Для Хаттона не могло быть большей пытки, чем раскрывать предо мною тайну размещения гостей по спальням. В результате процесс моего ознакомления с домом сильно затянулся. Однако мне все же удалось вытянуть из дворецкого почти всю нужную информацию, кроме той, где именно я могу отыскать Софи Бурлет, – тут он погрузился в такое глубокое молчание, что мне стало неловко. Прошло почти две минуты, прежде чем он наконец прошептал еле слышно:

– По соседству с той единственной спальней, которая не наверху, сэр.

Я сразу понял, о чем он: спальня Софи была рядом со спальней Скотчера; вполне разумно, если учесть, что наверняка это именно она привозила его по утрам к завтраку. И не было бы ровным счетом никаких причин подозревать, что между ними двумя имеют место какие-то неподобающие отношения, если б Хаттон, старый болван, не жевал так долго губами, раздумывая, выдавать мне этот секрет или нет, словно с ним было связано нечто постыдное.

Первым делом я направился в крыло прислуги. Там я убедился, что тревожить людей, которые не хотят быть потревоженными, совсем не весело. Бригида Марш, с сеточкой на волосах и в просторном халате с розовыми пуговицами величиною с блюдце, открыв мне дверь, обрушила на меня настоящий словесный поток. По не понятным мне причинам, она выкрикивала мне в лицо полное меню завтрашнего обеда и ужина до тех пор, пока я не отступил под ее напором.

Филлис была у себя в комнате. Дверь она открыла не сразу, а когда все же открыла, я вздрогнул: все ее лицо было покрыто густым слоем какой-то белой пасты, точно маской. Зачем она так вымазалась, я не знаю, – скрыть красные, заплаканные глаза это все равно не помогло.

– Я занимаюсь лицом, – сказала она, ткнув пальцем себе в подбородок.

Я кивнул. Зачем молодой девушке с безупречной кожей, на которой при всем старании нельзя отыскать ни пятнышка, пачкать себе лицо какой-то дрянью, а потом еще и открывать в таком виде дверь, было решительно выше моего понимания. Я был уверен, что лицо доверчивой бедняжки и завтра будет выглядеть точно так же, как вчера; а если она надеялась, что это волшебное притирание заставит Джозефа Скотчера передумать и сделать предложение не Софи Бурлет, а ей, то она явно ошибалась.

Я попросил прощения за беспокойство и убрался восвояси.

Поскольку Хаттона я уже видел, то решил вернуться в главную часть дома, где прежде всего постучал в дверь комнаты Джозефа Скотчера. Ответа не было. Я постучал еще раз. Тишина.

За обедом он выглядел совсем расстроенным и теперь наверняка нуждался в отдыхе больше других. Интересно, насколько Пуаро важно, чтобы я разбудил именно его? Может, найти его и спросить?

Нет, Скотчера надо оставить в покое, решил я. В конце концов, вряд ли это о нем так печется Пуаро. Хотя, с другой стороны, чем больше я раздумывал над этим делом, тем сильнее становилась моя убежденность в том, что нам надо позаботиться и о его безопасности. Если Пуаро прав и леди Плейфорд действительно пригласила нас для того, чтобы предотвратить преступление, то первая возможная жертва, которая приходит в голову в таком случае, – это счастливый наследник.

Я в последний раз постучал в дверь Скотчера, и тут она вдруг отворилась.

– Да? – тихим голосом сказал Скотчер. Он был в темно-синей пижаме с золотыми полосками и халате в тон и выглядел ужасно – хуже, чем за обедом.

– Прошу прощения, – сказал я. – Я вас разбудил?

– Нет. Я сразу вас услышал, но, к сожалению, теперь я уже не могу подходить к двери по первому стуку. Даже когда я на ногах… – И он умолк, скривившись от боли.

– Позвольте, я помогу вам.

– Да нет, зачем же, не надо, – сказал Скотчер, наваливаясь на меня всем телом. – Когда я один, мне лучше. Утром все будет в полном порядке. Это просто шок, обычно мне не так плохо. Зачем она это сделала?

– Леди Плейфорд? Сожалею, но я не могу ответить на ваш вопрос. Я ведь ее совсем не знаю.

– Да, конечно, вы правы.

Я помог ему добраться до кровати, и он отблагодарил меня с лихвой – выяснилось, что я человек редкостной доброты и благородства. Конечно, похвала превосходила мои заслуги, но мне все равно нравился этот малый. Не часто доводится встречать такое позитивное отношение к людям в целом.

– Спокойной ночи, Кэтчпул. – Он закрыл глаза. – Вам тоже надо поспать. У вас был длинный день – вы ведь приехали из самого Лондона.

Заверив его, что спать мне совсем не хочется, я повернул в комнату Софи Бурлет, попутно кляня Пуаро за ту неблагодарную задачу, которую он на меня взвалил, и самого себя – за то, что согласился.

Дверь в комнату Софи распахнулась сама собой от первого моего стука. Значит, не была заперта.

– Мисс Бурлет? – крикнул я с порога. В комнате были голубые обои с завитками из розовых розочек, в углу – раковина. Шторы на окне были задернуты наполовину.

Не получив ответа, я вошел. Софи в комнате не было, только аккуратные стопки ее вещей лежали в разных местах, точно приготовленные для инспекции.

И снова я не знал, как быть. Найти Пуаро и сказать ему, что сиделки нет в спальне? Или обыскать дом? А если окажется, что ее нет нигде, даже в спальне Скотчера, то где она тогда?

В конце концов, я решил закончить проверку и только потом возвращаться к Пуаро, ведь какие-то из комнат наверху тоже могут оказаться пустыми. И, кто знает, вдруг я еще обнаружу Софи Бурлет, Майкла Гатеркола и Этелинду Плейфорд мирно коротающими вечер за картами… Так что не стоит спешить с отчетом.

Леди Плейфорд открыла на мой стук сразу.

– Да? – сказала она. Когда я спросил, всё ли у нее хорошо, она сухо ответила: – Эдвард! Да, конечно, всё в полном порядке, – а про себя наверняка добавила: «А если бы и нет, то уж ты мне точно ничем не смог бы помочь», – хотя, возможно, мне просто показалось.

Хотя нет, не показалось. Ее голос звучал надменно и нетерпеливо, совсем не так, как у человека, который опасается за свою жизнь и с минуты на минуту ждет нападения.

Я постучал к Гатерколу. Тишина. Я вздохнул, постучал снова. Надавил на ручку – вдруг дверь окажется не заперта, – и она действительно распахнулась. Я вошел в комнату, там было темно. На ощупь я добрался до окна. Отодвинул штору – и при слабом свете, проникавшем в комнату снаружи, увидел, что кровать Гатеркола неразобрана и пуста. Самого адвоката нигде не было.

Я снова вышел в коридор, закрыл за собой дверь и пошел к Орвиллу Рольфу, чья спальня находилась рядом. И, что важнее всего, она была последней. Спасибо все тому же Пуаро – Гарри, Дорро, Клаудия и Кимптон сидели сейчас в гостиной.

Орвилл Рольф открыл на мой стук – и замер в дверях, облаченный в полосатую фланелевую пижаму. Испарина покрывала его лоб. К моему удивлению, он сразу вцепился мне в руку своей мясистой лапой.

– Ох, Кэтчпул, какая боль! Настоящая агония! Не могу ни лежать, ни сидеть. Где этот врач, Кимптон? Приведите его сюда, умоляю! Скажите ему, что меня отравили.

– О господи. Уверен, вы ошибаетесь, мистер Рольф, но…

– Что? Точно вам говорю, отравили! Иначе что еще это может быть? Пожалуйста, сходите за Кимптоном, пока не поздно.

Неужели нас с Пуаро вызвали в Лиллиоук только затем, чтобы предотвратить отравление толстяка Рольфа?.. Что ж, все возможно.

– Да, да, сейчас. Никуда не уходите.

– Господи, да куда же я уйду? Я едва на ногах стою от боли! Вы на меня посмотрите! Если не найдете Кимптона, ведите хотя бы сиделку! Лучше уж она, чем никого.

Я в три прыжка слетел вниз по лестнице, надеясь, что Кимптон не воспользовался случаем и никуда не улизнул, как это сделали Софи и Гатеркол.

А что, если они ушли вместе? И почему Майкл Гатеркол выглядел таким расстроенным за обедом, словно что-то грызло его изнутри? Вдруг это было как-то связано с Софи, с предложением, которое сделал ей Скотчер? Хотя нет, это случилось позже. Так что причина наверняка была другая.

К счастью, Кимптон оказался на месте – он по-прежнему сидел в гостиной в компании Пуаро, Клаудии, Гарри и Дорро.

– У Орвилла Рольфа сильные боли! – Слова сами сорвались с моих уст, я даже подумать не успел. – Говорит, что его отравили!

Клаудия издала утомленный вздох, а Кимптон от души расхохотался.

– Вот как? Что ж, вечер сегодня выдался необыкновенный, так что я не возьму на себя смелость выступать в роли пророка, однако бодритесь, Кэтчпул. Вы не обратили внимания на то, с какой скоростью наш доблестный законовед истребил за обедом своего цыпленка? Газы – вот что это такое; газы скопились и распирают кишечник изнутри, а страдальцу кажется, будто это черти рвут на части его утробу. Рискну предположить, что я в считаные секунды избавлю его от этих мучений одним нажатием пальца в определенную область его анатомии!

– Только потом проследи, пожалуйста, за тем, чтобы не касаться этим самым пальцем моей анатомии, – предупредила его Клаудия, и Дорро тут же набросилась на нее с упреками в вульгарности.

– Доктор Кимптон, поднимитесь, пожалуйста, к мистеру Рольфу безотлагательно, – сказал Пуаро. – А вы, Кэтчпул, идите с ним.

– Пойду, но это еще не всё: Гатеркола и Софи Бурлет нет в их спальнях. Где они, я не знаю.

– Мы с виконтом Плейфордом их поищем, – сказал Пуаро. – А вы, дамы, оставайтесь пока здесь, в этой комнате. Хорошо?

– Если вы настаиваете, – сказала Клаудия. – Однако вам не кажется, что вы немного перебираете? Ничего страшного ведь не случилось, просто мистер Рольф переел. Или у вас есть причина подозревать, что с Гатерколом и Софи Бурлет что-то произошло?

– Надеюсь, что нет, – отозвался Пуаро.

Идя наверх следом за Кимптоном, я слышал, как Клаудия говорила Дорро:

– Это мне впору бегать по лесам в поисках пропавшей сиделки и юриста, пока этот чокнутый бельгиец сидит тут и сходит с ума, точно истеричная девчонка!

Когда мы с Кимптоном вошли наконец к Рольфу, тот уже был желт, как лимон. Он лежал на спине наискосок кровати, свесив одну ногу почти до пола. Его вид так встревожил меня, что я даже спросил у Кимптона:

– Как, по-вашему, это яд?

– А что же еще? – простонал Рольф. – Умираю! Нечем дышать!

– Ну да, яд, как же! – отвечал Кимптон отрывисто, беря руку больного и нащупывая пульс. – Не пройдет и часа, как с вами все будет в полном порядке – таков мой прогноз. А пока повернитесь-ка на бок… Так… колени к груди… Чем плотнее, тем лучше.

– Говорю вам, я не могу двигаться!

– Хм. – Кимптон задумчиво потер подбородок. – Вы, конечно, не дадите мне сесть вам на живот, верно?

Рольф взвыл, словно раненый зверь. Глаза у него выпучились, он пробовал сесть. Однако его попытка провалилась, и он со стоном упал навзничь.

– Я их слышал! – сказал он.

– Кого именно? – Кимптон, разминая пальцы рук, двинулся к простертому на кровати адвокату с таким видом, словно тот был роялем, на котором ему предстояло сыграть концерт. Мне он сказал: – Тут главное понять, куда именно погрузить спасительный палец. У пациентов нормальных размеров органы расположены значительно ближе к коже.

– Я слышал, как они сплетничали обо мне, – прохрипел Рольф, заливаясь потом, капавшим с его лба на наволочку. – Он говорил, что я должен умереть, что это неизбежно. А потом они заговорили о похоронах!

– Ешьте меньше, жуйте дольше, и тогда вас еще долго не придется хоронить, уверяю, – произнес Кимптон, склоняясь над правым боком адвоката, и снова согнул пальцы.

– Погодите, – сказал я. – Мистер Рольф, что именно вы слышали и чьи слова это были?

– Что? – заорал на меня Рольф. – Хоронить придется в открытом гробу, вот что они сказали. «Открытый гроб: выбора нет». Значит, яд. Так я и догадался. Когда кого-то травят… Ох, как больно! Доктор Кимптон, да врач вы или нет?

– Разумеется! – отвечал тот и стремительно погрузил свой указательный палец куда-то в южные регионы необъятного адвокатского живота.

Рольф испустил дикий вопль. Я отшатнулся. Снаружи раздались чьи-то голоса: говорили двое.

– Ха! – торжествующе воскликнул Кимптон. – Попал с первого раза! Крепитесь, старина, скоро вам станет легче.

Я распахнул окно.

– Пуаро? Это вы? – крикнул я в ночь.

– Oui, mon ami. Это мы с виконтом.

– Эй, наверху, привет! – крикнул Гарри Плейфорд так весело, словно это не его лишили наследства не далее чем сегодня вечером.

– Скорее идите сюда. Рольфа, возможно, отравили.

Адвокат не договорил, но я понял, что он имел в виду: если кому-то непременно нужно, чтобы человека хоронили в открытом гробу, то его лучше всего отравить – яд ведь не повреждает лицо.

– Какая чушь, Кэтчпул. – Кимптон явно разочаровался во мне. – Мой диагноз был верен: газы в кишечнике. Приглядитесь к нему: он уже перестал потеть. Скоро и боль пройдет. Что-то вы не очень наблюдательны для полицейского, а?

– Вы ошибаетесь, – ответил я холодно.

– Но одного вы все же не заметили: все, что происходит с Орвиллом Рольфом, никогда не бывает по вине самого Орвилла Рольфа. Стул под ним скрипит потому, что его делал негодный мастер; ноги болят потому, что башмаки нынче шьют уже не такие, как прежде; а болями в животе он обязан некоему мифическому отравителю, а вовсе не своему маниакальному стремлению во что бы то ни стало сглотнуть всего цыпленка целиком, да еще за доли секунды. Ну, посмотрите же на него!

Рольф уже похрапывал, лежа на кровати.

Вошли Дорро и Клаудия Плейфорд.

– Чем тут так гадко пахнет? – спросила Дорро. – Это что, цианид? Неужели у цианида такой омерзительный запах?

– Никакого цианида здесь нет, и мистер Рольф чувствует себя отлично, – сказал Кимптон. – Мой указательный палец спас его от мук, а теперь скромно молчит в час своего звездного торжества. – И он повертел пальцем в воздухе.

Вбежал запыхавшийся Гарри Плейфорд.

– Яд! – крикнул он своей жене. – Рольфа отравили. Кэтчпул мне только что сказал.

– Что? Да он спит, как младенец, – возразила Дорро.

– Он говорил что-то странное, – ответил я им. Да, диагноз Кимптона оказался верным, но я, хоть убей, не мог понять, как можно испытывать такую бурную радость из-за каких-то выпущенных газов, игнорируя при этом любопытнейшую историю, которую Рольф рассказал о людях, обсуждавших его похороны.

Однако подробностями никто так и не заинтересовался. Всех заворожил палец Кимптона: одни смеялись, глядя на него, другие шарахались в притворном отвращении, а кто-то – точнее, Гарри Плейфорд – рассматривал его с таким восторгом, словно то был не палец, а живой поэт-лауреат. Хотя, честно говоря, вряд ли живой лауреат вызвал бы у него столько интереса, вот мертвый – другое дело: а вдруг да представился бы случай набить его голову опилками и повесить на стену где-нибудь в гостиной?

Где же Пуаро, куда он запропастился?