Тренч, архиеп. Дублинский.

«Чудеса Господа нашего Иисуса Христа»

Это чудо у евангелистов Марка и Луки сходится в непосредственной связи с предыдущим. Евангелист Марк повествует: «вышедши вскоре из синагоги, пришли в дом Симона и Андрея». У святого Луки сказано только: в дом Симона. Вероятно, чтобы вкусить хлеба, Господь в сию субботу вошел в этот дом. Пришедши в дом Петров, Иисус увидел тещу его, лежащую в горячке. «Она была одержима сильною горячкою», говорит святой Лука-врач, по всей вероятности, употребляющий эпитет в смысле технического термина, а не для простого означения силы ее болезни. Это легко допустить по той причине, что у медиков того времени было различие между сильными горячками, соответствующими современному у нас тифу, и слабыми горячками. Один также евангелист Лука упоминает о предстательстве некоторых за больную: «и просили Его о ней». Ему же мы обязаны замечательными выражениями: «Он запретил горячке»; а при другом случае: «Он запретил ветру» (). Один евангелист Матфей упоминает, что «Он косился руки ее». От этого живительного прикосновения здоровье и сила проникли в ее истощенный организм: «горячка оставила ее», и оставила ее не в крайней слабости и изнурении, обыкновенно следующими за горячкою по естественному порядку вещей, при медленном восстановлении здоровья. Ее исцеление произошло так быстро, что она «встала и служила им» (ср. ), заботясь о всем нужном для угощения присутствовавших.

Молва об этом чуде, вскоре последовавшем за другим, того же дня так быстро распространилась, что «когда настал вечер», или, следуя Марку, «когда заходило солнце, к Нему приноси многих бесноватых, и Он изгнал духов словом и исцелил всех больных». Двояко объясняется это неважное обстоятельство, тщательно отмеченное всеми тремя евангелистами, что только при или по захождении солнца больные были приносимы в Иисусу. Некоторые (Ольсгаузен) полагают, что выжидали, когда сойдет полуденный жар и наступит более удобная пора и вечерняя прохлада для принесения больных; другие объясняют, что это был день субботний (ср. ) и боялись нарушить священное отдохновение, принимаясь за труд до солнечного заката или до истечения дня. Так в одном случае думает и св. Иоанн Златоуст, но в другом подобном он усматривает более общее доказательство веры и ревности народа, который и по миновании дня все еще стремился ко Христу и пред Ним слагал своих больных.

Все это совершалось, как повествует евангелист Матфей, «да сбудется реченное через пророка Исаию, который говорит: Он взял на Себя наши немощи и понес болезни». Представляются некоторые трудности по поводу ссылки на это пророчество — во-первых, почему евангелист все это приводит в связи с исцелением только телесных человеческих недугов; во-вторых, почему должно находить более реальное исполнение оного здесь, чем в каком-либо другом способе Христова служения? Первая из этих трудностей улаживается. Связь, как она представляется в Писании, так тесна между грехом и страданием, смерть (а болезнь есть начало смерти) так непосредственно следует за грехом, все бремя бед, тяготеющих над миром, носит в некотором смысле такие карательные черты, что Мессия является Совершителем Своего посольства и Исполнителем относящихся к Нему пророчеств — устраняет ли Он грех или врачует недуг и изглаживает скорбь, неминуемые следствия греха, исправляет ли зло нравственное, или физическое.

В решении другого вопроса представляются более существенные затруднения. Слова святого Матфея, как и приведенное им пророчество, приписывают Господу восприятие на Себя болезней и немощей, от которых Он освобождал других. Но как это могло быть? В каком смысле можно о Нем утверждать, что Он взял на Себя наши немощи и понес болезни? Не правильнее ли думать, что Он их устранил и уничтожил?

Многим казалось удовлетворительным объяснение, почерпнутое из Его трудной деятельности этого дня, по миновании оного не окончившейся и длившейся даже вечером; так что Он действительно облегчал тяготы других, но с обременением для Себя, с утомлением, неизбежным следствием неблаговременных трудов, производящих болезненное ощущение в самом труженике. Но невероятно, чтобы евангелист намеревался придать такую важность необычным или продолжительным трудам этого дня, или с такою же свободою не сослался бы на эти слова, повествуя о других исцелениях, совершенных Господом. Не один только этот день, хотя бы и особенно изнурительный, но все дни Его земной жизни были для Него днями испытания тех зол, от которых Он избавлял других. Закон всякой истинной помощи таков, что если ты хочешь облегчить бремя, то должен сам преклониться и поднять его (); если хочешь изгладить скорбь, то должен ей сочувствовать, о чем мы свидетельствуем всякий раз, говоря о сострадании, о соучастии: закон этот наивернейшим образом был исполнен Им, на чью помощь возлагаются все надежды. Не в одном этом воззрении на Его жизнь, то есть что Он был Целителем немощей, исполнились пророчества, но еще более они оправдались всею Его жизнью, приведшею Его в соприкосновение с бесконечно разнообразными лишениями и скорбями, с дисгармонией во внешней жизни, с противоречиями в человеческом бытии. Все это, реальное следствие греха представлявшееся Его взорам в своем истинном виде, все это отзывалось живою скорбью в святой душе Господа. Святой евангелист Матфей цитирует эти слова по отношению к одному трудовому дню земной жизни Господа, но мы тогда только постигаем всю их силу, когда сознаем, что в высшей степени приложимые к тому дню слова эти простираются на все другие дни и на все другие виды Его служения, ради которого Он пришел в мир. Он понес немощи, неся бремя смертной страдальческой жизни, дабы привести их к концу и победоносно низложить смерть.