Глава 5. Извини! Ты — не нашего круга
К десятому классу Галя стала настоящей красавицей, правда, она по-прежнему сомневалась в том, что это так. Она чувствовала в себе какой-то тайный изъян, точно и сама приятная внешность (как она осторожно думала) была чем-то временным и изменчивым, грозящим обернуться внезапным безобразием. Несколько сморщенных старух, которых она часто видела на соседних улицах, поселили в душе сомнения.
Что знала она о красоте вообще? Она с легкой руки матери неплохо разбиралась в живописи, иногда любуясь восковыми перстами юных красавиц и зрелых дам, чеканными профилями, прекрасными лицами молодых людей. В Москве не было таких лиц, как думала Галя. Да и на картинах — не иллюзия ли это? Не затянувшееся ли прощание с идеалами прошлого?
Женщины Боттичелли, например, казались ей неприятными, всего лишь гладкими чухонками, которые разве что втроем могли составить приличную компанию, изысканно дополняя друг друга расположением фигур, полуулыбками, склоненными головками.
— Красивыми не были, но молодыми были, — так говорила Софья Григорьевна, по взглядам которой Галя только и могла судить с достоверностью, что действительно на редкость красива. Но она считала: красота должна быть вызывающей, возбуждающей желания мужчин, завораживающей гипнотической силой греческих богинь.
Ее интриговали мужские взгляды, раздевающие и оценивающие. Она ждала эти взгляды, даже сама искала в толпе прохожих. Старшина? Но он смотрел на нее, как на подростка, иногда как старший брат.
Да, мужчины на нее поглядывали порой. Да ей-то что? Ведь она — не женщина еще, она еще только готовится ею стать.
Как-то дочь осмелилась, начав разговор издалека, расспросить мать… О любви, о страсти. Она только что прочла «Кармен» Мериме, конечно же, в оригинале и несколько по-детски примеряла этот очаровательный образ к себе. Галя хотела понять: любила ли Софья Григорьевна отца и по любви ли родилась она? Она была уверена, что ответ будет положительным.
— Ну, знаешь, дочь, — быстро ответила немного смущенная мать, — конечно, я любила твоего отца. А как же его было не любить-то? Каким он был? Ты видела фото. Элегантный, сильный, правда, несколько плутоватый, последнее почему-то с возрастом возобладало.
— И все-таки, мама…
— Я понимаю тебя, — произнесла Софья Григорьевна после короткой заминки. — Я любила его, а твой папа всего лишь пылал ко мне страстью. Боюсь, что он испытывал страсть не только ко мне.
— Так ты подозревала его в других… связях?
— Да что ты, — отмахнулась мать, — я знала про его увлечения. Но время-то какое было, ты просто представить себе не можешь. Мы все жили в ожидании «черного воронка», это такие машины, которые увозили людей ночью навсегда. Мы были, доченька, немного ненормальными, потому что верили в великого Сталина, в светлое счастливое будущее и ради этого были готовы идти на любые лишения. Что касается твоего папы, то он очень любил Толстого, Достоевского, а они оба были азартными игроками. И очень скоро карты стали его единственной страстью.
— А ты откуда знаешь? Он тебе сам говорил?
— Нет, это у него было на лбу написано. А лоб у него был такой же, как у тебя. Но не сомневаюсь, что ты скоро встретишь замечательного молодого человека. К тому же из богатой семьи.
— И он испортит мне жизнь.
— Фу, — ответила Софья Григорьевна, — разве что ты испортишь ему эту жизнь и будущую заодно.
— Ты думаешь?
— Уверена, — ответила мать, грузно садясь в кресло. — В том, что встретишь. А все прочее будет зависеть только от тебя, верь в это.
Мать как в воду глядела. Примерно через неделю Варвара пригласила ее на вечер в знаменитую сто десятую школу, которую заканчивала сама. Подруга и раньше кое-что рассказывала об этом заведении, где вместе с ней учились отпрыски больших партийных бонз — приемная дочь Никиты Сергеевича Хрущева, дети маршалов — Буденного, Захарова, Ротмистрова, один из птенцов михалковского гнезда и множество других счастливчиков.
Список Варвары, как Галя насмешливо называла этот перечень знаменитых фамилий, не слишком волновал Галю, но то, что в этой школе преподавали едва ли не лучшие педагоги Москвы, это вызывало зависть и уважение к незнакомым сверстникам.
— А что я там делать-то буду? — изумилась Галя. — Ты там своя, а я кто? Это же какой-то заповедник.
— Послушай, — перебила Варвара, — ты будешь украшением вечера. А то, что эти школьники мнят о себе — дело третье. Рассказала бы я тебе про одного такого сыночка, ха-ха… Да он передо мной знаешь как извивался перед тем, как залезть в трусики… да как червь презренный… А толку от него — никакого.
— Я же говорю, — упорствовала Галя, — ты своя там.
— Пустое, — отмахнулась та, — времена меняются. И вовсе не факт, что каждому из этих пижонов уготовлено место наверху.
— Но посредине-то уж точно, — горько усмехнулась Галя, вспомнив убогую комнату на Арбате, которая представлялась когда-то в детстве по меньшей мере хоромами.
И тут же у нее возникло ощущение, что Варвара собирается как-то использовать ее в своих целях. Вечер, на который позвала подруга, был своеобразной репетицией грандиозного выпускного. Вскоре после этого разговора с подругой, Галя поняла, что готовится к этому вечеру особенно тщательно, как будто заранее интуитивно чувствуя, что от него будет многое зависеть в ее будущем.
Утром она встала раньше всех и, закрывшись в ванной комнате, долго терла намыленной мочалкой угловатые плечи и плоский живот, как-то по-детски разговаривая с собственным телом. Потом насухо вытерлась новым полотенцем и тут же чуть не расплакалась, представив, что вскоре «всю эту красоту», как Галя подумала о себе, придется облечь в довольно-таки скромный ситец, хотя и превращенный хорошим портным в миленькое платьице.
«Он ничего не заметит, он будет смотреть не на тряпки, а на меня», — решила она, представляя в своем воображении молодого «царевича», с которым будет общаться на вечере.
Знакомству с Максимом, а избранника звали именно так, и это имя мгновенно сделалось любимым, предшествовали разнообразные размышления. Для начала она задумалась над вопросом, что такое «интересный мужчина». Тот, кто нравится многим женщинам или тот, пусть не красавец, но с которым ей будет спокойно и хорошо.
Избранник, в первую очередь, должен нравиться ей, быть выше ее ростом, с широкими плечами, открытым приятным лицом, с красиво уложенными волосами. Во-вторых, он не должен быть трепачом, не оглядываться в ее присутствии на других девчонок, и конечно, провожать ее до самого дома. Этот образ идеального «царевича» сохранился у нее на всю жизнь.
Впрочем, когда она увидела его, вся эта шелуха разом облетела. Максим Зотов, несомненно, был интересным молодым человеком (хотя где-то рядом с ним мелькали другие, не менее стильные фигуры), в сущности, еще мальчишка, не отягощенный чертами важности, присущими кругу, к которому он принадлежал.
Он сам нашел ее в толпе танцующих, точно был одарен прямым знанием или просто почувствовал, что возлюбленная непременно должна была появиться в этот день и час. Неожиданно у Гали мелькнула мысль, что все это подстроено Варварой, которая тут же возникла невесть откуда, подмигнула и снова исчезла.
Максим сразу же заговорил с ней по-французски о всяких пустяках, как будто знал с самого детства, а потом они расстались на пару лет и вот снова вместе. Она растерялась — откуда он знает, что она владеет французским. Но тут же решила, что это божий промысел и успокоилась.
Видать, тут принято беседовать на иноземных языках, и ей это на руку. Возможно, Варвара что-то говорила о ней и, несомненно, делала комплименты, что же в этом дурного-то? А как же иначе, на месте подруги она поступила бы точно так же.
Она приветливо ответила и вскоре закружилась с ним в вальсе, чувствуя уверенную руку на спине.
Вечер прошел на одном дыхании, правда, к концу Галя немного устала. Она украдкой смотрела на красивое лицо юноши, иногда даже прямо в его глаза — то веселые, то серьезные. От него веяло силой и надежностью. От его невинных прикосновений по ее телу пробегала приятная дрожь. Неужели она встретила свою судьбу? Ей так хотелось поверить в это, что если бы сейчас кто-то сказал ей, что Максим однажды нанесет ей смертельную обиду, она бы бросилась на этого человека с кулаками. Они договорились встретиться на следующий день, если не произойдет чего-нибудь экстраординарного.
Утром она проснулась в прекрасном настроении: произошло что-то очень важное в ее жизни. Мир, как будто по мановению волшебной палочки, преобразился. Вчерашние поцелуи порхали вокруг Гали, как бабочки. Ничего подобного она еще не испытывала, даже с ушедшим в мир иной старшиной. Поначалу она не смогла вспомнить, как ни силилась, лица своего избранника. Был ли этот строгий юноша, умевший внезапно рассмешить ее точной и едкой характеристикой кого-то из одноклассников? Не сон ли это все? Она даже потерла лоб, смутно надеясь избежать некой новой ответственности — вдруг все останется по-старому. Но внезапно лицо Максима возникло перед ней с такой ясностью, что она вздрогнула. Назад дороги не было. Но всего удивительнее, что в чертах нового друга сошлись без всяких швов два облика — придуманный ею заранее и реальный. Это видение, мелькнувшее перед ней, было даже болезненным.
Галя по старинной детской привычке попыталась вспомнить, что ей приснилось сегодня. И внезапно забеспокоилась. Это был очень странный сон. Пустынный пляж, серебристый песок, на котором она лежит. Потом ниоткуда возник некий подросток, худой и загорелый, с какими-то белесыми волосами — от постоянного пребывания под солнцем. Он приблизился к ней легкой походкой, лишь кое-где проваливаясь в песок и смешно морщась. И, о ужас, тут же беспрепятственно овладел ею, точно делал с ней это всегда. Без помех добившись своего, он вскочил, отряхнул песок с ладоней и пошел дальше, не сказав ни единого слова.
Картинка мгновенно исчезла, точно подростка унесло вихрем, Галя снова была в комнате на Арбате, с мыслями о Максиме. Привкус горечи, появившийся при этих мыслях, она списала на убожество своего жилища, из которого нужно будет выбраться, приложив неимоверные усилия. Что ж, она это сделает.
Но проклятый сон, который не имел никакого отношения к ее новому другу… Она тут же поняла, что снился ей вовсе не морской берег, а полоска песка на Яузе, недалеко от старинного акведука. Короче говоря, она почувствовала себя падающей с гигантской высоты. Причем тут какой-то неизвестный ей подросток? Ведь она думает только о Максиме Зотове. Ах, вот что — она ведь не слишком много знает о нем. Сказал, что собирается стать дипломатом, будет учиться в институте международных отношений.
— Сношений, — насмешливо произнесла она, выбираясь из-под одеяла. — Изольда, не обращай на меня внимания, дай что-нибудь поесть, и я помогу тебе выбраться из этой дыры. Усекла?
— Сама.
— Что сама? — не поняла Галя. — Да ты отсюда никуда не выползешь, даже ели будешь жить тысячу лет.
— Сама приготовь яичницу, — обиженно промычала та, — я не хочу никуда выбираться. А ты дерзай, безумство храбрых — вот мудрость жизни. Ты что, напилась вчера?
— Да, отравленного вина, — съязвила Галя, — и вот я умираю от неразделенной любви. Ты у нас корифей по толкованию снов, Изольда. Я тебе рассказывать ничего не стану, скажи только, что надо сделать, чтобы сон не сбылся.
— Запиши его на листке, порви и забудь. Можешь еще в окно посмотреть….
— Это-то зачем?
— Может, что-нибудь забавное увидишь. Кота облезлого, например, его вид тебя утихомирит. Только не делай вид, будто ты готовишься к свадьбе.
— С этим придется погодить, — усмехнулась Галя, — сначала я тебя, кукумба, выдать должна за какого-нибудь аборигена. Иначе мне счастья не видать, как бы я ни старалась. Думаешь, мне легко и приятно было вчера на этом, черт бы его побрал, светском рауте?
— А что такое, сестра?
— Так все такие надутые, важные, меня чуть не вытошнило. Все товарища Буденного видели и даже за рукав трогали, и все талдычат: «Когда я выступал на заводе имени мене»…
Она решила говорить Изольде все с точностью до наоборот, но помешала Софья Григорьевна, которая пришла с рынка.
— Ну что, покорила и завоевала?
Галя задумалась, глядя то на Изольду, которая хихикнула, то на мать, внимательно изучающую гримасу, которую Галя потешно скорчила.
— Я только что все пересказала Изольдочке, — дипломатично ответила она, — ты ее порасспроси. Но особо не грусти, я приглашена на главный выпускной в качестве необходимого зла.
— Не верю ни одному твоему слову, — погрозила пальцем Софья Григорьевна. А на кухне через несколько минут она спросила заговорщически:
— У тебя сегодня свидание?
— Как догадалась-то?
— Да я тебя еще такой не видела.
— Да, вечером, — ответила Галя, — я после расскажу тебе обо всем. Но пока ничего такого особенного.
После этих слов она стала присматриваться к матери, смекая, не по просьбе ли Софьи Григорьевны, Варвара познакомила ее с Зотовым. Ведь подруга пользовалась ее особой и странной благосклонностью. Неужели, и кандидатура была утверждена заранее? Если так, то они у меня доиграются.
— Думаю, что все будет, как ты хочешь, — капризно надула она губы. — Но мне поначалу так трудно, так трудно. Весь вечер пришлось говорить по-французски. С ума сойти, точно из Парижа вернулась.
— Привыкай, — улыбнулась мать. — Думаю, что тебе все-таки понравился вечер в обществе интеллигентных молодых людей.
Они встретились в четыре часа на Арбате, возле дома номер тридцать. Это на ходу, уже прощаясь, придумала Галя, не собираясь давать номер телефона этой чудовищной коммуналки. Почему тридцатый? С ним было связано что-то хорошее, детское, может, вкусное мороженое, купленное матерью во время прогулки, может, еще что-то.
Зотов, как заправский кавалер, вежливо поклонился и поцеловал ей руку. В это время откуда-то сверху долетели звуки фортепиано, причем исполнение было мастерским. Точно ее ангел все устроил так, чтобы Галя навсегда запомнила эту встречу. Ей еще никто не целовал руку — и это было очень необычно и приятно. Они гуляли по Москве до поздней ночи. Возлюбленный был при деньгах, в которых, как видно, никогда не имел недостатка. Это было просто удивительно. Уже скоро она знала о нем довольно много, задавая вопросы простодушно и невпопад, чем приводила друга в восхищение. Она хотела знать все об этом юноше из высшего общества. О семье своей Максим слишком не распространялся, сказал только, как бы невзначай, что старому генералу не было никакого дела до планов сына. Когда-то старик хотел видеть его военным, но после как-то разом передумал.
— По-моему, его переубедил Константин Рокоссовский, — заметил Володя. — А для отца это, что господь Бог.
Тут же, без перехода, он стал говорить что-то о будущей карьере, как о чем-то само собой разумеющемся. А будущее он связывал с Европой, именно — с Францией. Галя точно ждала этого естественного признания, но немного смутилась, потому что совпадение мыслей и желаний тут было абсолютным. Она и Максим как бы сблизились — и раньше, чем нужно.
— А почему ты не хочешь стать военным? — спросила она. — Ты ведь такой — ну, мушкетер.
— Мне говорили друзья, — отмахнулся он. — Мы в сто десятой все — как бы мушкетеры. Это внешнее, Галка. Мы с моими приятелями с четвертого класса больше всего любим, ты сейчас удивишься, да, кардинала Ришелье, Талейрана. Не знаю, как так вышло. Войны бывают всякие, но только тайная война решает все.
— Это-то конечно, — согласилась Галя охотно.
— В четвертом классе я перестал мечтать о славе, — рассмеялся Максим. — О славе в обычном смысле. Вся слава в этом веке, как бы точнее сказать, распределена. С одной стороны — вожди, с другой — их приближенные, кому по случаю повезло, что на глаза попались. А подлинная слава приходит к тем, кто остается в памяти народа навсегда.
— Я думала так же, — ответила Галя, — если это позволительно для глупенькой девчонки. А потом как-то перестала забивать себе голову такими материями.
Она старалась говорить в манере Софьи Григорьевны.
— Как-то я заметила, что перестала читать. Видать, переусердствовала однажды.
— Ну, Галка, ты типичная отличница, — прямо в глаза ей посмотрел Максим. — А это надолго, солнышко.
— Так называет меня мама, — улыбнулась Галя. — А еще вот так — «шонцэ».
— О как же она права, «шонцэ» — обрадовался Максим. — А она кто у тебя?
— Гм, — серьезно задумалась Галя, — говоря просто — француженка, англичанка, такой литературный спец. Я с детства замучена Прустом, Шекспиром, Беном Джонсоном…
Невинное вранье нисколько ее не смутило. Ведь по сути она была права. Образование матери, полученное до войны, давало право поставить ее, по крайней мере, наравне с генералом. То, что Софья Григорьевна не стала профессором, дело случая, рок, вторжение отца и дочерей. Но ничего, она поквитается за мать со всеми.
— А я хочу стать кардиналом Ришелье, но в равной степени и королем Людовиком четырнадцатым.
— Король — Солнце? — удивилась Галя. — Он был такой странный и милый.
— Да, он принимал министров и решал великие вопросы, сидя на горшке. Извини, что я так говорю. Но это исторический факт огромного значения — для меня. Глаза возлюбленного смеялись, мол, мы-то с тобой все понимаем.
— Это ничего, — кивнула Галя, — и ты хочешь жить за границей?
Она вдруг похолодела от этого вопроса.
— Ну, это же не скоро, — развел он руками, — придется мучиться здесь пять лет. А то не выпустят. Но рядом с тобой эти годы пролетят незаметно.
— Да что я из себя представляю, — грустно, со вздохом, сказала Галя, — так, кочка на ровном месте.
— Таких как ты, я не встречал, — серьезно ответил Максим. — Мне оглушительно повезло.
Они поглядели друг на друга и смутились.
— Ну, тогда мне повезло точно так же, — ответила она быстро и весело, сама удивляясь такой наглости. Кажется, она владела ситуацией.
Они зашли в какое-то кафе, где принялись болтать о французской живописи, в которой Галя разбиралась довольно прилично. А по ходу добрать то, что было упущено, не составит никакого труда. Возлюбленный будет щедро делиться своими познаниями, а взаимопонимание между ними установилось едва ли не совершенное. Они сошлись даже на том, что более всего из живописцев любят Камиля Коро.
— Божественный художник, — подытожил Максим. — Что ты делаешь завтра?
— Как захотим, так и поступим, — ответила Галя.
— Если ты не возражаешь, поедем завтра… ко мне… в Барвиху. Там есть дерево около нашего дома, ну точно сошло с картины Коро.
— Я устал от Москвы, не знаю, как ты, а я…
— Ужасно устала, — ответила Галя. — Вообще-то, я Москву не люблю…
— Ты не права, — усмехнулся он, — я покажу тебе настоящую Москву. А там здорово, поверь мне.
— Где? В настоящей Москве?
— Ну да, и в Барвихе…
— Занятно, — протянула Галя, догадываясь уже, что эта поездка просто так не закончится. — А грозу тоже закажешь?
— Как тебе будет угодно, — улыбнулся он.
Вторая встреча прошла без поцелуев, что немного раздосадовало Галю. Вот о чем думала она, пробираясь по длинному захламленному коридору в убогую комнату — Ришелье в четвертом классе? Когда же он своих одноклассниц начал зажимать в углах? Наверняка тогда же. Настроение было немного подпорчено этими размышлениями. Но обрадовало, что под настоящей Москвой Максим подразумевал то, что любил и хорошо знал.
— Мама, — раздраженно потребовала она вечером, — я ничего не знаю о Людовике номер четырнадцать. Как ты могла, мама, лишить меня этого уникального человека? Я чуть было не опростоволосилась. К тому же, немедленно должна влюбить себя в Ришелье. Он такой изящный, у него такой нос и такой роскошный воротник. Но я ничего не помню, кроме картинки.
— Ах, да, я все собиралась перейти к сложным материям, но ты такая занятая, доченька.
— Макс, — без всякого перехода объявила Галя, точно мать давно знает ее нового друга, — приглашает меня на свою дачу, в Барвиху. Завтра.
— Вот как? — удивилась мать. — Что это он?
— А ты знаешь, кто это? — нарочито рассеянно поинтересовалась Галя.
— Нет, — честно призналась та, — наверное тот, с кем ты недавно познакомилась в сто десятой.
— В точку, — важно кивнула Галя.
— А родители будут? — спросила мать.
— Вряд ли, — пожала плечами дочь, — по крайней мере, на вечере я их что-то не видела. Родители отдельно, Макс — сам по себе. Он такой взрослый, умный, ты не бойся, ничего такого со мной не случится.
— Я не боюсь, кормилица, — саркастически ответила Софья Григорьевна. — Ришелье, говоришь?
— Талейран, — Галя подняла вверх указательный палец и прыснула от смеха.
— Дети-дети, — покачала головой мать.
— Я пошутила, — отрезала Галя.
Под деревом, действительно, как бы сошедшим с картины знаменитого француза, Галя и потеряла девственность, в чем никогда не раскаивалась. Это великое событие совершилось по ее желанию, просто и без всякой боли. Новые ощущения были полной и совершенной неожиданностью. Казалось, что с Гали сняли невидимый покров, и она, как лопнувший бутон, радостно подставила благоухающие лепестки лучам заходящего солнца. Вдобавок ко всему, она чувствовала себя охотницей, победительницей, ничуть не умаляя в эти мгновения желания возлюбленного.
— Что это было? — спросила она любовника, который бережно держал ее в объятиях, с трудом переводя дыхание.
— Совместный полет в космос, — ответил Максим.
— Как-то ловко у тебя все получилось, — удивленно сказала Галя, не зная, что говорить сейчас еще.
Любовник, а она мысленно уже называла его именно так, говорил о себе, а должен был как-нибудь высокопарно объяснить, что произошло с ними.
Она огляделась. По трусикам, которые несколько минут назад стянул с нее Максим, полз мохнатый шмель.
— Вот, — загадочно сказала она, — я же знала.
— Очевидец, — улыбнулся Максим.
— Очевидец чего?
— Грехопадения. А теперь — гроза. Как я и обещал. Пойдем скорее в дом.
В дом они вбегали уже при блеске молний. Вскоре могучий удар грома потряс стены, а потом начался поистине библейский дождь.
— Это для нас, — сказал он, наконец-то угодив Гале.
— Спасибо тебе, — ответила она и поцеловала его в лоб, — ты ведь знал?
— Конечно.
— И часто ты это устраиваешь?
— Грозу-то? — рассмеялся он.
— А что еще? Да ладно, ладно, я ничего такого не имела в виду.
То ли от охватившего ее озноба, то ли от сопутствующего ему острого и всепоглощающего удовольствия, Галя внезапно почувствовала себя жалкой и даже опустошенной. Красивый дом, в котором они теперь оказались, показался ей неприветливым.
— Я боюсь, Максим. Здесь кто-то есть?
— Да никого, Я же тебе говорил.
— Когда говорил?
— Отец и мать в Ливадии. А мне этот Крым до лампочки. Я тебя люблю, и ты лучше всех.
— Правда? — спросила она, точно не веря сказанному.
— А то, — ответил он рассеянно, точно о чем-то вдруг задумался.
— Что с тобой, милый? — все еще беспомощно спросила она, тут же подумав, что впервые говорит так, и в этом была какая-то особенная грусть, возвращающая силы и уверенность в себе.
— Да ничего, — смущенно произнес он, — ты что-то сделала со мной.
С этими словами он обнял ее, но движением, как Гале показалось, привычным, словно бы отрепетированным.
— Тебе противно? — спросила она не без лукавства.
— Думаю, что это тебе противно, — ответил он. — Привез тебя в этот заповедник и…
— Это было на воле, — возразила Галя, но ей почему-то сделалось тошно. — А, знаю. Всякий зверь после любви печален. Вернее — после соития.
— Это не было соитием, — возразил Максим. — Я тебе точно говорю. Хватит этого диспута, моя Гали. Я буду называть тебя так, на французский манер. Если хочешь выкупаться — выкупайся, ванная комната там. Не удивляйся, что там все такое огромное, безразмерное. Это делалось для того, верно, чтобы купать нескольких детей сразу.
Параметры ванной действительно поразили Галю, с детства привыкшую к иным масштабам и размерам. О каком таком количестве детей могла идти речь, если Максим — единственный сын генерала и генеральши. Может быть, все это делалось с прицелом на будущее? И вот ей предстоит рожать бесчисленных наследников, о нет!
Она даже взвизгнула от комического возмущения, но тут же решила использовать представившиеся возможности для полного и абсолютного отдыха.
На следующее утро в дом заявилась пестрая и шумная компания сверстников. Это были, в основном, одноклассники Максима и прочие юные представители советского истэблишмента. Казалось, они приехали потому, что были заранее предупреждены молодым хозяином.
Галю поразило, что эти недомерки, как она их сразу окрестила, чувствуют себя в полной мере господами. Но, заглянув в себя, она поняла, что к хорошему привыкаешь быстро, и уютно расположилась в центре этой странной стихии — беззаботности и довольства, ведь к ней все отнеслись не иначе, как к владычице дома и сада, а также и «председательнице оргий».
Количество прямых и скрытых комплиментов, выпавших на ее долю, было сказочным. Галя понимала, что это, отчасти, рикошет, но все же лестно было осознавать себя чем-то значительно большим, чем ты есть сейчас на самом деле.
* * *
Все это мадам Легаре с ностальгической улыбкой вспомнила сейчас, оглядывая просторы милого сердцу замка. Что ж, тогда она была совершенством, прекрасной девчонкой с кристально ясными помыслами — победить житейский хаос, в котором была укоренена с детства.
Мадам поймала себя на мысли, что прекрасно помнит и момент желанного грехопадения под «деревом Коро», и дни циничного изгнания из рая.
Только после выпускного Максим Зотов решил познакомить ее со своими родителями. Галя была благодарна этой царственной медлительности, сулящей размеренность и порядок в будущем. Она уже видела себя его женой, правда, как в зеркале, поделенном надвое, в одной половине любимый отражался в полный рост, а в другой она возлежала на диване в позе рембрандтовской Данаи… Он, между тем, умудрился показать ей «свою» Москву, которую любил и превосходно знал. Оказалось, что Галя до сей поры жила в незнакомом городе.
Донской монастырь и кладбище, на котором покоились разные знаменитости и прочие знатные мертвецы, о которых все уже забыли, необыкновенно взволновали ее.
— Смотри, — показала она на провал около одной из тяжелых могильных плит, — здесь такая темнота, которая уводит куда-то глубже самой земли.
— Пропасть, — кивнул он и внимательно посмотрел на Галю.
— Да нет, — возразила она, — тут что-то от вечности. Не знаю, как объяснить. «Покойся, милый прах, в земных недрах, а душа пари в лазурных небесах, но я остаюсь здесь по тебе в слезах…» — продекламировала она эпитафию.
— Все, на кладбища я тебя больше не вожу, — подытожил Максим, — да и мне тут делать нечего.
— Навевает что-то не то…
— Чепуха, — возразила Галя, — тут есть все, кроме смерти. Это я точно знаю. Камни-то теплые, потрогай.
Но Максим был, как видно, другого мнения. Напоследок, Галя запомнила могилу знаменитой Салтычихи, угробившей когда-то множество крепостных, и диковинный каменный крест, отдаленно напоминающий саксаул с надписью «поручик Баскаков», тут же красовалась дата 1794 и некий причудливый знак.
— Кто такой? Что это за символ? — недоуменно спросила Галя.
— Это масонский знак, Гали, — весело ответил Максим. — Символ подлинной, хотя и тайной власти, как я думаю.
— Ты в своем стиле, — усмехнулась она, но запомнила эту экзотическую могилу навсегда.
— Да никакой это не мой стиль, — возразил он, — в мире все обстоит совсем не так, как нас учат. Ты думаешь, что сейчас происходит битва между двумя идеологиями? Да плевать на них с большой колокольни умным людям.
— Тише, — попросила Галя, — услышит кто-нибудь.
— Они все и без меня знают, — Максим сделал круг рукой, точно поднимая в воздух все эти кресты и надгробья вместе. — А говорить не станут никому. В мире просто идет большая драка, с древности до времен строительства коммунизма.
Он что-то говорил еще, но голос сливался с шумом широких крон, а сам возлюбленный превратился в порыв ветра, в игру теней и света.
— Ты не слушаешь? — спросил он. — Что-то не так?
— Все так, Макс, — ответила она, — но ты прав, мне страшно на этом кладбище. Поедем куда-нибудь. — Она прижалась к нему. — Я хочу почувствовать тебя внутри себя.
Ей показалось, что этот мальчишка, сам того не зная, посягает на ее личность. А она хотела быть хозяйкой положения. Какую цену придется заплатить за это, не имеет значения. Домой она вернулась поздно. Они нашли укромное место на берегу Яузы, заросшее кустами. Максим снял пиджак и усадил на него Галю. Она прижалась к нему всем телом, казалось, ей уже этого было достаточно, чтобы почувствовать себя счастливой. Он нежно гладил ее грудь, зарывшись носом в пахучие волосы. Неожиданно Максим и Галя услышали справа от себя какие-то шорохи и тихий смех. Приглядевшись, сквозь кусты они увидели другую пару, которой помешали своим появлением.
— Пошли отсюда, — сказала Галя, — неудобно все-таки, они сюда пришли первыми.
Не солоно хлебавши они отправились домой.
— Где тебя носило? — спросила мать, снимая очки. — Ты провалишь все экзамены, если так будет продолжаться.
Галя обняла Софью Григорьевну, чувствуя прилив какой-то вселенской жалости.
— Мама, я была на кладбище… Готовилась к экзамену по истории. Там так интересно. А мой любимый… извини, что я так его называю… он собирается стать знаешь кем? Дипломатом или разведчиком.
— И ты с ним за компанию, — улыбнулась мать. — Это у него пройдет… А кто его отец?
— Генерал, — ответила Галя и почему-то смутилась.
Но Софья Григорьевна к этому сообщению отнеслась спокойно.
— Тогда тем более пройдет.
— Что ты имеешь в виду?
— Сейчас я имею в виду свою растрепанную дочь, которая очень сильно проголодалась.
— Мама, на ночь есть вредно, кошмары будут сниться. Ты сама говорила.
— Иногда неплохо увидеть превосходный кошмар. Это прочищает мозги, госпожа разведчица кладбищ, — ответила мать, внимательно разглядывая Галю.
— Да мы на Донском были, — виновата пожала плечами Галя. — Что такого?
— Ты идешь по моим стопам, — ответила мать, — твой отец выгуливал меня на Немецком…
Выпускные экзамены она сдала легко и свободно, механически думая о том, в какой ВУЗ податься, на самом же деле учеба волновала ее мало. Она все схватывала на лету и довольствовалась стремительно поглощаемыми книгами, беседами с умным и талантливым другом. С Максимом они встречались регулярно, число тайных свиданий росло не по дням, а по часам. Он уже не мог жить без нее, Галя прекрасно сознавала, что навсегда покорила этого юного мужчину. Она и мыслила именно такими словесными клише, точно уже была важной дамой. Такое положение вещей вполне устраивало ее, как бы она порой не корила себя за легкомыслие и нежелание реально подумать о том, что будет дальше.
«Как-нибудь все устроится без меня, — решила она. — Провидение руководит мной и ладно. Небось ничего дурного не случится».
Как-то раз, в одно из посещений Барвихи, она даже умудрилась ответить на звонок матери Максима с юга и, судя по всему, заочно понравилась той. По крайней мере, молодой Зотов с хитрой улыбкой на лице как-то доложил ей об этом.
Мадам Легаре посмотрела в окно и вспомнила последний визит в Барвиху, ведь уже тогда она что-то заподозрила, нет, не в поведении любовника, она заметила какой-то изъян во всем, что уже произошло.
«Пожалуй, ты стала тогда героиней готической повести, ну или что-то там о вампирах. Вот дурак-то. Сам нагородил черт знает что». Мадам Легаре до сих пор не могла рационально объяснить эту историю. В ней было слишком много мистики… А все прочее было предельно ясно.
До места они добрались только в сумерках. Усадьба стояла, как фрегат, под высоким грозовым небом.
Зотов коротко переговорил с охранником.
— Какая чудесная усадьба, — говорила она. — Все у тебя есть, и вкус, и чувство большого стиля, и я, наконец.
Войдя в спальню, Максим не стал включать свет, а нажал кнопку магнитофона, и в комнату полились волнующие звуки восточной музыки. Он усадил Гали на кровать и, присев на корточки, осторожно снял с ног подруги легкие туфельки. Потер теплыми ладонями ступни ног, потрогал каждый пальчик. Каждое прикосновение к ее телу наполняло его сладостным напряжением: дыхание становилось прерывистым, по спине прокатывалась приятная волна ожидания волшебства. Тонкая, нежная кожа Гали источала запах молодого девичьего тела, который он вдыхал с наслаждением. Ему нравилось, не торопясь, освобождать свою подругу от одежды. Из этого он делал целое представление, даже если на ней была всего лишь блузка и короткая летняя юбочка. Сегодня Максим играл роль раба в услужении шамаханской княжны. Сняв полупрозрачную блузку, он, низко опустив голову, чтобы своим взглядом не потревожить красавицу, смешно пятился назад, всем своим видом изображая глубочайшее почтение. Очередь постепенно доходила до юбки, бюстгальтера и трусиков. Но это было еще не все. Положив обнаженную Гали на спину, «раб» начинал натирать ее ароматическими маслами, не пропуская ни одной ложбинки ее тела. К этому моменту бедная девочка от возбуждения готова была сама броситься на «мучителя». Но «раб» жестом останавливал ее, как бы говоря — еще не время. Наконец, когда, казалось, еще немного, и их души полетят в космос раздельно, он с силой входил в нее. Так повторялось с короткими перерывами три-четыре раза, пока они, обессиленные и счастливые, не проваливались в глубокий сон.
Прогуливающегося по подоконнику голубя с задорным хохолком на голове заинтересовало происходящее за стеклом. Он остановился и стал всматриваться вглубь комнаты. Молодой парень полулежал на кровати, широко расставив мускулистые ноги. Девушка устроилась на полу, голубь видел только ее красиво изогнутую спину и мерно покачивающуюся голову. Разглядеть, чем они занимались, голубю мешал цветочный горшок, закрывающий собой треть обзора. Ничего интересного — решила любопытная птица. Хорошо, пора заниматься своими делами — и, заложив крутой вираж, голубь устремился к своей стае, расположившейся недалеко от дома на ночлег.
Поздний ужин они устроили на веранде.
— Откуда эти гастрономические чудеса? — спросила Галина, сделав большие глаза.
— Да из ресторана, спецзаказ. Я ведь отлично знаю, что ты не только кувыркаться любишь. Помнишь, как я признался тебе в любви.
— Да, — грустно ответила она. — Это были наши лучшие дни. Мы только-только узнали друг друга.
— Чепуха, — ответил он, — сейчас в два раза лучше.
— Почему в два?
— Потому что нас стало двое. Ты и я, один и один.
— Ну, ладно, уговорил. Я женщина слабая, уступчивая, — улыбнулась Галя.
— Ты — слабая? — возмутился Зотов. — Я вообще не понимаю, как ты умудряешься терпеть все мои заморочки?
— А как это я умудряюсь любить тебя? А ведь я тебя люблю. Это я-то, которую иные мужики боятся.
— Пусть боятся, — ответил он, — правильно, я считаю, делают. Мудро поступают. Я тоже боюсь тебя, только по-другому.
— А как это? — прищурилась она. — А, знаю, ты боишься меня потерять. Потому что только ты владеешь мной.
— Не только это, я боюсь, как бы это сказать — сыграть в ящик раньше времени, поняла? Потому что у меня есть ты. Ну что ты будешь без меня делать?
— Я поняла, — ответила Галина. — Это нечеловеческая страсть. Бывает же такое на свете. Кстати, я хочу тебе прочесть одну старинную поучительную ирландскую сказку. Сейчас книжку принесу, она в моей сумочке.
Она посмотрела за окно.
— Какая чудесная гроза.
Галя пошла через зал в прихожую. Потом оглянулась и помахала рукой. Копаясь в сумочке, прислушалась к шуму дождя, который внезапно обрушился на дом и сад.
«Прекрасное ненастье, — подумала она, — шум времени».
От сильного порыва ветра задребезжали стекла. В саду заметался свет от дальних зарниц. Гроза откатилась куда-то к югу. Дождь лил как из ведра, из-за потоков воды нельзя была различить отдельных деревьев, сад превратился в огромный туманный шар. Эта живая картина заворожила Галю.
Она уже возвращалась, нагая, с торжествующей улыбкой на губах, когда в доме все затряслось. Это был резкий удар грома, после которого установилась редкостная тишина. Над особняком клубилось небо и сверкали молнии. Освещение в комнатах непрерывно менялось, воздух то фосфоресцировал от небесных вспышек, то расползался сумеречной пеленой.
— Ты снова печален после любви, мое счастье? — спрашивала она.
— Нет, — возразил он, — но я давно собираюсь рассказать тебе что-то, а не знаю, как приступить.
— Какую-нибудь историю про твою первую любовь в восьмом классе? — съехидничала она.
— Почему в восьмом? — сурово ответил Максим. — И почему любовь? В десятом и Бог знает что, уж ты мне поверь. Я думаю, что это тебя не травмирует, а, напротив, мы сблизимся еще больше.
— Куда уж больше, — сказала она и игриво просунула руку между его ног. И приготовилась слушать, как она догадалась, страшную или неприятную историю.
— Подожди, ненасытная.
Максим начал что-то говорить о поездке в Ленинград осенью прошлого года, когда они еще не были знакомы. Она вяло и неохотно слушала, завернувшись в плед.
Возможно, он думает о том, что будет дальше. А думает ли она? Да нет, конечно. Что ей надо от него сейчас, завтра, послезавтра? Да все того же — вот этих соитий где угодно, в любом углу Москвы. На кухне каких-то его друзей, на заднем сидении авто, в этой огромной лохани, предназначенной, как он говорил, для купания многих детей сразу. Но следует все-таки подумать, как вести себя дальше.
Она должна остаться сильней его, как была хитрей и смекалистей сверстников с арбатских улочек, более похожих на волчью стаю, жестоких и по-своему справедливых. «Мы деремся честно, по уличным правилам — трое на одного», — был их лозунг.
Кто он на самом деле, ее первый мужчина? Ну, всегда хорошо одет, умен, талантлив, образован… Он не посягает на ее личность — это да. То есть, он любит ее. Это как сказать. Ведь они пока еще на берегу и ни в какое плавание пуститься не в силах. Какой там Париж, если вдуматься. Но вот что ей удалось в полной мере — так это «бомбежка любовью», она же из Максима уже всю душу вытрясла. А ей было все мало.
— Я не первая у тебя в этих хоромах? — неуверенно спросила Галя, ненароком перебив его рассказ, который почти не слушала.
— Да брось ты, — отмахнулся он. — У меня не было времени на эти глупости, неужели ты ничего не поняла?
— Что будет с нами дальше, как ты думаешь? Ты перевернул мою жизнь, я теряюсь в догадках теперь — как быть.
Максим с удивлением посмотрел на нее. А Галя в очередной раз испугалась, что поведет себя как-нибудь не так и потеряет его. Гале было странно, что ее герой ни разу не поинтересовался, где и как она живет. Его устраивала эта игра в одностороннюю тайну, она-то знала о нем довольно много. Или ей так казалось. Может быть, так принято в этих кругах? Все примерно равны и что ж тут расспросы, как не рутинные подозрения? Вполне сносное объяснение.
К тому же, Софья Григорьевна постоянно убеждала дочь, что времена, в которые она живет, совсем не те, что были прежде. В общем и целом это утверждение выглядело спорным, но в частностях… Почему бы нет? Например, в судьбе отдельно взятой юной еврейки, красавицы, к тому же умной и артистичной. Да, теперь уже юной женщины. Она с гордостью подумала об этом. Ведь даже грехопадение она совершила в объятиях идеального мужчины, которому все нипочем, ведь он заранее видит будущее.
— Это все не мое, — внезапно с ожесточением произнес он, сделав рукой большой полукруг в сторону обеденного стола, камина, дорогой мебели и стен в коврах. — Но у меня будет лучше. Так что вся эта крепость — всего лишь декорации для нас с тобой.
— Для нашей любви, — она потянулась к нему губами, — какие у тебя вкусные губы.
— Ну где ты была раньше? — неожиданно спросил Максим.
— Я росла и развивалась, милый, — усмехнулась Галя, чувствуя, что разговор приобретает нежелательный поворот.
— Если бы ты появилась чуть раньше, я бы меньше страдал.
— У тебя была несчастная любовь? — спросила она.
— Я уже сказал, что нет, но… Ничего особенного, но меня вся эта история раздавила. Я должен тебе рассказать…
— Я внимательно слушала начало истории, — серьезно ответила Галя. — Ты стоишь на Дворцовом мосту, его разводят… Что тебя занесло в Ленинград?
— Не что, а кто, — поправил он. — Никакой любви у меня не было, но вот невеста была. На Дворцовом мосту я встретил девушку, такую изящную, бледную, нервную. Мост разводили, и я помог ей в последний момент перепрыгнуть… позвал на свою сторону… Я почему-то решил, что это моя невеста. Мы до утра бродили по городу. Я все помню так же отчетливо, словно это было вчера.
— Пожалуйста, все сначала, — взмолилась она, — а то мне страшно.
— Однажды я оказался на одной из главных улиц Ленинграда возле старинного дома. Показалось, что это сооружение что-то напоминает мне. Фасад, изысканная старая лепнина, даже эта смесь черного и зеленого, как у Камиля Коро, точно это вовсе не городской дом, а усадьба, оторванная от всего.
— Так, понимаю, — кивнула она. — Потом ты познакомился с этой девушкой.
— Да, она перелетела с противоположной стороны Дворцового моста, когда его разводили, и оказалась рядом со мной…
— Перелетела? — повторила Галя. — Это сильно сказано. Может быть, она хотела покончить с собой? А ты позвал ее и спас?
— Может быть, — усмехнулся Максим. — Потом мы гуляли с ней до самого утра. И она сказала на прощание, что никогда не забудет эту ночь. Там было красиво и даже слишком, это правда. Ну, представляешь — туманная громада Исакиевского собора, Таврический сад, по которому бродили еще десятки таких вот молчаливых пар. Как будто на том свете. Она жила в доме напротив Таврического сада, это тот самый, о котором я говорил в начале рассказа. Еще одно совпадение, понимаешь?
— Как в романе, — развела руками Галя. — Но я не представляю. Я в Ленинграде не была. И вы о чем-то говорили…
— Не помню, кажется, нет, — сокрушенно ответил Максим, — по всей вероятности, совсем немного. Потом я проводил ее до двери в квартиру и быстро ушел, не прощаясь. Мне казалось, что я встретил свою судьбу.
— Мне кажется, ты тогда встретил меня, — сказала Галя.
— Перед подъездом она сказала, что боится и что эта ночь — нечто невозможное, и такого уже не будет никогда.
Как выяснилось, Зотов еще раз ездил в Ленинград за несколько дней до знакомства с Галей. Он хотел увидеть эту таинственную незнакомку. Неизвестно почему. Сначала он долго не мог найти тот старинный дом, который помнил только в тонкой грезе белой ночи. Потом, когда уже хотел бросить эти поиски, оказался перед ним. Галя живо представила, как возлюбленный стоит перед высокой дубовой дверью, которая почему-то сразу же напугала его.
— Я стоял, спрятав за спиной букет роз. Мне открыла красивая женщина, очень похожая на девушку — настолько, точно это и была Лиза, только сильно постаревшая и смертельно уставшая. Мне показалось сначала, что женщина узнала меня, хотя мы никогда не встречались. Скорее всего, она приняла меня за кого-то другого, но смотрела, тем не менее, с легким недоумением. Внезапно я все понял — в коридоре, прислоненная к стене, громоздилась лакированная крышка гроба. «Наверно, вы из Москвы? — спросила женщина. — Вы опоздали». Я понял, что мне здесь делать нечего.
— Довольно, — прервала его Галя. — Но причем здесь я?
— Не знаю, — честно признался Максим. — Но я думал, что ты отнесешься к этому рассказу как-то по-другому.
— А я и отнеслась по-другому, откуда ты знаешь. А я хочу в Ленинград, я там ни разу не была.
Поездка в северную столицу запомнилась ей впервые испытанными совместными оргазмами и простынями, которые были надушены одеколоном «Красная Москва». Тогда она еще не знала, что это называется оргазмом. Впервые она это состояние испытала в ночном поезде Москва-Ленинград. Им повезло — в купе они были только вдвоем. Максим, видимо, тоже никогда не занимался сексом в поезде, и их это здорово завело. Как только поезд тронулся и проводница сказала, что больше пассажиров в их купе не будет, влюбленные, не сговариваясь, бросились в объятия друг к другу. Накопившееся желание было таким сильным, что они даже не стали раздеваться. Максим посадил ее к себе на колени и вошел так глубоко, что Галя содрогнулась от новых несказанно приятных ощущений. Казалось, он весь целиком погрузился и растворился в ней… Через несколько минут, наконец, освободившись от одежды, они устроились на полке и продолжили любовные игры. Утром Галю разбудили нежные поцелуи в ухо:
— Знаешь, мне еще никогда не было так хорошо. Я тебя никому не отдам. Если ты уйдешь от меня — зарежу.
Ей было приятно это слышать. Ни о какой Лизе он больше не вспоминал. В Ленинграде они пробыли три дня, которые пролетели как один миг. В Москве они расстались прямо на вокзале, Максим должен был спешить по каким-то важным делам, к тому же, скоро возвращались из Крыма родители. Он был необыкновенно нежен, обещал познакомить ее с предками.
Вернувшись домой, она стала вспоминать события последних дней. Но не могла вспомнить ничего — ни Невского проспекта, ни Стрелки, ни великолепных церквей, кроме сладостных минут, которые подарил ей этот мальчик. Она закрывала глаза и погружалась в воспоминания…
Через несколько дней Максим позвонил ей — впервые, видимо, выспросив номер у Варвары. Это было не слишком приятно, ведь он мог догадаться, что она живет отнюдь не во дворце. Или же он знал об этом всегда?
— Привет, любимая, — бодро произнес он, — хватит скрываться от своей судьбы.
— Да я и не собиралась, — в тон ему ответила Галя.
— Если ты не возражаешь, встречаемся возле тридцатого дома, как прежде. С тобой хотят познакомиться мои родители.
— Зачем? — как бы небрежно спросила Галя, чувствуя, как падает сердце. Ведь тут могло быть два выхода. И оба равно ужасны для нее. Пришла в голову история Ромео и Джульетты, всегда поражавшая ее своим финалом.
— Все от тебя в восторге, я имею в виду… мой круг… ну и дошла информация до родительских ушей. Да все будет хорошо, — обнадеживающе закончил жених.
— Тебе виднее, — согласилась Галя, — я уже одеваюсь. Где ты был раньше? Я без тебя тут чуть с ума не сошла.
— Да маневры всякие, — насмешливо ответил Максим. — Я-то без тебя точно свихнулся. Так что сначала проведем военный совет.
— Идет.
В воскресенье, в час дня, на углу улицы Воровского и Мерзляковского переулка Максим встретил Галю. В этот солнечный воскресный день она была совершенно обворожительна в своем дешевеньком, но красиво облегающем ее фигуру свежевыглаженном ситцевом платье в горошек. Дом Зотовых был рядом, в двух шагах.
Дверь им открыла мать. Широко улыбаясь, она всем своим видом старалась продемонстрировать радушие и гостеприимство. Вместе они вошли в гостиную, где им навстречу с кресла поднялся генерал, отложив недочитанную газету «Правда».
— А, молодежь! — с непринужденностью прогудел он. — Милости просим! Ну, сын, представь нам свою даму. Или нет, мы уж сами, по-простому…
Мать уже стояла рядом с генералом и с придирчивым интересом вглядывалась в Галино лицо. Отец с не меньшим вниманием изучал девушку, осматривая ее ладную зрелую фигуру. Он одобрительно посмотрел на Максима и протянул Гале руку: «Александр Николаевич». «Надежда Ивановна», — хорошо поставленным голосом произнесла его жена. Застенчиво и вместе с тем радостно улыбаясь, гостья негромко произнесла: «Галя».
— А по батюшке? — поинтересовался генерал.
— Галина Наумовна, — ответила Галя. И тут же заметила легкую тень, скользнувшую по лицу генерала. Зотов в это мгновение пытался понять, кто из обитателей дачной Барвихи мог носить такое странно звучащее имя — Наум. То, что девушка не из их «спецпоселения», почему-то не приходило ему в голову.
Молчание затянулось.
На выручку пришла Надежда Ивановна, от которой, конечно, тоже не ускользнула эта деталь:
— Ну что же, дети, прошу всех к столу. Чем богаты…
Галя, пройдя в столовую, так и обомлела от роскошного убранства квартиры, буквально напичканной антиквариатом. А уж за столом стало окончательно понятно, «чем богаты» генеральские семьи. Сервировка была воистину королевской, а блюда… Осетрину Галя еще узнала, но название большинства разложенных по тарелкам яств она тогда услышала и попробовала впервые.
…Через много лет она, сидя вечерами в своем замке за изысканной трапезой, не раз мысленно будет возвращаться к своему первому «званому обеду» и вспоминать о своем неподдельном волнении. Тогда она испуганно смотрела на весь этот музейный фарфор и столовое серебро. И изо всех сил старалась вести себя непринужденно, пытаясь скрыть нарастающее волнение. «Самое главное — ничего не разбить на столе!» — повторяла она про себя.
Максим видел ее неловкость и старался отвлечь на себя внимание родителей забавными рассказами и шутками. Однако, Надежда Ивановна решила не упустить возможность выяснить как можно больше о подружке сына. Вопросы сыпались один за другим. «А где вы живете, Галя? Кто ваши родители? Куда собираетесь поступать?» Галя отвечала вполне исчерпывающе. Врать она не собиралась. Да и какой смысл? Разве так уж сложно будет перепроверить историю ее нехитрой жизни? Она сама должна понравиться этим строгим людям. Максим впервые услышал, что отец Гали, Наум Иосифович Бережковский, погиб под Сталинградом, как говорила ей мать, что мама у нее — учительница французского языка, а сама она мечтает поступить в институт иностранных языков имени Мориса Тореза. Последнее Галя придумала тут же.
То, что Галя живет в известном на всю Москву доме, на котором начертан рекламный стишок Маяковского — «Нигде кроме, как в Моссельпроме» — Максим, конечно, знал. Не знал он только то, что жила она не в отдельной квартире, как у него, а в перенаселенной коммуналке.
Обед прошел гладко и чинно. После кофе с маленькими пирожными родители тактично удалились в одну из многочисленных комнат, оставив молодых наедине.
— Ну, мои предки от тебя в восторге! — тут же убежденно заявил Максим. — Да по-другому и быть не могло!
Галя же прекрасно понимала, что битва ее проиграна. Она отлично почувствовала и скрытую фальшь в голосе матери, и ее хорошо маскируемую неприязнь. В глазах генерала Галя столь же безошибочно прочитала обычное мужское восхищение ее внешними данными. А заодно, и едва заметные сожаление и разочарование. Что ж, она догадывалась о причинах такого отношения.
Подтверждение своим догадкам она получила через три дня, когда они встретились с Максимом, как обычно, на Арбатской площади под часами, у магазина «Молоко».
Парень был сдержан и молчалив. В его глазах была грусть и какая-то безысходность. На Галины расспросы он долго отмалчивался, пока она, устав от недомолвок, не задала ему вопрос в лоб:
— Что, не показалась я твоим родителям? Не пришлась им ко двору? А что же им во мне не понравилось? — она все больше заводилась. — Мое, увы, не дворянское происхождение, вот что! Ведь так? Говори! Лучше, если это ты скажешь сам, а не будешь лицемерить, как твои родители… По тому, как Максим отвел глаза, Галя поняла, что не ошиблась… Вздохнув, он произнес:
— Ты права… Мать с отцом категорически против наших серьезных отношений. Ты же знаешь, что я никогда не придавал никакого значения национальности. — Замявшись, он продолжил: — Мне и в голову не приходило, что ты еврейка. По правде говоря, я никогда не слышал раньше твоего отчества. Он помолчал, набрал в грудь воздух, словно запасаясь храбростью:
— К тому же, твой отец… В общем, через свои связи мои навели справки и узнали, что он сидел в тюрьме….
Максим осекся, увидев, как у Гали гневно сверкнули глаза.
— Да мне-то все равно, пойми ты! — горячо заговорил он. — Только вот… папа сказал, что если мы поженимся, не видать мне МГИМО как своих ушей. И дипломатической карьеры тоже… Они с мамой настаивают, чтоб я себе в жены выбрал девушку из нашего круга. Хотя бы Светку Микоян, чья дача рядом с нашей…
Максим осекся. Галя молчала, глядя на него так, словно видела впервые. Под ее взглядом, таким непривычно жестким, он поежился и продолжал говорить, хотя голос его звучал все тише и тише:
— Папа с мамой не возражают против наших встреч, но они только против моей женитьбы. Папа с мамой считают, что жениться надо перед окончанием института… Гали, ведь впереди еще пять лет… Многое может измениться, — умоляюще закончил он почти шепотом.
Помолчав, она холодно процедила:
— Ты закончил? «Папа с мамой сказали», «папа с мамой считают»… Я поняла, что считают твои драгоценные родители. Я только не знаю, что считаешь ты?! Но мне уже нет до этого никакого дела. Беги налаживать отношения со своей соседкой по даче. А мне больше не звони. Может, ты и будешь дипломатом, но никогда, слышишь, никогда ты не станешь настоящим мужиком. Прощай!
Она резко повернулась на каблуках и зашагала к метро. Никогда Галя не даст ему понять, как больно он ее ранил… Хоть на это-то гордости у нее хватит. Злые, горькие слезы катились у нее по щекам. Ей ясно указали на ее место в этой жизни — да, девочка, ты хорошенькая, но и только. «Черта с два!» — яростно кричала Галя про себя. «Я вам всем докажу, чего стою! Всем!». Больше Галя не плакала. Усилием воли она заставляла себя не думать о случившемся. Слава Богу, память умеет глубоко упрятывать в свои бездонные подвалы особенно болезненные удары судьбы. Она еще не успела сильно и по-настоящему полюбить Максима. Да и бушевавший в ней вулкан желаний выбросил наружу только первые волны раскаленной лавы. Но то, что с ней так жестоко обошлись, осталось в душе навсегда.
Это был жестокий урок, преподнесенный ей столичной жизнью. Она впервые осознала наличие социальной лестницы, и свое место на ней, и свою незаслуженную «ущербность», о которой открыто говорить в обществе было не принято. Вот эту травму она забудет нескоро. Если вообще забудет. А Максим… Что Максим?
Он, конечно, остро переживал разрыв с Галей. Но даже в минуты переживаний он вполне понимал разумный практицизм отца, прошедшего суровую школу жизни, уцелевшего в жестоких и безжалостных предвоенных чистках, на полях сражений и в последние годы правления Сталина.
Здоровый юношеский организм берет свое — скоро он не то, чтобы забыл Галю Бережковскую, но как-то приглушил воспоминания о ней. А с первого сентября у него были уже совсем другие заботы и волнения. С МГИМО папа не подвел. К тому времени, как младший Зотов получил диплом, в его паспорте уже стоял штамп о браке. А перед распределением ему сделали предложение, от принятия которого его долго отговаривал отец. Генерал, как это иногда встречается у армейских офицеров, питал глубокую неприязнь даже к аббревиатуре ведомства, куда его сына «пригласили» работать. Однако, на этот раз Максим отца не послушал.
После окончания 101-ой школы КГБ, лейтенант Зотов М.А. был распределен в 5-ый отдел Первого главного управления КГБ, который занимался странами Западной, Центральной, Юго-Восточной и Южной Европы. Направление, куда попал Максим, работало по Франции. Некоторые мечты сбываются. Конечно, иногда он вспоминал Галю. Изредка. Почему бы не поиграть в игру «А что, если…»? Если бы пошел наперекор отцу… Если бы настоял на своем… Если бы женился на той девочке в ситцевом платье в синий горошек…
Впрочем, долго Зотов-младший в такие игры не играл.
