Глава 9
ГРАБЕЖ СРЕДЬ БЕЛА ДНЯ

В пятницу вечером Лида допоздна смотрела телевизор в надежде на следующий день проспать. Но в субботу проснулась в семь утра: в голову, словно пуля, вонзилась мысль: Иван оставил ее одну! Вытолкнул навстречу опасности и скрылся за углом. Нет, он предупреждал, что не будет звонить – соединения мобильных телефонов фиксируются сотовыми операторами и могут быть легко расшифрованы, но почему не зашел хотя бы на минуту: обнять, поддержать, пожелать удачи? Она-то, глупая, была уверена: эту ночь, возможно последнюю ее ночь на свободе, они проведут вместе.

Лида поглядела на темное окно, вновь закрыла глаза, сжалась в комочек, попыталась уснуть, но в ногах вдруг опало одеяло, словно кто-то присел на диван, а в углу за креслом зашуршало.

Руки девушки покрылись гусиной кожей, сердце забилось, как мотылек, в детстве она зажимала таких в кулаке.

Лида вскочила, пробежала по ледяному полу, зажгла настольную лампу.

От ее света, теплого, но скудного, как у лампадки, тени по углам стали еще чернее.

Лида выскочила на кухню, на ходу включила светильники по всей квартире. Подумала, включила радио. На одной волне играл джаз, на другой – мелодии в стиле ретро. Девушка принялась переключать частоты, но голосов ведущих, их бессмысленного смеха, надоедливой рекламы не было. Лида поняла: в этот ранний час выходного дня перед микрофонами студий никого нет, ни одной живой души. Она, Лида, сейчас совершенно одна. И надеяться ей не на кого.

«Что, если меня сегодня убьют? – вдруг подумала девушка. – Неожиданно войдет хозяин квартиры, выхватит пистолет и застрелит грабительницу… Или воровку? Кто я по уголовному кодексу?»

Она представила толстого лысоватого дядьку в очках, смутно похожего на кого-то из депутатов Госдумы: рука с огромными часами из белого золота наставляла черное дуло револьвера.

«Наверняка у хозяина есть оружие – олигархам ведь все можно, тело увезут, буду лежать неопознанная, цветы в квартире засохнут», – бессвязно подумала Лида и застонала.

Подвывая, она схватила лейку, побежала в комнату и щедро, про запас, полила китайскую розу.

«А если сразу установят мою личность? Люди придут ко мне в квартиру на поминки, а здесь бардак, белье грязное».

Она тонко всхлипнула и принялась загружать стиральную машину.

Затем пожарила яичницу с хлебом, проглотила, не чувствуя вкуса, и, давясь слезами, тщательно, до блеска, начистила плиту.

После разобрала бумаги, удалила из ноутбука все личные файлы, почистила почтовый ящик. Попила пустого чая, подумала, сменила постельное белье, протерла и набрызгала обувным дезодорантом туфли и сапоги в прихожей, вымыла хлебницу, выбросила из холодильника все, что может заплесневеть, пока хозяйка будет лежать в морге.

К обеду квартира сияла.

Под корзинкой с расческами и ключами, на комоде в прихожей, лежала записка:

«Дорогие мамочка, папочка, бабушка и дедушка! Не думайте обо мне плохо, эти деньги нужны были на операцию маленькой девочке Лизе. Ваша любящая дочь и внучка

Девушка написала записку на случай смертельного ранения или ареста на месте преступления.

За окном ненадолго рассвело, но комнаты оставались сумеречными.

Лида прилегла на диван и провалилась в вязкий, как болото, сон.

Очнулась, когда на улице вновь потемнело и остывающая в уголке форточки алая окалина предвещала скорый зимний закат.

Девушка подскочила, цепенея от ужаса – проспала! – и бросилась к часам.

Стрелки будильника показывали без четверти четыре, на радио светились цифры «15:48».

Девушка торопливо надела старый свалявшийся джемпер, черные брюки. Вытащила из комода в прихожей разношенные кроссовки – обувь не для зимы, но, во-первых, без каблуков, проще будет залезать на строительные леса, во-вторых, не жалко выбросить, заметая следы. А чтобы ноги не окоченели, Лида натянула поверх колготок толстые махровые носки.

Одевшись, девушка села за кухонный стол и высыпала на скатерть содержимое домашней косметички – прозрачного сундучка с шелковистой окантовкой.

Выкопала круглую баночку с жирными изумрудными, с блестками, тенями и жидкий малиновый блеск для губ.

Глядя в круглое зеркальце, Лида густо наложила на веки темно-розовый блеск для губ, а губы покрыла толстым слоем малахитово-зеленых теней.

Поводила глазами, рассматривая себя в блестящем кругляшке.

Потом сложила тени и блеск в полиэтиленовый пакет, завязала узлом, сверток засунула в карман брюк. В другой карман лег пакетик с одноразовой влажной салфеткой, завалявшейся очень кстати – стереть маскировочный макияж.

Лида сгребла россыпь оставшихся помад и лаков, аккуратно поставила косметичку на видное место, на комод: смотрите, следователи Управления внутренних дел, вот она, моя косметика, никакой зеленой помады здесь нет и не было.

Затем девушка повесила на шею специально купленный дорожный кошелек – конверт из болоньи на «молнии» и крепком шелковом шнурке незаметного телесного цвета: сюда она спрячет украденные деньги.

На голову, тщательно заправив волосы, Лида натянула огромный бесформенный вязаный берет.

Наконец надела куртку, сунула в кармашек карточку на две поездки на метро и сто рублей, натянула на руки тонкие хлопчатобумажные перчатки, оставшиеся со времени ремонта квартиры, поверх – вязанные бабушкой варежки.

Поглядела в зеркало над комодом.

Зеленые губы, малиновые веки, берет свесился набок, как индюшачий гребень. Ну и пусть! Зато никто потом не узнает в фотороботе дерзкой преступницы поклонницу скромного гламура Лиду! «Ой, что вы, совершенно другой человек: по лесам лазила какая-то крейзи, а это – милая девушка», – пожмут плечами свидетели. И скорее заподозрят Жанну Агузарову, чем Лидию Гречинину.

Девушка оставила на кухне свет, прибавила громкости радио – пусть соседи думают, что она весь вечер была дома, и вздохнула: алиби, прямо скажем, примитивное, но лучше, чем ничего.

Наконец она заперла квартиру, спрятала ключ в карман на «молнии» и тихо спустилась по лестнице.

Дойдя до подворотни, Лида опасливо поглядела вперед и вбок и быстро метнула узелок с тенями и блеском в мусорный контейнер.

«Все, можно идти к метро», – подумала девушка, но в кармане куртки вдруг звякнул электронный колокольчик, сообщивший об эсэмэске.

«Мобильник! Как он здесь оказался?!» – вздрогнула Лида и задохнулась, словно на нее обрушилось ведро ледяной воды.

Ведь она постоянно напоминала себе: не забыть выложить телефон, по его сигналу легко вычислят: в субботу, в семнадцать часов вечера, Лидия Гречинина была в районе Мясницкой. Доказывай потом, что сидела в это время дома на кухне и слушала радио «Маяк»!

Придется возвращаться… Какая плохая примета!

Чуть не плача, подавленная ужасным началом операции, девушка побежала назад, домой.

К счастью, на улице совсем стемнело, двор был пуст, никто из соседей не увидел владелицу квартиры номер 8а с зелеными губами.

Лида открыла дверь, не переступая порога, положила мобильник на пол, оттолкнула телефон рукой в глубь прихожей. Когда сотовый проскользил к ванной, девушка с сожалением подумала: «А вдруг эсэмэска от Ивана? Не выдержал, махнул рукой на конспирацию и решил пожелать удачи?» Однако шагнуть за порог девушка не решилась, печально поглядела на телефон и уже хотела захлопнуть дверь. Но вспомнила: бабушка говорила, если пришлось вернуться, надо обязательно поглядеться в зеркало.

Лида тихо застонала, распахнула дверь пошире и вытянула шею, стараясь увидеть свое отражение. В зеркале мелькнул кусок берета и чужие сумасшедшие глаза.

«С каких пор ты стала суеверной?» – с издевкой спросила Алина, когда Лида во второй раз домчалась до подворотни и остановилась отдышаться.

«Отстаньте все от меня!» – крикнула Лида и быстро пошла к станции.

Народу в подземке было мало – горожане устали от метро за неделю и в выходные, когда не нужно мчаться на работу, старались вообще не выходить из дому, гуляли по ближайшим торговым центрам, а в случае крайней нужды выбирали автобус или троллейбус, из окон которых можно смотреть на Москву.

Коренные москвичи, наловчившиеся мысленно загораживаться от бесконечной толпы шелковым коконом, зеркалом или кирпичной стеной, искренне не замечали девушку в странном макияже. А приезжие быстро отводили взгляд от опасной наркоманки, всю дорогу глядели на грязный пол и чужие ботинки, делали вид, что им дела нет до зеленых губ.

Лида быстро прошла по темной и одновременно мерцающей огнями Мясницкой, ничего вокруг не замечая: ноги несли ее, словно радиоуправляемую машину – с необъяснимой, невидимой силой.

Неясные морозные звуки катились по щекам, таяли на ресницах.

Картина улицы вспыхнула перед глазами, лишь когда девушка оказалась напротив грохочущей, ярко освещенной стройки. Тяжелые удары копра по бетонным сваям расходились в холодном воздухе толстыми кольцами, сбивали с ног.

Не замедляя шага, девушка перешла через дорогу на другую сторону, прошла под аркой, оказалась во дворе. Вернее, двора, деревьев, железных заборчиков, скамеек, не оказалось: лишь тесная заплата асфальта, плотный ряд машин, огромный контейнер со строительным мусором и строительный вагончик с темным окном.

Лида хотела пройти вперед, вдоль дома, в надежде отыскать в сетке, затягивавшей леса, проход или, в крайнем случае, подлезть под нее на корточках. Но неожиданно увидела справа, в углу здания, вырезанный в полотнище проем. Нырнула в него и оказалась возле деревянного трапа, ведущего на настил, уложенный на металлические конструкции.

«Стой! Опасная зона!» – прочитала девушка и поспешно взбежала по скользким, заледеневшим мосткам.

Доски закачались, взвилось облако скрипов, стальные леса загудели, как трубы органа.

Лида похолодела от страха, но развернулась на маленькой площадке, опоясанной со стороны сетки пластиковой лентой в черно-желтую полоску, полезла по следующей деревянной лесенке на второй этаж.

Держась за стену рукой, посмотрела на дощатую дорогу, по которой ей предстояло пройти, отыскивая квартиру купающегося в неправедных деньгах богача.

Из-за настила сверху, вдоль третьего этажа, и непроницаемой сетки со стороны двора проход казался тоннелем, уходящим в черноту. Лишь в двух-трех местах он слабо освещался едва сочащимся из окон светом: с тех пор как дом оделся в леса, владельцы квартир вечерами тщательно задергивали шторы и опускали жалюзи.

Лида вдохнула морозный воздух открытым ртом и сделала шаг по настилу.

Сетка раскачивалась и хлопала парусом.

Первые два окна, одно из которых выходило на балкон, были черными. Но Лида, на всякий случай, ссутулилась, опустила и слегка отвернула в сторону голову: вдруг кто-то глядит из темной глубины за стекло, заинтересуется подозрительным силуэтом и постарается запомнить приметы – рост, форму носа.

Качнувшаяся под ногой доска передала движение стальной опалубке, одна из труб коснулась ограждения балкона, ажурная решетка задрожала, вибрируя и завывая.

Лида вздрогнула, зацепилась носком кроссовки за стык настила и, едва не упав, схватилась за стену.

Варежка сцепилась с шершавым камнем, издала оглушительный, как показалось Лиде, треск, оставила тонкий клок мохера.

«Ну вот: следы от кроссовок, а теперь еще и волокна одежды», – тоскливо подумала девушка.

Но снимать варежки, перчатки, искать в темноте и снимать шерстяные пряди было некогда.

Лида осторожно пошла дальше.

Иван велел искать французское окно: белоснежный стеклопакет, створки которого застеклены до самого пола. Такую балконную дверь, заверил он, легко раскрыть, посильнее надавив внутрь.

«Тупой народ просто не знает, как эти дешевые французские понты распахиваются от одного пинка!» – ухмылялся Иван.

Она прокралась мимо трех окон одной квартиры – все стеклопакеты были одинакового темно-коричневого цвета – и замерла, увидев белеющую в темноте стройную двустворчатую дверь со стеклами снизу доверху. За ней слабо золотились на просвет песочные шторы.

«Почему горит свет? – широко раскрыла глаза Лида. – Иван говорил, хозяин в это время занимается в фитнес-клубе. Забыл выключить свет? Нарочно оставил включенным торшер, чтобы ввести в заблуждение любителей бродить по лесам и заглядывать в чужие окна? Или никуда не пошел, остался дома?

Тогда у нее будет уважительная причина, чтобы убежать отсюда и забыть все, как страшный сон?»

Лида прислушалась.

Из квартиры доносились потрескивания, трепетали перезвоны, кружились и путались в шторах шорохи, долетало легкое, невесомое облачко, похожее на дыхание ребенка. Но мужского сопения слышно не было.

«Все-таки ушел и оставил свет в прихожей, – с тоской подумала девушка. – Деваться некуда, придется взламывать».

Она перелезла через ограждение балкона, благодаря мосткам уменьшившее свою высоту. Слабеющей рукой дотронулась до створки, мечтая, чтобы она не открылась. Надавила посильнее и едва успела с облегчением подумать: «Ну вот, не открывается», как двери мягко подались внутрь, раздвинув шторы.

Лиду обдало теплой волной мягких, почти нежных шумов.

Девушка недоверчиво прислушалась. Она была уверена: в квартире алчного вора, положившего на зарубежные счета доходы от народной собственности, на нее накинутся мелкие, острые, злобные звуки: с шипением облепят паутиной, примутся карабкаться по ногам, так что не стрясешь и не соскребешь от омерзения.

Но шум покачивался трепетными, шелковистыми волнами с едва различимой мужской нотой.

Лида поскребла кроссовками по плиткам балкона, сунула варежки в карманы и осторожно отодвинула штору.

Комната освещалась только неровным прямоугольником света, падавшего из холла-прихожей. Он лежал на полу перекрывающимися слоями: от ламп где-то в других комнатах, двери которых также выходили в прихожую, догадалась Лида.

«Зачем такая иллюминация в пустой квартире?» – опять засомневалась девушка, на мгновение обратилась в слух и вновь немного успокоилась: хозяина нет, движение мужского тела, его дыхание она бы услышала сквозь стену.

Вошла, тихо прикрыла створки, огляделась.

Она стояла в гостиной или столовой: большой овальный стол в окружении точеных стульев, горка с посудой, диван с кофейным столиком, проем на кухню.

Лида сделала шаг, отдернула ногу: кроссовка задела мягкие кисти ковра.

Почему-то ей не хотелось оставлять после себя грязь: не из-за следов, нет, просто одно дело – взять деньги на операцию и совсем другое – злорадно, с ненавистью к чужому достатку, истоптать сияющий паркет и теплые ковры.

Не похоже, чтобы деньги лежали в этой комнате. Не в конфетнице же, как было принято у Лиды дома, в Устюжне, хранят богачи валюту на повседневные расходы? Вряд ли доллары спрятаны и в банку с крупой. Поэтому на кухню идти без толку.

Девушка осторожно обошла ковер и выглянула в освещенный холл.

Судя по всему, здесь был домашний кинотеатр: перед плазменным экраном двумя полукругами стояли самые разнообразные кресла: кремовое в стиле ар-деко, алое а-ля Людовик, бело-золотое рококо, кожаное сталинское, в стиле шестидесятых годов двадцатого века, поп-арт – почти царский трон, обтянутый тканью с портретами Микки-Мауса.

Лида удивленно улыбнулась: а у хозяина неплохое чувство юмора! Не похоже, чтобы он был таким злобным барыгой, как заверил Иван. Впрочем, не надо расслабляться: Гитлер тоже белочек с руки кормил! Лида нахмурилась: где же деньги?

Из холла в глубь квартиры уходил освещенный крошечными лампочками коридор, скорее всего к входным дверям? Или к ванной? Сомнительно, чтобы олигарх держал деньги в сливном бачке.

Лида обвела взглядом кресла, экран, подошла к глухой двери темного дерева.

Дрожащей пятерней в нелепой белой перчатке повернула ручку, осторожно заглянула внутрь.

Книжные шкафы, большой письменный стол с раскрытым гудящим ноутбуком, диван, рослый фикус, зажженная лампа на столике в углу.

Похоже, кабинет!

Лиду смутил легкий гул компьютера: казалось, хозяин отошел на минутку, налить чаю или кофе.

Но если в этом доме хранились деньги, то наверняка в этой комнате: где-то здесь стоит маленький металлический сейф!

Девушка оглянулась и аккуратно прикрыла за собой дверь.

Подошла к столу.

Из угла за диваном донесся скользящий шорох: короткое, едва уловимое движение.

Лида замерла.

Сердце застучало, словно изнутри, по ребрам, пинали сапогом.

«Похоже, журнал упал на пол и шелестит от сквозняка страницей», – наконец определила девушка и выдвинула ящик стола.

На бумагах, отпечатанных на компьютере, сквозь прозрачный пакет из грубого мутного полиэтилена просвечивала пачка долларов, перетянутая крест-накрест бумажной лентой.

Девушка взяла тугой слиток дрожащей рукой и посмотрела на банковскую упаковку: пакет был надрезан, но пачка цела.

«100 листов по 100 долларов США», – прочитала Лида на бумажной ленте.

«Сто умножить на сто… Сколько же это? – принялась считать девушка, от волнения путаясь в нулях. – Ровно десять тысяч долларов!»

Иван был прав, с горечью подумала Лида: лежат вот так, запросто, в ящике стола десять тысяч в валюте, как у обычных граждан хранятся три тысячи рублей на осенние ботинки.

Она расстегнула куртку, задрала джемпер, засунула пачку в нагрудный карман на шнурке и вновь быстро застегнулась.

«И все? Так просто?!» – засомневалась Лида.

Сделала шаг в сторону – разглядеть фотографию хозяина в рамке на полке книжного шкафа, бросила взгляд за угол дивана, из которого доносился шорох, и увидела ребенка.

Малыш прислонился спиной к стене и, загородившись согнутыми коленками, трогал пальчиком колесо маленькой машинки.

От неожиданности Лида тихо вскрикнула и вцепилась в куртку на животе.

Мальчик, белоголовый, с припухшими серыми глазами, глядел на игрушку и делал вид, что не замечает девушку.

«Сейчас ты молча, тихо уйдешь и прикроешь за собой дверь», – приказала себе Лида.

«А ребенок потом от страха спать не будет! Или заикаться станет! Забыла, на кого ты похожа? Губы зеленые, кикимора болотная!» – укоризненно сказала Алина.

Лида оглянулась, словно ища поддержки: ну должна же где-то быть мама, няня?!

Мальчик упорно крутил колесико машинки.

Лида осторожно подошла поближе, присела на корточки и ласково спросила:

– Тебя как зовут?

– Захар.

– Захарка! Какое замечательное имя! Что у тебя за машинка, Захарушка?

– «Феррари», – ответил малыш, не выговаривая «р», и свел светлые брови. – Ты с папиной работы?

– Да, маленький! С папиной…

Лида рванула «молнию» на вороте куртки.

По спине тек пот.

– А где твой папа?

– В фитнесе. Он ненадолго, сказал, на полчаса. А Валентиновна за молоком для «Несквика» побежала. Она быстро.

– Валентиновна – это кто?

– Нянечка.

– Понятно, – выдохнула девушка и тут же встрепенулась: – А мама где?

– В Снегирях, – картавя «р», ответил мальчик. – Дела президента там.

Лида выкатила глаза: мама по делам у президента?! Понятно, откуда у семейки денежки: административный ресурс! Мы вашей партии деньги, а вы нам – скважину. Ребенок, конечно, не виноват, но взять десять тысяч долларов с этого семейства на операцию Лизочке – святое дело! Не о чем даже переживать!

Девушка улыбнулась малышу:

– Сколько тебе годиков?

Мальчик поднял руку, пригнул большой палец к ладошке и пояснил:

– Четыре.

– Ты не боишься один дома сидеть?

– Нет, не боюсь, там у нас охрана, они даже бадяя могут застрелить! А у меня меч джидая есть. Знаешь такой?

Услышав про охрану, Лида вздрогнула, поднялась и прошептала:

– Ну ладно, пока-пока, маленький! Не скучай!

– Ты папу не будешь ждать?

– Не буду, малыш.

Девушка подошла к дверям, еще раз оглянулась на мальчика, вышла в холл и пошла к балкону.

Как можно плотнее, чтобы ребенка не продуло, прикрыла за собой створки, вскарабкалась на леса и, уже не глядя на окна, спустилась по мосткам во двор.

Выбралась на Мясницкую, дошла до метро, отвернувшись к стене павильона, стерла влажной салфеткой тени и блеск, сдернула и вывернула берет и бросила его в мусорницу.

Через полчаса Лида вошла в свою квартиру, сняла с шеи деньги, скинула куртку, брюки, джемпер, кроссовки, проверила карманы, завязала одежду в два тугих уколотня, снова вышла во двор, теперь уже в пуховике и сапогах на каблуках, и швырнула пакеты в контейнер.

Надо дождаться Ивана. Они договорились: он придет за деньгами в этот же вечер. На случай, если Лиду все-таки вычислят…

– Прекрати, все будет нормально! – уверял Иван. И шутил: – В Москве был объявлен план «Перехват», но результатов он не принес.

– И все-таки, ты приезжай в субботу вечером, – попросила Лида. – Не хочу держать эти деньги у себя. Вдруг обыск…

Девушка долго, ничего не соображая, сидела на диванчике на кухне.

Наконец до сознания начала доходить болтовня ведущего на радио: маленький приемник так и работал с тех пор, как Лида ушла совершать преступление.

Девушка переключила каналы в поисках музыки, наконец, через три рекламных выкрика, нашла «Радио Джаз» с пронзительной мелодией. И стала вспоминать все, что с ней произошло.

Но странное дело: она не могла восстановить в памяти ни одного звука, кроме грохота стройки на улице. Так случается, когда человек в здравом уме и твердой памяти попадает в операционную, но после не может вспомнить: вроде бы там было окно, нет, точно было, но что за ним виднелось? Дерево? Небо? Крыша соседнего здания? В сознании не задержалось ничего, кроме крутящихся перед глазами операционных ламп.

Девушка включила чайник, надорвала пакет c печеньем, но не притронулась к еде, передвинула хлебницу, смахнула со стола невидимые крошки, села, снова встала, стала заваривать пакетик с чаем, плеснула кипятка на руку и разрыдалась.

Когда лицо опухло от слез, в квартиру позвонили.

– Иван! – прошептала Лида и бросилась к дверям.