Солнцевский

Постепенно нахождение в общей камере стало для Алексея невыносимым. Если раньше он не обращал внимания на то, что в камере одновременно работало три-четыре телевизора, настроенных на разные каналы, то сейчас это почти круглосуточное, оголтелое телевещание стало выводить его из себя.

Он ненавидел многие передачи. Больше всего его раздражала любимая передача зеков – аэробика, когда заключенные смотрели на танцующих в спортивных купальниках девушек. Эта передача не только многих возбуждала, но и злила. Алексей понимал нелепость своего положения. Если бы сейчас он был на воле, то мог бы иметь каждую из этих девушек.

А здесь, в этих стенах, он был в заточении, бессилен что-нибудь сделать. Его молодой организм, требующий женской ласки, не мог смириться с этим положением.

Наступали теплые дни. В камере становилось душно и жарко. Все заключенные стали ходить в семейных трусах, обнажая торс. Жара была такой сильной, что со стен начала капать влага. Многие стали придираться друг к другу по всяким пустякам. От мелочей, на которые зимой никто не обращал внимания, сейчас все начинали «шизеть», заключенные то и дело бросались друг на друга, без всякой видимой причины возникали драки и конфликты.

Очень часто во время прогулки конвоиры устраивали в камерах шмон. Однажды, возвратившись с прогулки, многие заключенные недосчитались личных вещей. Это было списано на конвоиров. Но как-то случилось ЧП.

Двое заключенных решили поменяться местами – один семейник хотел расположиться поближе к своим. Перенося пожитки с одной «шконки» на другую, они случайно зацепили матрас молодого паренька, из-под матраса упали зажигалка и ручка. Зажигалка принадлежала одному подследственному из Подольского района, который очень расстроился, потеряв ее при очередном, как думали, шмоне. Увидев зажигалку, зеки удивленно посмотрели на парня. Тот опустил глаза.

– Ах ты, падла! Крысятничать стал? – неожиданно спрыгнул со «шконки» подольский, хватая свою зажигалку. – У братвы крысятничать?! – И он нанес парню сильнейший удар по голове. Тот упал. Потом подскочили семейники подольского, и началась драка. Парня били человек шесть. Потом подключилось еще десять. Тело уже было практически бездыханным. Время от времени его поднимали на «шконку» и тут же сбрасывали обратно. Затем несколько заключенных стали прыгать со «шконки» на этого заключенного. Вдруг все отшатнулись. Парень был мертв. Он лежал с открытыми глазами, и тоненькая струйка крови медленно бежала из носа.

Подольский встал и сказал:

– Значит, так – он упал с кровати и разбился. Чтобы все так сказали!

Каждый отошел к своему месту, делая вид, что не замечает распростертого на полу тела. Все сидели молча.

Конвоиры, войдя в камеру во время обеда, вызвали тюремное начальство. Составили акт. Затем каждого заключенного стали «выдергивать» на допрос. Но никто не раскололся…

Однажды, когда всю камеру вели в баню, Алексей натолкнулся на Розенфельда. Он едва узнал Григория – такой он был осунувшийся, похудевший и подавленный. Он медленно шел, сопровождаемый двумя конвоирами, держа в руке пакет со своими личными вещами. Алексей хотел было подать ему знак, но Розенфельд шел, низко опустив голову, не глядя по сторонам, не желая никого видеть.

Вернувшись в камеру, Алексей начал размышлять, куда вели Розенфельда. С одной стороны, его могли направить в другой изолятор, а могли и выпустить…

Вечером дверь в камеру открылась, и «вертухай» выкрикнул:

– Синицын, с вещами на выход!

Сокамерники удивленно посмотрели на Алексея – неужели выпускают?! Алексей вышел в коридор. «Вертухай» обыскал его, еще раз спросил фамилию, посмотрел в документы и сказал:

– Вперед!

Они миновали два отсека и вошли в небольшое помещение, с каждой из сторон которого находилось по нескольку камер. Они имели странную нумерацию. Алексея подвели ко второй. «Вертухай» открыл дверь и сказал:

– Заходи.

Алексей вошел. Здесь на полу сидели человек шестнадцать, каждый из них держал в руках вещи. «Значит, «сборка», – понял Алексей. Здесь заключенные ожидали направления либо в другие камеры, либо в другой следственный изолятор, либо в колонию.

Никто не разговаривал, только трое шептались между собой. Горела тусклая электрическая лампочка, закрытая металлической сеткой.

Алексей сел и стал осматривать присутствующих. Вдруг он заметил, что в углу, низко опустив голову, сидит мужчина, очень похожий на Розенфельда. Алексей всмотрелся. Да, это был он.

Алексей встал и начал ходить, как бы разминая затекшие ноги и все время посматривая в сторону Григория. Но тот головы не поднимал. Наконец Алексей подошел к нему и как бы случайно опустился рядом. Тот оставался безучастен. Тогда Алексей толкнул его ногой. Только тогда Григорий медленно, с испугом поднял голову. Глаза его расширились. Но он продолжал молчать.

– Гриша, ты что, не узнаешь меня? – спросил Алексей тихо.

– Узнаю, – медленно, как бы через силу, проговорил Розенфельд.

– Как ты?

– Жив пока…

– Что с тобой сделали?

Розенфельд поднял голову и застонал. Алексей понял, что ему здорово досталось за это время. Он старался говорить коротко и очень тихо:

– Так что же с тобой?

– Меня били каждый день…

– Кто?

– Сокамерники, требовали деньги…

Алексей легко представил, как Розенфельда специально бросили в общую камеру к матерым уголовникам, каждый из которых норовил выбить из коммерсанта деньги.

– Угрожают пресс-хатой, – еле слышно проговорил Розенфельд.

Алексей тяжело вздохнул.

– Что они хотят?

– Говорят – ты обвиняемый, тебе грозит большой срок за хищение и контрабанду. Но если дашь показания на «крышу», – Розенфельд сглотнул слюну и сделал паузу, – о вымогательстве машин, то будешь свидетелем, и мы тебя выпустим.

– Обманут! – уверенно сказал Алексей.

Розенфельд опять тяжело вздохнул.

– Сейчас хотят в другую камеру отправить.

– В какую?

– На «спец», к ворам…

Алексей легко хлопнул Григория по плечу:

– Не бойся. Я знал многих воров и сидел с ними в зоне. Они народ справедливый. Да и народу в камере пять-шесть человек, это лучше. У нас в «хате» об этом базарили. Так что, может, кто тебя под свое покровительство возьмет.

– Я больше так не могу!! Я не выдержу! – сказал Розенфельд.

Вдруг залязгал замок, дверь открылась, и «вертухай» выкрикнул:

– Розенфельд, с вещами на выход!

– Держись! – тихо сказал Алексей на прощание.

Сидя на «сборке», Алексей ясно представлял себе картину, как в камере издеваются над беззащитным евреем…

На следующий день пришла и его очередь. Все тот же конвоир открыл дверь и назвал его фамилию. Алексей взял вещи и медленно вышел в коридор.

– Куда? – спросил он.

– В новую камеру, – коротко сказал «вертухай».

Алексей молча пошел вперед.

Практика переброски заключенных из камеры в камеру существовала в стенах следственного изолятора давно. Это был один из тактических приемов администрации. Во-первых, заключенному не давали возможности существовать в определенном коллективе. Каждый раз в новой камере заключенный начинал с нуля. А если перед этим у него что-то было не так, тюремная почта работала оперативно. Заключенный не успевал прибыть на новое место, как все здесь уже знали, кто он и что.

Алексей вошел в новую камеру. В ней было человек тридцать – мощные, крепкие ребята, многие в наколках. Определенно, это был «малый спец», среднее звено между общими камерами и «большим спецом».

Никто не обратил на Алексея внимания. В углу работал телевизор, шла передача «Клуб путешественников».

«Малый спец» выгодно отличался от «общака» заполненностью камер. В общей камере сидело 90 человек вместо 30 положенных, то есть, правильнее сказать, стояло – спали они в три смены. Алексей, в силу своего авторитета, спал в обычном режиме, то есть с 23 до 6 утра, и никто его в это время не беспокоил, а у молодых и впервые попавших на нары не было такой возможности. Они спали по два-три часа утром, столько же днем и немного – ночью.

Большинство населения камеры – русские по национальности – занимались спортом. В основном это были долгопрудненские, люберецкие, несколько человек из Подольска. Все они постоянно отжимались, подтягивались…

Однажды вспыхнула серьезная драка. Причина ее была банальной. Время от времени в камере появлялись молодые пацаны, которые впервые попадали в сизо. Среди таких был парень лет девятнадцати, угонщик автомашин. Не зная законов и понятий, он попал в положение «шныря». Он спал под нарами, постоянно был уборщиком и слугой уголовных авторитетов. В обеденный перерыв, когда одна из семей села за стол и начала «харчеваться», пацаненок сорвался с нар и нырнул к параше, огороженной одеялами. Раздался громкий звук выходящего из его кишечника воздуха. У парня явно было сильнейшее расстройство желудка, и он не смог сдержаться. Когда он вышел из дальняка, с нар слезли двое здоровых бугаев с множеством наколок, говоривших о том, что они уже не первый раз «парятся» в заключении, и учинили экзекуцию.

– Ты что сделал? Крыса! Ты нарушаешь основные законы и понятия! – кричали они. Потом налетели на парня и стали бить его ногами и руками. Алексей знал, что ходить в туалет, когда кто-то ест, было великое западло. Но тут можно было бы сделать исключение: парень был не в силах терпеть.

Алексей никогда не вмешивался в драки и конфликты, которые возникали в камере. Но тут он не смог сдержаться. Он встал и сказал:

– Ребята, хорош молодого трогать! Его можно наказать и по-другому.

– А тебе чего, братан? – отреагировал один из «быков» и резко направил кулак в его сторону.

Алексей быстрым движением перехватил руку нападавшего, отвел ее в сторону и сильно, с размаха, ударил ногой в живот. Тот моментально рухнул на кровать. Увидев это, с нар поднялись еще несколько человек такой же наружности, видимо, входящие в одну семью. Началась потасовка. Алексей был один против пятерых, но он выстоял. Хотя ему тоже досталось, тем не менее свой авторитет сильного бойца и справедливого человека он укрепил.

После этой драки никто уже не придирался к Алексею и старался с ним не связываться.

В камере сидели представители разных народов: грузины, арестованные за карманные и квартирные кражи, азербайджанцы – за торговлю наркотиками, армяне – за угон автомобилей, украинцы – за грабежи, совершенные по одной схеме: выпил – вышел на улицу – кого-то ограбил или пытался ограбить – получил свои пять-шесть лет, и другие. Конфликтов на национальной почве практически не было, но тем не менее все, кроме славян, держались вместе. Попробуй побить какого-нибудь азербайджанца, назвать его хачиком или черным – моментально вся тюремная диаспора встанет за него стеной.

Первые дни Алексей вел себя спокойно. Грузин и чеченцев старался не замечать, что делали, собственно, и те, как бы сохраняя дипломатические отношения.

Алексей стал наслаждаться своей спокойной жизнью, но в один из дней это спокойствие было резко нарушено. Возвращаясь с прогулки, он увидел, как в соседнюю камеру заводят новичка. Алексей всмотрелся в его лицо, и сердце его резко забилось, а голову будто сжали в тисках. Это был Гоги Пицундский. Тот бросил свой колючий взгляд на Алексея и тут же узнал его. «Все! – подумал Алексей. – Попал я!»

Гоги Пицундский был заслуженным уголовным авторитетом, и его влияние было непоколебимым.

Вернувшись в камеру, Алексей стал размышлять о возможной мести и разборке Гоги Пицундского с ним. Все варианты были один хуже другого и ничего хорошего ему не сулили.

На следующий день к Алексею подсел сокамерник, Слава Люберецкий. В прошлом он тоже был спортсменом. Он был арестован за вымогательство. Они с Алексеем быстро нашли общий язык – говорили о спорте и держались почти все время вместе.

Слава прошептал на ухо Алексею:

– Леха, базар про тебя пошел… На «спецу» воры хотят тебе предъяву сделать. Кого-то из блатных ты, что ли, завалил? Будь начеку.

На следующий день Алексей почувствовал вокруг себя какой-то вакуум. Почему-то сокамерники стали сторониться его. Вероятно, сработал тюремный телеграф или появилась специальная постановочная «малява», дающая заключенным определенные инструкции.

Ночью, когда все заснули, Алексей осторожно подкрался к одному из сокамерников-грузин и вытащил у него из кармана такую «маляву». Там корявым почерком на блатном жаргоне было написано, что Алексею Синицыну, по кличке Синица, воры вынесли смертный приговор за убийство уголовного авторитета Гвоздя.

Алексею стало не по себе. Он прекрасно знал, как в изоляторах приводятся в исполнение такие приговоры. Его могут вызвать на одну из «разборок» и убить, или просто затоптать ногами – каждому заключенному приказывают прыгать на него с нар, или разбить голову массивными кружками, из которых пьют заключенные, или просто повесить на крючок, инсценировав самоубийство. Тюрьма все спишет!

Алексей подошел к «шконке», где лежал Славка Люберецкий, и разбудил его.

– Слышь, поговорить надо. Проснись!

– Что случилось, Леха?

– Иди умойся, базар серьезный есть.

Алексей рассказал ему историю с Гвоздем и спросил про «предъяву», которую он прочел. Славка сказал:

– Да, ситуация очень серьезная. Считай, что ты покойник.

– Спасибо, дружбан, успокоил ты меня! – невесело улыбнулся Алексей.

– Ничего, выход можно найти. Скоро наступает жара – май месяц. В камерах будет душно. Стены будут «плакать». Народ начнет «шизеть», вспыхнут драки. Вот тогда они могут тебя и убрать – в момент драки или бунта.

Почти ежегодно весной в Бутырке происходили бунты, возмущения заключенных, которые жаловались либо на плохое питание, либо на недостаточное получение медицинских передач, либо на плохую вентиляцию, а лучше сказать, на полное ее отсутствие.

– Тебе нужно драку «замутить», – предложил Славка. – Ты должен выступить зачинщиком, чтобы тебя после драки сразу в карцер направили. Понял? Давай завтра с тобой «помахаемся». Придумай какой-нибудь повод и ударь меня. А я тебе сдачи дам. Начнется драка, кто-нибудь вызовет дежурного, ты признайся, что ты первым на меня полез. Вот и основание для карцера!

– Спасибо, друг! – хлопнул его по плечу Алексей.

– Только ты не очень усердствуй! – попросил его Славка.

– Не волнуйся, все сделаю как надо! – успокоил Славку Алексей.

Алексей так и не заснул до утра. Он думал над предложением Славки о драке. Через некоторое время он решил, что это не подойдет, так как в драку могут ввязаться и другие сокамерники, а тогда приговор, вынесенный ворами, может быть приведен в исполнение именно в этой драке. Поэтому Алексей стал обдумывать другие варианты. Вскоре он остановился на одном из них.

На следующий день в камеру, в предвкушении очередного шмона, вошел самый неприятный «вертухай» по кличке Фуражка. Его прозвали так за то, что он никогда не снимал своей форменной фуражки, в отличие от других.

Войдя в камеру, похлопывая по руке дубинкой, он стал осматривать присутствующих. Некоторые заключенные стали нехотя слезать со своих «шконок». По неписаным законам, конвоиры давали для этого некоторое время. Поэтому конвоир стоял и выжидал, как бы отсчитывая про себя секунды. Вскоре все освободили «шконки». Только Алексей продолжал лежать на «шконке».

Фуражка посмотрел на него и рявкнул:

– А тебя что, не касается? Быстро встать!

Алексей понял, что это и есть та самая возможность…

– Да пошел ты!.. – сказал он лениво.

– Что, падла?! – заорал конвоир и тут же резко сдернул Алексея. Замахнувшись дубинкой, он хотел дать ему по голове, но Алексей одной рукой отодвинул дубинку, а другой слегка толкнул «вертухая». Тот отлетел к соседним «шконкам».

Все в камере замерли, наблюдая за развитием событий. Алексей видел их лица. Кто-то сочувствовал, кто-то зло улыбался, кто-то глядел испуганно… Конвоир быстро встал и крикнул, вызывая помощь.

Через несколько мгновений в камеру вбежали еще двое охранников. Фуражка указал на Алексея, и они тотчас же набросились на него с ударами. Алексей прикрывал лицо руками. Удары сыпались один за другим. Наконец двое охранников схватили его под руки и выволокли из камеры. Когда они тащили его к дежурному по корпусу, Фуражка нанес Алексею еще несколько ударов.

– Ты у меня в карцере сгниешь, сука! – зло прошипел он. – Сейчас мы тебя по полной программе оформим, за нападение на конвоира!

Вскоре Алексея подвели к дежурному по корпусу. Фуражка сел и стал писать рапорт о нападении заключенного Синицына на сотрудника сизо.

Алексею влепили десять суток карцера. Он понял, что после карцера в эту камеру скорее всего он не вернется. Значит, исполнение его смертного приговора отодвигается на неопределенное время.

Карцер представлял собой крохотную каморку на первом этаже (два на два метра). Кровать и окна отсутствовали. Слабая электрическая лампочка, закрытая металлической сеткой, еле светила где-то под потолком круглые сутки. Было очень холодно и влажно. Кое-где на полу стояла вода.

«Да, невеселое местечко! – подумал Алексей. – Но все же лучше, чем лежать в деревянном ящике!»

Питание давалось только два раза в день: рыбные консервы, разогретые в котелке, и кусок черного хлеба с водой – весь рацион людей, находящихся в карцере.

Дня через четыре в карцер заглянул «вертухай», занесший Алексею очередную порцию баланды, и, поманив его пальцем, наклонился к нему и сказал:

– Слышь, Синица, здесь указание получено – вернуть тебя в ту же «хату», где конфликт у тебя был… Там тебя один блатной ждет, твой кровник. Наверное, кто-то начальникам лавэ дал… В общем, я тебя предупредил.

«Вот тебе и спрятался! – подумал Алексей. – Через три дня срок кончается, и я, совершенно обессиленный, попадаю в лапы к этим сучарам, которые разберутся со мной за две минуты… Ладно, чему быть, того не миновать! Если суждено в земле лежать в тридцать лет, значит, так тому и быть».