Глава 26. Бабушка фантазера
— Как ее зовут? — спросил Монах, принимая от Добродеева бумажку с адресом Никиты Гурского.
— Саломея Филипповна Гурская.
— Как?
— Саломея Филипповна, восьмидесяти пяти лет от роду. Может, чуть больше.
— Актриса в прошлом?
— Ветеринар, причем, известный в городе. Практикует до сих пор, причем, говорят, принимает не только зверей, а и человеков тоже.
— Однако, — пробормотал Монах. — Интересно было бы взглянуть. Ты ее видел?
— Не довелось. Когда мы с Никитой беседовали, ее не было дома. У них три собаки и несколько кошек. И еще, насколько я помню, попугай и какие-то маленькие пестрые птички в большой клетке. Гам стоял страшный. А дом старый, деревянный, и большой огород. Он водил меня, показывал всякие зелья.
— Конопли не было? Немудрено, что он ударился в фэнтези. Он не женат?
— Нет, по-моему. Он… — Добродеев вытянул губы трубочкой и задумался. — Он необычный, — нашелся наконец.
— Это я понял. И старушка-бабушка у него необычная. Это я тоже понял.
…Монах выгрузился из автобуса на засыпанной снегом улочке в пригороде. Улочка называлась «Строителей метрополитена», что было довольно странно, так как метро в городе отродясь не водилось. Он потопал по тропинке посередине нечищеного тротуара, выискивая глазами дом номер двадцать три, где проживали Никита Гурский и его бабушка. Почему не тринадцать, подумал Монах.
Дом под искомым номером оказался большим приземистым строением с пристроенными асимметричными крыльями; плоская крыша наводила на мысль, что его приплюснули сверху чем-то тяжелым. Он был собран из потемневших массивных бревен, имел небольшие оконца; из трубы его валил дым. Веранда со сложными фигурными перилами, древняя на вид, рождала ностальгию по канувшему в Лету деревянному кружевному зодчеству. Во дворе высокая фигура в тулупе и валенках, с непокрытой головой, отгребала лопатой снег.
— Извините, я ищу Саломею Филипповну! — закричал Монах из-за калитки. — Не подскажете?
Фигура выпрямилась и повернулась к Монаху. Была это крепкая женщина неопределенного возраста. Откинув с лица длинные черные волосы, рассмотрев Монаха, она кратко бросила:
— Заходи.
Монах налег на скрипучую калитку; калитка с натугой отворилась и пропустила его во двор. Он пошел к женщине; та наблюдала, наклонив голову, и, как Монах потом вспоминал, он почувствовал странную тяжесть, сковавшую его члены. Долгую минуту они смотрели друг дружке в глаза; Монах не сообразил поздороваться. Она усмехнулась и спросила:
— Пришел насчет Никитки?
— Мой друг, журналист Лео Глюк, брал у вашего внука интервью, — сказал Монах, впервые в жизни чувствуя себя неуютно. — Тут накрутилось всякого… — прибавил ни с того, ни с сего.
— Вижу. Только Никитка ни при чем. Как взяли, так и выпустят.
— Мы можем поговорить? — спросил Монах.
— Пошли в дом. — Она зашаркала валенками к дому, Монах двинулся следом.
— Понимаешь, Леша, чертовщина началась с прихожей. Во-первых, она не старуха и тем более не бабушка в традиционном смысле слова. Во-вторых, на меня бросилась птица! — рассказал он Добродееву на другой день, отчитываясь о посещении родового гнезда Никиты Гурского.
Птица с громким криком бросилась на Монаха, он закричал в ответ и прикрыл голову руками.
— Не бойся, это До-До, — ухмыльнулась Саломея Филипповна. — Молодой, хочет играть. Никитка научил его садиться на голову.
«Ни хрена себе!» — подумал Монах, рассматривая круглый пестрый шар со странно человечьим лицом — круглыми желтыми немигающими глазами, аккуратным носиком крючком и торчащими вертикально ушами.
— Это сова!
— Никиткина сова. Осторожнее, здесь ступенька. Тулуп кидай сюда.
Монах разделся, пристроил тулуп на вешалку и, готовый ко всему, осторожно ступил на заскрипевший порог комнаты.
— Садись! — Она махнула рукой на раздолбанный диван. — Не раздави Ташку.
Монах отскочил от дивана. То, что он принял за подушку, было кошкой. Здоровенной персидской кошкой серого цвета. Она открыла янтарные глаза и внимательно посмотрела на Монаха.
— Это Ташка. Может укусить, характер дрянной. Сядь в другой конец. Чаю хочешь?
— Нет, спасибо, не беспокойтесь. — Монах присел на кончик дивана. Небольшой черный бородатый песик, возникший ниоткуда, ткнулся мордой ему в колени. После некоторого колебания Монах потрепал его за уши. Песик протяжно вздохнул и замолотил хвостом. Клетки с маленькими птичками, равно как и попугая, Монах не заметил.
— А может, покрепче? — Она ухмыльнулась. — И поговорим. Тебе есть что сказать.
Теперь он рассмотрел ее. Высокая, как гренадер, статная, сильная, с жесткой полуседой гривой, черными глазами, большеносая, большеротая, она оставляла ощущение некоего гротеска, в ней всего было с избытком. Во взгляде ее, тяжелом и насмешливом, чувствовалась некая потусторонняя сила, лишающая индивидуума воли и всякой возможности сопротивления.
«Никак, ведьма!» — с удивлением понял Монах, с любопытством ее разглядывая.
Саломея Филипповна меж тем достала четырехугольный старинный штоф темно-зеленого стекла и массивные рюмки на низкой ножке. Монах рассмотрел на них вензель с короной. Она разлила темную жидкость по рюмкам, кивнула:
— Прошу!
По комнате поплыл запах сырого дерева и чего-то очень знакомого. Монах ухмыльнулся.
Он пригубил настойку. Она слегка горчила. Глаза их встретились.
— Приходилось потреблять ранее? — догадалась Саломея Филипповна.
— Приходилось.
— Сыворотка правды. Ну-с, будешь признаваться? Зачем пожаловал?
— Буду. Я думаю, Никита ни при чем.
— Эка новость! Я без тебя знаю, что ни при чем. А чего же ты пришел?
— Хотел посмотреть на вас. Топчемся на месте, Никиту повязали, нужны новые ракурсы и углы. Всякое лыко в строку, а у вас репутация.
Объяснение получилось туманным и невнятным, Монаха несло — хотелось говорить, но усилием воли он заткнулся. Монах был уверен, что она клюнет. Он почувствовал в ней родственную душу. Вспомнил, как спросил у Анжелики, нет ли у нее знакомой настоящей ведьмы, и тут вдруг такая везуха! Такое необыкновенно счастливое стечение обстоятельств.
Она уставилась на него пронзительными черными глазами. Спросила:
— Ты из попов?
— Нет.
— Как тебя зовут?
— Олег Монахов.
— А по батюшке?
— Христофорович.
— Христофорович? — Казалось, она обрадовалась. — А что вообще происходит, Христофорович?
— Черт его знает! — искренне ответил Монах. — В конце июня в собственной спальне была убита женщина, а сейф там же вскрыт и ограблен. Через полгода сгорел на сцене известный актер, игравший Макбета…
— Фигурально выражаясь?
— Нет, в прямом смысле. Вспыхнул как факел и сгорел. Во время обыска в его уборной был обнаружен знак огня, Игни. Спустя три недели была убита ясновидящая Анастасия. В ее приемной был обнаружен знак умственного помрачения Гелиотроп.
— Поэтому Никитку потянули? — догадалась Саломея Филипповна. — Совсем безнадега? Тупик?
— Похоже на то. Неделю назад была убита молодая женщина, стриптизерша…
— И там тоже был знак!
— Да, знак земли, Квен. Причем ясновидящая и стриптизерша дружили с женщиной, убитой в июне.
— А в июне знака не было?
— Может, был, но никто не обратил внимания. Знаки были замечены случайно.
— А остальные друзья июньской жертвы живы?
— Убийство произошло в ее сорокалетний юбилей. У нее в доме присутствовали семеро гостей, дело было в загородном поместье, в кооперативе для богатых, всюду охрана с собаками. Ее убили, сейф ограбили, никого не нашли. А спустя полгода были убиты еще двое. То есть на сегодня трое: хозяйка и двое из гостей. Один из присутствовавших там сейчас в тюрьме, другой за границей. Если не считать этих двух, из всей компании остались в живых две женщины и один мужчина. Между всеми были сложные отношения — зависть, ревность, прелюбодеяние.
— Ты точно не поп? Прелюбодеяние! — Она фыркнула.
— Нет.
— А кто?
— Скромный путешественник, странствующий философ, разгребатель завалов.
— Играешь в детектива?
— Иногда. Люблю загадки. Могу дать дельный совет при случае.
— Понятно. Актер здесь каким боком?
— Не знаю. Его среди гостей не было. Связь между убийствами — знаки. То есть жертв всего четыре, и непонятно, зачем актер. И три знака. Три жертвы из загородного дома были связаны между собой, две из них получили знаки. Знак присутствовал также в убийстве актера. Он сгорел, что объясняет знак огня.
— Как была убита ясновидящая? Ты сказал, Гелиотроп? Помутнение сознания?
— Да. Ее сигареты были пропитаны какой-то дрянью. На месте убийства стриптизерши был обнаружен знак земли Квен.
— И должно быть, рассыпана земля?
— И рассыпана земля.
— И еще трое живых? Не считая арестанта и сбежавшего за кордон?
— Вчера еще было трое. Не считая упомянутых.
— По идее, должны уйти в небытие все, — сказала Саломея Филипповна, подумав. — Хорошо бы. И тогда отпустят Никитку. Впрочем, его отпустят раньше.
— А что с актером?
Саломея Филипповна снова задумалась.
— Ищи, кому выгодно. Кому выгодна смерть первой жертвы? Она была замужем? Сам знаешь, кому выгодно убить жену. Или мужа.
— Там было ограбление, вскрыт сейф, украдены ювелирные изделия. Она была замужем, но муж не присутствовал, накануне они поссорились. У него алиби.
— Если бы я задумала убить собственного мужа, я бы в первую очередь сработала себе алиби, это дурню понятно. Тут загвоздка знаки, верно? Зачем? «Руна» ни при чем. Это большие дети, которые никогда не станут взрослыми, им не нужна кровь.
— Может, конкурирующая фирма? — не удержался Монах.
— Какая-нибудь секта? — Она сверлила Монаха взглядом в упор. — Ты в это веришь?
Теперь задумался Монах.
— Черт его знает, — сказал наконец.
— Найди фотографии первого убийства и проверь, есть ли знак. И вообще, присмотрись.
— Да я и сам уже думал, — признался Монах.
Саломея Филипповна потянулась за штофом, разлила снадобье.
— За истину!
Они выпили.
— Хотя кому она нужна! — сказала она, сморщившись. — Только вред.
— Убийцу надо дезавуировать! Всем по заслугам… по мере возможности.
— Разве что по заслугам. А ты, значит, перст судьбы? Выставил и ищешь, в кого воткнуть?
Монах ухмыльнулся и огладил бороду.
— Не спускай глаз с оставшихся. Похоже, убийца не знает, в кого целит, а потому лупит всех подряд, чтобы достать нужного человека. А вот зачем — вопрос. Чем-то он перед ним провинился… нужный человек.
— А может, все провинились и убийца прекрасно знает что делает?
Саломея Филипповна закрыла глаза и застыла.
— Нет! — сказала она через минуту. — Если бы они все были в чем-то виновны, они бы побереглись, особенно после первого убийства. Если наказывают убийством, вина серьезная. В том-то и дело, что никто из них не ожидал и не ожидает нападения. Ни сном, ни духом. Я бы поговорила с ними. Со всеми! До одного. Иногда человек сам не знает, что знает. Тебе надо вытащить знание. Толчок, щелчок, и карточный домик рассыплется. Ты умеешь видеть… хотя, почему до сих пор не поговорил, не знаю. И философ, и путешественник, и психолог. Вот и ко мне пришел осмотреться…
Она насмешливо смотрела ему в глаза, и от ее взгляда по спине Монаха гуляли жаркие волны. А может, это было действие ведьмина зелья.
— Не успел. Только после убийства стриптизерши догадались связать июньское убийство с другими.
— Береги оставшихся, — сказала она, провожая его до калитки. — Хотя, сдается мне, что ты опоздал, друг любезный. А за Никитку не беспокойся, его отпустят. И не забудь… — Она усмехнулась и погрозила кривым пальцем. — Поговорить со всеми и вытащить! Люди далеки от совершенства, а идеальных убийств не бывает. Разве что нечистая сила, но в твоем случае я не уверена, что нечистая сила. Потом, когда все закончится, приходи, обсудим. С Никиткой познакомлю. Постой! — Она вдруг уставилась тяжелым взглядом в землю, задумалась.
Монах с удовольствием наблюдал.
— Не понимаю, — сказала она наконец. — Что-то смердит, а что, не пойму. Как будто с ног на голову. Сундук с двойным дном… Думаешь, дно, ан нет, до дна далече. Обманка. Ну да ладно, главное ты понял: береги оставшихся.
На том они и расстались. Монах шагал в траншее из снега к автобусной остановке, приятно улыбался в бороду, перебирал в памяти разговор с Саломеей Филипповной. Он чувствовал себя как человек, получивший нежданно-негаданно потрясающий подарок. Или наткнувшийся на случайную находку… монету какую-нибудь… старинную. Копался в огороде и вдруг звяк об лопату — о, случайная находка! Он любил необычных людей.
«Ловец случайных находок, — самодовольно подумал он о себе. — Или охотник за случайными находками. Или бюрократ из бюро случайных находок!» Он рассмеялся.
— Она сказала, что я опоздал! — вдруг вспомнил Монах и остановился. — Черт!
От радужного настроения не осталось и следа…
