Глава 19
Больше не отвечает
Телефонный звонок гремел с настырностью пожарного колокола. Давид вскочил с постели, нашел трубку и взял ее прежде, чем сообразил, что не у себя дома, а у Анхелы. И диван, на котором он спал, тоже ее. Из чего следовало, что и звонят ей, а не ему. Стоя с трубкой чужого телефона в руке, Давид решил минимизировать вред, хотя бы приняв сообщение.
– Да?
– Будьте добры к телефону Анхелу Альдеа.
– Сейчас ее нет дома.
Давид очень хотел бы, чтобы голос его не был таким откровенно хриплым со сна. Но если на том конце провода и поняли ситуацию, то проигнорировали ее.
– Это из школы по поводу Томаса. У нас тут небольшое происшествие. Было бы хорошо, если бы кто-нибудь забрал мальчика домой. Мы и сами бы отвели его, да некому, у всех расписание занятий.
– Что случилось? Я надеюсь…
– Ничего страшного, Томас жив-здоров. Он просто подрался с другим учеником. В таких случаях мы разводим детей по домам, пока страсти не улягутся. Пусть остынут и подумают над своим поведением.
– Разумеется, я сейчас же приду в школу.
– А вы кто?
– Давид, дядя Томаса. Не беспокойтесь, я его заберу.
Что он не был никаким дядей, это еще полбеды. Беда – транспорт. Сильвия уехала на их машине, Анхела – на своей «Хонде». Ему ехать не на чем. Надо просить у Эстебана «Рено».
Однако все было не так плохо. «Хонда» стояла на месте, ключи висели у входа.
Он забрал Томаса из кабинета его классного руководителя. Тот, принимая Давида за дядю своего ученика, объяснил, что произошло. Томас подрался во дворе с мальчиком намного старше и сильнее его самого, причем оба отказались объяснять причину. Томас в драке почти не пострадал – ссадил кожу об цементный пол школьного двора, а вот его противник ушел в медпункт с рассеченной губой. Нет, Томаса не обвиняли в избиении, с ним раньше никогда не возникало проблем, но правила требовали изгнания обоих бойцов из школы на один день.
Давид отвез Томаса домой. Тот за все это время не вымолвил ни словечка. Давид тоже молчал. Имел ли он право расспрашивать или поучать Томаса, ребенка, что ни говори, чужого? Однако нельзя же совсем не реагировать. Он с этой семьей уже подружился, и дело зашло довольно далеко, хоть и при особых обстоятельствах. Давид решил не поучать мальчика, а просто поговорить на равных.
– Твой классный руководитель сказал, что тот мальчик, с которым ты подрался, был старше тебя.
– Он дурак.
– Дурак он или нет, а роста порядочного. Не каждый осмелится нападать на того, кто настолько больше тебя.
– Да я совсем не хотел его бить, он напросился. У меня внутри что-то задрожало. И я не думал больше ничего. Просто кинулся на него и свалил на землю. Он не ожидал, вот и упал.
– Ты пришел в ярость. Наверное, имелась причина.
– Он просто мерзавец.
– Не надо так выражаться, Томас.
– Выражаться не буду, но он все равно мерзавец.
И Томас уставился в окно машины на горы вдали, наглухо замолчав. У мальчика было лицо взрослого человека, у которого неприятности.
– Томас, это, конечно, не мое дело, но людям часто помогает, если они рассказывают о своих трудностях чужому человеку.
– Чем же?
– Не могу объяснить, как происходит, но это правда. Все знают. Именно поэтому люди ходят к психоаналитикам.
– К психо… кому?
– К ученому человеку, он тебя не знает, но житейски опытен и пытается помочь, выслушав и все обсудив.
– Нет у меня никаких трудностей. Просто Маркос начал издеваться, что у меня нет отца. Я говорил ему, отцепись по-хорошему, но он опять за свое. И достал так, что я ему врезал. Даже не помню как. Кинулся и дал ему кулаком в рот.
Давид не знал, что мальчику известно о своем рождении и об отце. Может, Анхела рассказала ему что-нибудь, например, что папа давно умер.
– Да, трогать чью-то семью – последнее дело. Да, этот тип заслужил свое, но, Томас, бить его не следовало. Кроме того, отцы есть у всех и всегда. Но во многих случаях они не могут постоянно находиться со своей семьей. По разным причинам.
– Мама мне все объяснила. Они с отцом любили друг друга и даже родили меня, а потом разлюбили, поссорились и разъехались. Она даже сказала, что со временем у меня может появиться другой отец, который будет любить нас обоих всю жизнь. Очень сильно любить.
Какой изящный способ объяснить ребенку, что тебя когда-то обрюхатили, восхитился Давид. И врать не пришлось почти что. И никаких обязательств на будущее. Молодец. Разговаривать с Томасом было далеко не так тягостно, как опасался Давид. По крайней мере, тот не отшил его, заявив, что он никто и звать его в их семье никак, чего Давид боялся больше всего.
Он уже открыл рот, чтобы ответить, но тут автомобиль стал терять скорость и остановился. Напрасно Давид жал на акселератор – никакой реакции. На последнем издыхании удалось поставить машину на обочину. Давид открыл капот. Томас был уже тут как тут. Опершись руками о край, он заглядывал внутрь.
– Осторожно, Томас, не обожгись!
Томас посмотрел на Давида и внезапно спросил:
– Теперь ты будешь моим отцом?
Давид дернулся, хорошенько приложившись затылком о крышку. Это был прямой вопрос, требовавший прямого ответа.
– Почему ты так думаешь, Томас?
– Ты нравишься маме.
– С чего ты это взял?
– Я ее спросил – она ответила.
– Что, так и сказала, что я ей нравлюсь?
– Нет. Она покраснела. Как я, когда ей вру. Она, наверное, не знает, что взрослые тоже краснеют.
Как типично для ребенка, подумал Давид, ждать от повзросления одних только усовершенствований. Нет, голубчик, не все в нас меняется в лучшую сторону, когда мы вырастаем.
– Томас, я не буду твоим новым отцом. Хотел бы, но не могу, я женат. – Давид показал Томасу свое обручальное кольцо. – Видишь? Его мне дала моя жена в день, когда мы поженились, и оно означает, что мы вместе навсегда.
– Сейчас ты один, не с ней, – возразил Томас. – И тебе придется искать новую жену.
Что мальчишка имел в виду? Что Сильвии нет сейчас в поселке или что они порвали отношения? Они поссорились и разводятся? Неужели Анхела сказала ему нечто подобное? Проклятие! Почему ему всегда так трудно с детьми? А на некоторые темы с ними вообще не надо разговаривать.
– Ну так это же на время. Моя жена уехала первой, я вернусь позднее. Мы встретимся дома.
– Так ты уедешь, что ли?
– Да. Я не могу оставаться здесь всегда.
– А мама?
– Томас, не выдумывай. Твоей маме не так уж важно, что со мной будет. И не так уж сильно я ей нравлюсь. Она чудесная женщина. Если она пока не выбрала для тебя нового отца, то лишь потому, что не нашла достойного. Ты тоже незаурядный мальчик. Тебе в отцы не годится абы кто.
Томас польщенно улыбнулся.
– Да и вообще, о чем тебе беспокоиться? У тебя есть мама, она безумно тебя любит. Миллионы детей могут только мечтать о такой. Разве она не построила тебе лесную крепость?
– Построила!
– Ну так и не думай лишнего, Томас. Есть вещи, которые решают только взрослые. Садись в машину и не трогай ничего внутри капота – двигатель очень горячий.
Томас, полностью удовлетворенный разговором, полез на сиденье. А Давид размышлял об Анхеле. Какая женщина! Он был польщен тем, что произвел на нее впечатление. Красавица! И если не замужем, так уж точно не от отсутствия претендентов.
Мотор был не просто горячий – его покрывала жирная грязь в палец толщиной. Как и все остальные детали. Давид попробовал применить метод Эстебана, о котором тот ему рассказывал в «Эра Уменеха»: рассмотреть каждую деталь по отдельности. Но результата это не дало. Давид был убежден, что сущность автомобилей таинственна и постичь ее могут не все. Он слышал, что нужен бензин, и он там внутри сгорает, но как это связано с движением колес, не знал и не пробовал разобраться. Теперь перед ним было неприятное на вид переплетение труб, коробок и проводов. Давид умел только одно – проверять уровень жидкости в емкости для стеклоочистителей, и он проверил. Жидкости было достаточно. Машина стояла на полпути в Бредагос, на пустынной горной дороге, зато чистоту ее стекол можно было гарантировать в любой момент.
Ух ты! Внизу, под трубками, Давид заметил какое-то движение. Что-то ворочалось, какая-то ось внизу. Он проследил ее и увидел, что она поворачивает колеса влево-вправо, и сейчас они так и ходили ходуном. Давид поднял голову: Томас увлеченно вертел во все стороны руль, испуская ликующее рычание.
– Томас, ты меня испугал!
– Прости! Можно мне поиграть?
– Конечно.
Пусть хоть один из нас немного развлечется, подумал Давид. Сначала, значит, упала скорость, потом они остановились. И отчего бы это могло быть? А черт его знает. В центре автомобильных внутренностей что-то поблескивало серебром. Давид присмотрелся. Какая-то деталь двигалась взад-вперед.
– Ты сейчас что делаешь с рулем? – спросил он Томаса.
– Ничего!
– Я не буду тебя ругать, только скажи, что ты делал сейчас. – Давид подошел и стал смотреть на приборную доску. – Покажи, что ты делал.
Томас показал, как он крутил руль и рычал, изображая мотор. Правда, сейчас у него получалось без энтузиазма. Давид взглянул на его ноги. Мальчик болтал ими, задевая носком акселератор.
– Посиди вот так, – велел Давид. – Я кое-что проверю.
Значит, эта серебристая штучка связана с акселератором? Перед тем как они встали, Давид несколько раз нажимал на акселератор, но скорость падала. И что теперь? Провод, ведущий к серебристой штучке, болтается свободно. А должен быть подсоединен. Давид ухватил конец провода с оголенным металлическим концом, и тут серебристая штука дернулась и прищемила ему палец.
– А-а-ай! Томас, не трогай там ничего!
– Извини!
На самом деле вина была Давида – он не предупредил, что нельзя шевелить ногами.
– Ничего страшного.
Не жалея пальцев, Давид подсоединил зачищенные металлические концы провода к серебристого цвета детали. Те упрямо не лезли в крепления, надо было несколько раз зачищать, соединять и снова пробовать. К концу процедуры концы пальцев горели от ожогов и ссадин. Давид закрыл капот и сел на водительское место рядом с Томасом.
– Пригнись.
– А что, взорвется?
– Что за глупости! Не взорвется. Просто пригнись и не задавай больше вопросов.
Мотор заработал. Давид включил первую скорость и мягко тронулся. Автомобиль послушно ехал дальше. Давид включил вторую. Дернувшись пару раз, машина набирала ход.
– Ты ее починил! Ну, красота!
Да, он починил ее. Перед Томасом Давид не посмел бы хвастаться, но в душе ликовал так, словно ему подарили весь мир в роскошной упаковке. Он сам не ожидал, что получится. Первая вещь, которая ему удалась со времени приезда сюда.
– Почему ты не говорил, что умеешь чинить машину?
– Я этого не знал.
– Мы сейчас домой?
– Нет, в мастерскую. Пока не взорвалось, но кто его знает. Пусть лучше посмотрят.
На первой скорости они ехали, но требовать от старого автомобиля большего Давид не решался.
Вечером Анхела, Томас и Давид спокойно ужинали в столовой. По просьбе Томаса утреннее происшествие было представлено матери в отредактированном виде. Ей рассказали, что Томас подрался с другим мальчиком на баскетбольной площадке из-за мяча и их обоих наказали. Анхела не расстроилась.
Давид же, взволнованный разговором с Томасом, все поглядывал на нее, чтобы узнать, смотрит ли она на него. Пару раз их взгляды встретились, и Анхела приподняла брови, недоумевая, отчего Давид пристально наблюдает за ней. Тот же сидел с видом скромным, но отважным, и только выпячивал грудь, когда мальчик рассказывал о его подвиге при ликвидации автомобильной аварии, со всеми подробностями и использованием приборов и тарелок для наглядности. Большого впечатления, к сожалению, эпическое повествование на Анхелу не произвело.
Ужин затянулся, а поскольку еще остались уроки на завтра, Томаса отправили готовиться и отходить ко сну, в соответствии с представлениями Анхелы о правильном воспитании детей.
Оставшись вдвоем, они налили себе по бокалу вина, лениво поглядывая на экран телевизора, где показывали какой-то конкурс. Когда Анхела решила, что мальчик уже наверняка спит, она повернулась к Давиду:
– Ну, давай, рассказывай!
– О чем?
– Что произошло сегодня в школе. Спасибо, что помог. Но я должна знать все подробности.
– Да мы тебе все за ужином рассказали. Томас подрался с учеником из другого класса на баскетбольной площадке. Из-за мяча. Похоже, у них разные концепции игры в баскетбол.
– Ну да, – засмеялась Анхела. – Уже рассказали. А я не поверила. Давид, я своего ребенка хорошо знаю. Наблюдаю его с той минуты, как впервые взяла на руки. И точно знаю, когда он врет. Да и ты в этом искусстве тоже не преуспеваешь.
Давид обиделся, но вынужден был признать: все, что он претерпел в Бредагосе, являлось неопровержимым доказательством правоты Анхелы.
– Томас дрался, потому что другой мальчик смеялся над ним. Над тем, что у него нет отца.
Анхела вскочила и стала нервно расхаживать между входной дверью и окном.
– Вот черт, – пробормотала она. – Что за жизнь! Какие люди. Дерьмо! Я знала, что рано или поздно вопрос возникнет. Дети в школе могут быть очень злыми. И всегда найдется какой-нибудь гаденыш…
– Ну, ему не дали особо разойтись, – заметил Давид. – Как только тот что-то вякнул, Томас двинул ему кулаком прямо в рот. Вколотил грязные слова назад в глотку и разбил до крови губу.
– Серьезно? Грубо, конечно, но разве тот не заслужил? Ну, ничего. Не гребень гладит голову, а время. Повзрослеет – поймет. Я ему уже объяснила, что произошло между мной и его отцом. Он, кажется, понял.
– Мы сегодня об этом тоже говорили.
– Да, но судя по драке, он все же чувствует, что не иметь отца плохо. У всех его друзей отцы есть. А я даже не разведена. Просто ничего о нем не слышала с тех пор, как он ушел. Может, Томас себя винит в этом?
– Вряд ли.
– Или меня. – Анхела вздохнула. – В любом случае плохо. Одно время я искала ему отца – сознательно, активно. Добра с того не было. Ни для меня, ни для Томаса. А со временем прошло. Пару раз встречалась кое с кем… Ничего серьезного. Томас не знал, конечно. А у тебя нет детей, Давид?
– Нет.
– Почему?
– Мы с Сильвией все выжидали хорошего момента, но я перегружен работой, почти не бываю дома. Не хотели заводить детей, прежде чем хорошо устроимся… и чтобы я бывал дома побольше. Я мечтал сначала добиться повышения, работать без этих бесконечных командировок. Мы так планировали.
– Ты ведь не компьютерщик?
– Нет.
– Она от тебя ушла?
– Кто? Сильвия? Трудно так сразу сказать определенно…
– Обиделась и уехала?
– Да. А ты откуда знаешь?
– Она уехала внезапно. Мы, женщины, так поступаем только в бешенстве. Обычно все взвешиваем, обдумываем. Если кто-то бросается бежать, значит, что-то произошло.
– Ну да. Уехала. А я остался.
– И на что она обиделась?
Дело заходило слишком далеко. Пора было ответить: «Не твое дело». Но Анхела была так откровенна с ним, что теперь не объяснить было нельзя.
– Я ее обманул.
– Обманул?!
– Она думала, что я предложил ей поехать вдвоем в отпуск. А это было надо для моего издательства. Мне нужно найти одного человека. Отсюда и мой неудачный визит в редакцию газеты, и расспросы жителей.
– Ты его нашел?
– То-то и оно, что нет! Я разрушил свой брак, выставил себя людям на смех – и ничего не добился. Однажды мне уже показалось, будто я у самой цели, но я ошибся. План был такой: быстро найти этого человека, договориться с ним и остальное время провести с Сильвией, наслаждаясь отпуском. Ничего не получилось. А этого человека, которого я искал, подозреваю, вообще не существует.
О подобной возможности Давид начал всерьез задумываться. Никто не писал «Шаг винта». Книга существовала сама по себе – чтобы заполнить пустоту в душах людей, тысяч и тысяч людей. Чтобы внушить им надежду. Может, такое возможно? Что мы об этом знаем? Может, все, что происходило, являлось частью чьего-то плана, которому он тщетно пытался помешать?
– А если не существует того, кого ты искал, почему не уезжаешь?
– Я уезжаю.
Анхела беспокойно завозилась в кресле.
– Давид! Я спросила не для того, чтобы тебя выпроводить.
– Не беспокойся. Но весь мой опыт этих дней в Бредагосе какой-то странный и тревожный. Словно потерялся и забыл, кто я такой. И теперь ищу себя. Я тут многое узнал о себе и своей жизни. Я здесь порой делаю то, чего не делал никогда и даже не подозревал, что могу это делать.
– Например?
– Починил твою машину, впервые в жизни заглянув под капот.
Давид проводил Анхелу до лестницы на второй этаж. Поднявшись на пару ступеней, она оглянулась:
– Спасибо, что забрал Томаса. И поговорил с его классным руководителем.
– Не за что.
– И за машину. Ты сэкономил мне на эвакуаторе. Меня на шоссе между поселками по договору не обслуживают.
– Рад был помочь.
Анхела наклонилась сверху к нему и поцеловала в щеку. Но вместо того, чтобы выпрямиться и пойти наверх, она сильнее прижалась губами к его лицу, а он инстинктивно искал ртом ее губы, и через мгновенье они уже целовались у лестницы – ее язык нежно ласкал его рот, а он весь горел и дрожал.
Анхела медленно подняла ладони к его затылку, взъерошив волосы.
– О черт! Нет. Только не это. Нет!
– Прости, Анхела, это я виноват.
– Да ладно тебе, в таких делах одного виноватого не бывает. Мы оба захотели. Но ведь нельзя, Давид! Мы не должны… Ты хороший человек, и ты женат. Причем из тех немногих, кто любит жену. Ну и везет же мне, как утопленнику! Наконец нашла хорошего отца для Томаса – а он женат на другой. Отличный выбор!
– Я так устал и расстроен сейчас, Анхела. Не удержал себя в руках. Прости.
– Это не повторится, правда?
– Нет, не повторится.
– Пошли спать. Хоть бы Томас не проснулся.
Томас не проснулся, а вот Давид даже не пытался заснуть. Он сел и задумался. Кажется, настал момент просить помощи со стороны. И он знал с какой: со стороны Эстебана, с его странной философией.
По дороге он тоже размышлял. Его брак на последнем издыхании – не потому ли настало время стать неверным мужем и проучить Сильвию? Но считать ли супружеской неверностью поцелуй? Возможно ли быть неверным мужем отчасти? Ну, в любом случае, если Сильвия узнает, полностью с ним порвет, не простит. Уж она-то не станет высчитывать степень его неверности – просто вышвырнет его на улицу, как котенка за шкирку. Без намека на угрызения совести. И кстати, будет совершенно права. Давид не верил, что Анхела способна рассказать Сильвии о том, что произошло, но эта уверенность мало утешала, и, пока он брел по каменистым улицам ночного поселка, его терзали угрызения совести.
Давид вошел в дом Эстебана через сад. Было одиннадцать часов, так что он решил не звонить и уйти, если в доме не горит свет. Стучать в окно, однако, не пришлось – дверь была нараспашку.
Давид прошел на цыпочках в гостиную, страстно желая кого-нибудь встретить и объясниться, а не красться, как вор. Он негромко окликнул Эстебана, но никто не ответил. Из комнаты в конце коридора – спальни Алисии – слышались голоса. Чувствуя холод в животе, словно перед экзаменом, Давид тихо заглянул в приоткрытую дверь.
Там находились Эстебан, Джерай и доктор – без белого халата, но с фонендоскопом на шее. Доктор повернулся к Эстебану и положил руку ему на плечо:
– Дыхание падает, Эстебан. Вопрос нескольких часов. Подходит время, когда механическое нагнетание воздуха в легкие не будет компенсировать его.
Тот посмотрел на Джерая, который неподвижно сидел на постели Алисии, держа ее за руку.
– Конец близок. Мы должны быть готовы.
– Да. Спасибо, доктор.
– Я приду завтра. Но теперь уже никто ничего не сможет сделать. Даже Алисия. Завтра увидимся.
– Я провожу вас, доктор.
В дверях они столкнулись с Давидом. Пристыженный, будто его застали на месте преступления, тот, вместо того чтобы оправдывать свое присутствие или объясняться, предложил проводить доктора. Эстебан, конечно, предпочел бы находиться с женой, а не выполнять обязанности хозяина дома. Закрыв за врачом дверь, Давид решил вернуться, попрощаться и извиниться за то, что помешал в такой момент.
Он вошел в спальню Алисии и опять увидел то, чего не мог понять: Джерай общался с Алисией каким-то особым образом, суть которого ускользала от обычных людей.
Эстебан как раз начал говорить с женой, пользуясь даром Джерая как переводчика. Он говорил, Джерай сообщал его слова умирающей. Давид вжал голову в плечи и на цыпочках прошмыгнул в гостиную. Он не чувствовал себя вправе присутствовать при последнем в этой жизни разговоре мужа с женой.
Трудно сказать, сколько времени прошло, пока Давид ходил то по гостиной, то по саду – совсем как зверь в клетке. Рассматривал овощи на грядках Эстебана. Прекрасные пышные растения.
И вот эти двое сказали друг другу то, что должны были сказать. Они общались всего несколько минут, как оказалось, но это были самые горькие и самые сладкие минуты в их жизни. Эстебан помнил каждое слово, которое ему передавал от Алисии Джерай, а Алисия уже погрузилась в высокое спокойствие, какое чувствуют у врат нового мира те, кто его не боится. Мужчины тяжело дышали, их лица заливали слезы. Женщина на постели была так же бесстрастна, как и раньше, в предыдущие недели.
Наступил момент, когда Джерай поднял к Эстебану мокрое лицо и тихо промолвил:
– Больше не отвечает.
Теперь оставалось дождаться, когда дыхательный кризис отключит от жизни ненужное тело, которое душа уже покинула, исчезнув в неизвестных далях.
Эстебан, замолчав, ушел в сад, где Давид бродил по дорожкам. Они взглянули друг на друга.
– Она… – Давид запнулся.
– Нет, но теперь это уже скоро. Дыхание поддерживается механически.
– Я пойду, Эстебан. Тебе сейчас, наверное, лучше побыть одному. Ждал тебя, только чтобы проститься. Я вошел в дом без приглашения – не хотел еще и уходить не попрощавшись.
Эстебан горько улыбнулся:
– Подожди, Давид. Давай-ка выпьем.
– Ты уверен?
– Да, да.
Он вынес стаканы, лед и бутылку виски. Они уселись прямо на ступени дома. Ночной ветер был холодным, злым, но у дома стихал. Джерай не вышел из комнаты Алисии.
Они молчали. Только пили понемногу, довольствуясь этим молчанием и обществом друг друга. Эстебан глядел куда-то на горизонт, за тысячи километров отсюда. Потом, словно с усилием вернувшись из тех далеких пределов, где только что мысленно находился, произнес:
– Считается, что пока люди не потеряют, что имеют, не могут это оценить. Знаешь, не у всех так. Я всегда знал, какое счастье быть с Алисией. Всегда. Каждую минуту. Много лет я мечтал об одном: только бы ничего не случилось, только бы продлилось. Я был счастлив так долго, что вот теперь это кончилось. Ничто не вечно, а уж счастье… самая хрупкая вещь на свете.
– Ох, Эстебан. Я очень сочувствую тебе, хоть Алисию не знал лично. Все вокруг говорят, какой необыкновенной женщиной она была.
Эстебан рассказал Давиду о хороших, долгих годах их совместной жизни, и о плохих минутах, которые случались тоже. О том, что было, пока не пришла эта болезнь, склероз.
– Это произошло пять лет назад. Ночью она вдруг проснулась и попросила меня посмотреть, что у нее с ногой. Ее мучили боли. Мы думали, может, ударилась или потянула связку.
Это был первый симптом, а мы тогда даже не встревожились. Когда начались отчетливые признаки слабости мышц всех конечностей, врач отправил нас на консультацию к невропатологу, а тот предположил склероз. Сделали электромиограмму, замерили электрическую активность мышц. Результаты оказались плохие. Диагноз поставили только после множества исследований – и крови, и спинного мозга, и головного мозга, сделали томограммы, пункции, мышечную биопсию, даже генетические исследования. Они уже твердо знали, что речь идет о мышечной дистрофии какого-то происхождения – тяжелая миостения или спинальная мышечная атрофия. Наконец шестой невропатолог поставил страшный диагноз – склероз.
Эта болезнь проявляется неожиданно, среди полного благополучия. Не связана ни с тем, как человек питается, не зависит от образа жизни. Не знают врачи ничего и о том, наследственная она или нет. Обычно появляется у людей старше пятидесяти, оставляя тебе считаное число лет жизни. Около пяти. Не лечится вообще никак. Надо только принимать меры, чтобы остаток жизни больной не слишком страдал и не терял достоинства, пока в сознании. Нет ни одного препарата, который бы тормозил мышечную деградацию. Неврологи выписали рилузол, когда наступила дыхательная недостаточность, он слегка – месяца на два – продлевает жизнь за счет улучшения состава крови.
Конечно, мы изобретали десятки способов помогать Алисии справляться со все более ужасной мышечной слабостью. Костыли, ходунки, аппараты, которые вставляются в рот и помогают речи… Алисии они не нравились. Она была гордой, шутила, что она не инспектор Гаджет из мультфильма, чтобы цеплять на себя все эти приспособления. Да, шутила до последнего. Никогда не позволяла себе отчаяния в моем присутствии, а я держался при ней. Так мы помогали друг другу не распускаться. И потеряли столько времени… плача вдали друг от друга… Знаешь, я думаю, что так называемые воспитанные люди иногда теряют нечто более важное, чем их достоинство. И еще я считаю, что ожидание боли хуже, чем сама боль.
Мы научились жить с этой болезнью, она вошла в дом, в быт, в каждый наш день. Только болезнь не останавливалась. Алисия теряла подвижность. Сначала могла сидеть, потом только лежать. Потом потеряла способность говорить из-за дистрофии мышц гортани.
Вот тогда-то обнаружились способности Джерая. Он мог говорить с ней, невзирая ни на что. Джерай удивительный человек. В поселке к нему все хорошо относятся, но только Алисия общалась с ним на равных, а не как с умственно отсталым. Давала поручения именно ему, и он выполнял их безукоризненно. Они очень подружились. Знаешь, я думаю, что люди общались бы между собой проще и быстрее, если бы им не мешал их ум. Он может быть лишним порой. Джерай сумел как-то связаться с ней, и они понимали друг друга без слов. Я завидую ему: он слышал то, что она сказала в последнюю минуту, ее последние слова… я-то слышал только его голос, который мне передал их…
Знаешь, какие это были слова, Давид? «Не спеши со мной снова встретиться, я не из тех, кто скучает, пока ждет».
Эстебан заплакал. Давид держался, не желая быть затопленным волной его горя, чтобы суметь послужить ему же утешителем и поддержкой. Но глубокая грусть об Алисии была и в его сердце. Он вдруг понял, что истинные достижения человека – не те, что провозглашает у его гроба общество и власть. Величие человека в той любви, какую он породил за жизнь в сердцах ближних.
И Давид делал то, что любой нормальный человек делал бы на его месте. Пил с Эстебаном, искренне разделяя с ним его горе. Смерть Алисии заставит Бредагос пролить больше слез, чем они выпили виски. Пустая бутыль валялась на ступенях крыльца.
