Понедельник, 12 октября 2009 года

Саймон передал свой телефон Чарли.

– Ты собрался сообщить мне, кто это был и что он сказал? – предположила она.

– Да, когда буду готов. – Сейчас у него была, как то называла Чарли, «тренировка». Правда, в отличие от обычных людей, тренировка проходила не в спортивном зале и не предполагала никаких снарядов, вроде беговой дорожки или велотренажера. Нет, Саймону было достаточно себя, любимого, и своих мозгов. Любой, кто попытался бы присоединиться к их компании, вскоре ощутил бы себя третьим лишним.

– Это уже третий тайный звонок с тех пор, как мы выехали. Новые будут?

Никакого ответа.

– Я это к тому, что беспокоюсь за нашу безопасность, – попыталась объяснить Чарли. – Если б не твое желание держать меня в неведении, ты давно поставил бы телефон на громкую связь и вел бы машину обеими руками.

– То, что у вас в руках банка диетической «колы» и вы толсты, еще не значит, что вы на диете, – произнес Саймон, когда они свернули на Бенгео-стрит.

– О боже, сколько можно! – Чарли с досады даже стукнулась головой о боковое стекло.

– У вас в руках зонтик, и на улице дождь. Это еще не значит, что вы взяли с собой зонтик из-за дождя.

– В смысле?

Саймон остановил машину рядом с домом Стеллы Уайт.

– Диллон Уайт сказал Гиббсу, что видел человека с зонтиком в гостиной Хелен Ярдли. Сначала мы отмахнулись от этого факта, потому что в понедельник дождя не было, как не было его и в прогнозе погоды, а Стелла Уайт, наш единственный свидетель, не заметила никакого зонтика. Она также сказала, что ее сын никак не мог видеть того человека в гостиной у Ярдли в то утро. Соответственно, мы сделали вывод, что Диллон видел того человека в предыдущий раз – в гостиной у Хелен, где он тоже тогда был. А также Стелла, Хелен и Пол Ярдли и еще какая-то пара, мужчина и женщина, чьих имен Диллон не помнит. В тот день шел дождь, и вода с зонтика того мужчины капала на ковер… – Саймон задумался. – У тебя есть ко мне вопросы? – спросил он, помолчав.

– Есть, – ответила Чарли. – Скажи, что, по-твоему, мне известно?

– Ты не хочешь спросить у меня, есть ли в доме Ярдли прихожая?

– Вообще-то, нет.

– А жаль. Потому что прихожая у них есть, на полу там ламинат. Она ведет прямиком в гостиную. Ты бы взяла с собой мокрый зонтик в гостиную, чтобы вода стекала с него на ковер? Почему бы не оставить его в прихожей, тем более что там нет никакого ковра?

– Потому что человек эгоист и не думает о других? – предположила Чарли. – Потому что голова его занята чем-то другим?

– А если он отнюдь не эгоист? – произнес Саймон. – Наоборот, даже придумал смешную историю для маленького мальчика про волшебство и космические полеты… И все же он нарочно взял зонтик с собой в гостиную, где вода с него капает на ковер. Лично ты почему поступила бы так?

– Зонтик важен для истории про волшебство?

Саймон покачал головой. Он не стал скрывать, что разочарован тем, что до Чарли так и не дошло. Или он забыл, что это ее не касается? Это его случай. Ей вообще не положено находиться с ним сейчас в одной машине. По идее, она должна заниматься своими делами.

– Диллон сказал, что у другого мужчины, который там был, – это не Пол Ярдли и не тот, что с Волшебным зонтиком, – тоже имелся зонт, но только простой, не волшебный, и он оставил его в прихожей. – Саймон оторвал взгляд от дороги и посмотрел на Чарли. – Когда Стелла сказала Гиббсу, что в прошлый понедельник было солнечно, Диллон возразил: «Неправда. Солнце светило, но его было мало». Это то, что он слышал от того мужчины; он повторил его фразу слово в слово.

– Он не имел в виду последний понедельник, – сказала Чарли, – Он говорил про день, который был «дальше», какое-то время назад, когда было пасмурно и шел дождь.

– Когда солнце светило, но его было мало, – подчеркнул Саймон.

– Если ты не скажешь мне в ближайшие пять секунд, я сообщу твоей матери, что ты вовлечен в заговор и намерен лгать ей по поводу нашего медового месяца, – пригрозила Чарли.

– В некотором смысле тот мужчина был прав про волшебство. У зонтика была по крайней мере одна особенность – создавать свет. Потому что это был специальный зонтик фотографа – черный с одной стороны и блестящий, серебристый с другой. И принадлежал он Ангусу Хайнсу. Он – главный редактор фотоотдела издания «Лондон он санди», но был им не всегда. В прошлом он фотограф, работал для разных газет, в том числе и для той, что опубликовала статью о двух удивительных женщинах – Хелен Ярдли и Стелле Уайт.

– А другие мужчина и женщина, которых запомнил Диллон?..

– Думаю, это были репортер газеты и гримерша, – ответил Саймон.

– Как часто мы видим эти вещи на пресс-конференциях, где никогда не бывает естественного освещения, а того, что есть, всегда недостаточно, – сказала Чарли, злясь на саму себя.

Черт, как же она не угадала! Сколько же фотографических зонтиков отбрасывали свет на ее несчастное лицо в 2006 году, когда все газеты жаждали заполучить фото опозоренного детектива, а главный констебль заявил, что она должна согласиться, если хочет сохранить свою работу?

– Ангусу ничего не оставалось, как позволить воде стекать на ковер в гостиной у Ярдли, – продолжал Саймон. – Это была самая «фотоудобная» комната в доме, и он хотел сделать снимки именно в ней. Когда Стелла Уайт дала мне список всех, кого она запомнила в доме Хелен Ярдли, имени Хайнса в нем, разумеется, не было. Стеллу снимали для газет не одну сотню раз – еще бы! Бегунья на марафонские дистанции, поставившая перед собой цель победить рак… Конечно, она не запоминала имен фотографов, зачем ей это? Когда я спросил ее про Диллона и мужчину с волшебным зонтиком, она никак не связала это с фотографией, потому что я уже сказал ей, что в тот день шел дождь. Задав ей вопрос, я уже дал объяснение зонтику, она же не стала задумываться по этому поводу.

– Но… Хелен Ярдли была частью СНРО, – нахмурила брови Чарли. – Если не ошибаюсь, она лоббировала досрочное освобождение Рей Хайнс. Она наверняка знала, кто такой Ангус, когда тот появился в ее доме. И если Стелла Уайт тоже там была…

– Хелен держала себя так, будто не ведала, кто перед ней. Она поздоровалась с Ангусом, как с посторонним человеком, – сказал Саймон. – Первые три телефонных звонка были от Сэма; он разговаривал с Полом Ярдли. Последний отлично помнит тот день. Что касается Ярдли, то Ангус Хайнс был в их глазах «полным мудаком» – в отличие от Пола Ярдли и Гленна Джаггарда, он отказался поддержать жену в трудную минуту. Когда к ним в дом пришел репортер, ведя следом за собой Ангуса Хайнса, Ярдли ожидал, что жена закатит по этому поводу истерику и вышвырнет Хайнса на улицу.

– Но она этого не сделала, – предположила Чарли.

– По словам Пола Ярдли, Хелен не хотела, чтобы Хайнс понял, как неприятно ей видеть его в своем доме, хотя он сам как муж тотчас же догадался. Однако Хелен пожала Хайнсу руку и сказала: «Приятно познакомиться», как будто ни разу его раньше не видела. – Саймон задумчиво прикусил нижнюю губу. – Он тоже сделал вид, будто видит ее впервые.

– Вот почему Хайнс не запомнился Стелле Уайт, – вслух рассудила Чарли. – Хелен отнеслась к нему как к очередному фоторепортеру.

– Именно, – кивнул детектив.

– А потом, в прошлый понедельник, он появился возле ее дома во второй раз, и Диллон Уайт его заметил и узнал в нем того «волшебника», – сделала вывод Чарли, озвучивая, как ей казалось, гипотезу Саймона. – Он провел в доме Ярдли весь день и в конечном итоге застрелил Хелен… Погоди, разве ты не сам мне говорил, что у Ангуса Хайнса имеется алиби?

– Имеется, – улыбнулся Саймон, – вернее, имелось: некий Карл Чэппел, который в прошлый понедельник якобы зависал вместе с Хайнсом в баре «Убежище» в Бетнал-Грин между тремя и семью часами пополудни. Когда Селлерс показал нам ту статью из «Сан» про Уоррена Граффа, слово «Бетнал-Грин» звякнуло, как звоночек. Это там живет Уоррен Графф, там его бывшая подружка Джоанна Бью убила его сына Брэндона… но я никак не мог вспомнить, где еще недавно натыкался на Бетнал-Грин. Но затем вспомнил: в алиби Ангуса Хайнса… Прежде чем мы с тобой сели в машину, я дал Сэму задание копнуть глубже. Вскоре он выяснил, что Брэндон Бью был убит в квартире над пабом в Бетнал-Грин. Когда-то этот паб назывался «Пес и куропатка», а теперь известен как «Убежище».

– Невероятно! – пробормотала Чарли.

– И что на первом процессе над Джоанной Бью Карл Чэппел давал показания в пользу стороны обвинения, утверждая, что якобы был свидетелем того, как та задушила ребенка. Сэм поговорил с Чэппелом – Ангус Хайнс дал ему номер его мобильника, когда назвал Чэппела в роли алиби. Чэппел оказался изрядно пьян и туп. Когда Сэм задал ему пару вопросов про то, как они с Хайнсом провели понедельник, он принялся хвастаться, как крупно ему подфартило с деньжатами – мол, Хайнс за фальшивое алиби отстегнул ему целый кусок наличными. Он также признался, что еще какой-то чувак – он якобы несколько раз видел его по ящику; по его словам, крупный, светловолосый, с бычьей шеей – заплатил ему целых два куска за то, чтобы он не давал свидетельских показаний на повторном рассмотрении дела Джоанны Бью. Чэппел должен был заявить, что в ту ночь, когда умер Брэндон, ничего не видел, так как был пьян в стельку.

– Лори Натрасс? – вслух предположила Чарли. В принципе, кто же еще?

– Да, он самый, – со злостью произнес Саймон. – Мистер-Справедливость-Для-Всех. Он явно хотел, чтобы во второй раз Джоанну Бью оправдали, рассчитывая тем самым насолить Даффи – мол, еще одна невинная жертва, которую пыталась засудить мерзкая докторша. Чэппел – не единственный, кого подкупил Натрасс. Он также заплатил Уоррену Граффу, чтобы тот пощадил Чэппела и не стал бы ломать ему шею и конечности за то, что тот отказался давать показания против Бью.

– Откуда тебе все это известно? – удивилась Чарли.

– Второй звонок был от Гиббса, – сказал Саймон. – Графф сознался в нападении на Джаггард и убийстве Даффи. Он взят под стражу и дает показания – по крайней мере, давал до сего момента. Я думал, что Умник, то есть Ангус Хайнс, имеет над Граффом какую-то власть, но судя по тому, что говорит Гиббс, мы имеем случай ложно понятого уважения. Графф считал, что Хайнс – единственный, кто способен его понять: Хайнс потерял двоих детей, сам он – одного. Хайнс стал объектом травли со стороны Натрасса и других газетчиков за то, что считал жену виновной в смерти детей, однако остался при своем мнении. Для Граффа же он стал образцом стойкости и мужского характера. Именно поэтому он убил Даффи, хотя она сделала все для того, чтобы убийца его сына понесла наказание. И пусть он сам не желал этого делать, таков был грандиозный план Хайнса. Графф восхищался Даффи, но Хайнс был его героем. Ради него он был готов на что угодно. Он видел себя в роли помощника. Фото Граффа, которое Селлерс показал нам на компьютере? Оно было сделано Ангусом Хайнсом для «Дейли экспресс» вскоре после повторного суда над Джоанной Бью, когда Уоррен Графф снова оказался в центре репортерского внимания. Тогда и состоялось их знакомство. Кстати, я не исключаю, что Хайнс мог вполне искренне сочувствовать Граффу. Так или иначе, вскоре он научился вить из него веревки…

– Ты сказал «грандиозный план Хайнса», – перебила его Чарли. – Что это такое?

– Гиббс говорит, что Графф отказывается уточнить это – утверждает, что недостаточно умен, чтобы все как следует объяснить. Мол, Хайнс никогда не простит, если он что-то скажет от его имени. Пусть Хайнс объясняет все сам, ведь его это план.

Чарли было противно думать, что Графф, который восхищался Даффи, убил ее. Ведь ему ничто не мешало одуматься, прислушаться к внутреннему голосу, ответить твердым «нет». Почему его преклонение перед Хайнсом не закончилось в тот момент, когда Ангус поручил ему убить ту, кто в его глазах отнюдь не заслуживала смерти?

Чарли не стала говорить Саймону, что Даффи не хотела отвечать на звонок в дверь, что именно она, Чарли, настояла на этом, так как страшилась откровенного разговора, на который, похоже, была настроена Джудит Даффи.

Нет-нет, откройте.

Чарли ожидала, что станет винить себя в смерти Даффи, но этого почему-то не случилось. Она легко могла представить себе, как Даффи говорит: «Жизнь, которую вы не смогли спасти, еще не делает вас плохим человеком, равно как спасенные вами жизни – хорошим». Или что-то в этом роде.

– Знаешь, почему Ангус Хайнс ради алиби подкупил именно Карла Чэппела? – спросил Саймон, глядя в окно машины на дом Стеллы Уайт. – Потому что знал, что его также подкупил Натрасс.

– Как он это узнал? – уточнила Чарли.

– Чэппел сам сказал ему это. Хайнс выследил Чэппела, сказал, что проводит расследование случаев смерти младенцев, при рассмотрении которых Джудит Даффи выступала в качестве эксперта. Ему хотелось знать, почему свидетель убийства Брэндона Бью изменил показания. Ответ обошелся ему в бутылку виски. Пытаясь воспроизвести то, что сказал ему Хайнс, Чэппел заплетающимся языком нес полную околесицу, однако из его бессвязных фраз Сэм сумел извлечь следующее: похоже, Ангус Хайнс был в курсе того, что использует в качестве подручных те же личности, что и Натрасс, но только в противоположных целях. Лори наверняка бы рассвирепел, узнай он об этом. То был любимый пунктик Хайнса – показать окружающим, что именно он дергает за ниточки всех участников игры, а вовсе не Лори Натрасс. «Теперь тебе плачу я – не забывай об этом», – заявил он Чэппелу. Думаю, его выбор пал на Граффа по той же причине: раньше тот плясал под дудку Натрасса, Хайнсу же требовалось продемонстрировать миру, что он способен контролировать Граффа куда более действенно. По крайней мере, до известной степени.

– Ты постоянно повторяешь одно и то же, – сказала ему Чарли. – Уоррен Графф говорил «до известной степени». Ангус Хайнс контролировал Граффа до «известной степени»…

– Верно, – произнес Саймон, слегка ощетинившись. – Потому что как только мы намекнем им, что, мол, заметем их обоих, Граффа и Чэппела, как они сдадут Хайнса с потрохами. Хайнс умен. Он знал, что рано или поздно это случится. Знал, что вряд ли эта сладкая парочка станет держать язык за зубами. Но ему наплевать. Он хочет, чтобы мы знали: это его рук дело – он хотел этого всегда, с самого начала. Отсюда карточка. С их помощью он пытался привлечь наше внимание к двести четырнадцатой странице книги «Только любовь», так как знал, что это приведет нас к нему – при условии, конечно, что намек будет понят. А мы его поначалу не поняли. Как я уже сказал, он умен. Я попал в самую точку, когда дал ему прозвище «Умник». У него был разработан план, и он намерен нам его продемонстрировать. Хотелось бы только знать, в чем тот состоит и включает ли убийство Рей. Если Селлерс не успеет вовремя в Твикенхэм, и если Хайнс перевез ее куда-нибудь в другое место…

– Не волнуйся, Селлерс успеет туда вовремя, – машинально успокоила его Чарли; хотя, если честно, она вовсе не была в этом уверена.

Саймон поерзал на сиденье и потер затекшую поясницу.

– Хайнс наверняка догадался, что Графф или Чэппел сдадут не только его, но и Лори Натрасса. Думаю, ему приятно, что Натрассу воздастся за его вмешательство в дела правосудия. Он наверняка узрит в этом иронию судьбы. Натрасс поддержал Рей, когда сам Хайнс ее бросил; более того, публично осудил его за это.

– Однако именно он будет свидетельствовать против Граффа и Чэппела? – уточнила Чарли. – Но что толку? Лори Натрасс выйдет сухим из воды. У таких, как он, это всегда получается. – Какая-то мысль не давала ей покоя. Чарли уже было решила махнуть на нее рукой, как та внезапно обрела четкие очертания. – А каким образом страница двести четырнадцать книги «Только любовь» указывает на Ангуса Хайнса? – спросила она.

– Третий звонок был от Клэр Уильямсон, – ответил Саймон.

– От кого?

– Она – член оперативной группы, расследующей убийства Ярдли и Даффи. Я попросил ее поговорить с Рахилью Юнис – журналисткой, что брала в тюрьме интервью у Ярдли. По ее словам, Хелен солгала про стихотворение.

– Разве Сэм не сказал, что поначалу Юнис не горела желанием с нами разговаривать?

– Верно, сказал, – кивнул Саймон. – И теперь мы знаем почему. Юнис утаила от нас самую важную часть истории. В тот день в тюрьме, где сидела Ярдли, побывал Ангус Хайнс. Где, между прочим, ему быть не полагалось – в правилах было четко сказано: никаких фотографов. Однако Лори Натрасс и Хелен Ярдли подсказали Юнис и Хайнсу, как обойти правила, с кем из тюремного персонала нужно для этого переговорить. Многие надзиратели относились к Хелен Ярдли с симпатией, считали ее невиновной и были готовы пойти ради нее на нарушение правил. Ангуса пропустили внутрь вместе с фотоаппаратом. Начальство газеты «Телеграф» было обеспокоено тем, что это задание поручено Хайнсу. К этому времени он уже стал одиозной фигурой – муж, отрекшийся от собственной жены. Хелен же, как известно, громко заявляла, что Рей Хайнс невиновна.

– Понятное дело, – согласилась Чарли.

– Это да. Если б не один нюанс. По словам Юнис, как их передала мне Уильямсон, Хелен Ярдли согласилась на интервью лишь при одном условии: что к ней пустят фотографа, причем им должен быть не кто иной, как Ангус Хайнс. Тот был в восторге. Похоже, они с Ярдли давно мечтали познакомиться. И когда это произошло, они так увлеклись друг другом, что почти не замечали Юнис. По крайней мере, так утверждает последняя. Примерно полчаса она не могла даже слова вставить в их разговор.

– И о чем же они говорили? – спросила Чарли.

– О Рей Хайнс. Хелен обвинила Ангуса в том, что тот предал жену, и всячески пыталась его в этом убедить. Хайнс, в свою очередь, обвинил ее в том, что она поддерживает Рей исключительно в собственных эгоистичных целях, как дополнительное доказательство собственной невиновности. Мол, Рей для нее – символ судебной несправедливости или что-то в этом роде.

– Интересно, – заметила Чарли. – А при чем здесь два стихотворения, «Микроб» и «Комната с белыми стенами»?

– Когда Хелен назвала «Микроб» своим любимым стихотворением, Хайнс расхохотался и обвинил в глупости. «Не вздумай только заявить,/ Мол, этого не может быть! /Ты оскорбишь ученых честь. / Те скажут: так оно и есть! /Не смей сомненью подвергать, /То, что никто не может знать!» – процитировал Саймон. – Для Хелен это стихотворение было про Джудит Даффи, про заносчивую уверенность докторши в ее вине. Ангус же указал, что оно в равной мере применимо и к Расселу Мередью и другим докторам, которые давали показания в пользу Ярдли. Они не в меньшей степени, нежели Даффи, были уверены в своей правоте. Эксперты с обеих сторон запретили присяжным подвергать сомнению то, что никто не может знать. По словам Рахили Юнис, Хайнс поблагодарил Хелен за то, что та «открыла» для него «Микроба». Он добавил, что теперь это его любимое стихотворение тоже: мол, стишок этот помог ему укрепиться в сомнениях относительно вины Рей, Хелен, Сары Джаггард – всех тех женщин, которые, будучи обвиненными в детоубийстве, ссылались на СВДС. По словам Юнис, как их передала мне Уильямсон, услышав такое заявление, Хелен заметно встревожилась, хотя до этого момента язвительные комментарии Хайнса ее не слишком задевали.

Вскоре после его ехидного замечания в адрес ее любимого стишка Хелен прекратила интервью. А еще через пару часов Рахили Юнис позвонил Лори Натрасс и сказал: «Не знаю, что там Ангус Хайнс наговорил Хелен. Она отказывается признаться, но я никогда еще не видел ее такой злой». По всей видимости, Хелен сказала Натрассу лишь то, что Хайнс унизил ее, выставив круглой дурой. Статья в «Телеграфе» так и не вышла – Натрасс велел Рахили Юнис отозвать материал, если та не хочет в ближайшее время вылететь с работы. Похоже, он говорил серьезно, так как она поступила, как ей было велено. Она не любит об этом рассказывать, так как в данном случае Натрасс унизил ее – угрозами заставил отозвать интересный материал.

– Поэтому Хелен солгала в своей книге, назвав другое стихотворение в качестве своего любимого, – задумчиво произнесла Чарли.

– Она не просто солгала, – отозвался Саймон. – Она украла. Или типа того. «Комната с белыми стенами» – это любимое стихотворение Рахили Юнис. Она сама сказала об этом Хелен, прежде чем Ангус Хайнс заявил, что «Микроб» вовсе не о том, что ей кажется. Черт! – Это на пороге дома номер 16 появилась Стелла Уайт, с любопытством глядя на их машину. – Она явно не врубается, почему мы сидим в машине рядом с ее домом и не входим, – заметил Саймон. – Фотки у тебя с собой?

– С собой.

Чарли вылезла из машины и потянулась. Жалобно хрустнули колени, как будто она просидела без движения долгие годы. Она уже было шагнула к дому, когда Саймон ее остановил.

– Как только мы закончим здесь наши дела, мы оба едем домой, – сказал он. – Прямиком домой.

– Ладно. Можно спросить почему?

– Нельзя. – Он отвернулся от нее и поздоровался со Стеллой.

– Это что-то плохое? – крикнула ему в спину Чарли.

– Надеюсь, что не очень, – бросил он через плечо.

В следующий миг детектив уже шагнул в дом, лишив ее возможности задать ему новый вопрос, по крайней мере, так, чтобы их никто не слышал.

Диллон сидел на диване и стучал по нему пятками.

– С трудом оттащила его от скачек, – сказала Стелла. – Мне кажется, вы заслужили полное внимание с его стороны.

Судя по Диллону, тот был противоположного мнения, хотя ничего и не сказал.

– Вы отлично выглядите, – сказал Саймон Стелле. – Лучше, чем в прошлый раз.

– У меня ремиссия, – сказала она. – Узнала это сегодня. Самой не верится, но похоже, что так и есть.

– Отлично, – улыбнулась ей Чарли. Прямиком домой могло значить только одно…

– Привет, Диллон! – поздоровался Саймон с мальчиком.

– Привет! – отозвался тот, глядя в пространство. Чарли не могла сказать, кто из них даст другому фору по части манер.

Саймон протянул руку за снимками, и Чарли вручила их ему.

– Я покажу тебе несколько фоток, – сказал он Диллону. – А ты скажешь мне, кто это такие.

Мальчик кивнул. Саймон одну за другой показал ему фотографии, начиная с Гленна Джаггарда.

– Не знаю, – сказал Диллон.

Себастьян Браунли удостоился такого же ответа.

– А вот это кто? – Саймон показал ему фото Пола Ярдли.

– Дядя Пол.

– А это? – Это был Лори Натрасс.

Диллон тотчас оживился.

– Я видел его. Он приходил в дом к тете Хелен. Однажды я играл на улице, и он сказал мне, что я должен смотреть, куда иду, и еще одно очень плохое слово.

– А вот этот?

В глазах Диллона вспыхнул огонек.

– Это он, – сказал он, улыбаясь Саймону. – Тот человек с волшебным зонтиком.

На фото был Ангус Хайнс.