Дела семейные

Володя шел к дому в отвратительном настроении. Он не мог отделаться от раздражения, которое так часто теперь накатывало на него по множеству причин. Идя сквером, ставшим популярной собачьей площадкой, хмуро покосился на двух беспечных собачников. Парни стояли, болтая друг с другом, и, кажется, совершенно не интересовались своими псами, почему-то бросившими возню и замершими, уставясь на шагающего мимо Володю.

Сегодня он даже не сделал попытки припарковаться во дворе, пришлось оставить машину на задворках и идти к подъезду издалека. Собаки – овчарка и маламут – топтались в двух шагах от дорожки. Маламут смотрел тяжелым взглядом. Овчарка широко улыбалась, что вовсе не делало ее в глазах Володи менее опасной. Он отвернулся, зная, что псы не любят прямого взгляда в глаза, подобравшись, прошел мимо, мысленно ругая всех собак и всех собачников. Безмозглые тридцатилетние «сопляки», как про себя назвал Володя хозяев зверюг, ржали в отдалении, пока их дурные кобелюги готовились как нечего делать кинуться на беззащитного человека.

В последнее время такие вот «мальчишки» жутко бесили. Они втирались повсюду, везде лезли в начальники, заводили свои убогие порядки, бессмысленные и бездарные, и игнорировали, а то и высмеивали жизненный опыт людей постарше, что-то уже успевших сделать в этой жизни. Им бы с того опыта ума набираться – но такие всегда уверены, что они и так самые умные. Володя, не разбиравшийся в особенностях молодежных субкультур, без большого смысла всех их презрительно называл хипстерами.

Миновав опасный скверик, он свернул к своему двору и убедился, что не зря сделал этот пеший крюк, так как в парковочных карманах и вдоль тротуаров непроницаемыми рядами стояли автомобили всех марок и мастей. В подъезде и лифте Володя размышлял о том, как много идиотов вдруг село за руль. И попутно с удовлетворением отметил, что у него самого водительский стаж уже около тридцати лет – и тьфу-тьфу-тьфу – ни одной аварии. Так он добрался до квартиры, где его встретила Женька, младшая сестра жены.

– Здравствуй, Вовка, – приветствовала свояченица, целуя Володю в щеку.

– Привет, красавица. Маша дома?

– Нет пока, – не утешила Женька. – Звонила. Сказала, чуть задержится. Ты голодный?

– Поел бы чего-нибудь… Чуть задержится?

– Ну да…

«Ну и слава богу… – хмуро подумал он, переобуваясь в замшевые тапочки, купленные женой. – Хоть поем спокойно».

– А еще что сказала?

– Ничего… У них там, по-моему, гулеж какой-то. День рождения чей-то. Сказала, недолго.

– Ага, – кивнул. – А еда есть?

– Плова полная мультиварка, – заверила свояченица.

– Отлично, – одобрил Володя. «Вот вечно она так…» – без всякой последовательности неопределенно-неприязненно подумал о жене.

Он прошел в комнату, на ходу набирая Машин номер.

– Ну и где ты? – воскликнул нетерпеливо, едва дождавшись ответа. В трубке слышался гул голосов и всплески смеха. – Нам без тебя ужинать? – тут же добавил, стараясь придать интонации безобидную деловитость, чтобы Маша не обозвала его без церемоний, как она это умела, ревнивцем, занудой и домашним тираном.

– Конечно, ешьте! – благословила размягченная весельем жена. – Я тут на корпоративной днюшке… Но вообще-то скоро пойду уже.

– О господи – «на днюшке»! – передразнил Володя. – Мань, ну ты прям как тинейджер какой-то! Тебе ж сорок, Мань, не пятнадцать!

– Еще пока не сорок… – миролюбиво возразила жена.

Но он не упускал случая подчеркнуть не такой уж юный Машин возраст, так как самому было почти пятьдесят, а жене на десятку меньше. И в душе, скрывая это даже от себя самого, Володя давно комплексовал из-за разницы в возрасте. В последнее время он чувствовал себя каким-то старым и пусть нелогично, но убежденно обвинял во всем безмозглых коллег, тупых соседей, легкомысленную свою жену и даже дурищу свояченицу, которая имела нахальство быть моложе Володи почти на два десятилетия. Все они явно были как-то виноваты в его депрессии, в его плохом самочувствии, потому что как еще может себя чувствовать нормальный человек среди таких фриков!

Жена между тем расхохоталась в трубку.

– И что смешного? – скучно уточнил муж. – Не гогочи, как пэтэушница, – добавил наставительно, – веди себя прилично, соответственно возрасту.

– Зануда, – беззлобно высказалась Маша, явно больше занятая происходящим сейчас где-то там, вокруг нее, чем их разговором. – Звонишь-то чего?

– Я с работы пришел, – уныло объяснил Володя. – Думал, поедим по-семейному.

– Бедный кролик, – посочувствовала жена. – Ну хочешь, подожди меня минут тридцать. Я правда скоро выхожу.

– Ладно, подожду. Только ты там не задерживайся.

Когда Маша вернулась домой, Володя смотрел «Новости» по Первому каналу.

– Здравствуй, муж! – крикнула приподнято.

– Привет, – отозвался муж. – А чего ты так орешь?

– У тебя столько лапши на ушах – боюсь, не услышишь.

– Не ори, – проворчал Володя, отворачиваясь, – мешаешь президента слушать.

– Бла-бла-бла, – сказала Маша, глядя на экран телевизора.

– Сапоги сними, – скомандовал Володя. – Тащишься в комнату в сапожищах – мусорно от тебя.

– Это от него мусорно, – продолжала задираться жена, указывая на телик.

– Напилась – веди себя прилично, – не отрываясь от экрана, посоветовал муж. – Продолжайте, Владимир Владимирович, – кивнул он телевизору. – Я вас внимательно слушаю.

Маша пошла на кухню и включила по радио «Эхо Москвы».

– Вы ели? – крикнула опять через всю квартиру.

Из «детской» комнаты вышла Женька. В ее доме был ремонт, она пока жила у старшей сестры, расположившись в комнате Машкиной с Вовкой дочери Вики. Сама Викуля, едва закончив школу, вырвалась замуж и переехала к мужу.

– Ты чего орешь? – спросила Женька. – Не ели мы. Тебя ждем.

– А почему злые такие? – поинтересовалась Маша.

– Это ты себя не видела! – не задержалась Женька. – Только пришла – сразу на людей кидаешься, Вовке телевизор смотреть мешаешь. Слушай вон своих отщепенцев. А он пусть на своих гегемонов посмотрит спокойно.

– А ужин?

– Сейчас плов подогрею, – пообещала Женя, доставая тарелки. – Ты будешь?

– Ну давай, – вздохнула Маша, присаживаясь за стол. – Не могу я смотреть спокойно, как он каждый вечер перед этим зомбоящиком тупеет.

– Не смотри.

Маша уставилась в темное окно.

– Все-таки противно с тобой разговаривать, – заметила, так ничего и не разглядев за стеклом. – Ни уму ни сердцу.

Женя тоже села.

– А мне Вовку жалко. У него, по-моему, возрастной кризис. Смотри, как стал молодежь ругать, бедняга. Раньше такого не было.

– Я тоже не замечала. Тяжело с ним становится. Он как будто постарел раньше времени.

– Пройдет, – отмахнулась Женька, продолжая сервировать ужин. – Плов у тебя офигенный получился! – добавила, с чавканьем облизывая ложку.

– Вов, – позвала Маша, – ужин в комнату нести или ты к нам придешь?

– Иду! – откликнулся муж. – Сейчас. Три минуты…

– Увяз, – прокомментировала жена. – Как ему не противно?

– Да пусть. Может, так надо, – заступилась Женька.

– Да что надо-то? Тупеть и не думать?

– А ты-то думаешь? Тебе тоже сливают прожеванную инфу, только противоположную. И все. Думать не приходится никому.

– И ты, конечно, одна у нас такая – типа с мозгами? – разозлилась Маша.

– Я вообще не по этой части, – улыбнулась сестренка.

– Окей. Но про своего мужа я все-таки знаю лучше, чем ты. И меня беспокоит его ураганное опрощение.

– Брось. Ничего такого страшного. Был бы, как говорится, здоров.

– Ты своей беспринципностью задолбала.

– У меня ремонт, – напомнила сестра. – Мне идти некуда.

– Тьфу. Дурочка, – Маша обняла ее. – Я ж не о том.

В кухню вошел улыбающийся Володя.

– Покушаем? – уточнил простодушно-радостно.

– Поедим, – покривившись, отредактировала Маша, засовывая тарелку с пловом в микроволновку.

– Пловчик, – предвкушая гастрономическое удовольствие, разулыбался Володя. – Манька у нас молодец. Уж если приготовит чего – так пальчики оближешь.

Маша радостно потупилась, охотнее подавая мужу тарелку.

– Ты, Володечка, бываешь такой милый.

– Он у нас вообще очень милый, – высказалась Женя. – Как же классно, когда вы не ругаетесь.

Обласканный Володя набросился на плов. Маша положила и себе, принялась ковырять вилкой в тарелке, осторожно отправляя кусочки в рот.

– На работе у художника день рождения, – усмехнулась своим мыслям. – Он столько выпивки натащил, а закуски не хватило. И всегда так. Издаем детские книжки – а народ вечно пьяный. Можно подумать, мы не издательство детской литературы, а РИА «Новости».

– Угу, угу, – кивал Володя, заглатывая плов. – Наш народ пил и пьет. А при чем РИА «Новости» – не понял.

– Ну, типа, был бы хоть повод пить. Типа, когда сплошную лажу гонишь, то, наверное, совесть мучает.

– Угу, угу, – с аппетитом чавкая, закивал опять Володя. – Насчет лажи не понял.

– Маш, что ты снова начинаешь? – недовольно поморщилась Женька.

– Да просто так сказала, – непонимающе развела руками Маша. – Можно подумать, какой-то секрет открыла.

– Я что-то не пойму никак, к чему это все, – прошамкал Володя, уже чуть напрягаясь.

– Маш, хочешь Вовке ужин испортить? – опять вступилась Женя.

– Вовсе нет, – ядовито улыбнулась Маша, – просто так. Разговор поддержать.

– А чем она мне портит? – усмехаясь, молвил Володя. – Она просто рассказывает, что все ее коллеги – синька, пьянь. Я-то при чем?

Это был старый спор. Володя считал, что Машу окружают сплошь торчки и маргиналы, что ее так и тянет к подонкам. А все дело в отвратительном характере, из-за которого Маша ненавидит свой народ, свою страну, свое правительство… В свою очередь, Маша полагала друзьями мужа исключительно зажравшихся чинуш и обуржуазившихся самодовольных обывателей. А виной всему – тупость и нежелание думать.

– Да уж лучше пить, чем начальственные задницы лизать, – не задержалась с ответом жена.

– Так понимаю, это обо мне?

– Нет, – отреклась Маша.

– А о ком?

– Обо всем вашем племени. Обо всей вашей партии. Обо всех поклонниках нашего замечательного красноречивого президента, если хочешь.

– О господи! Как мне все осточертело! – взвыла Женя, закатывая глаза.

– А почему это я должен не любить нашего президента?! – пароходным гудком заревел Володя. – Только потому, что у моей жены сложилась милая привычка охаивать все святое? А это законно избранный президент моей страны, между прочим! И я патриот! Да-да! Патриот! И таки да! Мне не нравятся все эти твои проходимцы с «Эха Москвы»! Эти твои американские прихвостни!

– На себя посмотри! – не уступая ему, завелась Маша. – Про законноизбранность лучше бы помалкивал! Результаты выборов сфальсифицированы, даже школьники знают!

– Какие школьники?! Где доказательства? Только языком трепать умеете! А международные наблюдатели утверждают, что выборы прошли без нарушений! И рейтинг Путина до сих пор превышает восемьдесят процентов!

– Ага! Самим Путиным и подсчитанных!

– Женя! Уйми свою сестру, пока не поздно! – патетически воскликнул Володя. – Скажи ей наконец, что это подло ненавидеть страну, которая тебя вырастила и выучила!

– Да отстаньте от меня с вашей политикой! – рявкнула Женька. – Катилась бы ты, Маш, в своем Фейсбуке тошнить, весь ужин испортила тупыми подначками! И ты, Володечка, ну вот хоть бы с коллегами, что ли, потрендел про страну и президента. Думаю, все уважающие себя чиновники твое мнение разделяют и рады будут об этом потолковать с понимающим человеком. А от меня наконец отвяжитесь с вашими склоками! – Вид у нее был свирепый. Ей действительно опротивели ежедневные стычки родственничков, безнадежно расходящихся в политических взглядах.

Маша молча, с раздраженным лицом глядела в окно, где могла видеть лишь отраженную в темном стекле все ту же собственную кухню.

– Да? А вот мне очень интересно, сама-то ты чье мнение разделяешь? – быстро переключился на свояченицу Володя. – Вот просто очень хотелось бы узнать.

– Ничье! – рявкнула Женя. – Вообще ваши битвы по барабану! Мое дело – сторона.

– Поня-атно, – ядовито процедил он. – Твоя хата с краю… Конечно, у такой старшей сестрички какая может быть младшая…

Вообще-то Володя с Женей всегда ладили. Но в последнее время его стала раздражать и она. Все-таки этот инфантилизм действовал на нервы. Девке за тридцать, а ума нет: с мужем разбежалась, детей не нажила, вечно таскается на какие-то дурацкие музыкальные тусовки. Совершенно аполитичная! И в мужиках безнадежно запуталась.

– Слушайте, – опять взмолилась Женька, – ну давайте просто закончим спокойно ужин, а? Ну ведь плов и правда отличный – почему его просто не съесть с удовольствием, без споров?

Маша, чуть смягченная очередной похвалой плову, вяло взялась снова за вилку.

– Вов, ты же умный мужик! – продолжала свое миротворчество Женя. – Можно ведь поговорить о чем-то другом, кроме политики…

– Не все здесь считают, что я умный, – хмуро буркнул он, тоже возвращаясь к остаткам еды на тарелке.

Повисла пауза, во время которой члены семьи без энтузиазма доедали свои порции.

– Самому надоело ругаться, – сказал Володя. – Но ты же видишь – оно на любом месте вырастает. Твоя сестра…

– Володечка, Володечка, – умоляюще залопотала Женя. – Не начинай снова. Скажи лучше, тебе завтра во сколько на работу, я, наверное, с тобой поеду…

Володя ответил, доклевал плов и поднялся из-за стола.

– Спасибо, – буркнул, отправляясь опять к телевизору.

– Маш, ну вот что ты делаешь? – с отчаянием проговорила Женька, когда он ушел.

– Ты же видишь, чувак безнадежен, – отмахнулась сестра.

– Маш, – устало вздохнула Женя, – это ты безнадежна. Оба, конечно, хороши, но ты главный провокатор. Первая все время задираешь его, не пойму зачем. Ты что – развода хочешь?

– С чего ты взяла? И не думала.

– Ну так он в конце концов надумает. Так ведь жить нельзя. Эти вечные крики, оскорбления друг друга… Зачем?!

– Ну, понимаешь, бесит он меня. Ну вот бесит! Не могу я его глупость переносить. Он не видит, не понимает элементарных вещей!

– Ты тоже не понимаешь и не хочешь видеть его элементарных вещей. Так же, как и моих. И что? Маш, ну, в конце концов, если не собираешься разводиться, то ведешь себя просто глупо. Потому что все выглядит настолько серьезным, как бывает именно перед разрывом.

Маша вздохнула и насупилась.

– Ладно, – сказала, – пойду мириться. Не хочу я развода.

– Ну так не говорите о политике вообще, раз настолько не понимаете друг друга! В конце концов, семья все ж важнее.

– Да. Ладно. Пойду.

Маша зашла в комнату и села возле Володи, пристально глядя на него. «Черт его знает, – подумала она. – Вдруг и правда так вот дооремся до развода. Зачем оно нам!»

– Вов, – позвала Маша, – Вовусь.

Он повернулся. Лицо его не было холодно-отстраненным, намеренно бесстрастным, каким бывало обычно после их принципиальных размолвок. Сейчас муж выглядел довольно несчастным. Володя измучился. День и так не задался – неудавшийся ужин стал последней каплей.

– Вов, – захныкала жена, прижимаясь к нему, – ну я дура. Ну ты же знаешь мой характер: сначала ляпну что-нибудь, а потом пожалею. Просто за зубами ничего не держится. «Конечно, не надо с ним обо всем этом говорить вообще, – пронеслось в Машиной голове. – Все равно это бесполезно».

«Поняла все-таки, что глупости мелет», – довольно подумал Володя, приобняв нескладеху жену.

Они легли пораньше, немножко утешенные примирением. В самом деле оба притомились возвращаться домой как на прифронтовую полосу, где в любой момент можно было ожидать вспышки военных действий. Маша прижалась к мужу, отметив про себя, что секса не было так давно, что уже и не вспомнишь, когда он, собственно, был. «Ничего не случится», – вздохнула, чувствуя всем телом его бок. Володя осторожно погладил Машу по плечу.

– Ну… что?.. – спросил неопределенно.

Ее рука скользнула по его голове и шее, проехалась легко по Володиной груди и животу, осторожно коснулась края трусов. Пальцы поднырнули под резинку, ощутив ее легкое сопротивление. Маша глубоко вдохнула, прислушиваясь к себе, проверяя настрой. Володя оживился, развернулся к ней и разведывательно поцеловал два раза в щеку. Он тоже не помнил уже, когда жена сама вот так заигрывала с ним. Осторожно принялся гладить и обнимать Машу. Наконец, ощутив прилив явного желания и забыв все сомнения, стянул с нее рубашку и, тяжело дыша от возбуждения и от неожиданной радости, заурчал, завозился, принялся быстро-быстро целовать, тискать – и дальше все пошло-побежало по хорошо знакомой программе столь долго любимого и так напрасно подзаброшенного занятия.

Они не уснули сразу, а, как когда-то давно, лежали и разговаривали, время от времени поглаживая друг друга или нежно касаясь невесомым поцелуем. Оба были благодарны и растроганы.

– Я уж думал, ты никогда меня больше не приласкаешь, – улыбаясь, бормотал Володя. – У тебя там вон сколько разных на работе… молодых… Всякие художники, редакторы… Богема!

– Вот глупый, – усмехнулась жена. – Молодых везде много. А своих, близких, за всю жизнь у человека считаные экземпляры.

– Ты вон какая красивая, а я такой старый, – продолжал сомневаться Володя.

– Старый! Да мужчина старым не бывает! Он и в семьдесят может жениться на двадцатилетней, это для женщины возраст – катастрофа. А ты у меня еще мальчик, – похвалила она и поцеловала его от души.

– Хорошо… – сказал он, счастливо вздыхая. – Так я молодой?

– Ну конечно, молодой, – успокоила Маша.

– Но ты ведь ко мне совсем не пристаешь, – вздохнул он, – только сегодня.

– Да ты сам ко мне не пристаешь! Я вообще думала, ты больше этим не интересуешься.

– Да нет! Интересуюсь, конечно, просто иногда устаю. А другой раз подумаю – ты не хочешь… Ну, ладно, – сказал он, снова целуя Машу в щеку. – Давай спать…

Следующим вечером они решили пойти в кино. Если секса в их семье не случалось несколько месяцев, то в кино вдвоем супруги не были уже много лет. Маша еще могла бы вспомнить, как ходила с подружкой на какой-то элитный фильм года три или четыре назад. А вот Володя давно забыл, что кино существует. И оба сейчас чувствовали себя помолодевшими – ведь когда-то именно в кинозалах проходили их первые свидания. Они выбрали незнакомую им комедийную мелодраму – не бог весть какой артхаус, но Маше в общем-то было все равно, ее грело неожиданное сближение с Володей. Он же, соглашаясь на «женский» жанр, считал, что делает уступку жене, и был доволен собой, идя на этот великодушный поступок. Володя тоже наслаждался нежданным теплом внезапно вернувшейся близости и готов был сейчас что угодно сделать для Маши.

Сеанс уже начался, но в зале не прекращался довольно плотный шум. Маша, знакомая с нравами современных зрителей, на разговоры и смех, мешавшие вслушиваться в реплики киногероев, не реагировала, а вот Володя был ошеломлен. Он не мог припомнить, чтобы раньше, давно, когда он еще посещал кинотеатры, зрители во время показа спокойно болтали по телефону, громко комментировали происходящее на экране и в самые патетические моменты фильма гоготали, ни в чем себе не отказывая. Он поворачивался к Маше и, стараясь выглядеть снисходительным и не чуждым юмора, шептал:

– Это что – теперь так кино смотрят? Они что – потрепаться сюда пришли и поржать?

Маша пожимала плечами, не желая отвлекаться на обсуждения.

Слева от Володи сидела девчонка, придерживавшая на коленях бумажный стакан попкорна размером с садовое ведро. Она не переставая шуршала взорванными кукурузинами, чавкала и, роняя зерна, принималась вертеться, осматривая и обшаривая себя руками. Раздражающий запах перегретого масла беспокоил Володю. Он склонялся к Машиному уху и роптал:

– Почему все жуют? Тебя не напрягает? Чего она чавкает и шуршит, эта дура малолетняя?

– Успокойся, – сердилась наконец Маша, – это просто попкорн, традиционная киношная еда.

– Какая на фиг… – возмущался Володя. – Традиция – это когда давно! А такой бардак явно недавно развели.

– Володь, ну не мешай смотреть.

Он ненадолго погружался в действо, происходящее на экране.

– Это что такое? Все мелькает, я ничего не понимаю! Вот так теперь фильмы снимают? – снова шипел Маше в ухо. – В глазах рябит.

– Это пока саундтрек, сейчас кончится, – шептала Маша, по возможности терпеливо. – Вроде как клип внутри фильма.

– Фиговый клип, – заключал Володя. – А музыка? Это что – теперь такая музыка? И вообще, мы сюда не клипы смотреть пришли.

– О господи! – вздыхала Маша, теряя терпение.

– Да я так, – отступал Володя, гладя жену по руке. – Шучу, в общем.

– Хорош шутить, – просила она. – Давай уже фильм досмотрим, раз пришли.

– Да что там смотреть? Что там смотреть-то, Машунь, дурь же одна, ну согласись. – Он смеялся, желая выглядеть неунывающим шутником. – Слушай, а тебя эта музыка не задолбала?

– Нет!

– Ну ладно, Машунь, нет – так нет. Это ж я так…

Выйдя из кино, они медленно побрели в сторону дома. Володя внутренне бесился, но пытался маскировать раздражение под юмор. Настроение Маши было испорчено. Володя молча усмехался, глядя себе под ноги.

– Нет, я вообще не понял, чем там дело кончилось, – сообщил наконец. – Актеры так плохо играли! Разве это игра?

Маша скептически взглянула на него искоса и ничего не ответила. Это смутно не удовлетворило Володю.

– Столько соплей – и кончилось ничем, – предпринял он новый заход.

– Слушай, ты достал уже! – не сдержалась Маша. – Тебе ничего не нравится! Зачем вообще в кино потащился, сидел бы дома.

– А тебя не раздражает весь этот бред? Какие-то хипстеры кино снимают, и такие же идиоты в зале сидят…

– Какие на фиг хипстеры! При чем тут хипстеры! – взъярилась Маша. – Просто ты сам досмотрелся уже своих федеральных каналов до полного отупения – вот и результат! Все, что незнакомо, все новое, непривычное – для тебя бред! Конечно! Когда вокруг одни идиоты – так просто выглядеть умником! Чем телик смотреть до одури, лучше бы думать пытался! Кстати, – ядовито добавила Маша, – хипстеры – это вовсе не ругательство, как ты, по-видимому, думаешь.

– А что? – насмешливо-нудным тоном уточнил Володя, радуясь, что Маша все-таки вышла из себя и не издевается над ним холодно-спокойно, как она это умела.

– Название молодежной субкультуры, совершенно безобидной и даже, можно сказать, довольно изысканной, – с подчеркнутой иронией слишком внятно разъяснила Маша.

– Так я и думал, – усмехнулся Володя. – Уроды, короче.

Маша резко остановилась.

– Ты вообще в зеркало давно смотрелся? – зло поинтересовалась она. – Уроды, говоришь? Чем людей оскорблять, лучше на себя полюбуйся! Кто еще урод! А ведь я предупреждала, что регулярный просмотр новостей по первому федеральному не доведет тебя до добра, – заметила она опять весьма язвительно. – Так и вышло: ты чудовищно поглупел, мой драгоценный муж.

– Знаешь что, если тебе нечего сказать по существу, так не надо на телевизор сваливать! Там, по крайней мере, человеческим языком говорят, а у тебя самой все с подвывертом, как под копирку с «Эха Москвы»! А если вы такие все умные, то какого черта здесь живете? Ехали бы себе в свой сраный Израиль или в свою тупую пиндосию да плевались там желчью друг в друга!

– Молодец, досмотрелся телик! Вообще… – Маша отвернулась и ускорила шаг, стараясь оторваться от Володи.

– Сделай одолжение, не разговаривай со мной! – крикнул он ей вдогонку. И нарочно остановился, закуривая, чтобы дать жене уйти подальше.

Домой они пришли с разницей в пять минут и, к досаде Жени, друг на друга не глядели и враждебно молчали.

Каждый день Маша напоминала себе, что не нужно затевать с Володькой споров о политике – и почти каждый день не могла удержаться.

Иногда и он оказывался зачинщиком их бурных разногласий. Например, не отказывал себе в комментариях – одобрительных в отношении правительства и язвительных в адрес всякой оппозиции – во время просмотров новостных программ. Но чаще все-таки Маша провоцировала конфликты. Ей казалось – таким образом она пытается достучаться до Володи, до его, как она считала, спящего рассудка. Эти разговоры, твердила себе Мария, затеваются лишь для того, чтобы он наконец услышал ее и задумался над правомочностью собственной позиции. Сама себя она не слышала. И уж конечно, не думала о том, что ее подначки имеют скрытой целью не достижение взаимопонимания, а моральное уничтожение «противника». Государственники вроде мужа жутко Машу раздражали – она не пыталась простить им противоположность взглядов, не искала сближения позиций, не хотела никаких компромиссов. В их семье Володя должен был ответить за всех своих единомышленников.

Он приходил с работы и сразу попадал на передовую, заставая Машу у компьютера вычитывающей очередную взрывоопасную инфу.

– Добрый вечер, – здоровался Володя, намереваясь быть терпеливым и снисходительным. – Зависаешь?

– Ага, наслаждаюсь, блин… Воровку по УДО провели, а «болотники» в тюряге сгниют, – своеобразно приветствовала его жена, не отрываясь от монитора. – Зашибись.

Володя морщился.

– Чего это ты? – уточнял нейтрально.

– Да правосудие, блин, наше… чиновницу, говорю, с хищениями в особо крупных по условно-досрочному освободили, – саркастически поясняла она. – Как в душу насрали, с-суки.

Володя опять морщился. Раньше ему нравилось, что жена легко жонглирует словами, не чураясь даже самой стремной лексики. Теперь стало казаться – все эти выражения каким-то образом направлены против него лично, и он воспринимал сквернословие жены с новым для себя болезненным чувством. А Маша, как назло, все больше пересыпала собственную речь всякой нецензурщиной и грубыми остротами.

– Так и будем жить с этим народишком, – бубнила. – С этими вот чиновничками… – Она бросала презрительный взгляд в сторону мужа.

– Я-то при чем? – изумлялся тот. – Я же не судья.

– Ну как при чем?! Ты при них, дорогой. Одна банда.

– Если это опять про мою госслужбу, – возражал Володя, стараясь говорить спокойно, как с ребенком, – то я таки да, одобряю. Положение обязывает.

– Одобрям-с! – с готовностью подхватывала Маша.

– Во всяком случае – принимаю, – не сбивался он, – решения государственных органов власти.

– Молодец! – желчно хвалила Маша. – Медальку тебе.

– Да! Одобряю, – настаивал Володя. – Потому что если ты работаешь в госслужбе, если уже подписался на все это, то должен соблюдать определенные правила игры.

– Опять молодец! Еще медальку, – презрительно цедила жена.

Женька не выдерживала и вмешивалась.

– Машк, – высовывалась она, – ну послушай, Вовка дело говорит. Или не работать, где он работает, – или принимать правила. Только два варианта.

– Вот именно, – кривилась Маша, – целых два… – И, отворачиваясь, бубнила себе под нос, всматриваясь в сообщения на мониторе: – Нагло, бесстыдно, паскудно… Валите отсюда нафиг! – бросала через плечо, чувствуя, что «беспринципные» родственнички все еще топчутся тут же, не выходят.

– Пойдем, Вов, я тебя ужином покормлю, – предлагала Женя, вытягивая Володю из комнаты.

– Пойдем, Жек, – откликался свояк, цепляясь тем не менее за косяк двери, словно еще надеясь услышать что-то менее враждебное. – А Мария пусть сама себя съест от злости!

– Слепой крот! – шипела жена. – Жертва пропаганды! Хоть бы раз задумался о чем-то.

– Собака лает – караван идет, – еле сдерживаясь, ответствовал Володя.

– Да пойдем уже, – в отчаянии тянула его Женя. – Маша! – кричала она на сестру. – Уймись наконец! Будто ты не жертва пропаганды! Только тебя обрабатывают другие пропагандисты… И вообще, хватит обзываться!

Иногда Мария сама встречала мужа с работы, готовила ужин. Он тоже бывал внимателен и предупредителен. Но какая-нибудь неосторожная фраза снова превращала их из супружеской пары в противников, воюющих по разные стороны баррикад. Володя, с его внезапно вздувшимся квасным патриотизмом и самодовольной ограниченностью, приводил Машу в бешенство. Ее же собственный космополитизм и оскорбительный снобизм безумно раздражали Володю.

– Дебил! – орала Маша, пытаясь, как она упорно считала, «достучаться» до сердца и разума мужа. – Словно ребенок, веришь всему, что тебе говорят. В Киеве преследуют инакомыслящих! А в Москве не преследуют?! Ты знаешь, что девятого мая у памятника героям-освободителям на Печерском холме спокойно собирались ветераны и пели песни военных лет, на русском языке, знаешь об этом? В Москве это было бы расценено как несанкционированный митинг, со всеми вытекающими… А там их полиция охраняла!

– Ты-то откуда вечно все знаешь?

– От верблюда! Уж конечно, не с Первого канала, у меня другие источники. И люди оттуда возвращаются, рассказывают.

– Да эти твои люди…

– Это наши люди, они едут туда за правдой! Наша пропаганда вещает, что там за русский убить могут. А ветераны у памятника пели военные песни, спокойно отметили праздник и мирно разошлись. И никто никого не убивал и никак не преследовал. Но здесь же такой репортаж не покажут, потому что власти на Украине тогда будут выглядеть не совсем такими, как надо чтобы мы думали.

– И правильно! – находился Володя. – И нечего людям мозги засирать! Путать только.

– Да, конечно, – отворачиваясь, бормотала подавленная его безнадежностью Маша. – Пусть мозги вообще отсохнут, безмозглое стадо гонять гораздо удобнее.

Володя усмехался, пожимал плечами, стараясь выглядеть максимально ироничным, и спешил покинуть комнату.

Они совершенно разучились уважать друг друга и ссорились из-за всего. Обычными причинами становились вопросы политические. Она ругала власти за брошенных пенсионеров и инвалидов – он прославлял за триумфальную Олимпиаду в Сочи и активную политику патриотизма. Она негодовала по поводу коррумпированности судебных институций, проклинала бесчеловечность пенитенциарной системы при лицемерной лживости телевидения – он гордился последовательностью и независимостью внешнеполитического курса России. Маша считала себя либералкой, ее особенно волновали права и свободы граждан. Володя был убежденным государственником и патриотом, радовался всему, что свидетельствовало о могуществе отечества, сожалел о развале Советского Союза, сильного государства, с которым считались в мире. Он горделиво цитировал императора Александра III, сказавшего историческую фразу: «Когда русский царь удит рыбу, Европа может подождать».

– А кроме силы ничего по-настоящему не уважают, – объяснял жене и свояченице.

– Уркаганская логика, – презрительно выпятив губу, усмехалась Маша, не отрываясь от компа.

– Просто логика, – старался не злиться Володя.

– Боятся – не значит уважают, – роняла Маша.

– Значит-значит, – снисходительно возражал муж. – А то нашли себе тоже… сырьевой придаток… Пиндосы тупые! Россия, слава тебе господи, никогда не теряла национального достоинства.

– Боже мой, как с тобой разговаривать?! – выдыхала Маша и злобно бубнила себе под нос: – Просто чурка какая-то, а не человек!

Володя, конечно, слышал.

– Я – чурка?! – восклицал он, тыча себя пальцем в грудь. – Я – русский человек – по-твоему, чурка?!

– Господи! – Маша смотрела с брезгливым ужасом. – Когда ты успел так поглупеть?! Ну не могла же я раньше не замечать…

Постоянно они препирались из-за Крыма, государственной пропаганды, положения оппозиции… Женя, как могла, сдерживала ссорящихся и страстно мечтала об окончании ремонта в своей квартире. Каждый день возвращаясь в это временное жилище, она погружалась или во враждебную тишину, или в жестокую перебранку. Спорщики не были намерены щадить друг друга и в жару полемики выражений не выбирали.

– Лучших людей объявляют национал-предателями! – горячилась Маша. – Это как называется?

– Это называется информационная война! – парировал Володя. – А ты как думала? Наша страна втянута в серьезный конфликт…

Маша успевала перебить:

– Да не сама ли эта страна способствовала развязыванию конфликта?! – кричала гневно.

И тут перебивал Володя:

– Вот это и есть предательство своей нации! Все вы поете с чужого голоса и предаете Россию такими разговорчиками!

Маша на мгновение замирала, потрясенная очередным внезапным осознанием бесполезности разговора.

– Ты настолько глуп, что тебе даже не знаешь, что отвечать, – не привыкнув отказывать себе в каких-либо выражениях, выдыхала наконец.

– Это ты дура! Такая же, как твои любимые национал-предатели!

Маша иронично скалилась, успокаиваясь.

– Почему бы нет, – усмехалась, презрительно уставясь на мужа в упор. – Если Ахеджакова, Макаревич, Гребенщиков, Рязанов, Шевчук – дураки… Почту за честь принадлежать к их компании! А словечко это, «национал-предатели», между прочим, позаимствовано нашим мудрым лидером из «Майн кампф» Гитлера.

– Ты идиотка! – орал разозленный постоянными издевками Володя. – Тебе мозги закакали твои пиндосы, и ты не понимаешь, на чью мельницу льешь воду! Да если хочешь знать, мы просто обязаны помогать донцам! Они наши братья, и мы не можем стоять в стороне и смотреть, как их там убивают!

– Сам идиот! – не уступала жена. – Россия разжигает войну своим вмешательством. На нашей территории ни украинских военных, ни украинской техники нет, а на их почему-то и наши танки, и наши ракеты!

– Да Россия их спасает! Без нас Киев дэнээровцев давно бы раздавил…

– Ха-ха-ха! – саркастически разражалась Маша. – Спасает! Лучше бы не спасали! Может, и войны бы не было. А то под предлогом национализма в Украине засылаем туда собственных националистов, военных, так сказать, пребывающих в отпуске. Офигеть! Города рушатся, люди гибнут, а мы, видишь ли, их спасаем! Каким же клиническим дебилом нужно быть, чтобы совсем ничего не понимать!..

Изо дня в день продолжались семейные бои без всяких правил. Никто из супругов не хотел униматься и по-настоящему не чувствовал личной ответственности за происходящее. Володя не упускал повода шумно ликовать относительно «взятия» Крыма, неизменно вызывая ярость Маши.

– Обломались, братушки хохлы! – радостно выкрикивал он. – Облома-ались… Нефиг было с нами ссориться!

– Международный бандитизм, – мрачно квалифицировала жена.

– Ничего подобного, – уверенно возражал муж. – Свое вернули, и только.

– О да! – задыхаясь от злости, выдавливала Маша. – А главное – момент выбрали удачный, под шумок, так сказать. Опять же – способ.

– А что способ? – в удивлении поднимал брови Володя. – Всенародный референдум: сами захотели.

– Ага. А еще зеленые человечки… Россия нарушила Будапештский меморандум девяносто четвертого года!

– Ре-фе-рен-дум! – громко и радостно выкрикивал Володя.

– Ме-мо-ран-дум! – свирепо шипела в ответ жена. – Мы, как всегда, выступили по понятиям, а не по закону, как всегда, с позиции силы. Подписав меморандум, мы обязались не посягать на украинские территории в обмен на безъядерный статус Украины. И что? Россия наплевала на важнейший договор – как можно доверять такому партнеру?! А речь ведь идет о реальной всемирной безопасности!

– И заметь, – гнул свое Володя, игнорируя сказанное женой, – люди сами захотели. Референдум совершенно честный. Немецкий соцопрос показал восемьдесят два процента крымчан, голосующих за вхождение в РФ! И это они еще наверняка приуменьшили! И хоть кого спроси, кто там сейчас побывал, люди в Крыму довольны, что они опять россияне. Вот она, воля народа! Причем очевидная и несомненная.

– Прекрасно! А по Будапештскому меморандуму, я так понимаю, мы никаких обязательств на себя не брали?

– Брали! – победно подтверждал муж. – Но по поводу другого государства! Путин ясно сказал: с этим государством никаких обязывающих документов не подписывали! Ведь они же отрицают, что совершили у себя антиконституционный переворот? По их утверждению, это народная революция? Ну а в результате революции возникает совершенно новое государство.

– Ага, а еще Путин сказал, что договор, оказывается, сторонами не был ратифицирован, а еще он сказал, что Крым в свое время был передан Украине незаконно, а еще он сказал, что Крым исконно русская земля, напрочь забыв, что до этого он был исконно татарским, а до того исконно греческим и так далее. И заметь, все это говорилось уже постфактум, после того, как нагло нарушили собственные обязательства. Чего только не скажешь, когда нечего сказать по существу!

– Почему ж нечего? Все имеет значение. И воля населения, и исконные права на Крым, и, по тому же немецкому соцопросу, то, что восемьдесят процентов военнослужащих Украины в Крыму перешли в ВС РФ! А твои американцы, между прочим, бомбили Югославию и Ирак, вторглись в Никарагуа, в Сирию и вообще всюду лезут со своими порядками – и ничего, у нас вон даже некоторые граждане, любители «Эха Москвы», на них молятся. А тут – свое вернули – и только! Так сколько ж сразу вони!..

Маша кривилась от отвращения к самодовольству мужа. В лучшем случае такие разговоры заканчивались угрюмым взаимным необщением, в худшем – разнузданной руганью.

– Да они там детей распинают! – кричал возбужденный Володя, кляня киевских силовиков и вспоминая старый телевизионный сюжетец.

– Где пруфы, чувак? – глумилась Маша.

– По-русски, пожалуйста, – ревел оскорбленный очередной издевкой муж.

– Доказательства?! – цедила жена.

– Да по телику показывали! Какие тебе еще доказательства…

– Ты чё – дурак? – развернулась к нему Маша, выпучив глаза. – Уже все давно знают, что это фейк! Ремейк эпизодика из «Игры престолов»! Кы-но! Понимаешь? – членораздельно произнесла она, разъясняя как идиоту.

– Да ты-то откуда вечно все знаешь?! – скрывая растерянность, возмутился муж.

– Открой интернет, это доступная информация!

– Сам знаю… – отмахнулся Володя, намереваясь впоследствии прояснить для себя сомнительную тему, а сейчас поскорее соскочить с нее. – Просто дело в том, что пропаганда и должна быть впечатляющей… – поспешил он добавить. – Чтобы объединить людей, чтобы четко обозначить позиции. Это политика, моя дорогая! – поучительно воскликнул, тоже глядя на жену как на идиотку.

– А ничего, что такая «политика», про распятых мальчиков, разжигает ненависть и вражду, что она снова и снова раздувает эту войну на Украине?!

– Да вражду раздувают… – попытался возразить Володя, но был затоптан орущей Машей.

– И, кстати, думаю, немало бабушек – для которых телевизор же не может же врать же, в конце-то концов! – выкрикивала она с привычной для нее издевательской интонацией, – посмотрев, как эти «украинские фашисты» маленьких детей к доскам прибивают, от инфарктов скончалось прямо у своих экранов!

– Вот! – возликовал Володя. – Как ты сейчас лихо сочинила про бабушек! Вот так же и всякая пропаганда работает! И это правильно! Потому что наше дело правое!

– Наше-то? А как же! Всегда-а правое, – кривлялась Маша. – Магнитского в тюряге уморили, американцы по этому делу приняли закон о персонах нон-грата, а мы им за это – запрет на усыновление российских сирот иностранцами! Нате! Получите, сраные американцы! А то вдруг наши детки вырастут счастливыми и обеспеченными!

– И правильно! Хочешь, чтобы их американским маньякам отдавали?! Насильникам, садистам?! – совсем раскипятился Владимир. – Скольких детей они замучили, голодом заморили…

– М-да… – презрительно прервала жена. – Зачем я вообще с тобой говорю? Какой смысл? Что ни текст – или флуд, или тупая агитка.

– Отлично! – стараясь быть разяще саркастичным, пророкотал Володя. – Со мной бессмысленно! Прекрасно! Вот и общайся со своими дебилами! Они во всем тебе под стать!

– Точно, – по-змеиному улыбнувшись, согласилась Маша, спокойно откидываясь на спинку кресла. – С ними куда лучше. А то с тобой после этих так называемых дебилов… вообще даунгрейд какой-то… Как с глиняным горшком беседовать.

– Дура! – задыхаясь от гнева, выдавил муж. – Тупая б-баба! – Он мог, конечно, приблизительно угадать, что означает этот «даунгрейд», но, так как не знал точно, слово это, как последняя капля, оскорбило его больше, чем сравнение с глиняным горшком. От беспомощности перед ядом жены Володя не смог придумать в ответ ничего лучшего, чем банальное гендерное оскорбление, даже не обидное в силу своей банальности. – Как же меня достал этот ваш птичий язык, хипстеры уродские! – тяжело выдохнул он. – Мало мне его на работе… – Он выбежал из комнаты, с мучительной гримасой потирая левую сторону груди. А Маша осталась перед компом, вполголоса бранясь себе под нос и яростно хмурясь. На душе у нее было так пакостно, что отдавало физической болью за грудиной. С одной стороны, вроде бы удачно получилось отбрить этого держиморду – он явно взбесился. Но с другой… С другой, она чувствовала себя настолько паскудно, как давно уже не было. Чем дальше, тем невыносимее становилась жизнь в их доме – а она все яростнее изничтожала последние крохи тепла на развалинах семейного очага. Не чувствовать этого Маша не могла, но до действительного осознания не допускала. Так и маялась между неопределенной тоской самоосуждения и мстительной ненавистью к мужу.

– Ты что – совсем ненормальная?! – влетела в комнату Женька. – Какой флуд?! Какой на фиг даунгрейд?! Ты в своем уме?! Не понимаешь, что добиваешь человека? Не в споре – по жизни, конкретно добиваешь, понимаешь? В физическом смысле!.. Маша… – с усилием переведя дух, попыталась говорить спокойно сестра: – Ну подумай, что ты делаешь! Ведь этого всего потом уже будет не поправить. Вы буквально разрушаете друг друга, особенно ты его! Так нельзя, это бесчеловечно, в конце концов. Он же выбежал от тебя держась за сердце, с перекошенным лицом. Маша, ну возьми себя в руки. Если хочешь развестись – разводись. Но хватит уже мучить друг друга!

– Правда? – тихо спросила Маша.

– Ну что делать? Раз нет жизни – разводись.

– Да нет… Правда, что держался за сердце?

– Правда. Ему ужасно плохо. Ему плохо в его собственном доме, Маша. У Володьки и так кризис, а тут еще ты, с твоей жестокостью…

– Но мы совершенно не понимаем друг друга! Ты только послушай, что он говорит!

– А ты? Когда я тебя слышу, мне противны все либералы на свете. И хочется стать от тебя как можно дальше, Маша. Ты вот вроде бы вся целиком за открытость и справедливость. А я, слушая тебя, вспоминаю старую шутку: войны не будет, но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется. И мне, знаешь, вот совсем не хочется быть либералкой.

– Да он сам виноват, – вяло буркнула сестра.

– Его вина – на нем, а твоя на тебе, – строго сказала Женька.

– Да пошел он! – без энтузиазма отмахнулась Маша.

– Иногда мне просто хочется дать тебе по башке поварешкой, – пробормотала Женя. – Чтобы в голове твоей хоть что-нибудь перещелкнуло и ты бы утратила это глупое самолюбование и твое вечное сознание несокрушимой собственной правоты.

Женя закрылась в «детской», а Маша, чтобы унять злое раздражение, принялась готовить, ожесточенно хлопая дверцами кухонных шкафов, гремя посудой.

Володя чувствовал себя потерявшим силу волком. «Старый волк, – думал он. – Акела… Потому я и собак не люблю». Когда-то, когда он только познакомился с совсем юной Машей, – он вдруг показался себе очень молодым. Внезапно нахлынувшая эта молодость так и распирала его, изливаясь в безудержной улыбке и отчетливой жажде жизни. Теперь та же Маша, его жена, вызывала в нем острое чувство совершенно безнадежной собственной старости. С ней он выглядел глупым, одряхлевшим и никому не нужным. Она словно все время тыкала его носом в горькое осознание: старик, старик конченый. И к тому же дурачина…

Володя выпивал с Женькой на кухне за закрытой дверью.

– Жень, я не могу с ней жить! – грустно объяснял он свояченице. – Она ненавидит все, что нам дорого.

– Кому нам?

– Нам, русским людям! – воскликнул Владимир. – Ненавидит нашу Родину! Женя, она пятая колонна! Ты понимаешь? Она готова променять свою страну на их тупую Америку!

– Володь, – чуть не плача, перебила Женька. – Тебя очень трудно слушать. Словно читаешь передовицу в советской газете. Не могу я сейчас про родину и страну… и про Америку не могу… Володя, какая Америка! Пропадает ваша семья! Подумай! Ваш дом. Ты и она. Не просто граждане, а муж и жена, родители дочери Вики, которые никак не могут вспомнить, что их всего двое, не могут договориться по-человечески. У вас же, может, скоро внуки появятся!.. Перестали бы вы уже говорить о политике… – тихо попросила Женя, совсем безнадежно взглянув на Володю.

– Хорошо, – согласился он, скрепя сердце. – С тобой можно и по-человечески. В конце концов, она ненавидит не только свою страну. Она ненавидит меня.

– Это пока вы не оставили в покое политику, Володя! Все из-за этого! Ты же ее тоже… того… недолюбливаешь. Но вы поговорите наконец как люди, может быть, все изменится?

– Уже бесполезно, только услышу новые оскорбления. И мне и Родине, – упрямо отождествлял позиции Володя. – Ничего нельзя сделать, Жень. Мне самому очень жаль. Но она… С таким человеком не по пути. Нет, не по пути.

Было ясно, что он готов к разводу. Этого Женька не ожидала. Она видела, что в семье Маши все плохо, в последнее время сама подталкивала сестру разрубить этот узел – но почему-то была уязвлена открытием: Володя тоже больше не хочет жить с Машей.

Женя заерзала на месте, кусая губу.

– Вов, но ты уверен, что врозь вам точно будет лучше, чем вместе.

– Ни в чем я не уверен, – отмахнулся он. – Только разве в одном: вместе уже не получится. Нельзя нам вместе, еще поубиваем друг друга.

– Вова, а дальше-то что? – Женя тоскливо смотрела на него, неизвестно на что надеясь. – Ну ладно Машка – дура и истеричка. Но ты-то! Серьезный мужик! Почему не попробуешь семью сохранить?

– Да какую, на фиг… – Володя выругался и отвернулся, переводя дыхание. У него дергалась щека. – Вот ты мне тут советы даешь, а у самой-то что в личной жизни? Ни детей, ни мужа. Где твой этот последний, как его – Сергей, что ли? Где он? Опять, что ли, жених соскочил?

Пьяная Женя смотрела на Володю овца овцой, и глаза наполнялись слезами, пока струйки их не потекли по щекам.

– Ну вот, – сказал Володя, – с собой разберись, миротворица. Советы давать легче, чем жить как следует. Ну не плачь, Женюр, не плачь. Эх, дуреха ты, дуреха…

– Мне не везет, – всхлипнула Женька.

– Повезет еще, – невесело усмехнулся Володя, не особенно веря в сказанное. – Ты, главное, за ум возьмись, – не удержался от наставления.

– Домой хочу, – вздохнула Женя. – Устала я у вас.

– Володьку мне очень жалко. – Женя не смотрела на Машу, говорила, глядя в стену. – Он перед тобой практически беззащитен. У тебя целый арсенал ядовитых слов и ненависти. А он так не может. Вова может ненавидеть каких-то там абстрактных американцев, а вот с женой не получается.

– Ага, ага, – Маша язвительно усмехнулась. – Такой зая пушистый.

– Не пушистый, а беспомощный перед твоими уколами. Он и хочет тебе ответить тем же – да не может, не приучен вести домашние войны. Да и не умеет, как ты… Пытается и все время проигрывает.

– Потому что глуп, – реагировала Мария мрачно.

– Ты хочешь видеть только глупость – вот и видишь ее.

Маша хмуро молчала.

– С ним невозможно жить! – наконец процедила. – Ты даже не представляешь всю степень его дебилизма. – Женя поджала губы и покачала головой, глядя в сторону. Она и не надеялась найти в Машке сочувствие своим словам. – Бездушный чинуша, – продолжала сестра, – этим все сказано! Ничего человеческого в нем нет.

– Нет… А было?

– Не знаю, – отмахнулась Машка. – Теперь уже не уверена.

– Интересно… И давно ты это заметила?

– Не помню. Какая разница!

– Просто странно, куда это все человеческое могло из него подеваться? Я лично и сейчас считаю его человеком. И даже неплохим.

– Это потому что ты беспринципная. Тебе на все и всех наплевать! – припечатала по своему обыкновению сестра.

– Можно без ярлыков?

– Сама нарываешься.

– Маш, не обо мне, в общем, речь. Тебе Володю не жалко?

– Нет. Мне жалко тех людей, которые зависят от таких, как мой муж. Надеюсь, в скором времени – бывший.

– Да перестань ты смотреть на него как на функцию. Ну хоть попробуй увидеть человека – болеющего, страдающего, обижаемого тобой… Поговорите по-человечески!

– Жень, с такими взглядами на вещи человеческое просто не уживается. Или ты госчиновник – или человек. Одно из двух.

– Как я от вас устала, – вздохнула Женя, теряя аргументы. Не потому, что они были несущественны, а потому что бессмысленно излагать их глухим. Точнее – заткнувшим уши.

– Слушай, а у тебя-то как? – вдруг поинтересовалась Маша. – С Сережей-то с этим встречаешься?

– Нет уже, – сухо откликнулась сестра.

– Я, в принципе, так и думала, – кивнула Маша насмешливо…

Наконец Женин ремонт закончился, и она с огромным облегчением покинула поле боя, где ее родные остались вдвоем – добивать друг друга.

Оба понимали, что развод неизбежен. Все грани были перейдены, все мосты сожжены. Володя пока не знал, как они станут жить после. Как поделят жилплощадь. Но даже и этот важнейший вопрос теперь отодвинулся во второстепенные. Развод становился делом выживания.

Он только не мог себе представить момент подачи заявления в загс. Почему-то пугала сама процедура. «В конце концов, не я довел до всего этого, – думал Володя с горькой обидой на Машу. – Ее вина! Вот пусть сама на развод и подает. А я подпишу».

На службе он как бы забывал о домашних бедствиях. Только иногда вдруг всплывала какая-нибудь сцена, звучала в сознании наотмашь бьющая фраза, словно ножом прорезывала острая боль. Но он отворачивался от воспоминаний, плотнее уходил в рабочие заботы и проживал худо-бедно весь день до самого вечера. Специально затягивал дела, чтобы отдалить момент, когда, стиснув зубы, нужно было возвращаться, старался растянуть путь с работы домой. Теперь Володя добровольно парковался подальше от своего двора и медленно плелся через «собачий» сквер, по-прежнему боясь и ненавидя псов, но с некоторых пор предпочитая их общество Машиному.

«Какой же ужас она устроила из нашей жизни, – думал он, бредя к подъезду и глядя себе под ноги. – Дура… дура… не могу…» Мысли о Маше приносили сердечную боль, Володя страдальчески морщился, осторожно потирая левую сторону груди. Неожиданно для себя вспомнил ту ночь, в которую они в последний раз были близки. И тот вечер, когда ели плов и повздорили за ужином. А потом помирились. Как она сама начала любовную игру, как была нежна и отзывчива с ним… Воспоминание уязвило пониманием утраты и полной невозвратимости добрых отношений. «Кому я нужен?..» – вдруг горько подумал Володя. Думать о том, последнем в их общей жизни счастье не хотелось. Однако эти образы не желали рассеиваться, словно прилипли к сознанию. Володя попытался переключиться на мысли о давних днях, когда они только начали встречаться, и потом, позже, эпизоды их счастливой любви. Но это оказалось еще больнее и неприятнее. «Если бы она была добрее ко мне, – подумал о жене и чуть не застонал. – Пусть уж считает как хочет про всю эту политику… про все это… но если бы она была добрее! Если бы не старалась постоянно меня раздавить, выставить дураком… Все могло быть иначе… Но что я могу, если она не хочет любить, ей нужно только ненавидеть».

Маша уже была дома, и – удивительное дело – ей тоже вспомнился тот плов, и ее попытка примирения, и их последний секс. Каким нежно-радостным был в ту ночь муж! Каким он мог быть мужественным… Не базарным, как баба… Если бы он по-настоящему любил ее, если бы понимал, чувствовал, как тогда! Но он не захотел. То была случайная вспышка. Обман рассеялся быстро, и стало окончательно ясно, что на самом деле ее муж – практически уже бывший! – идиот и жлоб. Маша поежилась, подумав, что Владимир, наверное, скоро будет дома. Ей стало холодно от мысли, что вот и еще один вечер придется провести бок о бок «с этим страшным человеком».

Ее муж подходил к подъезду, неумолимо приближая такую нежеланную для обоих встречу. Оба знали, каким должен быть другой, чтобы все было хорошо, – и не сомневались, что этого никогда не будет, потому что другой хорошего не хочет.

«Злобная дура… – поднимаясь в лифте, кипел негодованием Володя. – Если бы не ее эгоизм…» «Тупой урод! – бесилась дома Маша. – Все было бы иначе, не будь он настолько самодовольным ослом!..»

«Не страшен развод, – бубнил про себя Володя, расшнуровывая в прихожей ботинки и опасливо прислушиваясь к шорохам в квартире. – Куда страшнее жить с такой, как она… А может, не выйдет сегодня из спальни?.. Ну что бы ей не посидеть там тихонько хоть один вечерок…»

«Развод – ерунда, – бодрилась тем временем Маша, расхаживая по комнате и стараясь задавить в себе последние крохи сомнений в собственной правоте. – Насколько ужаснее было бы не иметь возможности развестись с этим чудовищем!.. А хорошо бы он сегодня прошел по-быстренькому к себе и спать лег. Ну чего ему шляться по дому, шел бы сразу отдыхать, устал, поди, на работе…»

Наступал очередной совместный вечер для двух измученных семейной жизнью и собственной непогрешимостью людей, живо интересующихся политикой.

А в это время их дочь Вика, недавно вступившая в брак по любви, гуляла под вечерним небом со своим мужем. Задрав счастливые свои головы, молодые люди любовались звездами.

– Мама говорит, в Украине звезды с кулак величиной, – сказал Викин муж.

– Почему?

Муж оторвал взгляд от звездного неба и посмотрел на жену с мечтательной улыбкой.

– Потому что она там отдыхала в молодости на какой-то турбазе. И там же они с отцом познакомились. И потом еще несколько раз туда ездили отдыхать… Вот почему.

– Да… – протянула Вика, улыбаясь ему тоже. – Теперь на Украину не съездишь.

А что нам та Украина, тут же дружно рассудила аполитичная молодежь. Туда и так бы никто не поехал. Будто отдохнуть негде!

Молодые обнялись и, не сговариваясь и ускорив шаг, повернули назад, к своему дому.