Глава 21
Гтухи напали, когда все стойбище спало, на рассвете. Нападавших было много, четыре раза по две руки. Они вытаскивали из чумов сонных охотников и резали прямо там же. Вождь и ещё рука воинов храбро бились, но врагов было слишком много – их закидали копьями и у еще живых вырезали печень… Стариков и старух поубивали сразу, разбив головы дубинками с каменными навершиями. Женщин и детей избили и, связав, бросили в загон к овцам.
Разделав нескольких молодых охотников и оттащив остальные трупы в степь, половина гтухов забрала часть овец и ушла. Вторая половина осталась. Это случилось руку и два дня назад. Неделя, определил для себя Миша. За эту неделю, как рассказали бабы, их стало на три руки меньше… Редко какая из них могла говорить об этом, в основном скатывались на истерики и молили разрешить уйти рыдать, подальше от костра в степь.
К поселку на холме они шли уже десятый день, и с такими-то темпами идти им предстояло еще дней пять, не меньше…
Стойбище Волков запалили. Свалили в кучу всё дерево, весь ненужный и оставляемый скарб, трупы несчастных, обглоданные кости, найденные тут же, навалили сухой травы и подпалили. Трупы гтухов отволокли в сторону и бросили там – на потеху степному зверью. Теперь Миша очень хорошо понимал ненависть людей по отношению к неандертальцам. И совсем ещё не факт, что случись нападения в один день, то саоты и выдры не встали бы с волками на одну сторону, сражаясь с общим врагом. Случись так, всё могло повернуться совсем иначе. И, возможно, переросло со временем в настоящую дружбу между родами. Но не срослось…
Мишка вышагивал позади вытянувшейся по степи людской змеи, думал о своём, смотрел по сторонам. Его ушибы за это время успели немного рассосаться, во всяком случае, неудобства особого он теперь не чувствовал. Не то что в первые дни, когда любой наклон, любое резкое движение отдавалось неизменной болью. Теперь всё просто ныло, в особенности левая рука и плечо, на котором всю дорогу висел щит.
Бескрайнее пространство вокруг, огромное море зелёной травы, по которой гоняет волны ветер, – все это уже он видел, когда после жаркого лета они шли с Таукой к посёлку саотов. Только тогда трава зазеленела от начавшихся дождей, а сейчас – после зимы. Сейчас в ней ещё различимы яркие бутоны цветов, что покрывают некоторые участки сплошным ковром, а через десяток или полтора дней она вымахает до половины роста человека и закроет всё это великолепие от чужого взгляда. И что для Миши было самое главное – весной ещё не жарко. Не так жарко, как летом, когда суховей гоняет по бескрайнему полю поникшей жёлтой травы, от земли поднимается марево, а на небе, рядом с ослепительно-белым солнцем, не видно ни тучки. От возникшей картины в горле пересохло. Припав к потёртой кожаной фляге, Мишка сделал глоток, поморщился от кислого привкуса, и, закинув её обратно и подвигав плечами, давая вздохнуть коже под лямками щита, нарочито бодро зашагал дальше.
Стойбище выпотрошили, но брали только самое ценное: медь, керамику, редкие шкуры. Всё это вместе вязали в тюки и с запасами еды складывали в плетёные коробы, добытые здесь же. Что-то аккуратно паковали и накрывали выделанной кожей, что-то подвязывали с боков или на толстые длинные палки. Нести всё это предстояло бывшим женщинам Волков, теперь пребывавшим в непонятно каком статусе. То ли пленницы, то ли будущие родственницы…
Некоторые охотники ворчали, неодобрительно смотрели на Мишку. Конечно, ведь если статус ещё не определён, то бабу просто так на привале не поваляешь: а ну как будущему родичу достанется? Тогда всесильная обида может выйти. А такого среди родичей допускать никак нельзя. Вот и косились мужики на девок, ворчали недовольно…
Дети шли в большинстве своем сами, в этом обществе взрослеют рано, и только совсем маленьких женщины посадили в намотанные на тело шкуры себе на грудь – спина занята большим коробом. Никто не роптал, не ворчал. Да и случись «что», это было гораздо лучше той участи, от которой их невольно спасли. Мужчины-охотники разошлись в стороны от каравана, осматривая окружающую степь, высматривая подстерегающую опасность: новый отряд гтухов или людей – звери на такое количество людей нападать не станут. Шли они в основном налегке, хотя некоторые навешали на себя шкур и короба нацепили: не пропадать же добру…
Так и плелись по степи к посёлку саотов, от которого уже для Гото и его людей начнётся другая дорога. За это время двое из его раненых умерло. Один, у которого была рана на полживота – почти сразу. Второй мучился на волокуше ещё четыре дня и лишь потом умер ночью от горячки. Ему тоже брюшину пропороли, но думали, что справится… Неправильно думали. Тупо сгорел от инфекции, и никакая стерилизация, если о ней в таких условиях вообще можно говорить, не помогла. Итого в походе Выдры потеряли шесть человек – ровно половину от тех, что пришли. И это их очень раздосадовало…
Собственно Миша и сам бы, мягко говоря, огорчился на их месте. Наверное, поэтому большую часть добычи Гото недвусмысленно собирался забрать себе, тупо присвоить в качестве этакой компенсации. И, разумеется, забрать собрался в основном медь и шкуры, то, что компактнее и ценнее. На керамику махнул рукой, мол, её можете оставить себе.
Саоты начали роптать и возмущаться, тем более что род Пегой лисицы был сейчас в заметном большинстве, чтобы решить этот вопрос достаточно радикально и бесповоротно. При этом, несмотря на железное оружие Выдр, лучше вооружены – ни доспехов, ни щитов у тех не было. А как показала последняя драка, они играют далеко не последнюю роль в победе. Гото ситуацию понимал, но упираться всё равно не перестал, что Мишку несколько обескуражило. Взрослый же мужик и понимает всё, откуда тогда такое упорство? Разговоры ни к чему не привели, и всё это скорее всего вылилось бы в очередное кровопролитие не в пользу Выдр, разумеется, но с довольно непредсказуемым результатом. Железный наконечник совсем не каменный, он и толстую кожу довольно легко пробивает, так как более длинный, острый и не сломается после первого укола. А железные панцири были только у двоих – Мишки да Ура. Остальные шестеро охотников таскали просто толстую кожу, и вот за их сохранность уверенности не было совсем…
Пришлось Мише втихаря врать родичам, что так они с Койтом и договаривались изначально. А что делать? Не резать же союзников, в самом деле. Охотники поворчали, но приняли. У Мишки же отлегло от сердца, потому как вражды с родом Выдр им только еще для полного счастья и не хватало. Возможно, и даже скорее всего, он много на себя взял, но что делать? Остальные тупо полезли бы драться за не особо нужный скарб, даже Таука, хотя он из всех и наиболее сообразительный. И если бы не это враньё, то наверняка бы так всё и произошло.
А так обошлось вроде. Но зарубку в памяти о не совсем честном поведении Гото Мишка сделать не забыл. Более того, всё это несколько пролило свет на причину конфликта Выдр с Куницами. Мишка задумчиво покачал головой: ох, как всё в мире непросто!
Через четырнадцать дней медленного пути по весенней расцветающей степи, на один день меньше, чем Мишка прикидывал, они вышли к холму, где стоял посёлок саотов. Их уже встречали: глазастые пацаны наверняка уже разглядели всё с холма, а возможно, и шастали рядом по степи, стараясь не попадаться на глаза. Весь род вышел навстречу. Во главе процессии был Койт, за ним стоял Унга, опираясь на длинное копье. Ур, шедший впереди рядом с Мишей, ободряюще похлопал его по плечу и кивнул в сторону встречающих.
– Иди, Мисшаа.
Мишка вздохнул, но расправив плечи и навесив на лицо бодрое выражение, двинулся вперёд.
– Мы вернулись, – громко произнес он, обращаясь к Койту, но так, чтобы слышали все остальные. – И мы привели новых людей.
Старик улыбался раскрывая руки в объятья.
– Мы вас ждали, – произнес он ритуальную фразу.
* * *
Вечером все охотники саоты и выдры сидели возле большого костра, шумно отмечая победу. Вокруг суетились женщины рода, радостные возвращению мужей живыми. Они вырядились, как только могли, и смотрелись во всём этом несколько комично. Но охотникам это нравилось. Тем более сегодня их жены пусть и не сидели за костром наравне с мужчинами, но были рядом… Потому как готовили и подносили мясо, таскали дрова для костров, мыли, чистили бывшие женщины Волков, делали всю ту работу, что делают женщины каждого рода, но именно сейчас и именно они делали её, очень стараясь. Потому как ни их, ни их детей ни в какой новый род ещё не приняли. А одинокие женщины, да ещё и с малыми детьми на руках, в степи не выживают. Детей, кстати, всех – и своих, и пришлых – согнали в большие дома и оставили под присмотром строгих старух: нечего ребёнку делать на празднике взрослых.
Туя была с женой брата, радовалась вместе со всеми, перекидывалась веселым разговором с Магой, живот которой уже начал округляться. Мишку же позвал к себе старый Койт. Они сидели в большой хижине, отгородившись от шума и гомона, шедшего снаружи, толстой шкурой полога. По центру горел обложенный окатышами очаг, а на стенах было подвешено с десяток коптящих жиром глиняных ламп. У ног стояло блюдо с варёным мясом, какой-то речной травой, отмоченными бобами и большой кувшин слабого ягодного пива.
Койт клал по одному бобу в рот, медленно разжёвывал и брал следующий. Мишка же осмотрел блюдо, наметил для себя кусок мяса, но решил повременить. Предстоял серьёзный разговор, и есть во время него будет не очень удобно. Прежде всего, для него самого, Койту – плевать.
– Зачем ты привёл к нам столько женщин и детей? Хочешь принять их в род? Или…
Мишка мысленно усмехнулся – этот разговор он планировал всю дорогу, но чем больше думал, тем больше понимал, что все его аргументы рассыпаются об один, но самый основной и неоспоримый – он их пожалел. Более того: жалел до сих пор, не смог бы он безучастно смотреть на убийства женщин и детей, ну не смог бы, и всё!
– Нельзя так просто убивать людей, – негромко проговорил он. – Они же не охотники и не воины. Это всего лишь бабы, Койт. Бабы и маленькие дети, тех, кто постарше, гтухи убили, разделали и съели…
Мишка посмотрел в сторону. После проплывшей в голове картины урчать в животе прекратило, вообще есть расхотелось.
– Когда мы плыли на торг, ты рассказывал мне о Большой охоте. – Старик согласно кивнул: было дело. – И я понимаю теперь, как охотники добывают говов. Охотники без труда могут добыть мяса на весь род, включая и их. Эти дети вырастут вместе с нашими, и когда настанет время им становиться охотниками, они станут охотниками саотов, а не волков. А женщины, они почти все молодые, а кто не очень – все еще могут рожать. И они родят ещё детей, детей саотов. Конечно, нам всем придётся постараться, но, – Мишка хмыкнул, – какой охотник откажется от такого труда? Род Пегой лисицы станет больше и сильнее…
Старый Койт сидел с ничего не выражающем лицом, застыл, не выказывая ни одобрения, ни порицания, в ожидании продолжения. Миша задумался: эти аргументы должны были быть убедительными. Но реакции на них никакой. Тогда он снова заговорил, повторил попытку.
– Они не будут роду обузой, Койт. Эти люди тоже могут копать землю и сажать бобы, могут работать. Помнишь, я говорил про стену? Женщины и дети могут месить глину и мешать её с травой и сушняком, рыть ямы и таскать землю… Гтухи уже уничтожили племя Волков, придя к их стойбищу из степи. Если у нас будет стена вокруг нашего посёлка, они не смогут застать нас врасплох. А охотники сверху побьют их из луков, сами оставаясь в безопасности, и не будут умирать, как выдры Гото… А чтобы построить стену, нам нужно больше людей… Вот они, я их привёл…
Он посмотрел украдкой на старика. Тот сидел всё так же, и лицо его было неподвижно. Чёрт его дери, да что тут непонятного! Мишка сидел и ждал ответа, но его всё не было. «Если ты их выгонишь, я уйду с ними», – вертелось у Мишки в мыслях и на языке. Хотя и понимал всю пагубность этих слов для него лично. С Койтом глупый шантаж не пройдёт, и если сказал, что «уйду», то придётся уходить. Отступать будет поздно, в мире, где ещё нет бумаги и двойной морали, за слова принято отвечать. Сказал – сделай, и никак иначе.
– Нельзя так, Койт, поступать с людьми…
Нет, Мишка сплюнул про себя, всё правильно, и если отправленных восвояси в степь баб он как-нибудь да пережил бы, то снящиеся по ночам мёртвые младенцы ему совсем не нужны. Не выдержит такого его психика цивилизованного человека, пусть и заметно здесь огрубевшая, но всё же слишком нежная для этого дикого мира. Это местным хорошо, они свято уверены что после смерти очутятся в мире духов, где встретятся со всеми своими предками, обитающими подле Отца Солнце, и спокойно продолжат жить дальше. А он-то в подобное не верит ни на грош. Более того, считает, что там, за кромкой, пустота и забвение в лучшем случае…
Койт кивнул, показывая, что выслушал, и начал говорить сам.
– Я понял тебя, Мисшаа. Мы заберём их всех. Раз ты этого так хочешь.
Миша с облегчением выдохнул про себя – пронесло!
– За две руки молодых женщин ты отдашь Гото свою железную рубашку, он её очень хочет.
Мишка скривился, но промолчал. Просил всех – получи и не «жужжи» теперь. Старик между тем продолжил:
– Ещё он отдаст за неё всю медь… – Койт чуть помолчал, пожевал губы. – Но скажи мне, Мисшаа, что ты будешь делать, если завтра к тебе придёт ещё одна толпа баб и детей и попросится к тебе в род? Примешь? А потом ещё и ещё… Где ты возьмёшь столько охотников, чтобы их прокормить?
Мишка промолчал, потому как возразить ему было особо нечего. Можно было, конечно, сказать, что заставит их работать на земле, выращивая бобы и на себя, и на всех. Но хитроумный старик скажет, что они пришли в голодный год, да ещё зимой. Койт кивнул, подтверждая что-то сам себе.
– Ты умный, Мисшаа, но ещё дурак. Ты заботишься о чужих людях и со временем сможешь хорошо заботиться и о нашем роде. Но пока тебе рано. Хорошо, что я не собираюсь пока к духам предков, что живут подле Отца Солнце, – при этих словах он ухмыльнулся, ловко подхватил кувшин и сделал большой глоток. На Мишкиной памяти это был первый случай, когда старый Койт позволил себе пошутить. Однако есть некоторые вещи, которые надо было выяснить.
– Койт, – негромко проговорил он, – я совсем не хочу быть вождём рода…
Старик хрипло рассмеялся:
– А зачем, ты думаешь, тогда привёл тебя к саотам Отец Солнце?
Койт взял в руки кусок мяса, но есть сразу не стал:
– Но ты прав: пока тебе ещё рано, ты умный, но ещё дурак.
notes