Глава 7
ВСТРЕЧИ, ВСТРЕЧИ, ВСТРЕЧИ…
Таня почти бежала, неожиданный звонок Сауле сорвал все планы. Пришлось перенести разговор с подругами, а ведь хотели договориться — в каком именно кафе и когда назначить в этом году встречу с одноклассниками.
Ох уж эта Сауле!
Таня раздраженно засопела: ничего толком не объяснила, что у нее там за мероприятие запланировано? Клялась, что с работой не связано, но с другой стороны… речь идет как раз о работе!
Интересно — она сама-то хоть понимала, что несла? Как это: с работой не связано, но о работе?
Впрочем, что от бессовестной Саулешки ждать? Хорошо, не забыла о сыне и не потащила бедного Китеныша с собой по своим сомнительным делам.
Таня поморщилась: мальчишка и без того последнее время дома практически не бывает. То он с Анной Генриховной, то Сауле его в свой офис затащит, и пацан там до самого позднего вечера мается.
И все из-за собственной лени! Вставала бы как все нормальные люди к семи утра, так и рабочий день заканчивала бы к пяти, не сидела бы в своей клетушке без окон как проклятая.
Таня зашла в магазин и купила эклеры с шоколадной начинкой, свои любимые. К счастью, Китенышу они тоже нравились. Одна Саулешка нос воротила — ее, видите ли, жирный крем не устраивал!
Таня возмущенно фыркнула: ладно бы поправиться боялась, а то смотреть не на что, одни кости, кожей кое-как обтянутые, и туда же — крем жирный…
Отказавшись от мелочи — она не терпела переполненный кошелек, — Таня поудобнее перехватила коробку с пирожными и ринулась к выходу: время поджимало, Анна Генриховна и без того сегодня «пасла» Китеныша лишний час.
Она неслась к двери, и покупатели шарахались в стороны, освобождая дорогу. Высокая статная Татьяна смотрелась среди них как только что спущенная на воду новомодная яхта среди старых рыбацких лодчонок.
На нее таращили глаза все как один. Мужчины, женщины, дети… Даже продавщицы забывали об обязанностях и провожали Татьяну потрясенными взглядами. Если честно, она и сама себе нравилась.
Белое кашемировое пальто, туго стянутое в талии широким (красным!) кожаным ремнем, сгусток холодного пламени вокруг шеи — этот алый шарф Таня приобрела в магазине «Вологодское кружево» — и лаковые сапоги на высоченных каблуках, понятно, тоже красные.
Дополняли картину белоснежные, две недели назад обесцвеченные волосы и нестерпимо яркие губы, багрово-красные, бесстыдно пухлые, притягивающие мужские взгляды так же надежно, как сильный магнит притягивает к себе мелкие стальные стружки.
Татьяна чувствовала себя настоящей северной валькирией среди южных пигмейских племен. Двигалась — грудь вперед, ни на кого не обращая внимания. Сметала мощным бюстом жалких представителей «сильного» пола, привычно игнорируя восхищение смуглых носатых личностей и их робкие попытки познакомиться.
Таня неприятно удивилась, столкнувшись в дверях с высоченным парнем, не пожелавшим уступить дорогу. Серо-зеленые глаза под дугами темных бровей смерили ее бесстрастным, оскорбительно холодным взглядом, и Таня мгновенно вскипела.
Во-первых, она отвыкла смотреть на кого-либо снизу вверх — слишком уж редко встречала людей выше себя.
Во-вторых, как он смел так усмешливо, так гнусно и так выразительно кривить свои мерзкие губы?!
Размышлять, как бы побольнее уесть наглеца в шикарном светло-сером плаще, Татьяна не стала, на это просто не было времени, она спешила. Поэтому мощным толчком свободной руки Татьяна отправила незнакомца обратно на улицу — в спину полетели восторженные вздохи посетителей кондитерского отдела — и пулей вылетела на тротуар.
К ее искреннему разочарованию, незнакомец равновесия не потерял, стоял как стена. Тане даже показалось, что он и сам собирался податься назад, пропуская ее, просто она оказалась быстрее.
Таня сердито фыркнула: ну и фрукт! Незнакомец преувеличенно почтительно склонил перед ней голову и пропел:
— Мадам, я в восхищении!
— Я вам не мадам! — оскорбленно прошипела Таня.
— Неужели… все еще мадемуазель? — невинно удивился парень.
Серо-зеленые глаза откровенно смеялись, и Таня не выдержала: резко выбросила левую ногу и съездила каблуком по щиколотке бессовестного проходимца. Тот ахнул от боли. Укоризненно покачал головой, оценивая нанесенный ущерб — брюки были безнадежно испорчены, — и уважительно прошелестел:
— Амазонка…
— Свинья! — тут же откликнулась Таня и помчалась прочь.
Радости от одержанной победы она не испытывала.
В последний момент Татьяна узнала в незнакомце шефа Сауле. Месяц — или уже два? — назад она сама выбила из него свободный график для подруги, и он пошел навстречу. Правда, тогда она держалась довольно скромно и одета была… соответствующе моменту.
Слава богу, он не узнал ее! Не хватало навредить Саулешке, в кои-то веки ее устраивает работа.
Сергей Векшегонов смотрел Татьяне вслед и улыбался: потрясающая девица! Никаких комплексов, настоящий танк на городских улицах, смазливая мордашка ничего не меняет, как и изумительная фигура.
Смутно мелькнула мысль, что где-то ее видел, но Векшегонов лишь фыркнул: он бы запомнил. Девчонка выделялась среди знакомых девиц, как хищный коршун среди мирных домашних несушек.
Векшегонов приподнял испачканную и порванную острым каблуком брючину и уважительно присвистнул: ну и царапину оставила ему незнакомка! Что называется — на добрую и долгую память.
И он повернул к дому, размышляя по пути, где бы еще раз пересечься с этой воинственной красавицей — не караулить же возле магазина? Раньше Векшегонов здесь ее не встречал.
— Берут, — довольно пропела баба Нина, кивнув на разложенные доски, — не успеваю выкладывать…
Сауле смущенно зарделась: действительно, среди нехитрого товара не осталось ни одной разделочной доски с рисунком.
Баба Нина бесцеремонно забрала у Сауле пакет. Заглянула в него и разочарованно пробормотала:
— Всего две принесла? Чего ж так мало? Даже выложить нечего, как раз две доски я обещала девкам с овощного ряда отложить, на подарки хотят.
Сауле пожала плечами. Не хотелось объяснять, что сейчас совсем нет свободного времени, на носу защита, два месяца осталось, а у нее еще дипломная работа не написана.
Баба Нина протянула сто рублей. Сауле неловко сунула их в карман пальто. Глупо, но она почему-то стеснялась доставать кошелек и укладывать деньги туда.
И так же неловко было напоминать старухе о задолженности.
Сауле отобрала для работы пять ровных бездефектных досок и, пряча глаза, еле слышно сказала:
— Вы обещали сегодня вернуть пятьсот рублей…
Она мучительно покраснела: баба Нина явно не расслышала. Рассчитывалась с покупателем.
Молодой парень неумело держал обеими руками самую большую разделочную доску и вяло протестовал против мелочи. Баба Нина собиралась дать ему сдачу пятидесятикопеечными монетами — целых двадцать рублей! — где она только их насобирала…
Сауле неуверенно оглянулась на автобусную остановку, больше всего на свете хотелось плюнуть на деньги и уехать домой. В конце концов, не так уж и нужны эти пятьсот рублей, они с Китенышем не голодают.
И все же Сауле не ушла. Парень так и не взял у старухи всей суммы, терпения не хватило ждать, пока она отсчитает монетки. Тем более баба Нина все сбивалась и сбивалась, начиная сначала.
Сауле сочувственно посмотрела мужчине вслед: вряд ли у него есть лишние деньги, уж очень одет скромно. Наверняка женат и при ребенке, вон из пакета торчит яркая игрушечная машинка, да и купленная доска о том же говорит.
Сауле отогнала предательскую мысль, что баба Нина — неплохой физиономист. Она могла специально дать сдачу мелочью, чувствовала — молодой человек не станет дожидаться конца ее расчетов. Пожилой даме, например, баба Нина без разговоров сдала десятками. И беременной женщине тоже.
«Может, у нее просто не осталось бумажных денег, — одернула себя Сауле. — Кто-то ведь дал эту мелочь, не домой же нести…»
— Мы договаривались, что сегодня вы отдадите пятьсот рублей, — робко начала она.
И снова неудачно: баба Нина как раз начала ругаться с соседкой, чтоб та отошла со своими семечками подальше. Мол, ее покупатели закрывают товар.
На взгляд Сауле, симпатичная молодая женщина стояла достаточно далеко, торгуя сырыми семечками из большого полиэтиленового мешка. И больше двух-трех покупателей около нее не собиралось. Но спорить женщина не стала и, покраснев от натуги, оттащила мешок подальше.
— Баба Нина…
— Ах ты ж, паршивка эдакая! — Старуха ястребом кинулась на замурзанную маленькую девчушку.
Сауле поморщилась от жалости: малышку поймали, как говорится, на месте преступления. Она только что вытащила из большой хозяйственной сумки уже надкусанную хозяйкой булочку и теперь судорожно прижимала ее к грязной куртке.
— Воровка бессовестная, — с ненавистью шипела баба Нина, выкручивая из тощих ручонок свою булку. — Развелось вас как собак, на секунду честным людям отвернуться нельзя…
Девчонка молчала, но в трофей вцепилась намертво. И смотрела на торговку с ничуть не меньшей ненавистью, почему-то не делая попыток к бегству.
«Пожалуй, помладше Китеныша. Года четыре, не больше. Ах ты боже мой, маленькая какая…»
Сауле суетливо нашарила в сумке кошелек и вслепую вытащила десять рублей. Протянула старухе и пролепетала виновато:
— Баба Нина, отдайте вы ей эту булку. Пусть поест, ведь светится вся…
Старуха взглянула на нее пронзительно, но девчонку отпустила. Вырвала у Сауле десятку и недобро протянула:
— Пожалела, значит? Ее, не меня? Я, значит, весь день кручусь на холоде как проклятая, нет времени поесть толком, вон, только куснуть хлебец и успела…
— Но она…
— Скажешь — маленькая?
— Ну… да.
— Воровка она, вот и весь сказ, возраст тут ни при чем.
Звереныш настоящий, ты в глаза-то ей посмотри, посмотри внимательнее! Глянь — убить меня готова, дрянь немытая, слава богу, сил пока маловато! Таких, как она…
Старуха с силой оттолкнула застывшую рядом девочку. Маленькая оборванка едва не упала от толчка, но булочку не уронила. Не ела, правда, к удивлению Сауле. И не убегала. Стояла, будто ждала чего-то — личико напряженное, губы плотно сжаты, взгляд невидящий, поверх голов…
— Их как собак бешеных отстреливать нужно, пока в силу не вошли! — зло выкрикнула баба Нина. — Тебе, дурехе, не понять — сорняк, он сорняк и есть, и выпалывать его должно, пока мал…
Сауле не возражала, она просто не знала, что сказать. Да и понимала, что баба Нина все равно не услышит, она всегда слышала только себя, Сауле уже заметила. И сейчас старуха кричала так самозабвенно, словно несчастная малышка украла не булочку за шесть рублей максимум, а пенсию, всю до копейки, и им с мужем грозит голодная смерть.
О Сауле баба Нина забыла. Жаловалась соседям, покупателям и прохожим — всем, кто оказался рядом! — на мелких ворюг, на беспредел городских властей, на высокие цены, на криминальную обстановку в стране, на безбожников-коммунальщиков…
Баба Нина даже не услышала тихого «до свидания» Сауле, так разошлась.
«Наверное, она никогда мне не отдаст эти пятьсот рублей. — Сауле неохотно пошла к остановке. — Как только разговор о деньгах заходит, все время что-нибудь случается…»
Сауле грустно улыбнулась: эта пожилая женщина когда-то показалась забитой и несчастной. Ей хотелось помочь, она выглядела жалкой, беззащитной, слабой. Выходит, Сауле совершенно не разбирается в людях.
Сейчас баба Нина напоминала Сауле щуку. Злую, острозубую, с холодным бесстрастным взглядом. Ненавидящую всех и вся. И жадную, ох какую жадную…
Жаль, что Сауле приходится с именно ней работать. Больше никто не торговал на рынке разделочными досками.
Сауле до сих пор не понимала, какое затмение на нее нашло: целую неделю отдавала бабе Нине рисунки, не получая ни копейки. Старуха уверяла, что все деньги муж вложил в покупку фанеры — а ведь они компаньоны, не так ли? — и нужно немного подождать.
Причем свои рисунки на «прилавке» Сауле ни разу не видела. По словам бабы Нины, они уходили мгновенно, едва выставлялись. Сауле ужасно хотелось посмотреть, как реагируют покупатели на «букеты», но…
Расписанные доски старуха всегда забирала домой, ее муж покрывал рисунок лаком. Аллергия не позволяла Сауле ни сделать это самой, ни использовать в работе масляные краски. Иначе бы уже знала, кого привлекают ее цветы. И какие именно покупателям больше нравятся — простенькие полевые, пышные садовые или экзотичные тепличные — орхидеи, скажем…
«Зря загадала — получу деньги, сразу же куплю Китенышу велосипед, — огорченно подумала Сауле. — И зря заранее шестьсот рублей отложила, велосипед как раз тысячу с небольшим стоит. Не загадала бы, не сглазила…»
Велосипед хотелось купить сыну давно. Сауле уже приглядела подходящий: ярко-красный, с цветными кольцами на рамах, двухколесный, ладный. Широченные мягкие шины, высота сиденья регулируется, высота руля тоже, продавец уверял — лет до двенадцати ребенок пользоваться будет, а то и дольше.
Она знала, Китеныш и не мечтал о таком велосипеде, не сомневался — нет денег. Изредка катался во дворе на чужих — приятели разрешали — и радостно сигналил, привлекая внимание матери, читающей на скамейке: посмотри, как я умею!
«Сейчас самое время для велосипеда. — Сауле оглянулась на небольшой магазин, детские велосипеды яркими праздничными колоннами выстроились прямо у крыльца. — Уже тепло, а впереди лето…»
Думая о своем, Сауле испуганно вздрогнула: кто-то коснулся ее ладони.
Она обернулась: рядом шла маленькая воровка. Девочка по-прежнему прижимала к груди украденную булочку, не откусив от нее ни кусочка.
Ребенок выглядел настоящим беспризорником.
Давно не мытые светлые волосы стянуты в куцые хвостики цветными резинками. Голая шейка жалко тянется из широкого ворота. Разбитые кроссовки явственно хлюпают, длинные штанины лежат на них небрежными складками. Голубая курточка коротковата, кисти рук тощие, посиневшие от холода.
Горло перехватило от жалости, Сауле раскашлялась. Малышка неожиданно басовито — а ведь худышка, в чем только душа держится! — посоветовала:
— Придешь домой, чай горячий попей, поняла? А то простынешь, грипп знаешь какой сейчас ходит?
— Какой? — просипела Сауле, лишь бы что-то сказать.
— Злой, — бросила на нее серьезный взгляд малышка. — Мамка неделю болела, дома лежала. Горела вся! — Помолчав, вздохнула. — Зато не пила. Дома денег нет, а пойти куда — сил нет. А я дверь закрыла, никого не пускала, хоть и рвались…
— Кто? — неосторожно спросила Сауле.
— Собутыльники, кто ж еще? — сурово ответила девочка.
Сауле снова закашляла. Девочка шла рядом как привязанная. Или ей по пути?
— Ты… булочку маме несешь? — почему-то шепотом поинтересовалась Сауле.
— Вот еще! — возмутилась новая знакомая.
— Почему тогда не ешь?
— Я с Кешей поделюсь, вместе съедим, — сухо сообщила малышка. И смущенно буркнула: — А то если сейчас кусну, могу и не остановиться…
Сауле судорожно сглотнула, ее вдруг затошнило. Девочка невозмутимо пояснила:
— Я знаешь какая жадина, как до хлебушка доходит? — и задумчиво протянула: — Или это у меня вкус во рту такой, неправильный?
Сауле прошла свою остановку, почему-то не могла оставить малышку одну. Легко коснулась пальцами впалой щечки — сердце болезненно сжалось — одна кожа! — и спросила:
— Кеша — это твой брат?
Девочка засмеялась:
— Собака!
Сауле не поверила собственным ушам:
— Ты несешь булочку собаке?
— Ага, Кеше. У меня кроме него никого нет.
— А… мама?
— Она есть. Только мамка три дня как в загул ушла, — спокойно сказала девочка. — Мы с Кешей вдвоем на хозяйстве.
— Вдвоем? — растерянно пробормотала Сауле. — А как же…
— И хорошо! — перебила малышка. — А то мамка, как выпьет, себя не сознает. Дерется больно и Кешу гонит, убить грозится…
Сауле молчала. Собственные проблемы казались мелкими и не стоящими внимания. Она не знала, как помочь девочке.
— Я чего к тебе подошла? — Малышка снова коснулась ее руки. — Чтоб знала: я не воровка.
Сауле изумленно заметила, что девочка покраснела. У нее даже уши запылали сквозь слой грязи, почти прозрачные на солнце, забавно оттопыренные.
— Просто есть захотелось сильно-сильно, и Кеша голодный, — виновато забормотала малышка. — А у нее, у этой бабки, в сумке еще такие булки есть, много, и ненадкусанные, я видела. Думала — и не заметит, если одну возьму…
— Вообще-то это все равно воровство, — грустно сказала Сауле. — Если бы ты попросила…
— Нет.
— Что — нет?
— Просить не стану.
Сауле не нашлась что сказать. Если честно, она сама не верила, что баба Нина отдала бы маленькой оборванке злополучную булочку, даже встань та на колени.
— Но и красть больше не буду. — Девочка сердито посмотрела на Сауле. — Ты не веришь, а я — в первый раз.
— Я верю!
— Врешь.
— Но я правда верю!
— Тогда я пойду.
Девочка действительно развернулась и спокойно зашагала в другую сторону. Сауле испуганно ухватила ее за воротник:
— Погоди, ты даже не сказала, как тебя зовут!
— Лизаветой.
— Как?!
— Мамка спьяну Лизкой дразнит, но я не отзываюсь. Всегда ей говорю: «Лизавета я, и точка». — Малышка шмыгнула носом и неохотно призналась: — А она за волосья хватается, пьяная-то, ух и больно ж дерет…
— А я — Сауле.
— Это… имя такое?
— Ну да. Меня так бабушка назвала — Сауле. Тебе не нравится?
— Очень даже нравится. Ни у кого такого имени нет, а у тебя — пожалуйста.
— У меня и сын есть, — похвастала вдруг Сауле, — Никита, только я его Китенышем зову…
— А он большой? — Лизавета смотрела заинтересованно.
— Ну… постарше тебя! Осенью в школу пойдет.
— Подумаешь, мне тоже скоро семь!
— Сколько?! — не поверила Сауле, девочка была почти на голову ниже Никиты.
— Семь. И я тоже пойду в школу, вот!
Лизавета помрачнела. Может быть, вспомнила о пьяной матери? Или о ранце, которого нет?
Сауле торопливо сказала:
— Конечно пойдешь! Осенью. А сейчас — не хочешь зайти ко мне в гости?
— К тебе и твоему Китенышу? — уточнила девочка.
— Да.
— Не, не могу. Разве завтра?
— А почему не сегодня?
— Кеша меня дома ждет, ты забыла? Один. Голодный.
И я ему булочку несу. Вот. — И Лизавета повертела перед носом Сауле своей помятой булкой.
— А если мы и Кешу пригласим в гости?
— Кешу?
— Ну да.
— Но он — собака.
— Я помню.
— Ты нас обоих зовешь, Кешу и меня сразу?
— Точно.
Лизавета задумалась.
Сауле украдкой разглядывала тощее грязное личико, всматривалась в прозрачные светлые глаза и мысленно произносила монологи, обращенные к непутевой матери.
Понимала, что глупо, но слова будто сами нанизывались на длинную нить ее рассуждений, правильные, обличительные и… бесполезные. Не верила Сауле, что эта женщина станет слушать ее или хотя бы пустит на порог.
Сауле хотелось притянуть малышку к себе, приласкать, пожалеть, но она не смела. Чувствовалась в девочке странная независимость, самостоятельность и самодостаточность. Малышка явно желала, чтоб ее принимали всерьез, считала себя взрослой и сама опекала пса Кешу.
Она вдруг напомнила Сауле подругу. Татьяна, помнится, тоже с детства не признавала никаких сокращений своего имени. И держались они примерно одинаково, хотя…
Ну да, Татьяна говорила, что лишь к окончанию школы избавилась от комплексов! А в детстве старалась быть как все, постоянно худела и страдала из-за высокого роста.
«Ну и пусть. Все равно эта забавная малышка похожа на Татьяну сегодняшнюю, — упрямо подумала Сауле. — Но вот что из нее вырастет при такой-то матери…»
Анна Генриховна открыла Тане дверь. Смерила оценивающим взглядом с ног до головы и неодобрительно поджала губы.
— Что на этот раз? — весело поинтересовалась Таня. — Не понравился цвет моей новой губной помады?
— Только мне и дела, твою помаду рассматривать, — проворчала Анна Генриховна. — Просто ты — вылитый придорожный столб!
— Столб?!
Таня жизнерадостно захохотала, уж слишком неожиданным оказалось сравнение. Никита выглянул из-за спины няньки и весело сказал:
— А я понял! Столб, он тоже в красно-белую полосочку, да, Анна Генриховна?
— Ты абсолютно прав, мой мальчик, — важно подтвердила старуха. — Именно в полосочку, и именно в красно-белую, как твоя любимая тетя Таня.
— Ну и ассоциации у вас! — возмутилась Таня, сбрасывая сапоги. — Сравнивать живого человека с грязным придорожным столбом, на который мочатся все блохастые собаки!
— Вовсе нет, мы тебя сравнили с другим столбом, — фыркнул Никита. — Свежеокрашенным. Еще чистеньким!
— Вот спасибо…
— Господи, как ты ходишь на этих шпильках? — Анна Генриховна кивнула на Танины сапоги. — Это же травмоопасно!
— Зато в них я на голову выше остальных. — Таня надела свои шлепки и взяла с тумбочки коробку с пирожными.
— Ты и без них выше, — сухо заметила Анна Генриховна.
— Без них не настолько!
Никита рассмеялся. Анна Генриховна снова негодующе поджала губы и ушла в комнату, собирать сумку. Таня заговорщицки прошептала:
— Чего это мы сегодня такие добрые?
— Из-за телика, — тоже понизил голос Никита. — Там какие-то девчонки сказали, что мечтают стать манекенщицами, а мальчишки — охранниками в супермаркете…
— Поколение бездельников растим! — с горечью крикнула Анна Генриховна из комнаты, и как услышала? — Раньше дети мечтали стать космонавтами, врачами, учителями, а теперь — модельками и охранниками, лишь бы не работать. Куда катимся…
Она вышла в прихожую и сняла с вешалки плащ.
— Не бойся, я не буду охранником, — утешил ее Никита.
— Очень за тебя рада, — проворчала нянька.
— Может быть, вы с нами чай попьете? — вежливо предложила Таня. — Я классные эклеры сегодня отхватила, с шоколадным кремом!
— Нет, спасибо, мне некогда. — Анна Генриховна укоризненно покачала головой и попеняла: — «Отхватила»!
И что за словарь?! Вроде бы интеллигентная девушка, из хорошей семьи…
— Я хотела сказать — купила.
Но Анна Генриховна не смягчилась и на чай не осталась. Торопилась домой, ее там ждал старый сиамский кот.
Если верить Анне Генриховне, ее Тимоша без хозяйки даже к своим мискам не подходил, так скучал. Одиночества он не любил, предпочитая «неспешную беседу и хорошее общество».
Таня, Сауле и Никита тысячи раз слышали, что «Тимоша — настоящий аристократ, редкий умница и красавец».
Изредка Анна Генриховна скромно добавляла — «как все сиамцы».
Никита с Таней смотрели, как она неспешно обувается. Причесывается у зеркала и повязывает косынку. Прячет старый-престарый зонт, такой большой, что не вмещается в сумку целиком.
И покорно слушали, как Анна Генриховна проклинает современное телевидение, его «разлагающее влияние на неокрепшие умы молодежи».
— «За стеклом», «Дом-1», «Дом-2», «Счастливы вместе» — глупо, пошло, все шутки, что называется, ниже пояса…
— Мы с мамой не смотрим. — Никита широко улыбнулся няньке, демонстрируя передние зубы — новенькие, с зубчатыми марочными краями.
— Я тоже только названия слышала, — поддержала Таня.
— Зато другие у экранов сидят как приклеенные. — Анна Генриховна подняла с пола красный ремень и вернула на вешалку.
— Не все!
Но Анна Генриховна лишь рукой махнула. Сказала, что спорить не собирается, но уверена — расслоение в стране идет не только социальное или по материальному достатку, но и самое страшное — интеллектуальное. Теряется общий язык, углубляется непонимание, появился новый класс — «быдло российское». Это молодые люди со словарным запасом в четыре-пять тысяч и любимейшей передачей «Дом-2». Завтрашние взрослые, не знающие, что такое параллели и меридианы, в каких странах находится Киев, Ташкент или Алма-Ата, что такое холокост, геноцид или адаптация…
На этом Анна Генриховна выдохлась. Перекрестила насупленного Никиту — мальчик пытался переварить услышанное — и ядовито посоветовала Тане не увлекаться красным цветом.
И тем более — не сочетать его с белым, ей не три года!
Таня наблюдала, как Никита ест пирожное, и непроизвольно улыбалась, так «вкусно» у мальчишки это получалось.
Свои три эклера — нет, ей точно пора на диету! — Таня проглотила мгновенно и теперь маялась: и чего не взяла больше, кто мешал? Ведь за весь день съела только яблоко и выпила стакан ряженки, некогда было забежать в кафе или домой.
Таня пододвинула тарелку с пирожными поближе к Никите. Налила себе еще одну чашку чая, кофе варить поленилась: в конце концов, она в гостях или как? Посмотрела на часы и проворчала:
— Твоя мать совсем о нас забыла. Шляется где-то, а ведь должна юлой крутиться вокруг…
— Почему это — должна крутиться? — Никита с наслаждением слизнул воздушный, шоколадного цвета крем.
— Ты — единственный сын, а я — дорогая гостья. Разве нет?
— Ну, так, — неохотно признал мальчик. И вдруг просиял: — А давай я возле тебя покручусь? Ты же и моя гостья!
— Толку-то! Мне, конечно, будет приятно, но вот кофе ты не сваришь…
— Кофе — нет. Но я научусь, хочешь?
— Учись. Я где-то слышала, что у мужиков это выходит лучше. И мясо у них получается лучше, особенно жареное, шашлыки там или отбивные. А вот супчики, тут — шалишь. На них у вашего брата терпения не хватает.
— У меня хватит, вот увидишь. — Никита взял следующий эклер. — А то мама не любит готовить. — И похвастал: — Я знаешь как картошку чистить наловчился? Шкурка тонкая-тонкая, аж светится…
— Еще бы не наловчился, — сердито фыркнула Таня. — Видела я, как управляется с картошкой твоя мамочка — одни отходы!
— Она… она просто рассеянная, — насупился Никита.
— А я что, возражаю? Именно что без головы! Вечно витает в облаках, все никак на землю не спустится…
Никита вернул надкусанное пирожное на тарелку и исподлобья уставился на гостью:
— Мама хорошая!
— Вот-вот — не мама, а ангел небесный, — съязвила Таня. — Нет чтобы нас ужином накормить…
— Ужин есть, — возмутился Никита. — В холодильнике котлеты и каша гречневая! Хочешь, в микроволновке тебе разогрею? Прямо сейчас?
— Что, правда котлеты есть? — оживилась Таня.
— Сделать? — Никита с готовностью вскочил со стула.
— Ну, нет! Я все же твою любимую маман дождусь, тогда и отдам им должное!
Таня непроизвольно облизнулась: котлеты Саулешка жарила классные — сочные, нежные, пахучие… кругленькие, как колобки!
Никита хихикнул, вспомнил: в прошлый раз тетя Таня побила все рекорды, съела ровно десять штук! — и снова взял пирожное.
Таня посмотрела в окно и нахмурилась: уже совсем стемнело, где только глупая Саулешка ходит? Сама от писка комариного шарахается, а туда же — гулять затемно.
Таня одним глотком допила чай и небрежно поинтересовалась:
— Кстати, не знаешь, где твою мамулю носит? А то я не спросила. Она меня в кабинете у шефа вызвонила, сам понимаешь — при нем особо не поболтаешь.
— Наверное, к бабе Нине пошла.
— Баба Нина — это кто? В первый раз о такой слышу.
— Старушка одна. — Никита пожал плечами. — На рынке досками торгует. Разделочными. Я ее тоже никогда не видел.
— Да-а? И что твоя мама потеряла у этой старушки-невидимки?
— Она… — Никита не договорил, оглянулся на дверь.
Затолкал в рот почти пол-эклера и виновато прошамкал:
— Сама у нее спросишь.
— Что — секрет? — мгновенно насторожилась Таня. — Очередная благотворительная акция — «дружно поможем старикам и бродячим собакам»?
— Вовсе нет. — Никита вдруг покраснел и обиженно буркнул: — Ну, скажи — собаки-то здесь при чем?
— В общем-то ни при чем, — мирно согласилась Таня. — Это я так, для красного словца.
— Вечно ты…
Таня приложила палец к губам. Никита привстал: он тоже услышал, как открывается входная дверь.
— Наконец-то явилась. — Таня посмотрела на часы и сурово сдвинула брови: почти девять. — Надо же — и петухи еще не пропели!
— Не ругайся только, ладно?
— Да я и не собиралась, во всяком случае — не при тебе…
Таня замерла с открытым ртом: в прихожей явственно заворчала собака. Никита изумленно моргнул.
— Неужели сглазила? — неверяще прошептала Таня.
Они переглянулись: Сауле кому-то предложила не стесняться и чувствовать себя как дома.
Не сговариваясь, Таня с Никитой одновременно протиснулись в дверь. Вылетели в прихожую и дружно попятились: на них скалило внушительные зубы бело-розовое чудовище.
— О боже, бультерьер! — потрясенно выдохнула Таня.
Нащупала рядом Китеныша и задвинула за собственную спину.
Страшная собака утробно зарычала. Никита нервно икнул. Таня в ступоре рассматривала огромный тяжелый носище, круглые крошечные глазки, широченные кривые лапы, голый неприятный хвост…
Бультерьер показался ей огромным, невероятно худым и поэтому вдвойне опасным. Ребра буквально выпирали сквозь кожу, бочкообразная грудь запаленно ходила, с длинного языка капала на пол слюна.
Сауле виновато сказала:
— Он лифт не любит. Мы ехали, а он — по лестнице…
— Ну и ну — настоящий монстр, — пролепетала Таня.
— Не монстр, а Кеша, — обиженно поправили ее.
Таня вздрогнула от неожиданности и наконец обрела способность замечать еще что-либо, кроме страшного пса. Она машинально придержала Китеныша — мальчишка чуть не просочился в прихожую из-под ее руки — и пробормотала:
— Будто твой Кеша не может быть монстром…
Она только сейчас разглядела еще одну гостью: рядом с Сауле стояла девчонка лет четырех-пяти в грязной голубой куртке. Щуплая, жалкая, с короткими смешными хвостиками, в потертых джинсах и драных кроссовках явно не своего размера — настоящий Маленький Мук.
Замарашка смотрела удивительно независимо, и Таня раздраженно воскликнула:
— Кто-нибудь объяснит, что здесь происходит?
— Разве нужно объяснять?
Мягкий, укоризненный голос матери мгновенно привел Никиту в чувство. Он вывернулся из-под Таниного локтя и виновато сказал:
— Ничего страшного, у нас просто гости, да, мам?
— Ага, совсем ничего страшного в нашем доме, — кивнула Таня. — Особенно ничего страшного в этой милой, почти беззубой собачке!
— Кеша не беззубый! — возмутилась девчонка.
— Какая жалость, — хмыкнула Таня. — А я-то, наивная, надеялась — у меня галлюцинации!
— Она так шутит, — вежливо пояснил Никита.
Сауле рассмеялась и шепнула гостье:
— Вообще-то она очень добрая!
— Особенно местами, — проворчала Таня, неодобрительно наблюдая, как чудовищно грязная куртка оказывается на вешалке в опасной близости от ее кипенно-белого кашемирового пальто. — И чаще, когда сплю, еще лучше — зубами к стенке.
Она непроизвольно поежилась: взгляд собаки был давящим, тяжелым, неприятным. И девчонка смотрела настороженно, будто ожидала, что ее сию секунду выставят за дверь.
«Из нормального дома и выставили бы. — Таня недоверчиво разглядывала маленькую бродяжку и отвратительного пса. — Только кто сказал, что этот дом нормальный?..»
Сауле подтолкнула гостью к комнате и улыбнулась сыну:
— Не на пороге же будем знакомиться, правда?
Девчонка неохотно сбросила кроссовки и обошла Таню по максимально большой дуге. Бультерьер свирепо — видимо, на всякий случай — скалил зубы и двигался за маленькой хозяйкой след в след.
Таня брезгливо поморщилась: новая Саулешкина приятельница могла со спокойной совестью остаться в обуви, ее драные носки давно потеряли первоначальный цвет и выглядели устрашающе серыми. Впрочем, как и когда-то белая футболка.
— Садись пока на диван, — весело сказала ей в спину Сауле. — Я быстренько, только переоденусь.
— Хочешь, я тебе свою новую книжку покажу? — Никита бросился за гостьей, едва не наступая собаке на хвост. — Мама недавно из библиотеки принесла. Пустячные сказки, я их уже читал, зато с такими картинками…
Таня не расслышала ответа девочки, она прикрыла за детьми дверь. Повернулась к подруге и язвительно поинтересовалась:
— Ну и откуда ты выкопала это сокровище?
Сауле, убирая сапоги, невинно уточнила:
— Ты о ребенке или о песике?
— Тоже, нашла «песика». — Таня непроизвольно оглянулась на комнату. — Помесь крокодила с чудовищной крысой, а не собака, у меня до сих пор ноги в коленях дрожат!
— Так я тебе и поверила, — рассмеялась Сауле. — То-то бедный Кеша удрал отсюда на полусогнутых!
— «Бедный Кеша», — возмущенно фыркнула Таня. — Ты еще скажи — он при «бедной Лизе»!
— Угадала!
— Что я угадала?
— Малышку зовут Лизой.
— Серьезно?
— Конечно.
Таня приоткрыла дверь и осторожно заглянула в комнату: противная девчонка чинно сидела на диване и небрежно перелистывала страницы. Свирепый бультерьер лежал у нее в ногах, и Никита едва не топтался по собаке, что-то шепотом рассказывая гостье.
Таня уважительно хмыкнула: Китеныш совершенно не боялся пса, его гораздо больше интересовала новая подружка, что понятно: здесь редко бывали гости.
Странно, но и бультерьер практически не обращал на мальчишку внимания. Зато на открытую Таней дверь смотрел с нехорошим интересом, будто ждал нападения.
— И где ты познакомилась с этой сладкой парочкой? — Таня повернулась к подруге.
— Какая разница?
— Ага, значит, что-то нечисто!
— С чего ты взяла?
— Иначе бы ты не крутила, а честно отвечала на вопросы!
— Я и не кручу, мы на рынке познакомились.
— Ну, понятно, эта маленькая оборванка пришла за покупками, вы оказались в одной очереди и разговорились за жизнь…
— Тань, прекрати. Голодная малышка утащила булочку — кстати, уже надкусанную! — я как раз была рядом.
— Тысячу раз тебе говорила — никаких Тань!!!
Сауле оглянулась на дверь и прикрыла рот ладонью, ее душил смех.
Тане такая реакция показалась более чем подозрительной, обычно подруга лишь кротко извинялась. Впрочем, за годы их дружбы это случалось всего несколько раз, Сауле всегда называла ее Татьяной.
— Прости, — с трудом сдерживая улыбку, пробормотала Сауле. — Я вас сейчас познакомлю, и ты все поймешь…
— «Познакомлю»! — передразнила Таня. — Приволокла в дом черт-те кого…
— Всего лишь ребенка.
— Рыночную воровку, — ехидно уточнила Таня. — Да еще с мерзкой грязной собакой в кильватере!
— Тебе не стыдно?
Таня сделала вид, что прислушивается к собственным ощущениям:
— Кажется, нет. Точно нет. Ну, ни грамма!
Сауле невольно улыбнулась: артистка.
Она бросила встревоженный взгляд на комнату и подумала, что не стоило так надолго оставлять Лизавету одну в незнакомой обстановке, девочку и без того едва удалось уговорить прийти.
Печально, но реакция Татьяны вполне предсказуема, малышке, видимо, уже приходилось с таким сталкиваться. Всю дорогу Лизавета тревожилась, как ее примут в чужом доме.
Правда, держалась девчушка молодцом, басовито уверяя Сауле, что терпеть не может «шататься по гостям». И что — «они с Кешей уже поели, булочка сытная попалась, ужас просто, теперь бы только выспаться, пока мамка в бегах». Говорить говорила, но держалась рядом, видимо, не так уж часто Лизавету приглашали в гости, и девочке было интересно.
Кеша послушно трусил у ее ног, не понимая толком, куда они собрались на ночь глядя. Изредка он забегал вперед и тогда вопросительно заглядывал в глаза хозяйке: мол, не пора ли поворачивать к дому?
Что творилось в Лизаветиной квартире, Сауле хорошо представляла, хоть в сами комнаты — их оказалось две — и не зашла, ждала девочку в коридоре.
С нее вполне хватило и неимоверно грязной прихожей. Абсолютно пустой, если не считать ржавого кривого гвоздя, торчащего у двери, малышка аккуратно повесила на него свою голубую курточку. Ни тапочек у порога, ни коврика, ни полки или какой-нибудь простенькой вешалки под верхнюю одежду…
Мать Лизы она не застала, чему искренне порадовалась.
Сауле не представляла, что можно сказать женщине, которая совершенно не интересуется дочерью. Придуманные по дороге страстные обличительные речи казались сейчас наивными и даже глупыми.
Сауле распустила туго стянутые волосы и прошлась по ним щеткой. Потом тряхнула головой, радуясь свободе, и серьезно сказала:
— Малышка ту несчастную булочку даже есть сама не стала, понесла домой голодному Кеше. И честно разделила с собакой!
— Нажрался, значит, зубастик? То-то я заметила: отрыжка его буквально замучила, — проворчала Таня тоном ниже, она всегда отдавала должное сильным людям, будь это даже грязная малолетняя бродяжка.
— Поэтому я и пригласила ее в гости, обещала познакомить с Китенышем. И покормлю заодно, ребенок почти прозрачный, вот-вот дистрофия начнется…
— Ты забыла добавить, что и собака у нее — настоящий мешок с костями, жаль, зубищи на месте!
— Само собой, Кеша тоже приглашен на ужин, — кротко согласилась Сауле. — Девочка без него не пошла бы, они дружат.
— Как же — «не пошла бы», побежала бы!
— Я приглашала. Она отказалась.
— Ой, только не надо душещипательных историй, время рождественских сказок прошло, на носу лето!
Сауле вкрадчиво предложила:
— В принципе ты можешь идти домой и с ней не знакомиться…
— Ну да, разбежалась, как же, — возмутилась Таня. — Я уйду, а эта шустрая девица вас с Китенышем тут же обчистит!
— Ну как тебе…
— И не мечтай — не стыдно!
— Что, совсем?
— Саулешка, ты настоящая дура, — рассердилась вдруг Таня. — Никто кроме тебя — поверь, я знаю, что говорю, — не притащил бы в дом замарашку с рынка! А уж если эту замарашку при всех поймали на воровстве…
— Она взяла всего лишь хлеб!
— Не взяла, а украла!
— Но хлеб.
— Да хоть хлебную корочку!
Услышав рычание, подруги перестали переругиваться и обернулись: в дверях стоял бультерьер. Набычившийся, чудовищные клыки наружу, он грозно поедал глазами оторопевшую Таню.
Сауле виновато пролепетала:
— Что ты, Кеша, мы вовсе не ссоримся, это же моя лучшая подруга…
Бультерьер недоверчиво заворчал. Сауле искательно улыбнулась. Никита из комнаты торопливо подтвердил:
— Они правда дружат.
Лизавета смотрела на женщин с нескрываемым злорадством и молчала. Она-то знала, что Кеша с самого нежного возраста не любит громких голосов, в их квартире они слишком часто кончались безобразными драками, а то и поножовщиной. Мамины приятели отлично это знали и, если пес с девочкой находились дома, вели себя тише воды ниже травы. Особенно после того, как Кеша порвал сухожилия дяде Юре, схватившему во время ссоры нож.
Впрочем, Лизавета практически никогда не оставалась в квартире, когда мама устраивала пьянки. Даже зимой забирала свое одеяло, уходила с Кешей на верхний этаж и устраивалась там возле батареи. Соседи не возражали, они жалели девочку и иногда подкармливали. Совали в руки то бутерброд с сыром, то пирожок, изредка выносили даже пластиковую тарелку с жареной картошкой и сосисками.
Как-то Лизавета получила большущий кусок шоколадного торта, в сорок восьмой квартире праздновали день рождения. Потом он часто снился девочке, этот воздушный бисквит, украшенный меренгами и нежным кремом.
В жизни Лизавета не ела ничего вкуснее!
При этом девочка не считала себя несчастной, отнюдь. У нее же Кеша! На улице Лизавету и пальцем никто не трогал, трусили.
Жаль, мамка никого не боялась и спьяну распускала руки. Она и Кешу била, если он не успевал спрятаться.
Ногами!
Кеша по-прежнему ворчал, демонстрируя всем желающим впечатляющий набор острейших клыков. Притихшие дети сидели на диване и смотрели на взрослых.
Сауле прятала от Тани улыбку, она не сомневалась, что пес никого не тронет. И первый раз видела подругу растерянной.
Татьяна, которая терпеть не могла никакого давления, неожиданно разозлилась. Подбоченилась и возмущенно прошипела:
— Ах ты ж, суповой набор в ассортименте, крокодил зубастый, крыса голохвостая, задница розовая! Ты в гости сюда заявился или так, шел мимо и заглянул на разборки?!
— В гости, — быстро ответила за любимца Лизавета. — Он в гости пришел. — И уточнила: — Со мной. Мы с ним вместе пришли. Нас вот она пригласила. Сауле называется.
— А чего ж тогда «пальцы веером»?!
— Это так… для порядка. Чтоб не кричали. Вдруг да поссоритесь? Кеша ссор ужас как не любит и криков не любит, он такой…
— Ишь, «такой»! А если в нос ногой, чтоб права не качал?!
— Не надо в нос, — испугалась Лизавета, — он хороший!
Бультерьер вертел тяжелой башкой, то ли слушал так, то ли следил за говорящими. Но больше не рычал. Отошел от порога и снова лег в ногах у хозяйки.
Никита с любопытством спросил:
— А почему «суповой набор»?
Таня ответить не успела. Зато гостья нежно погладила любимца по тяжелой голове и огорченно признала:
— Худой он у меня, видишь, ребра наружу?
Никита сочувственно кивнул.
— Ничего, вот я вырасту… Я ему ливерную колбасу куплю! Знаешь, как он любит ливерную колбасу?
— Ливерную?
— Именно что ливерную. Я ему много-много куплю!
И дам все сразу. — Тощее чумазое личико стало мечтательным. — Чтоб он ел, ел, ел… Пока не наестся!
Никита расстроенно рассматривал собаку. Он как-то сразу не обратил внимания на Кешину худобу, просто позавидовал гостье: маленькая, а уже свой пес. Он о таком и думать не смел, радовался, когда соседка с первого этажа позволяла выгулять болонку, смешную и лохматую безобразницу Ресси.
Татьяна молчала, живые глаза ее показались Сауле непривычно серьезными и даже печальными. Вряд ли она сейчас помнила об украденной булочке. Даже на собаку Татьяна смотрела без страха, скорее, с брезгливой жалостью. А у Китеныша набухли губы и подозрительно заблестели глаза.
Решив отвлечь подругу и сына от грустной темы, Сауле преувеличенно весело воскликнула:
— Ну, ливерной колбасы у нас, к сожалению, нет! Зато есть домашние котлетки и гречневая каша с маслом! По-моему, тоже неплохо, как считаете? И сейчас мы пойдем ужинать, если честно, у меня после завтрака крошки во рту не было!
— Ура! — Никита обернулся к гостье: — Знаешь, какие вкусные котлетки мама готовит? — и гордо пообещал: — Кеше тоже понравятся, вот увидишь!
Таня хмыкнула, но ничего не сказала, что уже удивительно. Бультерьер взволнованно засопел и вопросительно поднял глаза на хозяйку, будто тоже понял, о чем речь.
— Только давайте перед ужином я вас быстренько перезнакомлю. А то и солонку друг другу не передать. — Сауле рассмеялась. — Не скажешь же: «Эй, как там тебя»…
Никита с Лизаветой переглянулись и дружно фыркнули. Сауле притянула к себе сына и сказала:
— Будем вежливыми и для начала представимся нашей гостье…
Бультерьер вдруг заворчал, и Сауле поправилась:
— Гостям, конечно же гостям, прошу прощения. Так вот, это мой сын, зовут Никита.
— Я знаю, — сказала Лизавета. — Ты мне говорила.
— А это — моя ближайшая подруга и очень, очень хороший человек. — При этих словах Танино лицо перекосило так, словно она сунула в рот кусок лимона без сахара. — Татьяна Константиновна. И пусть она морщится, сколько ее душеньке угодно, все равно это так, правда, Китеныш?
— Точно, — кивнул Никита. — Она такая. Просто иногда притворяется вредной.
— Вот спасибо так спасибо, — всплеснула руками Таня.
— Хорошенькая рекомендация, ничего не скажешь!
— Меня ты уже знаешь, я — Сауле, — не обращая внимания на ернический тон подруги, улыбнулась Сауле. Она ласково коснулась руки гостьи. — Теперь твоя очередь. Ты сама представишься или позволишь мне?
— Сама, — угрюмо буркнула девочка.
Она вышла на середину комнаты и передернула плечами, как от озноба, малышке явно было не по себе. И все же она держала марку — маленькая, тонкая, как струна, и такая же напряженная.
Девочка посмотрела на пса — бультерьер настороженно поднял голову — и негромко скомандовала, хлопая себя по ноге:
— Ко мне!
Нескладный, неуклюжий внешне пес мгновенно оказался у ног хозяйки, никто и не заметил, как это произошло. Только Никита восторженно присвистнул, и Таня невнятно высказалась, то ли восхищаясь, то ли негодуя.
— Это Кеша, — коротко представила пса малышка. — Он мое все! Мы всегда вместе. Он мне родной.
Пес гулко гавкнул, подтверждая. Малышка забавно подбоченилась и звонко сказала, почему-то с вызовом глядя на ошеломленную необычным «представлением» Татьяну:
— А я — Лизавета! Просто Лизавета, понятно?
— Ага, — заулыбался Никита. — Что тут непонятного?
Девочка в его сторону и головы не повернула. Топнула ногой и процедила сквозь зубы, по-прежнему глядя исключительно на Татьяну:
— И чтоб никаких там Лиз, Лизонек и Лизочек, все запомнили? — Она смотрела так грозно, что огромный бультерьер съежился и стал выглядеть раза в два меньше, это казалось невероятным. Лизавета мимоходом потрепала его по холке, успокаивая, показывая, что им-то как раз довольны, и проворчала: — Терпеть не могу дурацкие сокращения! Только — Лизавета, и точка!
Татьяна изумленно открыла рот. Сауле в голос захохотала. Никита возмущенно вопросил:
— Чего тут смешного?
— Ничего! — рявкнула Татьяна, обалдело рассматривая маленькую паршивку, так ловко ее подставившую.
Она только сейчас поняла, над чем смеялась подруга в коридоре.
