Глава 7. Quae fuerant vitia, mores sunt
Бутман жил на шестом этаже. Туда они поднялись в просторной деревянной кабине лифта. Позвонив в дверь, они услышали, как хозяин открывает бесчисленные запоры, точно это была вовсе не квартира, а какой-то подвал, набитый сокровищами. Так думала Гали.
Бутман сразу понравился ей. Настолько, что мелькнула шальная мысль — умный Храпов все просчитал и хочет избавиться от нее, передав с рук на руки этому «лорду». Может быть, она была недалека от истины.
Картины известных русских мастеров, чудесные старинные иконы, средневековое холодное оружие, мечи, алебарды, шпаги, совершенно роскошный отреставрированный арбалет, прелестные фарфоровые статуэтки, китайские вазы, элегантная мебель из карельской березы. Гали не представляла, сколько может стоить какая-либо из этих вещей.
— Этой Диане, — восхитилась она, разглядывая статуэтку своей покровительницы, — просто нет цены.
— Всему есть цена, — с холодным достоинством произнес «лорд», чем подкупил Гали. Она считала так же.
Богатый, талантливый, но размашистый и задиристый Храпов показался ей антиподом Бутмана. Она подумала, что в Храпове доминирует подчас «комплекс Наполеона», ахиллесова пята всякого ярко талантливого человека, с детства чем-то обиженного.
Она имела в виду только рост и внешность. Мысленно извинившись перед Виктором, она обратила все внимание на хозяина квартиры.
А через два дня Гали сама позвонила Бутману, решив не слишком церемониться. Он нисколько не удивился и, как она решила, не очень-то обрадовался. Хотя, может быть, в этот день у него были какие-то иные дела.
— Вас устроит грузинская кухня? — спросил он.
— Да, — кротко согласилась Гали, у которой в этот день вообще не было никакого аппетита.
Она заранее чувствовала, что в жизни грядут большие перемены. Храпов отдалялся от нее, как некий берег. А прибьется ли она к другому, было не вполне понятно.
Они встретились с Бутманом вечером у ресторана «Арагви», в котором Гали бывала несколько раз с Виктором. Но от Бутмана она этот факт решила скрыть, предполагая, что «лорд» будет держать марку и не стоит мешать ему.
— Я слышала об этом заведении, — несколько рассеянно и даже равнодушно произнесла она. — А почему мы встретились именно здесь?
— Это культовое место, — охотно объяснил Бутман. — Тут перебывали все знаменитости.
— Эти призраки, случаем, не навредят нам? — спросила Гали.
— Ну что вы, — рассмеялся Бутман, — разве может вам навредить Лион Фейхтвангер?
— Он — нет, — простодушно обрадовалась Гали, с трудом подбирая подходящую маску для этого вечера.
Та, «храповская», Гали только отчасти соответствовала новым условиям и обстоятельствам.
Стол был заказан Бутманом заранее.
— Не уверен, что именно за этим столом автор «Гойи» пьянствовал с Валентином Катаевым, но…
— За этим, — твердо возразила Гали. — За каким же еще?
Гали обратила внимание, что ее зрелость и самостоятельность удивили его. Подошел официант, Бутман сделал заказ.
— У меня появился аппетит, — улыбнулась Гали, — вы так роскошно заказывали, так произносили названия этих грузинских блюд…
Бутман тут же прочел что-то вроде трактата на эту тему.
— Талантливый человек талантлив во всем, — восхитилась она.
— Вы мне льстите, — ответил Бутман, — но знание «мировой кухни» — это тоже вроде как моя специальность. К тому же, сейчас все смешивается в едином тигле, вы не заметили? Как изменилась Москва, например… Какое-то иное дыхание…
— Да, — согласилась Гали чисто механически, тут же прикинув, действительно ли хоть что-то стало выглядеть иначе.
Но ей было трудно судить об этих материях. С ней что-то произошло, спору нет.
— Вы знаете, Эдуард, — вскоре заговорила она, выдержав идеальную паузу, — меня очень интересует ваша специальность.
И она попала в точку. Бутман не считал то, чем он занимался, увлечением, это была профессия, не признанная в стране, где он жил.
— Мне кажется, я была бы совершенно счастлива, занимаясь только этим, но желания мало, необходимы и знания, и чутье…
— И большие деньги, — улыбнулся Эдуард.
В этот момент официант принес бутылку коллекционного «Цинандали». Но слово было сказано. «Большие деньги». Пока официант открывал бутылку и изящными движениями наполнял бокалы, за столом сохранялось благоговейное молчание.
— Я вижу, что вы немного смущены, — разрядил он паузу, поднимая бокал. — Но почему бы вам не начать деятельность на этом… поприще… с того, чтобы поучиться у меня? Если вы решили со временем заняться антиквариатом, то от меня узнаете много полезного…
— Я с радостью, — Гали сверкнула глазами, — но я-то чем могу быть полезной вам?
— Об этом поговорим после, — ответил он, рассматривая на свет вино в бокале.
— Что ж, виват, грузинская кухня, — улыбнулась Гали, пригубив прекрасного вина.
Эту ночь она провела в спальне Эдуарда, оказавшегося пылким и изобретательным любовником.
«Храпов — скотина», — со злостью подумала Гали утром, выбираясь из постели. Первым делом она заметила прелестный бюст Юноны в углу комнаты. Бутмана нигде не было. «Виктор дрых бы еще без задних ног», — она почему-то второй раз вспомнила Храпова.
Гали решила, что знаменитый художник проявил удивительную легкость, расставаясь с ней. Поменяться женщинами на одну ночь с московским «Грегори Пеком» — это одно. С ее стороны не было особых возражений.
«Интересно, все, что со мной происходит, случайно или нет? — подумала она. — Надо будет допросить с пристрастием милого Виктора». Эти размышления прервал Бутман, который возник в дверях. Гали, приветливо глянув на Бутмана, спросила, может ли она позвонить домой.
— Куда угодно, — добродушно разрешил Бутман.
— Мама, я в гостях, — весело щебетала Гали через несколько секунд. — Я сейчас же приеду, не волнуйся.
— Что стряслось? — спросил Бутман.
— Да у сестры проблемы в школе, — соврала Гали. — Дело в том, что для Изольды лучший педагог — это я.
— Не сомневаюсь, — согласился Бутман, как бы заново разглядывая «невинную жертву», которая вовсе не собиралась у него задерживаться. А потерять эту девчонку сразу коллекционер не хотел. Это и было написано на его холеном лице. Гали заметила, что «лорд» несколько смутился, почувствовав, что она собирается без долгих проволочек покинуть его квартиру. Словно не было вчера намеков на возможное ученичество. Заметив, что он собирается что-то сказать, Гали опередила «лорда». Она взяла его за руку и нежно прошептала на ухо:
— Эдик, ты еще не показал мне свою коллекцию.
— Позвони мне завтра, — пробормотал он, — я буду… около пяти… Поговорим о будущем. У меня есть неплохая идея — и не одна…
— Заранее благодарна, — улыбнулась Гали. — Какие чудные часы!
Большие напольные часы заполнили комнату мелодичным звоном. О происхождении этих часов, как и многого другого в его коллекции, Бутман готов был рассказывать прямо сейчас.
— Это чудо сделано в Швейцарии почти сто лет тому назад и принадлежало знаменитому купцу Елисееву.
— Да? — удивилась Гали, точно не поверив сразу. — И откуда же это известно? Бросив взгляд на зеркало, висевшее в коридоре, она направилась к выходу.
На следующий день Гали позвонила ровно в пять. Бутман был на месте и несказанно обрадовался.
— Ты дома? — спросил он. — Хочешь, пришлю машину.
— Я была в библиотеке, — ответила она, — звоню из автомата. Скоро и сама приеду, как договаривались.
«Вводный урок» начался с того, что Бутман легко поднял ее на руки и увлек на диван.
— Я не против, — смеялась она, шутливо отбиваясь. — Но ведь так я ничему и никогда не научусь…
— Основное в нашем деле — постоянно учиться, — минут через тридцать Эдуард вещал, как лектор с кафедры.
— А это что? — Гали ткнула пальцем в длинный, метров в пять, кусок какой-то узорной ткани.
— Это? — нахмурился Бутман. — Шкура питона из Африки.
— Ты сам его подстрелил? — спросила она.
— Да нет, — удивился Бутман, — кто же мне позволит стрелять в Африке питонов? Его убили аборигены, съели, а шкуру привез один мой приятель. Прекрасно, что ты столь любознательна, но сегодня у нас другая тема.
— Ну, Эдик, — надула губки Гали, — ты сам начал занятия совсем с другого.
— Да, ты права. Я не с того начал. О технологиях, которыми пользовались старые мастера-ювелиры, я расскажу после. А начать следует вот с чего: нужны обширные связи в нашем замкнутом мирке. Надо хорошо знать коллекционеров, их характеры, финансовые и прочие возможности. Так что, позволь представиться — это я. Меня ты успела немного узнать и уже пользуешься этим знанием. Ты — хороший психолог, я уже понял и оценил это. Так что для начала я приготовлю список литературы, которую ты должна будешь изучить капитально. Эти книги доступны, разве что никому особенно не нужны. Кроме избранных.
— Ты думаешь, я способна быть избранной?
— Да, — ответил Бутман, — у тебя есть два преимущества перед остальными — молодость, стремление завоевать мир и… хороший учитель.
Бутман замолчал, внимательно рассматривая Гали.
— Я знаю, — кивнула она, — придется много читать — это для меня привычное дело. И слушать я умею. У меня такое чувство, что я выросла среди людей, которые не привыкли делиться знаниями.
— Это верно, — подхватил Бутман, — знаю по себе.
— Серьезно, Эдик? — спросила она. — По тебе не скажешь. У меня, Эдик, неплохая память. Вот если ты поможешь мне погрузиться в мир искусства, в котором ты, как рыба в воде…
— Помогу, моя волшебница.
— Обещаю запоминать все, сказанное тобой. Она молитвенно сложила руки на груди. Похоже, что именно это признание стало ключевым в начале их отношений. Еще три дня назад Бутман не мог представить, что у него появится очаровательное второе «я» в женском облике, схватывающее все на лету.
Однажды он признался Гале, что с детства более всего страшится своего физического исчезновения. Отсюда страсть к коллекционированию дорогих вещей, которые одержали победу над временем.
— Я боюсь стремительного бега времени, — говорил он ей, вернувшись однажды изрядно выпившим. — С каждым прожитым днем уходит часть моей жизни. Нет, ты не понимаешь. Но ты однажды вспомнишь меня… потом… и все оценишь. Я в тебе не сомневаюсь.
Впрочем, какие бы мотивы не двигали Бутманом (может быть, он смертельно боялся одиночества), Гали пользовалась ими в полной мере. Она точно чувствовала, когда именно должна была оставить этот «дом-музей», когда вернуться…
Эдуард платил за это щедро. Гали была его светлой тенью. Но однажды он завел разговор, оказавшийся для нее весьма неприятным. Он был как никогда участлив и в то же время необычайно собран.
— Гали, — мягко и даже вкрадчиво начал он, — я хочу поговорить о тебе.
— Я ни на что не жалуюсь, Эдик, — ответила она. — Наоборот, я тебе так благодарна.
— Тебе, — важно произнес он, — пора обзавестись каким-либо социальным статусом.
Гали осторожно закрыла альбом с работами Врубеля.
— Мой статус меня вполне устраивает. Я — юная «дама с камелиями». Будем называть вещи своими именами. Это, может быть, и скверно. Не спорю. А хуже всего, что я этого вовсе не стыжусь. Я не чувствую себя жертвой и спокойно сплю по ночам.
Бутман почесал кончик носа, потрогал горбинку, которая делала его похожим на ассирийца.
— А я ночей не сплю, стараюсь хоть что-то придумать… для тебя…
— Я рада, — ответила Гали.
— Это я рад, Гали, что у тебя столь крепкая психика и независимый ум. А в анкетах ты тоже пишешь «дама с камелиями»? Дело в том, что образ жизни, который ты ведешь, уголовно наказуем. Послушай, вертушка, ты должна где-то числиться на работе.
— Да, вот это я упустила. А что, есть какие-то идеи? Я не против того, чтобы числиться, но высиживать день за днем в конторе я не собираюсь…
— Есть простая и эффективная идея, — продолжил Бутман. — Как ты относишься к факультету искусствоведения?
Гали вскочила с дивана, на котором возлежала в позе киплинговской пантеры.
— Эдик, и это говоришь мне ты, лучший из профессоров. Что может мне дать этот факультет после тебя? Научный коммунизм, историю КПСС?
— Совершенно верно, дитя, — ответил Бутман. — В этой стране все должны пройти через научный коммунизм. В той или иной форме. Лучше выбрать наиболее безопасный вариант. Не забывай, что для большинства я обыкновенный музейный работник.
— Эдик, с чего ты взял, что я буду заниматься нашим делом именно в этой стране? Я надеюсь, что когда-нибудь мне посчастливится уехать отсюда. Ты ведь знаешь, что советских евреев скоро станут выпускать в Израиль… Разве не ты говорил мне об этом? Да и другие пути есть…
— Что ж, тогда советский диплом тебе вряд ли понадобится. Но быть студентом — это так замечательно…
— Ну, тогда наливай, Эдик, — всплеснула руками Гали, — я выпью за твою прозорливость.
Эдуард медленно поднялся с кресла, в котором сидел, подобно древнему императору, достал из шкафа бутылку французского коньяка…
— Пристрой меня смотрительницей в твой музей… но я хотела бы появляться там не чаще двух раз в месяц. И только в бухгалтерии.
— Ты не можешь знать, — задумчиво изрек он, открывая бутылку, — что такое пытка упущенными возможностями. Лет в сорок начинает казаться, что отвергнутые дороги, то есть те, которыми мы в двадцать пренебрегли, были самыми что ни на есть перспективными.
— Что ж, тогда я все равно обречена о чем-то жалеть, — возразила Гали. — Вот уж не знаю — о чем. Желаний все равно намного больше, чем сил и времени. А потом, Эдик, я где-то вычитала фразу, которая меня просто очаровала. Скорее, не фраза, а мудрая просьба — «берегите желания». Как бы сам Господь Бог просит.
— Ты права, детка, — согласился Бутман. — Меня радует твоя ранняя зрелость. Я читаю лекции в Суриковке. Тебе стоит походить туда хоть полгода. За это время ты усвоишь весь шестилетний курс. С твоей памятью, с твоей интуицией. Конечно, это не даст тебе официального статуса, но…
Шли дни, недели, месяцы. Она ходила в Суриковское училище, где порой сталкивалась с Хмельницким. Но тот, видя ее рядом с Бутманом, «кривил рожу». Она чувствовала себя едва ли не Манон Леско, в чудесном облике которой все же было для Гали нечто отталкивающее. Спецкурс Бутмана был одним из самых интересных событий в семестре, а сам «лорд», стараясь блеснуть, прежде всего, перед своей любимой ученицей, очаровывал многих. Даже заядлые снобы и прогульщики старались не пропустить лекций Бутмана. Для Игоря Хмельницкого все это было пыткой.
— Прощальный концерт, — как-то вспылил он в разговоре с Гали. — Он на полных парах катится к закату. Еще немного — и абзац.
— Он — Мефистофель, — улыбнулась Гали, — о каком закате ты говоришь, милый?
Она поддразнивала Хмельницкого, прекрасно понимая, что тот злится на соперника.
Бутман понимал, что все больше привязывается к этой, в сущности подобранной на улице, девчонке. Разница в возрасте его вовсе не смущала, в своей сексуальной валидности он был абсолютно уверен. Гали подходила ему и по темпераменту, и по готовности экспериментировать в постели, а ее молодое, пахнущее лесными ягодами тело заводило его донельзя. Он обладал огромным по советским меркам состоянием — во-первых, имел бесценную коллекцию, а во-вторых, долларовую наличность.
В Гали удивительно сочетались обаяние и дерзость, аристократическая изысканность и вульгарность, безрассудство и расчет, женственность, мягкость и жестокость, которой мог бы позавидовать морской пират.
Однажды, возвращаясь домой, Бутман стал свидетелем сцены, зрелище которой изумило его. Подходя к подъезду, он услышал дворовую перепалку, причем солировал голос его возлюбленной. Два парня перегородили Гали дорогу, закрыв возможность проскочить в подъезд.
— Смотри, какие желуди у кадра в ушах. Рано тебе их носить, оставь нам на хранение, подрастешь — отдадим.
— Ты на кого письку дрочишь, зелень зачуханная? — заорала Гали. — Шило тебе в жопу вместо укропу и желудей в придачу на сдачу. Сейчас напарафиню тебе хлебало так, что до утра рыгать будешь.
— А ты, гондон полированный, что зенки вылупил? — она угрожающе повернулась ко второму, который с вытаращенными от неожиданности глазами, неловко попятился назад, и, оступившись, повалился на спину.
Гали наклонилась над парнем и каблуком ударила в пах.
— Я тебе сейчас яйца вырву, падла, сдристни на скорости, пока я добрая! Через секунду их и след простыл.
— Что это было? — спросил Бутман. — Кто тебя этому научил?
— Привет, — зло прошипела Гали. — А ты что, стоял за углом и от страха обоссался? — с издевкой добавила она, разглядывая его брюки.
— Да нет же, я просто не успел подбежать к тебе, прости. С тобой все в порядке? — и он инстинктивно провел рукой по ширинке.
— У шпаны хороший вкус, они оценили сережки, которые ты мне подарил. Пришлось вспомнить приемы и язык родного двора.
Гали было неприятно, что Эдуард стал невольным свидетелем этой сцены.
Вполне возможно, что этот случай сказался на его отношении к ней. Эдуард Бутман поостерегся жениться на этом чудесном «дичке», в котором доминировали расчет и коварство. Примерно так она сформулировала для себя то, что смутно ощущала прежде. После нескольких месяцев совместной жизни Гали почувствовала, что любовник ведет двойную жизнь.
Любопытная Гали старалась первой брать трубку телефона и знала почти всех звонящих по голосам. Один из них, например, все время звонил только из телефона-автомата. Для разговора с ним Бутман всегда уходил в другую комнату, где был второй телефон, после чего быстро собирался и пропадал до позднего вечера. В сырую погоду на башмаках коллекционера всегда оставалась загородная грязь. Эту загадку ей хотелось разгадать во что бы то ни стало. Однажды ей повезло. После короткого телефонного разговора Эдуард ушел все с тем же портфелем, но вернулся почти сразу — через час.
— В такую погоду добрый хозяин и собаку из дому не выгонит, — ворчала Гали, отправляя продрогшего Бутмана в душ.
Она забралась в кресло, укрылась пледом и принялась изучать книгу по геммологии, новой для нее науке о драгоценных камнях. Но через минуту сбросила клетчатый плед и прошмыгнула в гостиную, где Бутман только что поставил портфель. Было слышно, как шумит вода в ванной, как «лорд» плещется и фыркает. Она открыла портфель. Сверху обнаружила белье, мочалку и другие банные принадлежности.
«Странно, он никогда не говорил, что ходит в баню», — подумала Гали и тут же нащупала плотный бумажный пакет. Достала, развернула и увидела две толстые пачки иностранных банкнот зеленого цвета, скрепленных белой резинкой. Она положила все на место и закрыла портфель. Ясно, что «лорд» занимается валютными операциями, а доллары, скорее всего, хранит где-нибудь в тайнике на даче. Она тут же милостиво простила Большого Эда, как мысленно назвала его, за то, что он скрывал тайную жизнь от нее. Ведь он старается и для нее. А то, что любимый «ходит под статьей», только придает их отношениям особый шарм.
Как-то раз Гали встретила Игоря Хмельницкого на Малом Каретном. Она не могла забыть, что он сам нашел ее в Доме кино. Высокий, красивый, мощный, он еще тогда запомнился ей на фоне довольно невзрачного, но зато блистательного и уникального Храпова, богача, эстета и коварного изменщика.
— Привет, Гала, — пробасил он.
— Кто позволил тебе так называть меня? — строго спросила она. — Я не Гала, не Галатея, я — другая. Можешь называть меня Гали.
— Ух ты, — удивился Игорь, — идеальная вариация на заданную тему.
— Что — что? — насмешливо спросила Гали. — Ты что возомнил о себе?
— Нет, — ответил он, — у Праксителя была Фрина… А ведь я тоже какой-никакой гений…
— Ладно, так и быть, мой милый гений, — ответила Гали, — считай, что у тебя есть я… Вот она — я…
— Холодно и мерзко, — поежилась Гали, — пошли куда-нибудь, сбросимся по денежке, по чарочке выпьем.
Хмельницкий оказался при деньгах, и они допоздна просидели в кафе. «Шляхтич» сходу признался в любви. А не поверить ему было нельзя.
— Мама давно хочет иметь мой хороший портрет. Кстати, тебя не смущает, что я еврейка?
— Кого? Меня? — изумился Хмельницкий. — Да я это сразу понял. А вот ничего, любуюсь тобой. Поехали ко мне прямо сейчас. Я сделаю наброски.
— Ты же вина выпил, — нежно погладила его по руке Гали, — у тебя ничего не получится.
— Ха! — взмахнул он длинной гениальной рукой. — Все у нас получится, Гали…
Она позвонила Софье Григорьевне, а потом вынуждена была звонить Бутману и сказать тому, что поехала к матери. Хмельницкий стоял рядом, но не вслушивался в то, что она говорит.
Дом на Поварской, в котором размещалась мастерская Игоря (мастерская, подаренная ему дедом — скульптором), восхитил Гали.
— Ты хочешь, чтобы я позировала обнаженной?
— Нет-нет, только не сегодня, только не сейчас… Мне нужно привыкнуть к твоей красоте.
Гали забавляло, что художник облизывает ее глазами с головы до ног, еле сдерживая себя. Работал он быстро, лихорадочно, как будто боялся, что еще мгновение — и восхитительная фигура Гали растворится в воздухе мастерской.
То, что Хмельницкий ни за что, ни про что одарен огромным талантом, она поняла сразу. Он тут же сделал несколько набросков, которые привели ее сначала в замешательство, а потом в восторг.
— Я немного устала, давай сделаем перерыв, — промурлыкала Гали. — У тебя есть что-нибудь выпить, чтобы расслабить девушку?
Гали неторопливо подошла к нему и характерными кошачьими движениями потерлась о его бок… «Шляхтич» так был взволнован, что в самый ответственный момент произошла осечка. Он готов был высечь своего проштрафившегося дружка. Готов был провалиться сквозь землю, но это вряд ли бы ему помогло. Гали, несмотря на свою молодость, вместо того чтобы начать подтрунивать над художником, повела себя мудро, как опытная женщина.
— Видишь, ты так сильно меня хочешь, что даже не можешь. Это не страшно. Ты слишком взволнован ожиданием близости со мной. Ты торопишься, дорогой, а этого не следует делать. Да и я еще не совсем готова — я тоже волнуюсь. Куда нам спешить, впереди еще целая ночь. Смотри, какой он у тебя красивый, большой и горячий, как приятно держать его в руке… Скольким женщинам он уже доставил радость, а теперь готовится войти в меня.
Она стала осторожно покусывать соски «Шляхтича». Потом начала тихо шептать ему на ухо такое и в таких откровенных выражениях, из которых позволительно только «…я хочу, чтобы ты меня… стоя… а потом повалил… и изо всех сил…»
Издревле известно: «вовремя сказанное верное слово и мертвого поднимет». Ночь пролетела на одном дыхании.
Рано утром следующего дня Гали разбудила художника легкими поцелуями в шею.
— Ты уже уходишь? Так рано? Мне так хочется полежать еще пару часиков с тобой. Ну, пожалуйста…
— Мне нужно идти по делам, — ответила она. — Ты напоминаешь мне ребенка, который впервые попробовал мороженое и просит еще, а ему его не дают родители.
Уходить ей совсем не хотелось, но Эдуард Натанович Бутман (так мысленно назвала она сейчас «лорда») ждал ее.
— Пока, — проворковала Гали и упорхнула. Так начался их роман с Хмельницким.
«Все рушится, — думала она по дороге в «дом памяти русского модерна». — Что я ему скажу? Он же не дурак».
Без лишнего шума открыв дверь, она поняла, что Бутман скорее всего спит. «Или застрелился», — почему-то подумала она.
В квартире стояла мертвая тишина. Она нырнула в боковую комнату, быстро переоделась. Потом расположилась на кухне, сварила кофе себе и ему. Большой Эд представлялся ей теперь совсем иным, чем вчера. Он как бы создан был из всех предметов его коллекции. Уши — это дорогой фарфор, нос — чудесный золотой стакан, туловище же изготовлено из табакерок, усыпанных драгоценными камнями, массивных перстней, ваз, статуэток. Где был этот Хмельницкий раньше? Вдруг Гале сделалось страшно, что ее загребут вместе с Бутманом. А как же Игорь и ее красота, которая не найдет достойного воплощения на полотнах?
Примерно через полчаса на кухню заглянул Эдуард, хмурый и невыспавшийся.
— Что случилось? — одновременно спросили они друг друга и рассмеялись.
— Я перепил вчера, — признался Бутман, — или недопил.
— Ты пил один? — поинтересовалась Гали.
— Да, — кивнул он. — Я лечился от простуды. Всего-то одна бутылка коньяка.
— А вот я сейчас посмотрю, сколько ты принял на грудь, — вскочила Гали, радуясь, что «лорд» не собирается ее тискать.
— Ты вылакал почти две бутыли, Эд, — звенящим голоском произнесла она, — там была початая. Что происходит? Может, объяснишь?
— Не знаешь, что сказать? — спросила Гали.
— Знаю, — ответил Бутман, — я знаю одно: что очень люблю тебя. А ты стремительно меняешься, и я не всегда успеваю разглядеть тебя.
Она уже решила, что вместо музея отправится домой, подкормить Изольду и новой порцией вранья утешить мать. Ведь та уверена, что Гали скоро выйдет замуж за человека солидного, богатого и положительного во всех отношениях.
— До вечера, я вернусь поздно.
— Я буду ждать тебя на диване, в позе Ады Рубинштейн.
С тех пор, как похоронили Ярослава, Галю стали тяготить визиты домой. Она чувствовала себя неуютно в этой, уже «сидящей в печенке» коммуналке, и даже Арбат, с его незыблемым житейским укладом, стал ее часто раздражать. Время от времени ее охватывала острая жалость к матери и сестре. Гали была уверена, что никакого будущего у них нет без нее, без того, что скоро сделает она. Но что же она сделает? А вот этого Гали пока еще не знала. Но чувствовала, что вот-вот что-то произойдет. «По крайней мере, ты изрядно поумнела, — сказала она себе, — вот только женщине не стоит быть такой умной. Все равно заклюют. Так о чем же это говорит?»
Ответить Гали предполагала потом, надеясь на авось да на случай. По дороге она прикупила подарков, в основном, запаслась провиантом, чтобы порадовать сестру.
Дверь открыла Изольда, глядя на Галю с восхищением, которое тут же сменилось некоторой таинственностью.
— Здравствуй, золотце мое, — поцеловала ее Гали. — Ты знаешь, что такое джаз? — спросила она Изольду.
— Конечно, — надулась та, — я же музыкант…
— Ни черта ты не знаешь, — рассмеялась Гали. — Но у меня есть для тебя подарок. Знакомый журналист, француз, иногда водит нас на чудесные джазовые концерты. Скоро приезжает Бени Гудмен. Мы пойдем вместе, ты рада?
— Это знаменитый кларнетист, — Изольда сделала важный вид. — Я тебе так благодарна. Если только ты не врешь…
— Да что ты, золотце, — умилилась Гали. — У тебя такой вид, точно не я, а ты куда-то собираешься меня пригласить.
— Собираюсь, — серьезно ответила Изольда. — Ты накупила всего, и теперь долго будешь сидеть на мели. Я хочу помочь тебе.
— Что? — удивилась Гали. — Ты — мне?
— Я — тебе, — Изольда произнесла это вызывающе, но тут же загадочно улыбнулась.
— Честно говоря, сестра, я не отказалась бы от кругленькой суммы. Давно жаба душит — хочу кое-что купить, а не могу…
— Нет ничего проще, — ответила Изольда. — Могу дать тебе пятьсот долларов? Изольда проворно полезла на антресоли. Через минуту на столе перед Галей лежали пять стодолларовых банкнот.
— Ну, раз ты такая щедрая, — развеселилась Гали, — может быть, ты дашь мне еще пятьсот…
— А ты не стесняйся, — улыбнулась Изольда, — проси, сколько хочешь…
И деньги, и разговор, который происходил между старшей и младшей Бережковскими, все казалось сюрреалистичным. Но тысяча долларов США уже лежали на столе, рядом с белым пузатым чайником и маленькой сахарницей с серебряным ободком.
— Нас с тобой расстреляют, детка, — довольно жестко произнесла Гали, не понимая, что происходит. — Но если ты расскажешь мне, что случилось, мы как-нибудь выкрутимся. Во-первых, кто еще знает про эти деньги?
— Да о них все забыли, — обиделась Изольда. — Эти деньги нашел отец Нинки Калачевой, когда его бригада сносила дом недалеко отсюда, на Арбате, помнишь, такой бледно-розовый… Он принес целый портфель долларов.
— Что? — Гали не верила своим ушам. — А дальше?
— Я выпросила у Калачевой немного этих бумажек, ну, вроде бы поиграть. А еще она отдала немного Нюрке и Женьке. Это же доллары, Галка. Только я поняла, что они стоят столько, сколько стоят. И ничего, что они старые.
Гали повертела в руках одну из сотенных банкнот, рассмотрела. Взяла вторую, третью.
— Молодец, — похвалила она, — ценю за сообразительность. Денежки не новые, но целенькие. Давай, гони остальные и молчи в тряпочку. Мама знает?
— Да что ты, — всплеснула руками Изольда. — Я же не враг себе.
— Вот-вот, — похвалила Гали сестренку. — Это наш с тобой секрет. Давай мне все до последней бумажки…
— Всего двадцать сотенных, — сразу предупредила Изольда. — Наверху ровно половина.
— Прекрасно.
Гали завернула деньги в газету и спрятала в сумку.
— Слушай, — нахмурилась она, — не знаю, как ты Нинке все объяснишь, но забери у нее все. Наври что-нибудь. Вот же черт, не знаю, что тебе посоветовать. Придумай сама, ты же умная, а потом, это твоя подруга, а не моя. Хорошо, что я пришла именно сегодня.
— Почему? — Изольда была и польщена похвалой, и озадачена.
— Да так, — отмахнулась Гали, — хорошо — и все…
Бутману она решила рассказать про «арбатский клад» все, как есть. Конечно, он заинтересуется долларами. Она так и сделала, выбрав подходящий момент. Все подала как бы невзначай и, между прочим, отслеживая реакцию «лорда».
— Интересная история, — прищурился Бутман, — когда-то это были очень большие деньги.
— Да? — удивилась Гали. — И что же теперь?
— Бедный хозяин. Куда же это он делся?
— Да я-то почем знаю, — ответила Гали, не вполне понимая, что имеет в виду Эдуард.
— Знаешь, дай-ка их мне все. Я поговорю с людьми, которые коллекционируют… старые банкноты… узнаю, сколько они могут стоить… Вдруг удастся более или менее выгодно продать. Деньги я отдам тебе.
«Деньги он отдаст мне, так я тебе и поверила, — подумала Гали. — Черт, надо было узнать цену этих фантиков в другом месте. Как это я забыла про «двухцветного?»
Так она называла своего знакомца, корреспондента журнала «Пари Матч» Мишеля Готье. Он разъезжал на редкостной для Москвы автомашине марки «Импала», верх у авто был светло-кофейный, а низ — лазурный. Готье был тоже двойственным. Какой-никакой мужик, но слишком уж в себе неуверенный. Нарцисс, страдающий от того, что никогда не сможет стать отпетым бабником.
— Хорошо, милый, — зевнула она, — я уже забыла об этих долларах. Хотя немного жаль. Я там себе платье присмотрела. Бутман рассмеялся и тут же выложил пятьсот рублей.
— Не расстраивайся, это такие пустяки. Он даже не спросил, почему она в тот день не пошла в музей имени Пушкина, а отправилась к матери. Значит, что-то Эдика зацепило. Что ж, она умеет выгодно продавать драгоценные безделушки. Бутман даже считает, что она просто гипнотизирует покупателей. Нет, сейчас Эдик темнит.
Она решила сегодня же позвонить Готье. Примерный ответ она знала. Из квартиры они с Бутманом ушли вместе. Она сразу же позвонила Готье, нельзя было терять ни минуты. Но француза не было на месте. Гали внезапно поняла, что влипла в историю, которая просто так не закончится. Незачем было обращаться к Эдуарду.
«Бес попутал, — подумала она, — маленький такой бесенок».
На следующий день она встретилась с Готье и, как бы между делом, заикнулась об этих долларах, якобы принадлежащих подруге и доставшихся той от бабки. Она заторопила Мишеля с ответом. Готье подошел к делу основательно и через пару дней подтвердил ее догадку. Коллекционные доллары отнюдь не были фантиками. Стало быть, «лорд» подло обманывал ее. А это было невыносимо. Подумалось даже, что ее обманывали все. Кроме Никишина, который всегда оказывался в нужное время в нужном месте, начиная с его приезда на Арбат, в квартиру, где она жила, и до последних дней его стремительной жизни.
А ночевать она поехала домой, Эдуарду объявив, что прихворнула Софья Григорьевна.
— Я из-за тебя, мой милый, совсем от дома отбилась, — сказала она на прощание, погладив Бутмана по щеке. — Я без тебя жить не могу, но это… как-то неправильно…
Последняя фраза прозвучала многозначительно. Бутман глянул на Галю с подозрением, как ей показалось. «Надо же! Зря я умничаю, — подумала Гали. — Еще решит, что я отправилась к любовнику».
— Только не напивайся, мой Большой Эд, я тебя умоляю.
— Не больше трех рюмок, — улыбнулся Бутман, который не мог долго сердиться на нее. — Что с тобой?
— Ты какая-то бледная.
— Да так, — ответила Гали, — низ живота болит. Сам понимаешь…
Она попрощалась с «лордом» и спокойно ушла. Потом часа три бесцельно гуляла по Москве, устала, успокоилась. Мать заметила, что с дочерью творится что-то серьезное.
— Поссорилась с другом? — спросила она.
— Нет.
— У тебя что-то болит?
— Нет, — монотонно отвечала Гали.
— Просто не выспалась, душечка?
— Нет, отстань, мама, — отмахнулась она, — как говорил один умный человек — то видений час… Гали оказалась права.
Она заснула на удивление быстро и тут же увидела сон, в котором поначалу не было людей. Была Москва, причудливо расходящаяся во все стороны от трех вокзалов. Потом возник тот, кого она ждала — старшина Никишин.
— Ты жив, — обрадовалась она, — я же знала, знала…
— Конечно, — ответил он, усмехнувшись.
Потом рядом притормозил автомобиль, за рулем которого сидел Павел, друг Никишина.
«Что же вы?» — хотела она спросить, но передумала.
— Прокатимся? — спросил Никишин.
— Ну да, — простодушно согласилась она, после чего за стеклом замелькали московские улочки, особняки, дома с башенками, пруды, парки.
Машина почти не касалась колесами земли.
— Это другая Москва, — с удивлением воскликнула Гали, — я ее не знаю. Что это за зданьице?
— Неважно, — ответил Никишин, — а вон тот дом может быть интересен тебе. Это особняк генерал-губернатора Растопчина.
— Ну и что? — удивилась Гали.
— Да ничего, — развел руками Никишин и рассмеялся, — особняк как особняк.
Через мгновение автомобиль и оба сотрудника уголовного розыска исчезли. Гали осталось одна. Она проснулась. Странный сон. Но куда все подевались? Почему она осталась одна? Поглядев на часы, Гали встала. Одна, так одна. Она и сама может много в жизни добиться.
