Глава 34
Суета, суета, суета.
Москва вообще напоминает кишащий людьми гигантский дом. Только вместо подъездов — аэропорты, вокзалы и речные порты. Лестницы, этажи и лестничные площадки заменяют улицы, проспекты и скверики. Возможно, внутри некоторых квартир и царят спокойствие и тишина, но приезжим, ошалело несущимся в московском потоке, Москва напоминает стремительный водоворот. Здесь нужно быстро двигаться, громко говорить и ко всему быть готовым.
Саша меланхолично разглядывала пеструю толпу, снующую за стеклом. Кипучая жизнь аэропорта неслась мимо, бурливо обтекая ее неподвижную, словно окаменевшую фигуру.
— Внимание! Внимание! Объявляется регистрация на рейс пятьсот четыре компании «Эфиопиэн эйрлайнс», следующий до Аддис-Абебы. Пассажиров просим подойти к стойке номер пять. Повторяю…
— Ой, Мишка, наш рейс! — Саша заметалась между коляской и чемоданами.
— Я узнала, таможенный досмотр будет в зале номер два, — подошла запыхавшаяся Аля.
Саша обняла школьную подругу:
— Что бы я без тебя делала? Погляди за Мишкой, пойду оформлюсь.
Быстрый фиксированный взгляд таможенницы. Глаза. Брови. Нос. Губы. Овал лица. Создавалось впечатление, что ядреных форм женщина в тщательно отутюженном костюмчике переносит черты взглядом с фотографии на взволнованное Сашино лицо. Саша поежилась и попыталась воспроизвести точно такое же выражение, какое было в заграничном паспорте.
— Пожалуйста, не гримасничайте, — сухо произнесла таможенница.
— Извините, — смущенно пробормотала Саша.
— Запрещенные к вывозу вещи: антиквариат, контрабанда, наркотики?
— А?
Монумент в форме зловеще приподнял холеные брови.
— Нет у меня ничего, — торопливо ответила Саша, не дожидаясь повторения вопроса. При всем понимании, что таможенный досмотр процедура обычная, она не могла отделаться от пугающего холодка в низу живота. Страх, что сейчас ее схватят за руку и скажут, что в силу ряда обстоятельств поездка не состоится, рос с каждым мгновением.
— У меня есть немного денег… Я указала в декларации сумму, — покраснела и принялась водить дрожащим пальцем по расплывающимся строкам.
— К кому едете?
— К мужу… э-э… к отцу ребенка. — И тут Саша неожиданно тоненьким голосом добавила: — Пустите меня, пожалуйста…
Наступила пауза, за время которой Саша не смела вздохнуть или поднять глаза и потому не увидела, как в глазах служащей что-то перещелкнуло и на склоненную Сашину голову излился свет.
— И куда наших девок несет? — тихонечко вздохнула женщина, и аккуратная тоненькая бровка сочувственно надломилась. — Ладно бы в развитую страну, а то в Африку… Что с вами делать? — Женщина махнула рукой, поставила штамп, расслабилась на одно совсем короткое мгновение и негромко поинтересовалась: — Хоть не в гарем приедешь?
— Ой, — испуганно ответила Саша, — н-нет, не должна…
— Ну, удачи тебе, девонька, — покачала прической женщина и моментально вернулась к своим обязанностям. — Следующий, — сказала казенным, лишенным эмоций голосом, так контрастирующим с проникновенными бабьими интонациями, прозвучавшими минуту назад.
— Коляску? Коляску с ребенком будете досматривать? — спохватилась Саша. — Аля, Аля, где ты?
Из толпы вырулила пышная Аля, Мишель тер кулачком глаза.
— Проходите, не задерживайте очередь, — пробурчала таможенница и постучала наманикюренным пальцем по документам, оставленным на стойке.
— Спасибо! — сказала Саша строгой спине.
Женщина, не поворачиваясь, чуть-чуть наклонила голову вперед, и Саша поняла, что ее услышали.
Прощание всегда казалось Саше делом хлопотным и нелегким. Перед расставанием нужные слова найти трудно. Ведь если ты уезжаешь, значит, тебе это нужно. А если тебе это нужно, то почему ты должен делать вид, что не хочешь уезжать? Но на этот раз все было по-другому. Алька Акимбетова, когда-то смешная рыжая девчушка, а нынче гладкая, как кабачок, матрона, олицетворяла собой все, что оставалось за спиной. Друзей, Волгу, Кострому, дом и даже воздух. Холодный морозный воздух, такой неприветливый, но такой родной.
Подруга прослезилась, чмокнула Мишку, прижала Сашу к высокой груди:
— Ты, Шурка, пиши… И, — Альфия опустила глаза, — возвращайся, если… что не так.
— Обязательно напишу, — растроганно сказала Саша и прижалась к теплой уютной Алькиной щеке. Она на какое-то время задержала Алькину руку в своей, постояла, будто собираясь с силами, закрыв глаза, как перед стартом собирая в кулак всю свою решимость и волю. Выдохнула и открыла глаза.
— Прощай, Алька, спасибо тебе за все. Даст бог, увидимся!
— Увидимся, конечно, увидимся, — сказала Альфия, и веснушки на ее лице порозовели. — На все воля Аллаха…
— Хм, — Саша усмехнулась, — главное, чтобы мой Бог и твой Аллах договорились…
— Аллах и Бог тут совсем ни при чем, — серьезно ответила Алька, — главное — люди!
Саша внимательно поглядела на подругу. Альфия, сама того не зная, озвучила главное, что поддерживало ее решимость оставить родину и пуститься в дальнее путешествие. Какие бы страхи ни таила в себе Африка, Саша ехала к Габриэлю, к самому родному человеку на свете.
— Ну, нам пора! — Саша решительным жестом пригладила волосы, одернула куртку, поправила Мишелю шапочку и направилась к выходу на летное поле.
Длинный переход, пугающие ответвления. Саша крепко сжимала в кулаке посадочный талон. Мишель смирно сидел в коляске и, кажется, даже начал дремать. Саша поудобнее перехватила большую спортивную сумку, висевшую на плече. Еще одна маленькая сумочка с документами болталась на шее. «Небось выгляжу как навьюченная лошадь, — подумала Саша, — ну да ладно. Трудный год заканчивается не так уж плохо».
…Пустой холодный год начался в декабре после отъезда Габриэля. Оставленных им денег хватило ненадолго, в начале марта Саша с пятимесячным сыном вернулась в Кострому, а неделю спустя умерла мама.
Иногда сильный ветер так утрамбовывает сугробы, что они становятся похожими на укатанную гладкую дорогу. В холодном доме Ветровых стало теплее и как-то уютнее с появлением Саши, а особенно внука. Мать словно очнулась от пьянства, на ее пустое лицо вернулось почти забытое выражение заботливости. Сашино сердце разрывалось от сожаления, когда мать прежним голосом уговаривала Мишутку лечь спать.
— Чьи это глазки? Чьи это губки? — ворковала Валентина Сергеевна, наклоняясь к ребенку.
Знакомый с детства голос не вязался с помятым, вечно опухшим лицом, с виновато моргающими выцветшими глазами. Валентина суетливо бросалась на помощь, вызывалась постирать, погладить, приготовить еду, и первое время Саша с благодарностью принимала помощь. Мать рьяно разводила в тазу порошок, бросала туда детские вещички и… забывала про них. Включала утюг, гладила первую пеленку и уходила к «соседям». Вернувшись, заворачивалась в одеяло и преувеличенно громко стонала. В комнате снова начинал витать водочный запах, а вскоре раздражительная растрепанная бабушка вскакивала на ноги и принималась на чем свет стоит костерить «блудливую козу дочь».
Возвращался со смены отец, становилось еще тяжелее. Родители визгливо выясняли отношения, сыпали взаимными обвинениями, призывая Сашу в свидетели, но заканчивалось все всегда одинаково. Вдоволь наругавшись, супруги шли на мировую с непременным тостом за «здоровье наследника». Отец любовно оглаживал стеклянные бока «Столичной», скупо разливал, на лице матери вспыхивал оживленный румянец, в равнодушных тусклых глазах загорался огонек. Она сидела на краешке стула, готовая вскочить, удерживая себя на месте сомкнутыми перед грудью руками.
Заветная стопка вливалась в пересохшее горло живительным бальзамом, отворяя ворота радушию и умиротворению. Валентина тут же вскакивала и принималась хлопотать по хозяйству. Недолго, до следующей рюмки. Вторая шла даже быстрее первой, но в ней уже не было той томительной сладости, медленной обжигающей горечи, после которой наступало облегчение. Вторая рюмка падала внутрь тяжелым камнем, всколыхивая мутный осадок со дна души. Валентина замирала, ее лицо бледнело, под упрямо сведенными бровями зло сияли посеревшие глаза, она с вызовом откидывала назад голову и начинала петь. Песни были самые разнообразные, но Саше казалось, что мать заводит одну и ту же песню. Песню-кручину, песню-тоску. Песню об ушедшей молодости и унылой жизни.
Отец знал, что нельзя оставлять Валентину в таком состоянии надолго. Вместе со звуками песни в ней рождалось отчаяние, злое, болезненное и беспощадное. Отец сердито ухмылялся и наливал по третьей. И тут Саша предпочитала уходить в свою комнату. Неизвестно, что это была за доза, но после нее мать превращалась в унылое покорное существо. Куда-то разом испарялась вся энергия, Валентина обмякала на стуле, опускала плечи и глаза. Уголки губ утопали в мятых складках. Этой женщины Саша боялась больше всего. Незнакомое бесцветное существо с отчаянными, ненасытными глазами. Именно в этом состоянии мать начинала клянчить деньги, ходила следом, почему-то припадая на левую ногу, а затем вытаскивала деньги тайком.
В тот злополучный вечер Саша вошла в комнату и увидела, как мать роется в ее сумочке. Стоять и смотреть, как Валентина жалко, как побитая собака, пригибает шею, отсчитывая нужную сумму, было противно и ужасно стыдно. Осторожно ступая, Саша вышла из комнаты и принялась бессмысленно греметь на кухне кастрюлями. Мать вышла следом. Даже если бы Саша не видела все своими глазами, догадаться о случившемся не составило бы труда. Возбужденной походкой Валентина прошлась по кухне, игриво потрепала дочь по замершей спине и, блестя глазами в сторону, произнесла:
— Пойду до тети Оли…
Саша молча кивнула.
На улице уже было темно, когда Саша, управившись со всеми делами, присела отдохнуть. Мишка спал беспокойным сном, хлюпая простуженным носом. Мать еще не появлялась. «Надо будет оставить дверь открытой, чтоб не разбудила ребенка, когда придет», — подумала Саша и провалилась в тяжелый сон.
Сквозь дрему ей чудились стуки, грохот, казалось, что пришел батя и они с матерью снова принялись ругаться. Снилось, что кричала тетя Ольга странным визгливым голосом, перерастающим в вой сирены… Впрочем, нет, вой сирены «скорой помощи» был на самом деле. Саша резко выпрямилась в кресле, чувствуя, как затекла спина, словно вернулись дни работы за ткацким станком. Кто-то барабанил в дверь. «Ч-черт, забыла про дверь», — чертыхнулась Саша.
На пороге стояла бледная тетя Оля, глаза ее лихорадочно блестели. «Выпила, что ли… вместе с маман», — успела подумать Саша.
— Там… плохо… Валюшке… сердце прихватило, — пробормотала соседка.
— Где? — Разом загудело в голове. Ноги застыли в коленях.
Ольга махнула рукой в сторону подъезда.
Отодвинув ее рукой, Саша, спотыкаясь, рванула вниз по лестнице.
Во дворе было людно: персонал «скорой», соседи и несколько зевак. Мама полулежала на покосившейся дворовой скамейке, ее бледное лицо было неожиданно строгим и спокойным. Защемило сердце, Саша бросилась к ней:
— Мама, мамочка!
— Дочь? — спросила у кого-то врач и, получив положительный ответ, громко вздохнула и залезла обратно в машину. Было слышно, как она разговаривает с кем-то по громкой связи:
— Да не могу я, вызовите кого-нибудь! У меня еще целый журнал вызовов. Начало смены, а уже первый летальный… Да, давно… часа три уже. Синяя вся… Соседи говорят, пила сильно… ага. Ну, до связи.
Саша не слышала разговора, да и вообще ничего не слышала. Ни шушуканья за спиной, ни причитаний тети Оли. Она сидела перед матерью на корточках и смотрела в ее мертвое лицо. Поверх сильного сивушного запаха накладывался другой, не менее сильный запах. Запах смерти. И хотя Саша никогда прежде его не слышала, она со всей определенностью узнала его. В этом новом запахе не было скорби, отчаяния и сожаления. Смерть пахла погребом и покоем. Саша пыталась вспомнить мать другой, представить ее сомкнутые глаза открытыми, а губы теплыми и живыми, но ей никак это не удавалось. Она не могла отделаться от ощущения, что наконец-то видит мать… довольной. Смерть разгладила нахмуренные брови, помятое лицо, страдальчески сложенные губы. Исчезло нервное напряжение, сковывавшее лицо злой гримасой, судорожно сжатые руки расслабились.
Саша прижалась лицом к ледяной руке со знакомой родинкой на среднем пальце, и холод мгновенно проник в ее сердце. Дочь сжала руку матери в своих. Прикосновение остывшей на морозе неживой плоти вызвало дрожь. Саша задрожала всем телом, хрипло закашлялась и без чувств упала на снег.
Все остальное — похороны, собственную болезнь, за время которой у Саши пропало молоко, пребывание в больнице из-за Мишкиного бронхита Саша помнила достаточно смутно.
Год проковылял мимо на хромых ногах, наступило лето. Мишка научился сидеть и потихонечку начал ползать. На ясном июньском солнышке его кожа стала наливаться здоровьем, откровенно потемнела, а на голове буйно заколосились темные кудряшки. Теперь он уже сильно отличался от белобрысых светлокожих костромских детишек.
Неожиданно в гости приехал Иванов. Вид темного ребенка вызвал у поэта нешуточный шок, так что тягостных объяснений удалось избежать. На мгновение привычная жалость ужом скользнула в остывшее Сашино сердце.
— Нам надо развестись, — сконфуженно промямлил инженер и, уже исчезая за дверью, прокричал: — Тебе не нужно будет ничего делать! Я сам все устрою!
— Спа-си-бо! — проскандировала в ответ Саша.
Вскоре по почте пришел конверт с извещением из суда, а в конце лета — свидетельство о расторжении брака между гражданином Ивановым и гражданкой Ветровой. Саша взяла в руки драгоценную бумажку, быстро собралась и, подхватив Мишеля, поехала в Москву. В посольство Руанды.
Оказалось, что там ее уже ожидало приглашение от Габриэля и целых два письма.
В первом были подробно расписаны шаги, которые необходимо сделать для того, чтобы выехать с Мишелем за границу. А во втором письме лежал… авиабилет со свободной датой вылета.
Выйдя на улицу, Саша уселась на скамейку и… заплакала. Она плакала, не стыдясь слез, не сдерживаясь, испытывая несказанное облегчение. Казалось не важным все — щели в окнах, которые Саша тщетно заделывала скотчем, скудная жизнь, когда приходилось рассчитывать каждую копеечку, отцовские запои. Все стало отныне маленьким и несущественным. И даже смерть матери отодвинулась далеко в болезненный уголок, который не хотелось сейчас трогать. Ликование билось в груди ровным мощным потоком, стучалось в каждой клеточке тела, задорными огоньками плясало в глазах, щекотало губы, раздвигая их в счастливой улыбке.
— Милая дама, позвольте присесть! — На скамейку живенько приземлился стареющий мужчина с гладко зачесанными залысинами. — Не каждый день встретишь такое содержательное лицо! — Пожилой джентльмен улыбнулся с видом знатока и церемонно склонил голову: — Виталий… э-э… Робертович!
— Александра Венедиктовна! — оттарабанила Саша и улыбнулась с самым невозмутимым выражением лица.
— Шутите? — полувопросительно воскликнул мужчина. — Какое редкое имя было у вашего родителя.
— Было? — возмущенно сверкнула глазами Саша.
— Виноват, — смутился ловелас, — неловок я сегодня…
— Сегодня? — уточнила Саша, еле сдерживая подступающий смех. Отчего-то ей захотелось подразнить любителя уличных знакомств.
— Мама! — Мишель выдернул изо рта пустышку и протянул ее Саше.
— Какой очаровательный… э-э… малыш. Или малышка? — Виталий Робертович неубедительно осклабился и шаркнул ногой, словно намереваясь пуститься наутек.
— Мишель Туламомбо! — Саша гордо представила сына.
— Мишель… Мишель, — растерянно забормотал мужчина, — она… он… очень симпатичный!
— Да, мой сын похож на отца, — с пугающей любезностью произнесла Саша, — сейчас Пьер подойдет, и вы сможете в этом убедиться сами.
— Да, да, конечно, — закудахтал перепуганный любезник, — очень за вас рад. Был счастлив… побеседовать… однако, мне пора… — И, вскочив с неожиданной для почтенного возраста прытью, быстро удалился.
— Всего доброго! — прокричала Саша вслед.
Мишель внимательно посмотрел на маму и сделал ручкой «пока»!
— Ах ты моя умничка! — Саша прижала сына к груди. — Скоро, очень скоро ты увидишь папу.
— Папу! — сказал Мишель и захлопал в пухлые темные ладошки…
