(; 31–38)

Иннокентий, архиеп. Херсонский. «Воскресное чтение», 1801

Последняя беседа Иисуса Христа с учениками, сохраненная для нас святым Иоанном, составляет драгоценнейшую часть сказаний евангельских, обнаруживая пред нами душу и сердце Господа Иисуса в такие решительные минуты, с таких важных сторон, в таком преизбытке Божественного света. Здесь из собственных уст Его мы слышим тайну Его лица и служения, символ Его учения и обетований, великое начало величайшей Его деятельности; видим, откуда Он и для чего пришел, куда и для чего отшел, что намерен соделать из людей, каким образом соединить небо с землею, восставить все падшее, облаженствовать всех сынов Адамовых. Первее же и паче всего видим здесь, слышим, осязаем духом превосходящую разум любовь Христову, которая распространяется до того, что видимо объемлет небо и землю, время и вечность.

Какое неподражаемое величие в минуты самые горестные! Когда самый добродетельный мудрец сказал бы с горестью: я предан теперь; мне должно умереть, — Иисус восклицает: Ныне прославися Сын Человеческий! Слушая Его утешения ученикам, можно подумать, что завтра ожидает его не крест, а престол, что на другой день предстоят мучения не Ему, а скорбным ученикам.

Откуда такое святое мужество? Оттого, что князь мира не имеет в Нем ничего, ему принадлежащего (), и что мир совершенно побежден (); оттого, что Он всегда угодное пред Отцом творил и посему не один, а Отец всегда с Ним (); оттого, что Он власть имеет душу Свою положить и паки приять, и если полагает ее теперь, то о Себе, по Своей воле (); оттого, наконец, что говорящий таким образом есть Тот, Кто имел славу у Отца, прежде мир не бысть (), — есть Слово, бывшее искони у Бога, Коим все сотворено, и без Него ничтоже бысть, еже бысть ().

И у Сына Человеческого обрелось бы столько чистой любви к ближним, чтобы для спасения их претерпеть смерть. Моисей давно уже подал пример к такому самопожертвованию (), а Павел готовился повторить его (); но только Сын Божий, Господь с небесе (), мог в навечерие Своей смерти сказать: Веруйте в Бога и в Мя веруйте (); дерзайте, яко Аз победих мир (); еже аще что воспросите во имя Мое, Аз сотворю (); без Мене не можете творити ничесоже (); веруяй в Мя, дела, яже сотворих, и той сотворит, и больша сих сотворит ().

Недоумения учеников и ответы на них прерывают некоторым образом ход беседы Божественного Учителя и замедляют ее действие на сердце; но истины, кои по причине сих недоумений исходят из уст Иисуса, так важны и драгоценны, — стороны, с коих Он вызывается обнаруживать Себя, так возвышенны и утешительны, что нельзя не благодарить в душе Фому за любопытство о пути (), Филиппа за желание видеть Отца (14:9—12), Иуду не Искариотского за вопрос, почему Учитель не хочет явиться всему миру ().

Цель всех утешений Иисусовых явно направлена преимущественно к тому, чтобы предохранить учеников от соблазна и отпадения во время Его крестной разлуки с ними. Время непродолжительное по течению часов, но чрезвычайно опасное по течению обстоятельств. Сколько предстояло им соблазнов и страхов! Сколько поводов к нарушению верности! Князь мира, побежденный крестом, без сомнения, не оставил ни одного средства для уловления овец, рассеянных смертию Пастыря. И между тем, в сем-то малом рассеянном стаде было основание для собрания всех чад Божиих во едино (), — потеря и одного из чадцев любви Иисусовой () была бы весьма чувствительна для блага целого мира, имевшего быть обращенным от тьмы к свету их проповедию.

Несмотря, однако, на великую нужду в утешении, надлежало преподать его, не открывая во всей (страшной) очевидности событий, имевших последовать наутрие. Святейшая тайна всемирного искупления долженствовала быть некоторым образом запечатленною до самого исполнения своего. Самое усердие к Учителю, несвободное от предрассудков, имело нужду быть связанным некоторою неизвестностью. Посему завеса будущего приподнимается не более, как сколько нужно было для того, чтобы предостеречь от падения. Ученики чувствуют, что предстоит какое-то великое искушение, какая-то печальная разлука с Учителем; видят себя в будущем сирыми, ненавидимыми, рассеянными, в печалях и болезнях жены рождающей; но видят Учителя вскоре возвращающимся к ним, приносящего радость и мир; видят другого Утешителя, приходящего пребывать с ними вовек, научить их всему, обличить во всем мире, их ненавидящем; видят опять Самого Учителя, приходящего со Отцом сотворить у каждого из любящих Его Себе обитель: все сие видят, говорю, ученики, как в перспективе, исполненной такого света, среди коего самые печальные предметы получают трогательный вид, умиляющий сердце. Каким именно образом все это произойдет, этого ученики еще не разумели. Одно твердо узнали они — что Учитель их от Бога исшел. А это было весьма важно для будущего. Притом у них теперь в руках план событий. Когда придет время, они вспомнят, что им было сказано. Предсказание отнимет силу соблазна у предсказанного.

Кроме сего, последняя беседа Богочеловека была для учеников Его полезна еще особенным образом. И среди человеческих собеседований, слова могут производить действие великое, не будучи понимаемы слышащим в подробности. Можно трогаться, умиляться, изменяться сердцем от одних чувств в словах, не понимая их совершенно. Это замечание — в превосходнейшей степени — должно приложить к последней беседе Иисуса. Ею, так сказать, навеян был на учеников дух мира, терпения: таинственным образом умащен о сердце для удобнейшего перенесения самых жестоких ударов: они не понимали всех мыслей, но поняли чувство, исполнились духом Иисусовым, осязали о Словеси животнем ().

О последней молитве Иисусовой () дерзновенно и говорит языком человеческим; так она всеобъемлюща, величественна, Божественна! После нее, вероятно, Филипп не сказал бы: Господи, покажи нам Отца! Ибо в ней для верующего виден сей Отец более, нежели в целом мире. Здесь-то надлежало Петру сказать: Господи, глаголы живота вечного имаши! (.) Это — молитва великого Первосвященника по чину Мелхиседекову пред входом Его во Святая святых. Кто прочитал ее со вниманием хотя бы один раз, у того она останется в сердце на всю жизнь; а кто одушевился духом ее, тот не может не принадлежать навсегда Иисусу.