В дом нас впустил Хаттон. Он, вполне естественно, не произнес ни слова, но всем своим видом дал понять, что будет лучше, если мы с Пуаро притворимся, будто никуда не выходили, а он не открывал нам дверь.

Мы прошли сначала в столовую, которая оказалась пуста, затем в гостиную. Там мы обнаружили Гарри, Дорро, Клаудию и Рэндла Кимптона. В камине ярко горел огонь, но в комнате по-прежнему было холодно. Все сидели и пили что-то похожее на бренди – все, кроме Кимптона. Он как раз наполнял бокал, когда мы вошли, но тут же передал его Пуаро, который сразу поднес его к носу. Напиток, чем бы он ни был, явно не встретил одобрения великого детектива. Он поставил бокал на первый попавшийся столик, даже не пригубив содержимого. Кимптон, занятый другим бокалом, который он наполнял для меня, ничего не заметил.

– Ну, какие новости? – спросила Дорро, подаваясь вперед. Ее глаза тревожно перебегали с меня на Пуаро и обратно.

– Новости, мадам?

– Предложение, которое Джозеф Скотчер сделал Софи Бурлет. Мы оставили их вдвоем в столовой – из чувства такта, разумеется, – и с тех пор никто о них ничего не слышал. Я полагала, что они придут сюда, к нам. Хотелось бы узнать, чем кончилось между ними дело.

– Твое неравнодушие просто восхитительно, Дорро, – сказал Кимптон и закурил сигарету. Гарри Плейфорд вынул из кармана серебряный портсигар и тоже закурил.

– Разумеется, она согласилась. – Клаудия зевнула. – Какие могут быть сомнения. Они, конечно, поженятся, если только дама с косой не окажется проворнее. Ужасно похоже на «Микадо», правда? Месье Пуаро, вы знаете «Микадо»? Оперетту Гилберта и Салливана? Изумительная музыка – и убийственно смешной сюжет. Нанки-Пу хочет жениться на Юм-Юм, но при одном условии – ровно через месяц его обезглавит Ко-Ко, Верховный палач. Нанки-Пу, конечно, соглашается, ведь он обожает Юм-Юм.

– Славный малый, – сказал Кимптон. – Я бы тоже женился на тебе, дражайшая моя, даже если б через месяц мне отрубили голову.

– И поставил бы меня перед дилеммой: что мне сохранить – твое тело или твою голову, – отозвалась Клаудия. – Думаю, что по зрелом размышлении я бы выбрала голову.

До чего нелогичный и неприятный ответ, подумал я. Но Кимптон, которому он предназначался, был, похоже, совершенно им очарован.

– А почему не то и другое, божественная? – спросил он. – Или это противозаконно?

– Да, обязательно должен быть закон, который это запрещает, иначе неинтересно, – сказала Клаудия. – Придумала! Если я откажусь выбирать между мертвой головой и бездыханным телом, то и другое унесут и предадут огню, а я не получу ничего. Тогда я выбираю голову!

– Мой мозг глубоко польщен, хотя и посылает конечностям сигналы о нанесенной им только что обиде. Должен сказать, что даже для столь выдающегося разума, как мой, поддерживать в данном случае равновесие довольно сложно.

Клаудия запрокинула голову и засмеялась.

Я же нашел их обмен репликами не только поразительным, но даже – что греха таить – довольно мерзким.

Дорро, кажется, была одного со мной мнения.

– Перестаньте же! – Она прикрыла лицо руками. – Когда вы только прекратите? Случилась ужасная вещь. Сейчас не время для фривольностей.

– Не согласен, – возразил ей Кимптон. – Фривольность – это вольность, а значит, ею вольны наслаждаться все – как принцы, так и нищие.

– Ты просто омерзителен, Рэндл. – Дорро уставилась на него с ненавистью. – Гарри, тебе что, нечего сказать?

– Пару стаканчиков спустя всем нам станет легче, – ровным голосом отвечал тот, разглядывая донышко своего опустевшего бокала.

Кимптон с бокалом в руках подошел и встал за креслом Клаудии. Наклонился, поцеловал ее в лоб и сказал:

Клаудия застонала.

– Опять этот проклятый Шекспир со своим «Королем Джоном»… Как же я от него устала. Милый, я предпочитаю мыслям господина Шекспира твои – по-моему, они куда более оригинальны.

– А где все остальные? – спросил Пуаро.

– Пошли спать, надо думать, – ответила Клаудия. – Мистер Гатеркол и мистер Рольф уже пожелали нам спокойной ночи. Хотя мне непонятно их желание обособиться от семейства Плейфорд в тот самый момент, когда для нас веселье только начинается.

– Я слышала, как мистер Рольф говорил, что нехорошо себя чувствует, – сказала Дорро.

– У бедняги Скотчера вид тоже был как у побитой собаки, – сказал Гарри.

– Уверена, Софи уже преуютненько устроила его на смертном одре, даже одеяльце подоткнула, – сказала Клаудия.

– Перестань! Прекрати, я этого больше не вынесу. – У Дорро дрожал голос.

– Что хочу, то и говорю, – отозвалась Клаудия. – В отличие от тебя, Дорро, я всегда знаю, когда в ситуации есть что-то забавное, а когда нет. Гарри, как тебе идея – набить из тела Джозефа чучело и повесить на стену?

Я видел, что Пуаро прямо-таки вздрогнул при этих словах, и не удивился. Удивительным, на мой взгляд, было то, что Рэндл Кимптон, врач, всерьез намеревался жениться на женщине, которая позволяла себе насмешки над неизбежностью чужой трагической кончины.

Дорро со стуком опустила свой бокал на столик. Ее руки сжались в кулаки, но тут же разжались: она не могла удержать в одном положении свои пальцы, которые извивались по своей воле, словно черви.

– А на меня всем плевать! – выкрикнула она. – Даже тебе, Гарри.

– Хм? – Муж посмотрел на нее пару секунд и сказал: – Держи хвост пистолетом, старушка. Мы выкарабкаемся.

– Смотри-ка, Дорро, как близко к сердцу ты принимаешь безобидные шутки о смерти. – Клаудия смотрела на невестку с прищуром. – А между тем это из-за тебя мать сейчас плачет у себя наверху, я уверена. Это ведь ты обвинила ее в том, что она видит в Джозефе замену покойному Николасу. И совершенно безосновательно, кстати.

– Хватит! Я и так язык себе откусить готова! – зарыдала Дорро. Возмущение вдруг оставило ее, она заикалась сквозь слезы: – Я была сама не своя… даже не знаю, как у меня это вырвалось. Я не собиралась ничего такого говорить.

– И все же сказала, – бодро заметил Кимптон. – «Давно превратился в дохлятину» – так, кажется, ты выразилась.

– Пожалуйста, давайте больше не будем! – взмолилась Дорро.

– О чем не будем, о дохлятине, в которую превратился Николас? А мне показалось, что ты каждый слог в этих словах вытягивала как два, до того они тебе нравились. И вот что мне интересно: если б ты сказала, к примеру, не «дохлятина», а просто – «труп», Эти тоже убежала бы? Вряд ли. По-моему, именно «дохлятина» ее и доконала.

– Ты злой человек, Рэндл Кимптон, – всхлипывая, отозвалась Дорро.

Тут наконец даже Гарри Плейфорд заметил, что происходит.

– Слушай, Рэндл, тебе действительно так уж необходимо цепляться к моей жене?

Кимптон улыбнулся:

– Если б я считал, что тебя действительно интересует мой ответ, Гарри, я бы с радостью снабдил тебя им.

– Да?.. Ну, тогда ладно, – отозвался Гарри с сомнением.

– Ладно, вот и ладненько, – передразнил его Кимптон, и Клаудия снова залилась своим серебристым смехом.

Сказать по правде, ни одно семейное сборище из всех, на которых мне доводилось присутствовать в жизни, включая встречи с моими собственными родственниками, не проходило в атмосфере столь тягостной и гнетущей, какая в тот вечер царила в Лиллиоуке. Я так и не сел с тех пор, как мы вошли в гостиную. Пуаро, который при всяком удобном случае предпочитал давать ногам отдых, стоял со мной рядом.

– Почему мы позволяем словам забирать такую власть над нами? – сказал вдруг Кимптон, ни к кому не обращаясь, и медленно заходил по комнате. – Слова растворяются в воздухе и перестают существовать, едва слетев с наших уст, и в то же время они остаются с нами навечно, стоит только выстроить их в надлежащем порядке. Почему одно простое слово – «дохлятина» – может причинить больше боли, чем воспоминание об умершем ребенке?

Дорро поднялась со своего стула.

– А разве с двумя своими живыми детьми Эти хорошо обошлась сегодня вечером? Почему никто об этом не говорит? Да как вы вообще смеете выставлять меня агрессором, а ее – жертвой, словно немощную старушонку какую-то? Она еще всех нас переживет!

Кимптон остановился у французского окна и заговорил:

– Вы знакомы с текстом шекспировского «Короля Джона», Пуаро?

– К сожалению, нет, месье. Это одно из немногих произведений Шекспира, которые мне не довелось прочесть.

– Великолепная вещь. Она полна любви к стране и королю и в то же время совершенно свободна от той жуткой смирительной рубашки внутренней структуры, в которые Шекспир так часто облачал многие более известные тексты. А какую из его пьес предпочитаете вы?

– Каждая из них достойна всяческих похвал, без сомнения, но если выбирать… я бы предпочел «Юлия Цезаря», – сказал Пуаро.

– Интересный и неожиданный выбор. Вы произвели на меня впечатление. А знаете, ведь именно любовь к «Королю Джону» подтолкнула меня к занятиям медициной. Если б не Шекспир, я был бы сейчас литератором, а не врачом. Так что всем недовольным пациентам я всегда отвечаю: все претензии к Шекспиру.

– Ты про тех бедняг, что умерли со скуки и чьи трупы оказались у тебя на столе в прозекторской, дорогой? – спросила Клаудия.

Кимптон рассмеялся.

– Ты забыла, дражайшая моя: я лечу живых, а не только вскрываю мертвых.

– Ни один из тех, в ком еще бьется сердце, не может упрекнуть тебя в несовершенстве. Вот почему я решила, что недовольны только трупы, которые ты вскрываешь, и то лишь потому, что, умерев, они сами лишили себя удовольствия познакомиться с тобой лично. Но, к счастью, у них уже нет возможности высказываться.

– Я не хочу больше ни говорить, ни слышать о смерти! – сказала Дорро. – Пожалуйста, перестаньте.

– Каким же образом пьеса о короле Джоне подтолкнула вас к выбору медицинской профессии? – спросил Пуаро у Кимптона.

– Хм? Ах, вы об этом. Да, действительно. Будь это «Юлий Цезарь», я бы, скорее всего, отделался легким испугом. Да, думаю, что так. Ведь это вполне почтенный, хотя и недюжинный выбор. Отстаивая его, мне не пришлось бы ежедневно сталкиваться с осуждением коллег или погрязать в бесконечных дискуссиях и спорах, в которых нет и не может быть победителя. Как исследователь творчества Шекспира, я только и слышал со всех сторон, что о неизмеримом превосходстве «Гамлета» и «Короля Лира» над «Королем Джоном». Я был не согласен – но как я мог раз и навсегда убедительно доказать свою правоту? Никак! Мои противники призывали себе в помощь все новых и новых исследователей, которые только и делали, что поддакивали им на каждом шагу. Как будто с армией соглашателей можно выиграть войну! Достаточно взглянуть на нынешнюю политическую ситуацию, чтобы убедиться в обратном. Огромное количество людей на этом крошечном острове почему-то верят, что стоит им стать независимыми, как их жизнь сразу наладится…

– Пожалуйста, давайте не будем говорить еще и о политике, после всего того, что случилось сегодня.

– Да благослови тебя Господь, Дорро, – сказал Кимптон. – Будь любезна, представь мне список тем, по которым мне разрешено высказываться в этом доме, а заодно документальное подтверждение твоего права – морального или юридического, безразлично – налагать подобные ограничения, и я с удовольствием буду им следовать. А пока я все же завершу свою мысль. Многие граждане Свободной Республики Ирландия видят в англичанах не ценный актив, а противников, – что, на мой взгляд, свидетельствует о непроходимой глупости большинства. И все же одними воззрениями спора не выиграешь. Я же веду свою мысль – хотя и кружным путем, должен признать – вот к чему: есть вещи настолько субъективные, что доказать их другим как непреложный факт просто невозможно. К ним относится и вопрос о том, является ли «Король Джон» лучшей пьесой Шекспира или нет.

– В то время как о медицине такого не скажешь, – закончил за него Пуаро.

– Совершенно верно. – Кимптон улыбнулся. – Как человек, любящий побеждать, причем открыто и недвусмысленно, я решил, что мне лучше избрать иную сферу деятельности. И считаю, что поступил абсолютно верно. В моей жизни стало больше прямоты. К примеру, я говорю: «Если мы не отрежем этому парню ногу, он умрет» или «Эту леди убила опухоль в мозгу – вот она, размером с помидор». И никто не станет со мною спорить, потому что моя правота очевидна. Вот вам опухоль размером с помидор, а вот покойник с двумя ногами, умерший от гангрены, а всё по вине дурацкого оптимизма, который предпочитает внушать людям несбыточные надежды вместо того, чтобы лишний раз перестраховаться и отнять подозрительную конечность.

– Одним словом, вы выбрали профессию, которая позволяет вам неизменно доказывать свою правоту, – подвел итог Пуаро.

– Вот именно. Литература – стезя тех, кому нравятся бездоказательные размышления. Я же предпочитаю точное знание. Скажите мне, вы, человек, изобличивший стольких убийц… часто ли вам доводилось иметь на руках улики, способные убедить любой суд присяжных еще до того, как преступник сам сознавался в своей вине? Ведь признание, в сущности, ничего не значит. Хотите доказательство? Пожалуйста: я, Рэндл Кимптон, своими руками убил президента Авраама Линкольна. Конечно, он скончался задолго до моего рождения, это все знают… Ну и что: я амбициозный молодой негодяй, такая мелочь меня не остановит! Так что вот вам мое признание: я убил президента Линкольна!

Клаудия одобрительно хохотнула. Меня звук ее голоса встревожил, но Кимптону он, похоже, пришелся по душе.

– Однако в медицине есть свои тайны, которые также невозможно трактовать однозначно, – возразил Пуаро. – Опухоль в мозгу, ампутация – вы подобрали примеры, которые служат вашей цели. Но ничего не сказали о пациентах, которые приходят к вам с жалобами на те или иные боли, найти причину которых вы не в состоянии.

– Да, такие тоже бывают, вы правы. И все же, когда у человека красные глаза, из носа течет и он непрерывно чихает, то я говорю, что это простуда, и никто не станет убивать время, пытаясь опровергнуть мою правоту. Вот почему моя работа нравится мне куда больше вашей, старина.

– Так же и мне, друг мой, больше нравится моя. Увидеть, что у пациента течет из носа, смерить ему температуру и поставить диагноз может всякий – так в чем же тогда вызов?

Кимптон вдруг сдавленно фыркнул, точно поперхнувшись, а в следующую секунду уже хохотал в голос, сотрясаясь всем телом.

– Эркюль Пуаро! – сказал он, отсмеявшись. – До чего я рад, что вы есть на свете и что сейчас вы здесь! Просто изумительно, что при всех ваших достижениях вы все еще клюете на приманку интеллектуального вызова, этой неопределеннейшей из неопределенностей. Как человек вы лучше меня, это очевидно. Для меня неопределенность – худшее из бедствий. Это мор, чума. Я бегу ее. Но все же как я рад, что вы со мной не согласны.

Я чувствовал, что Пуаро с трудом сохраняет спокойствие. У меня у самого давно чесались руки, до того мне хотелось треснуть Кимптона прямо по его непереносимо нахальной физиономии. Рядом с ним даже Пуаро казался маленьким и скромным.

– Могу ли я сменить тему разговора, месье?

– О, дозволять или воспрещать те или иные темы в этом доме – не моя прерогатива, – сказал Кимптон. – Дорро, как там твой список, еще не созрел? Мы нуждаемся в руководстве.

– Скажите, вы четверо все время были вместе с тех пор, как покинули столовую? – спросил Пуаро. – И сразу ли вы направились сюда?

– Да, – сказала Клаудия. – А что?

– Не выходил ли кто-нибудь из вас в сад минут десять или, скажем, пятнадцать тому назад?

– Нет, – ответила Дорро за всех. – Мы вместе вышли из столовой и сразу направились сюда. Никто из нас никуда не отлучался.

Остальные подтвердили ее слова.

Значит, Гарри, Дорро, Клаудия и Кимптон исключены. Никто из них не плакал и не шептался в саду, если они, конечно, не сговорились.

– Позволю себе обратиться к вам с просьбой, – сказал Пуаро. – Вы очень меня обяжете, если останетесь здесь, в этой комнате, до тех пор, пока я не скажу, что вы можете ее покинуть.

– Ну, поскольку спиртное тоже здесь, то, полагаю, никто возражать не станет. – И Клаудия протянула свой пустой бокал в направлении Кимптона. – Налей мне, милый.

– Почему мы должны сидеть взаперти? – со слезами в голосе спросила Дорро. – Что случилось? Я лично ничего плохого не сделала!

– К моему прискорбию, я пока не могу ответить на ваш вопрос, мадам, но надеюсь вскоре это выяснить. Благодарю вас всех за содействие, – добавил Пуаро и обратился ко мне: – Идемте, Кэтчпул.

Я вышел за ним в холл. Когда мы поравнялись с лестницей, он зашептал:

– Найдите дворецкого, Хаттона. Попросите его показать вам, где чья спальня. Затем постучите в дверь каждого, кто ночует сегодня в Лиллиоуке, будь то хозяин или гость, и убедитесь, что все в порядке и с ними ничего не случилось.

– Но… а что, если я разбужу кого-нибудь? Леди Плейфорд, возможно, уже легла – да и остальные тоже.

– Ничего, они охотно простят вас, когда узнают, что это было сделано для их же блага. Покончив с этим, займите позицию поближе к спальне леди Плейфорд, где-нибудь в коридоре. Там вы будете сторожить всю ночь, пока она не сойдет вниз утром.

– Что? Когда же я буду спать?

– Завтра. Я сменю вас с рассветом. – Видя ошеломленное выражение моего лица, он добавил: – Видите ли, я не могу сидеть без сна всю ночь.

– И я тоже!

– Я очень рано встал сегодня…

– И я! Я ведь тоже приехал сегодня из Англии или вы забыли?

– Зато вы более чем на двадцать лет моложе меня, mon ami. Доверьтесь Пуаро. Моя система почти наверняка обеспечит безопасность леди Плейфорд.

– Так значит, опасность грозит именно ей? Когда вы говорили об убийстве, ради предотвращения которого нас сюда позвали… вы имели в виду леди Плейфорд?

– Возможно.

– Вы не уверены.

Пуаро нахмурился:

– Как сказал бы мистер Кимптон, уверенность – стезя человека иной профессии, не столь субъективной, как моя.