучшать свое самочувствие.

Не знаю, сколько я так стоял, погрузившись в размышления, когда позади меня раздался голос: Клаудия.

– Вы меня искали? – спросила она.

– О! – от неожиданности я вздрогнул. Как, черт возьми, она ухитрилась подойти ко мне незаметно? Или она уже была здесь, когда я поднялся? – Да, сержант О’Двайер и я хотели побеседовать с вами.

– Тогда зачем вы прячетесь здесь, где ветер сбивает с ног? Полагаю, вам надо знать, говорила ли Софи Бурлет правду, когда обвиняла меня в том, что я якобы сделала? Вы, разумеется, слышали, как я отвечала на этот вопрос раньше, но вам, конечно, хочется задать мне его лично и проследить, как будет меняться выражение моего лица.

– Да.

Клаудия улыбнулась. Казалось, ей доставляет удовольствие заставлять меня ждать ответа.

– Софи говорит неправду, – сказала она наконец. – Это ложь – если только кто-нибудь другой не надел мое платье, парик и не стоял спиной к Софи все время, пока та смотрела, как он бил Джозефа по голове. Такая возможность не приходила вам в голову?

– Нет. Вам нравился Джозеф Скотчер, мисс Плейфорд?

Она засмеялась:

– Нравился? Вовсе нет. Но я получала от него удовольствие. Я находила его присутствие в нашем доме на редкость занятным. Теперь без него здесь будет совсем тоскливо.

– Вы имеете в виду, что он был талантливым рассказчиком?

– Он по-особому обращался со словами, это верно, но я имела в виду совсем другое – в него были влюблены все, и это было весьма забавно. Филлис пускала над ним слюни, точно слабоумная, Софи обмирала от желания всякий раз, когда он бросал взгляд в ее сторону. Ну и, конечно же, мама. Я с искренним восхищением наблюдала за тем, как Джозеф все это проделал – влюбил их всех в себя и поддерживал иллюзии каждой, сам оставаясь ни чуточки в них не влюбленным. Видите ли, для Джозефа Скотчера знать, что все влюблены в Джозефа Скотчера, было важнее, чем самому испытывать любовь.

– Вы назвали свою мать в числе обожательниц Скотчера, – сказал я. – Хотите сказать, что она испытывала к нему материнские чувства?

– О боже, и вы туда же! Не слушайте вы Дорро с ее теориями. С тех пор как она сама не смогла произвести чадо на свет, дети ей просто мерещатся. Покажите ей вареное яйцо, она вам скажет, что это младенец. Мать, конечно, женщина в годах, но огня в ней еще хоть отбавляй. И Джозефа она любила точно так же, как Филлис или Софи. Конечно, она бы скорее умерла, чем призналась. Она знала, что даме ее возраста полагается испытывать к молодому мужчине материнские чувства, вот и делала вид, будто это они и есть. Не приличия ради, разумеется – мать плюет на любые условности, – просто ей не хотелось стать всеобщим посмешищем. Она ведь очень гордая женщина. – Клаудия прищурилась. – Вижу, я вас не убедила.

– Ну…

– Вы, конечно, заметили, что я люблю ее меньше, чем дочери положено любить свою мать, а потому наверняка спрашиваете себя сейчас, уж не пользуюсь ли я возможностью сказать гадость. Что ж, на вашем месте я бы и сама так решила. Но, уверяю вас, вы заблуждаетесь – просто я здраво оцениваю факты. Возможно, я буду жестока к маме потом, – мне это приятно, не скрою, к тому же она это заслужила, – но сейчас я просто помогаю вам понять истинное положение вещей. Мать была отчаянно влюблена в Джозефа. Иначе зачем ей менять завещание и оставлять ему все до последнего пенни? Человеку, который должен был вскоре скончаться от брайтовой болезни почек.

– Скотчер нисколько этому не обрадовался, – напомнил я. – Скорее, разволновался.

Клаудия издала нетерпеливый звук.

– Да, он притворился, будто он в ужасе, но это была часть его обычного притворства. Да и вообще, что ему, по-вашему, было делать: вскочить с места и кричать «Ура, наконец-то я буду чертовски богат!»?

– Но он мог разбогатеть лишь в том случае, если б леди Плейфорд скончалась раньше него, да и тогда наслаждаться богатством ему пришлось бы всего несколько недель или месяцев.

Клаудия расхохоталась:

– Так все-таки недель или месяцев? Вы, наверное, эксперт по болезни Брайта?

– Вовсе нет.

– Вот видите.

– Огорчение Скотчера, которое вы называете притворным, показалось мне ничуть не менее натуральным, чем огорчение любого человека, которое мне доводилось видеть в жизни, – сказал я.

– Разумеется, – согласилась Клаудия. – Вот почему мне жаль, что его больше нет с нами. Джозеф был волшебник!

– Хотите сказать, лгать было для него второй натурой?

– О нет, все не так просто. Ложь для всех – вторая натура… О, взгляните-ка – месье Пуаро здесь.

Я пригляделся: сквозь заросли боярышника сверху можно было различить поворот подъездной аллеи. Клаудия не ошиблась: Пуаро, инспектор Конри и Софи Бурлет вернулись из Баллигуртина.

– Джозеф действительно был настоящим чудом, – продолжала Клаудия. – Он околдовывал людей одними словами. Будь он сейчас здесь, в считаные минуты убедил бы вас в том, что вы не полицейский из Скотленд-Ярда, а, скажем, укротитель львов, сбежавший из бродячего цирка. Неудивительно, что мать влюбилась в него без памяти. Она ведь тоже живет в мире слов, знаете. А до Джозефа она не встречала никого, кто управлялся бы с ними так ловко, ей под стать.

– Вы знаете женщину по имени Айрис? – спросил я.

– Айрис Гиллоу? – тут же ответила она. – Или Айрис Морфет?

Я захлопал глазами.

– Вы знаете целых двух Айрис! До сих пор никто не мог назвать мне и одной…

– Значит, вы еще не спрашивали у Рэндла? – сказала Клаудия.

– Нет, пока нет.

– Понятно… Айрис Морфет и Айрис Гиллоу – одно лицо. Была одно лицо. Она умерла. Рэндл вам о ней расскажет. Я тоже могла бы, но это его история. И вы должны услышать ее от него самого. Смотрите, а вот и он! – Ее голос прозвучал так, словно сам Спаситель сходил к нам с небес, не более и не менее. Кимптон был еще далеко, но Клаудия, лишь завидев его фигуру, уже едва не прыгала от счастья.

– Что вы обо мне сейчас подумали? – Она взглянула на меня с подозрением. – Может быть, вам трудно поверить в то, что я действительно люблю Рэндла, видя, как я насмехаюсь над людьми и поношу их?

– Мне совсем нетрудно поверить, что вы любите его ровно настолько, насколько считаете нужным показать. Это заметно. Полагаю…

Клаудия склонила голову набок и почти улыбнулась.

– Вы что-то еще хотите спросить?

– Да, при нашей первой встрече вы упомянули, что доктор Кимптон завоевал вашу привязанность дважды.

– Да. А это не так легко.

– Могу себе представить.

– Ему и в первый раз понадобились годы. Я знала, что рано или поздно приму его ухаживания – ведь я обожала его с той минуты, как впервые услышала, – но мне не хотелось сдаваться слишком быстро; я боялась, что такая готовность с моей стороны может охладить его пыл. А пыл Рэндла – такого умного и целеустремленного мужчины – производит большое впечатление, особенно когда он вкладывает его без остатка в кампанию по завоеванию меня. – Ее улыбка погасла, сменившись более привычным выражением. – Разумеется, я должна была позволить ему добиться своего, и я позволила. Как вдруг пять – нет, почти шесть лет тому назад его поведение со мной заметно изменилось. Казалось, он утратил уверенность в себе – это было омерзительно! Уверенность в себе – основа основ характера такого человека, как Рэндл. Его душа. Без уверенности он не был мне нужен – для меня он как будто перестал быть собой, – и я обратилась к нему с прямым вопросом. «Что произошло?» – спросила я. Он сознался, что не уверен, хочет ли еще на мне жениться. Сомнения! – Клаудия помахала перед моим носом рукой с бриллиантом на пальце. – Тогда я сняла вот это и швырнула ему. И, разумеется, сказала, что не хочу его больше видеть, никогда, до самой моей смерти. И прямо на следующий день увидела его под моим окном. Не, не здесь, не в Лиллиоуке. Я тогда жила в Оксфорде. Кстати, я была одной из первых женщин-студенток этого университета – полагаю, об этом вам никто не говорил? Еще бы; кого, кроме меня, волнуют мои достижения… Итак, я вернулась сюда, скрываясь от Рэндла – он страшно переживал и раскаивался в своем минутном сомнении. «Ну, ну, – подумала я тогда. – Я помогу тебе раскаяться так глубоко, как тебе и не снилось». Это было, когда я только приехала в Лиллиоук. Но Рэндла это не остановило. Он то и дело заявлялся сюда, путался у меня под ногами в гостиной, рыдал и просил прощения, потрясая перед моим носом этим бриллиантом, словно неким амулетом, с помощью которого он надеялся меня околдовать.

Клаудия взглянула на кольцо.

– Жалкое было зрелище. Он был жалок, я так и сказала ему. И вообще, вела себя с ним так грубо и гадко, что он разозлился и стал вести себя как агрессор, настаивая на том, что я зачахну и умру без его любви. Заявил, что мне придется вернуться к нему, ведь он задушит всякого, на кого падет мой выбор. Вот тогда-то, когда он перестал распускать передо мной слюни, а начал диктовать условия, мое сердце смягчилось. Он твердил, что я все равно выйду за него, хочу я того или нет. И я с удивлением поняла, что скорее хочу, чем нет. Рэндл восхитителен, когда свиреп, а я еще никогда не видела его более разъяренным, чем тогда.

Обмен любезностями такого рода, как она описывала, вовсе не казался мне проявлением любви, но мне хватило такта промолчать.

– Значит, вы его простили и заключили вторую помолвку?

– Несколько лет я заставляла его терпеть все муки ада и наконец, да, согласилась. Но его страдания еще не прекращены, о нет. Я пока отказываюсь назвать дату нашей свадьбы. Возможно, что и никогда не назову. В конце концов, разве обязательно в наши дни жениться? – Клаудия рассмеялась, видя мое замешательство, которое я даже не пытался скрыть.

Нимало не заботясь, одобряю я ее или нет, она продолжала:

– Получать удовольствие можно и не будучи замужем, любовь от этого только острее, к тому же изнашивается не так быстро. А еще мы с Рэндлом не можем пожениться, пока я не решу, где нам жить. То есть бо́льшую часть времени – понятно, что дом у нас будет не один. Рэндл ждет не дождется того дня, когда он сможет вырваться из Оксфорда. Он говорит, что найдет работу в графстве Корк и будет жить со мной в Лиллиоуке, но мне как раз нравится Оксфорд. Там, по крайней мере, всегда можно найти себе занятие поинтереснее, чем считать овец и проплывающие облака. А можно попробовать и Лондон – вот это было бы восхитительно! Вам нравится жить в Лондоне?.. Дорогой! Наконец-то!

– Здравствуй, божественное создание. – Кимптон широкими шагами подошел к нам. – Как бы я хотел остаться здесь, с тобой, и провести день, покрывая твое лицо поцелуями… Но не могу. Кэтчпул, поторопитесь, – вас ждут.

– Кто? – спросил я. Что-то в его тоне сразу заставило меня поверить, что дело важное.

– Я, хотя точнее было бы сказать – Джозеф Скотчер. Пуаро, Конри и О’Двайер уже в утренней гостиной – или будут там, когда мы придем.

– В утренней гостиной? – повторил я.

– Да. – Кимптон повернулся на каблуках. Я заспешил вслед за ним к дому.

– Скажите мне спасибо за то, что вас пригласили, – бросил он мне через плечо. – Это надутое насекомое Конри всеми силами старался убедить меня не рассказывать вам и Пуаро мою новость, а говорить только с ним и его полоумным прихлебателем. Я сказал ему: хотите услышать то, что я имею сообщить, – зовите Пуаро и Кэтчпула. Какой смысл распинаться перед аудиторией, где нет приличных мозгов?

– Перед какой аудиторией? Кимптон, о чем вы?

– О чем? Да об убийстве Джозефа Скотчера, разумеется, – сказал он. – Вы сильно заблуждаетесь на его счет – все вы, детективы. Очень сильно заблуждаетесь – и я вам сейчас это докажу.