Ф.Смирнов (еп.Христофор). Труды Киевской дух.ак., 1874

Литургический характер Апокалипсиса при внимательном рассмотрении его содержания не подлежит сомнению.

Уже введение книги содержит технические выражения и формулы в том виде, в каком они являются обыкновенно в литургических книгах: разумеем — Λόγος τοΰ Θεοΰ и μαρτυρία Ίησοΰ Χριστού. Этим обозначается, думает Августин, по свойственному этой книге словоупотреблению, открытое исповедание учения Иисуса Христа. Дальше говорится: «Блажен читающий (ό άναγινώσκων) и слушающие (ακούοντες) слова пророчества сего и соблюдающие написанное в нем» ( 1:3). Ό άναγινώσκων, как и употребительное позже αναγνώστης, по объяснению Августа, есть чтец (Lector), который собранию слушателей (άκουόντων) читал Писание; у Киприана он называется doctor audientium. Таким образом, Апокалипсис в первых строках своих содержит исповедание учения Христова и самим автором назначается для общественного употребления, давая при этом заметить установившуюся уже в его время практику в чтении Писаний.

Более важное значение в литургическом отношении имеют слова: «я был в духе в день Господень» (έν τη κυριακή ήμερα) ( 1:10). Мнения толкователей касательно κυριακή ημέρα различны: одни разумеют под этим годовой праздник Пасхи, другие — день, в который Христос придет на суд мира и к которому переносится тайнозритель в духе; но самое древнее мнение то, что под κυριακή ήμερα разумеется день воскресный. Этого последнего мнения держатся Heinrich, France и Ewald, к которым пристал и Августа, склонявшийся некоторое время на сторону второго мнения. Франке, впрочем, в упоминании о воскресном дне видит доказательство против авторства ап.Иоанна. Но он сам допускает, что празднование воскресного дня было введено уже в конце I века, а составление Апокалипсиса Иоанном падает на 96 год, как доказал Guerike. Притом, если принять во внимание, что о воскресном дне упоминается уже в Евангелии под именем ή μία или πρώτη των σαββατων, а в Деяниях и посланиях ап.Павла прямо говорится о собрании христиан для богослужения в день воскресный, то не может быть сомнения, что день этот к концу апостольского века, когда явился Апокалипсис, был особенно чтимым днем и что этот самый день разумеется под κυριακή ήμερα. Тертуллиан, от которого еще недалеко было апостольское время, говорит, что воскресенье именно было днем, в который Иоанн получил Откровение и в который еще в его время Дух сообщал свои дары избранным.

Богатый литургический материал представляет первое видение ( 1:7—3:22). Тайнозритель изображает явление Сына Человеческого и поручение Его к семи Церквам. По мнению толкователей церковных, справедливость которых признает Августа, семь Церквей, которые символически представлены под образом семи золотых светильников, должны быть рассматриваемы как представители всех христианских обществ, и все, что открывается им, в сущности, должно иметь значение для всех. Что под άγγελοι των εκκλησιών (представляемыми под образом семи звезд) нужно разуметь представительство обществ или церковных предстоятелей, это, по словам Августи, не подлежит сомнению, хотя толкователи спорят о том, соответствует ли άγγελος бывшему в употреблении в синагоге Legatus и однозначуще ли с επίσκοπος и πρεσβύτερος или διάκονος. В пользу последнего высказывается Эвальд; но с ним можно согласиться только в таком случае, если принимать слово в том значении, как принимается оно во многих местах Писания, например, διάκονος Θεοΰ, ευαγγελίου и проч., или как встречается оно во 3:3: επιστολή διακονη διακονηθεΐσα, — и 4:11: άγγελοι διακονοΰντες. Что здесь употреблено не επίσκοποι или προεστωτες, а άγγελοι, это объясняется тем, что в следующем видении вводятся ангелы неба (гл.4—5). Отцы Церкви называли епископов ангелами Церкви, без сомнения, применительно к Апокалипсису, и мнение , что здесь речь об Ангелах Хранителях ( άγγελοι φύλακες ) обществ, мало встречала сочувствия. Притом обличение пороков в ангелах и угроза наказанием и увещание к исправлению, словом, все, что говорится об ангелах, явно противоречит этому мнению.

Семь посланий или писем к обществам могут быть рассматриваемы, по мнению Августи, как семь проповедей. Это название прилично им гораздо больше, чем название посланий, так как они не имеют формы последних и как однообразное начало ( τάδε λέγει ό Κύριος и т.д.), как и всегда повторяемая заключительная формула: δ έχων οΰς άκουσάτω τί τό Πνεΰμα λέγει ταΐς έκκλησίαις — скорее соответствует пророческой речи, или проповеди, чем окружному посланию. Да и само содержание расположено, как в проповеди, и состоит из похвалы, порицания, предостережения и утешения.

В изображении современного состояния обществ упоминается о трех церковных действиях. Ангелу Сардийской Церкви Имеющий седмь духов Божиих говорит, что у него есть несколько человек, которые не осквернили одежд своих и будут ходить с Ним в белых одеждах, ибо они достойны, и что побеждающий облечется в белые одежды. Несомненным, кажется, можно признать, что здесь указывается на Таинство крещения, при котором крещаемые облекались в белые одежды. Вероятность такого предположения подтверждается контекстом речи. Это говорит Имеющий седмь духов Божиих, под которыми разумеют толкователи церковные семь таинств. Он хочет сказать, что белые одежды только символ внутренней чистоты, которую сохранили лишь несколько человек, и что чистота эта, а с тем вместе и белые одежды получаются и сохраняются только путем борьбы и победою. Вопрос только в том, взят ли этот образ из практики крещения или, наоборот, практика сделала применение из этого образа. Но принимая в соображение, что обычай облекать в белые одежды при принятии в религиозное общество известен и в дохристианском мире и что в Апокалипсисе говорится о белых одеждах как о чем-то хорошо известном, естественно допустить, что образ взят из практики.

Два другие действия — покаяние, которое возвращает от смерти к жизни, полученной в крещении, и Евхаристия. Эти три важнейшие таинства стоят в тесной связи между собой. Приобретший чрез крещение жизнь и облеченный в белую одежду, но чрез грех умерший и осквернивший одежду, в покаянии имеет средство победить грех и снова возвратить белую одежду и удостоиться вкушать «от древа жизни» и «сокровенную манну» ( 2:7, 17). Покаяние предполагается как условие Евхаристии. Новейшие толкователи не хотят признать никакого отношения этих образов к Евхаристии. Но толкователи древнейшие, по мнению Августа, имели больше основания эти, из Ветхого Завета взятые аллегории и прообразы, равно как и другие (6:31, 48, 58; 9:4; 14:16, 24), относить к Евхаристии. В пользу этого объяснения говорят также столь часто встречающиеся у Отцов Церкви названия Евхаристии, например, άρτος άγγέλων, άρτος ζωτικός и др. С большей несомненностью можно видеть указание на Евхаристию в 3:20: «Се, стою у двери и стучу, если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною», — и в 19:9: «Блаженны званые на брачную вечерю Агнца». Трудно представить с большею живостью и наглядностью сущность Евхаристии, в которой Сам Христос — живой Богочеловек — входит во внутреннюю храмину человека, как некогда входил и вечерял с мытарями и грешниками.

В следующем видении тайнозритель переносится на небо (гл.4). Последнее представляется под образом храма Иерусалимского, но в более величественном виде. У престола храма стояли только два херувима, которые осеняли его своими крыльями (25:17—20, 37:7—9; 9:5), а здесь вокруг престола четыре животных совершенно подобных тем, которых описывает Иезекииль (1:5). В храме было бронзовое море, а здесь стеклянное море (есть несколько книг 7:23—24; 4:2; 52:17), подобное кристаллу. Там двенадцать старцев представляли двенадцать колен израильского народа, а здесь двадцать четыре старца ( πρεσβύτεροι ) в белых одеждах с венцами на голове сидят около престола.

Основание этого удвоения легко понять. Этим означается большее совершенство новой религии, сравнительно с иудейскою. Как и в храме пред престолом семь светильников огненных, которые суть семь духов Божиих. Сидящий на престоле был подобен камню яспису и сардису, и радуга вокруг престола, видом подобная смарагду. В деснице у Него книга, писанная внутри и вне, запечатанная семью печатями, которую никто ни на небе, ни на земле не мог раскрыть и читать или даже посмотреть в нее. Только Агнец, как бы закланный, стоявший посреди престола, и четырех животных, имевший семь рогов и семь очей, которые означают семь духов Божиих, посланных во всю землю, пришел и взял книгу из десницы Сидящего на престоле. В это время четыре животных и двадцать четыре старца падают пред Агнцем, имея каждый гусли и золотые чаши, полные фимиама, которые суть молитвы святых, и поют новую песнь: «Достоин Ты взять книгу и снять с нее печати» и проч. Множество ангелов, животных и старцев, стоявших вокруг престола, говорят громким голосом: «Достоин Агнец закланный принять силу и богатство» и проч. «И всякое создание на небе, на земле, под землею и в море говорило: «Седящему на престоле и Агнцу благословение и честь и слава и держава во веки веков».

«Четыре животных говорили: «Аминь». Двадцать четыре старца пали и поклонились Живущему во веки веков».

Последнее видение (21—22) переносит взор с неба на землю. Тайнозритель видит «новое небо и новую землю»; видит «новый Иерусалим», сходящий с неба, украшенный подобно невесте, «новую скинию Божию», водворяющуюся среди людей. Это не храм, в котором, как бы ни был он великолепен, видим был лишь отблеск Божественного величия, но скиния, в которой Бог лично и постоянно будет жить с людьми. Об этой скинии говорится уже в послании к евреям, где она называется σκηνή άληθηνή ην επηξεν ό Κύριος, и которая иного устройства (8:2, 9:11). Точно так же слова евангелиста Иоанна: ό Λόγος σαρξ έγένετο και έσκήνωσεν έν ήμΐν ( 1:4) совершенно согласны со словами Апокалипсиса: καΐ σκηνώσει μετ αύτων . В этом новом Иерусалиме не будет больше храма: Господь Бог Вседержитель и Агнец — храм его; престол Бога и Агнца будет в нем; ничто нечистое и проклятое не войдет в него; рабы Его будут служить Ему, увидят лице Его, и имя Его будет на челах их. Река воды жизни исходит от престола Бога и Агнца; по ту и по другую сторону реки древо жизни, каждый месяц приносящее плоды, листья коего будут служить врачевством для язычников — θεραπείαν των εθνών ( 21:6, 22:17).

В этом городе ангелы — сослужители, пророки — братья христиан ( 19:10, 22:9). Всматриваясь в общее содержание видений, нельзя не видеть в них изображения Церкви Христовой с ее богослужением и в особенности с литургией. Спрашивается, как смотреть на них: есть ли это предписание для чина литургии, как думает, например, Филарет, архиеп.Черниговский (Историч.обзор песнопений), или же, напротив, это отображение апостольской церковно-богослужебной жизни и особенно Евхаристии, так что данные в действительности образы перенесены на высший духовный мир? Само по себе безразлично, так или иначе будем смотреть на них: литургическое значение их останется одно и то же. Но нам кажется более естественным принимать их прежде всего в последнем смысле, так как пророческие образы в своих основных чертах большей частью заимствуются из сферы действительной жизни. Притом же видеть в них предписание для чина литургии мы не можем уже потому, что литургические элементы являются в видениях лишь как вспомогательное нечто, а не главное, и являются по частям, насколько это нужно для главной задачи Священного Писания, а не представляют чего-нибудь цельного. Но, с другой стороны, нельзя не признать, что тайнозритель, созерцая и представляя живую связь и единство Церкви земной и небесной под образами, какие предлагает ему современная церковная жизнь, в особенности богослужебная, тем самым хотел представить идеальный образ Церкви Христовой как великого всемирноисторического таинства; доказать, что задача ее состоит в преобразовании, искуплении и освящении мира, в воссоединении его с миром небесным, что эту великую задачу она совершает посредством богослужения, посредством таинств, в особенности Евхаристии, и что, наконец, судьбы мира, как и судьбы самой Церкви, зависят от исполнения этой задачи. При таком взгляде литургическая сторона книги получает для нас более широкое значение, именно значение богооткровенного образа, сообщавшего санкцию богослужебной апостольской практике и в то же время давшего величественную идею для дальнейшего развития и образования священнодействия Евхаристии, с одной стороны, с другой — значение действительной литургической практики конца апостольского века в том простом еще виде, какой имела она при апостоле.

На основании апостольских видений мы можем составить себе такое представление о литургии, современной ап.Иоанну. При тайнодействии первенствовал предстоятель: апостол или епископ и занимал трон, стоявший в передней стороне алтаря. С той и другой стороны сидели старцы — пресвитеры. Перед троном епископа стоял престол жертвенный. Пресвитеры в белых одеждах падают пред престолом и возносят хвалу и благодарение Богу. На престоле, как бы в деснице невидимого Сидящего на нем, Евангелие, читаемое верным от лица Агнца, Который открывает и читает книгу будущих судеб Церкви, запечатленную семью печатями . Посреди престола и старцев под видом хлеба и чаши — Тело и Кровь закланного Агнца. Семь рогов и семь очей Агнца, означающих семь духов Божиих, семь таинств, сообщаемых Духом Святым, но не иначе как в силу жертвы Агнца. Под престолом души убиенных за Слово Божие — гробы мучеников, на которых первые христиане совершали Евхаристию.

Литургическое значение видений признает, как мы уже заметили, Августи; представленное нами объяснение допускает Бингам; такое же объяснение дает им архиепископ Филарет.

Литургический характер Апокалипсиса представится нам еще яснее, если мы обратим внимание на рассеянные по всей книге и иногда не раз повторяемые формулы приветствий, доксологий, целых молитв и гимнов.

Святой писатель начинает книгу апостольски-литургическим приветствием: «Благодать вам и мир», — и затем прибавляет: «Ему, возлюбившему нас и омывшему нас от грехов наших Кровию Своею и соделавшему нас царями и священниками Богу и Отцу Своему, слава и держава во веки веков, аминь» ( 1:4—6). Эта доксологическая формула часто повторяется и варьируется. «Седящему на престоле и Агнцу благословение и честь и слава и держава, во веки веков» ( 5:13). Иногда прибавляется «аллилуйя». «Аллилуйя: спасение и слава, и честь, и сила Господу нашему» ( 19:1). Утвердительная формула «аминь» употребляется иногда в начале и конце доксологий. «Аминь, благословение и слава и премудрость и благодарение и честь и сила и крепость Богу нашему, во веки веков. Аминь» ( 7:12); иногда с прибавкой впереди: «ей, аминь» ( 1:7, 22:20) или «аллилуйя» в конце ( 19:4).

Небожители призывают к прославлению Бога песнею: «Хвалите Бога нашего, все рабы Его и боящиеся Его, малые и великие».

Славословие: «Свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядет» ( 4:8), — важно для нас не только тем, что оно влагается в уста херувимов, но и положением, какое занимает оно в небесном тайнодействии в ряду других песней. К этой песни примыкает непосредственно особенно благоговейное поклонение старцев пред Сидящим на престоле и песнь их. Когда животные воздают славу и честь, и благодарение Сидящему на престоле, Живущему во веки веков, тогда двадцать четыре старца падают пред Сидящим на престоле и поклоняются Живущему во веки веков и полагают венцы свои пред престолом, говоря: «Достоин Ты, Господи, приять славу и честь, и силу: ибо Ты сотворил все, и все по Твоей воле существует и сотворено» ( 4:11).

Появление Агнца, как бы закланного, среди престола, четырех животных и старцев, составляет самую торжественную минуту в тайнодействии и вызывает поклонение и новый поток песней: четыре животных и двадцать четыре старца пали пред Агнцем, имея каждый гусли и золотые чаши, полные фимиама, и поют новую песнь: «Достоин Ты взять книгу и снять с нее печати, ибо Ты был заклан, и Кровию Своею искупил нас Богу из всякого колена и языка, и народа, и племени, и соделал нас царями и священниками Богу нашему; и мы будем царствовать на земле» ( 5:9—10). Множество других ангелов говорили громким голосом: «Достоин Агнец закланный принять силу и богатство, и премудрость, и крепость, и честь, и славу, и благословение» ( 5:12). И всякое создание, находящееся на небе и на земле, и под землею и на море, и все вторило: «Сидящему на престоле и Агнцу благословение и честь, и слава и держава, во веки веков» ( 5:13).

«Четыре животных говорили: «Аминь». И двадцать четыре старца пали и поклонились Живущему во веки веков» ( 5:14).

Ход представлений и расположение песней имеет некоторое сходство с тем и другим в главной части Литургии, и песнь Свят, свят, свят занимает такое же место относительно других песней, какое дано ей в Литургии. Это подтверждает нашу мысль, что образ небесного тайнодействия заимствован из практики, но этот образ оживлен идеей живого отношения между Церковью земною и небесною, воплощенной в человекообразных действиях и выражениях мыслей и чувств, — идеей, которой суждено было воплотиться в действиях, молитвах и песнях Литургии и сообщить последней столько же высокохудожественный, сколько глубоко таинственный характер.

Не подлежит сомнению также литургическое значение следующего места: «Царство мира, — говорят небожители, — соделалось Царством Господа нашего и Христа Его, и будет царствовать во веки веков».

И двадцать четыре старца, сидящие пред Богом на престолах своих, пали на лица и поклонились Богу, говоря: «Благодарим Тебя, Господи Боже Вседержителю, Который есть, и был, и грядешь, что Ты приял силу Твою великую и воцарился».

Отсутствие более положительных и определенных литургических памятников апостольской эпохи лишает нас возможности определить, насколько богослужение апостольское, с одной стороны, отразилось в Апокалипсисе, с другой — насколько идеи последнего имели влияние на последующее образование чина Литургии. Тем не менее влияние это несомненно и выказывается отчасти в построении главной части Литургии, в расположении молитв евхаристических, отчасти в самих формах молитв, песней и особенно доксологий или возгласов.

В самом деле, идея общения, единения и взаимодействия Церкви земной с невидимою небесною, лежащая в основе и проходящая сквозь все богослужение православной Церкви и особенно наглядно выражающаяся в Литургии, притом в ее главной святейшей части, первообраз свой имеет в изображении небесного тайнодействия тайнозрителя ( 4:4—6). На престоле Церкви так же, как на небесном престоле, по представлению Церкви, восседает невидимо Сам Бог; престол — средоточие всех таинственных действий, подобно светильникам, освещающим и согревающим христианские души. На престоле, как бы в деснице невидимого Сидящего на нем,

Евангелие, представляющее Самого Агнца Христа, вещающего верным. Пресвитеры с епископом во главе, подобно апокалипсическим старцам, окружают престол, восседая на седалищах; на престоле и вокруг престола невидимо соприсутствуют им ангелы. Служители Церкви как бы прислушиваются к сослужащим им небожителям и вторят им в служении. «Ныне силы небесныя с нами невидимо служат, се бо входит Царь славы, се жертва тайная совершенна дориносится» ; «иже херувимы тайно образующе и Животворящей Троице, трисвятую песнь припевающе» и проч. поется на Литургии. Священнослужители в своих евхаристических молитвах возносятся в небесный мир и как бы слышат песни небожителей и, приглашая народ, повторяют ангельское славословие: Свят, свят, свят и проч. ; падают пред Сидящим на престоле и приносят благодарение Богу за то, что Он сотворил мир и искупил род человеческий чрез смерть Сына Своего как непорочного Агнца, Плоть и Кровь Которого, по Его обетованию, в силу наития и действия Святого Духа, призываемого Церковью, вкушают верующие под видом хлеба и вина. Телу и Крови Христовой поклоняются как бы Самому закланному Агнцу, явившемуся на престоле. Само название части, назначенной для таинства Агнца и акт изъятия и перенесения Его на престол есть не что иное, как символическое представление апокалипсического Агнца. Ряд молитв и песен церковных , в которых возносится хвала и благодарение Богу, в общем ходе своем есть как бы воплощение и фактическое исповедание Церковью тех молитвенных песней, какие тайновидцем влагаются в уста ангелам, животным и старцам, и всему живущему на небе, на земле, под землею и проч., и которые символизируются под образом гуслей и золотых чаш, полных фимиама .

Наконец, возгласы в настоящем богослужении и литургии: «Яко Твое есть Царство, сила и слава; яко подобает Тебе всякая слава, честь и поклонение; благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа», — все это живо напоминает подобные же доксологии Апокалипсиса.

Итак, мы с уверенностью можем остаться при положении, какое высказали выше: Апокалипсис, с одной стороны, безспорно отражает в общих чертах литургию конца апостольской эпохи, с другой — облекши простую апостольскую евхаристию в таинственную форму, в форму небесного тайнодействия, он имел влияние на дальнейшее развитие и образование литургии как относительно содержания, так и относительно формы; влияние это сначала отражалось на практике незаметно (как показывают ссылки Иринея), а впоследствии, особенно с IV века, когда Апокалипсис начинает больше и больше приобретать общецерковное значение, наравне с другими церковными книгами влияние это дает себя заметить более наглядно как в практике, так и в письменных памятниках; тайнодействие небесное является как бы воплощенным в тайнодействии земном. И так как, по мысли ап.Павла, Евхаристия должна быть как бы фактическим свидетельством смерти Христа, пока снова придет Он на Суд мира , то ничего не может быть естественнее, если и ап.Иоанн ставит в связь с Евхаристией откровение о Его втором пришествии, и если Церковь его небесное тайнодействие приняла за откровенный образец для литургии, идеальное или мистическое содержание которого усваивала и развивала путем учения и практики, пока, наконец, самым драматическим образом представила в этом священнодействии под символами смерть Христову во всей ее исторической действительности, со всей обстановкой, во всем внутреннем таинственном величии .