Новизна и прелесть новой парижской жизни недолго радовали Гали. Прошел почти год, и мадам Легаре стало «тесновато» во Франции — душа стремилась увидеть иные города и страны. Пьер это чувствовал.

Однажды, собираясь навестить отделение своей фирмы в Праге, он предложил Гали составить ему компанию.

— Удивительный, сказочный город, ты получишь массу удовольствия, дорогая.

Гали не возражала. Остановились они в «Савое», изысканном отеле, уютно вписавшемся в Малу Страну — самый барочный квартал Праги. Где улицы и переулочки располагают к бесцельным прогулкам по городу. Отель пользуется бешеной популярностью у звезд и помнит Тину Тернер и Элтона Джона. Пьер признался, что снял номер в этом отеле исключительно ради Гали.

— Мне как-то безразлично — мраморная у меня ванная или нет.

И выпустил любимую в свободный полет. Сначала Гали решила поводить носом по музеям, но очень быстро поняла, что ничего подобного уровню Эрмитажа, Третьяковки и, само собой, Лувра здесь нет. Ближе всего оказался дворец Шетрнберга, где среди работ Гойи, Эль Греко и Ван Дейка она увидела приличную коллекцию православных икон. Купив каталог, она решила перекусить, а потом навестить дворец выставок. Из кафе Гали вышла полуголодная и злая. То, что в меню называлось «кофе», даже отдаленно не напоминало достойный напиток. Вечером Легаре сконфуженно начнет оправдываться: «Я забыл предупредить тебя, дорогая. Кофе в Праге варить не умеют, на это указывают даже некоторые путеводители». Гали не рискнула экспериментировать с принятием пищи и, спустившись в метро, поехала во дворец выставок. Бывший торговый склад — здание, когда-то считавшееся модернистским, — предлагал любителям искусства на выбор — чешское и французское. Гали интересовали прежде всего постимпрессионисты и скульптуры Родена. Последних она насчитала около десятка. Щедрый Огюст подарил их Чехии в 1902 году, после очередной выставки. Вообще-то Роден не представлял абсолютно никакого профессионального интереса для бизнеса Гали. Иконы — другое дело. Тем не менее чем-то он притягивал ее сознание (не скажем — душу). И Гали знала, что часть работ, причем весьма известных, находятся в музее Алжира, куда она тоже собиралась съездить.

За день до возвращения в Париж Пьер и Гали прогуливались по Карлову мосту. Легаре, который любил Прагу и вполне мог бы зарабатывать, обслуживая туристов, водил Гали от скульптуры к скульптуре.

— Святой Ян Непомуцкий, покровитель утопающих. Видишь, как блестит фигурка на пьедестале? Она отполирована тысячей рук — кто дотронется, у того исполнятся все желания. Кстати, это единственная подлинная бронзовая статуя на мосту.

— Как это?

— Почти все эти замечательные фигуры — копии. Считается, что на воздухе мрамор крошится, а бронза — зеленеет. Вот и переезжают в Лапидарий подлинники, а на их месте появляются копии.

— Не понимаю. Патина — это так благородно. И потом, именно так узнается подлинное произведение искусства.

В чем, в чем, а в подобных вещах Гали разбиралась великолепно.

— Хорошо, дорогая. Не сердись, вот тебе мраморный святой Филипп Бениций. Далее — святой Августин.

Святой Августин… Имя из полузабытого детства, запретные игры с сестрой… Августин на Карловом мосту отличался от терзаемого искушением робкого святого со старинной гравюры. Пылающий непримиримой ненавистью к еретикам, здешний Августин неистово попирал ногами еретические книги.

— Интересно, что помогло святому дойти до жизни такой?

Гали остановилась и потрогала негодующую ступню Августина.

— Тебя так волнует блаженный Августин?

— Так. Ничего особенного. Как я соскучилась по Парижу, Пьер.

Но и в Париже ей порой становилось тесно — хотелось движения. Увидеть мир и себя показать. Гали давно поняла, что одним коридором Москва — Париж и обратно она не ограничится. Ее бизнес достоин большего. Гали умела сочетать приятное с полезным, и все же первые порывы ее ненасытной натуры были вызваны жаждой познания. Ей пока хватало Франции как Европы, но душа стремилась на Восток, туда, где стоит вечный город Иерусалим, цветет Гефсиманский сад; там, как говорила мама, — их историческая родина. Что тянуло Гали в Израиль? Зов предков? Голос крови? Надежда найти спасшегося от рук Моисея Золотого Тельца, причем — в подлиннике? Она и сама не знала, но желание ее росло, будоражило, и наконец Гали попросила Легаре купить ей тур в Израиль.

— Но я не смогу поехать с тобой, дорогая.

— Пьер, в эту страну я сначала поеду одна.

Сначала ей показалось, что в Тель-Авиве по-русски говорит каждый второй — в гостинице, кафе, на улице. Ее культурная программа вобрала в себя все, чем была на протяжении веков отмечена эта земля, на которой оставили свой след разные религии и народы. Гали посетила храм Гроба Господня, побывала в Музее Яд-Вашем и даже засунула записку меж камней Стены Плача. И поехала в Кесарию. Гали не удивилась, обнаружив в себе стремление находить прежде всего следы присутствия Франции. Ей было приятно, что в одиннадцатом веке Кесария была французским городом. А величественная четырехметровой ширины стена построена по приказанию Луи IX. Из вековых кирпичей пробиваются и вырастают роскошные пальмы. Позже она приедет сюда, когда город крестоносцев будет отреставрирован и с вершины подиума взору путешественников откроется гавань. Неравнодушная к замкам и крепостям, она, к сожалению, не смогла посетить Бельвуар — Прекрасный Вид — так называли это место крестоносцы. Но зато увидела Акко (известный также как Акра), сдавшийся Ричарду Львиное Сердце и Филиппу II Августу, возглавлявшим Третий Крестовый поход. В одном из залов подворья госпитальеров (рыцарей ордена Св. Иоанна Иерусалимского) по углам высечен на камнях фамильный герб французских королей — Fleur-de-lis.

Однажды утром в ее номере раздался телефонный звонок. «Наверное, Пьер соскучился». Но она ошиблась. Это был голос портье, который на русском языке сказал ей, что в холле гостиницы госпожу Легаре ожидает некий господин. Гали, заинтригованная, быстро оделась и спустилась в холл. Навстречу ей с кресла поднялся среднего роста, крепко сбитый сорокалетний мужчина, который уверенным голосом представился: «Натан, сотрудник службы безопасности». Натан улыбнулся Гали как старой знакомой, которую случайно встретил на улице после долгого перерыва, и предложил ей проехать с ним в штаб-квартиру службы. Гали, не чувствовавшая за собой никаких грехов, согласилась недолго думая и с легким сердцем. Они сели в машину, и через десять минут Натан остановил свою «тойоту» напротив многоэтажного большого универмага, вход в который был расцвечен яркой рекламой. Натан аккуратно, но твердо взял Гали под руку и уверенной походкой подошел к лифту, рассчитанному на восемь — десять человек. Гали, привыкшая в Москве не задавать лишних вопросов сотрудникам спецслужб, покорно последовала за Натаном. В лифт набилось много народу, но скоро в нем остались только Гали и ее «поводырь». Когда двери лифта закрылись за последним пассажиром, Натан достал какой-то металлический предмет, дотронулся им до пульта управления, и лифт поднял их еще на два этажа вверх. Гали казалось, что сейчас они окажутся на крыше универмага. Однако когда двери лифта распахнулись, Гали, к своему удивлению, оказалась в коридоре, обшитом деревом и устланном ковровой дорожкой. Коридор был пуст. Бесчисленное количество массивных дверей создавало впечатление у впервые оказавшегося здесь человека, что он попал в какой-то научно-исследовательский институт или солидный банк. Мягкий свет скрытых за панелями светильников настраивал человека на доверие, стабильность и готовность безропотно следовать своей линии жизни.

Они долго и неторопливо шли по коридору. Наконец Натан открыл дверь, пропустив вперед себя Гали. Они оказались в небольшой, уютно обставленной приемной. За столом секретаря сидела седовласая дама с удивительно живыми глазами. Казалось, она ждала появления Гали. Дама встала и исчезла за массивной двойной дверью. Буквально через несколько секунд она вернулась и предложила Гали пройти в кабинет. Навстречу ей, положив телефонную трубку, встал грузный человек в хорошо сидящем на нем костюме. Про себя Гали оценила его как умного и хитрого игрока, любителя карточных игр, дорогого коньяка и дамского общества.

Гали для себя давно определила, что сочетание таких качеств, как интеллект и хитрость, в одном мужчине встречается довольно редко. Хитрые представители сильной половины человечества зачастую оказывались на поверку глупыми людьми, а умные, которых оказывалось 1 на 10 хитрецов, как правило, были бесхитростными, не могли ловчить, лгать, изворачиваться, комбинировать. Чаще всего они попадали в кабалу к хитрецам и тянули лямку и за себя, и за того парня. Гали почувствовала запах дорогих сигар, когда хозяин кабинета приблизился к ней. Он дольше, чем предполагают в таких случаях правила хорошего тона, рассматривал ее, наконец протянул руку и предложил сесть на диван. Сам он сел напротив и неторопливо начал:

— Госпожа Легаре, я один из руководителей израильской разведывательной службы. У меня есть дела, вы можете себе представить, и поважнее, чем беседовать с бывшей советской гражданкой, удачно вышедшей замуж и при помощи КГБ неплохо устроившейся в Париже. Я не стану скрывать, что мы о вас знаем гораздо больше, чем вы о нас. — Он неслышно рассмеялся. — Мы даже не станем спрашивать вас о том, получили ли вы какие-либо задания по Израилю. Это будет не по-джентльменски. — Он опять рассмеялся своей шутке. — Мы не хотим ставить вас в смешное положение. Ваши отношения с КГБ касаются только вас и этой организации, которую мы очень уважаем.

Мсье Легаре — бизнесмен достаточно известный, и не только во Франции. — «Они знают обо мне все», — подумала Гали, но все же постаралась успокоиться. — Он ненавидит фашизм, предан флагу Франции, и в нем течет еврейская кровь. Не знаю, говорил ли он вам подробно о своем прошлом… Но однажды он помог людям Визенталя в Австрии найти одного из высокопоставленных эсэсовцев, которого наша служба разыскивала со времен окончания Второй мировой войны. Правда, мсье Легаре и не догадывался, что помогает разведке Израиля, он помогал народу Израиля, а это гораздо значимее. Вы еще очень молоды, красивы, полны жизни и амбициозных планов. Вы энергичны и умны не по годам, у вас может быть большое будущее. Вы не похожи на тот тип женщин, которые после выхода замуж рожают детей и становятся, как говорят русские, «клушей». В вас, как я чувствую, слишком много энергии, которая достойна применения к более масштабным делам.

Мы ценим то, что Израиль — одна из первых стран, которую вы решили посетить после того, как обосновались в Париже. Вы, наверно, почувствовали зов предков. Когда вы ступали на камни, которые помнят поступь Давида, вы ощущали, что вы — часть Богом избранного народа. Будьте же достойны ваших предков и не запятнайте ваше имя, — он помедлил, — и имя мсье Легаре двуличием.

Гали вышла из кабинета как в тумане. Ей казалось, что все это происходит не с ней, что она видит какой-то сон. Сейчас она проснется, и все станет на свои места. Она вышла в приемную, где ее дожидался Натан. Видя ее растерянность, он предложил присесть и выпить чашку кофе. Гали отказалась, ей захотелось как можно скорее вернуться к себе в номер, закрыться и во всем разобраться, не торопясь и в деталях, как она умеет это делать. Натан усадил ее в автомобиль, довез до гостиницы, оставил свою визитку с телефонами и, ничего не говоря, исчез в массе машин, снующих по оживленной улице.

Ей захотелось позвонить Легаре и рассказать о случившемся. Но внутренний голос, которому она всегда доверяла в ответственные моменты, шептал ей: «Не торопись, сначала разберись во всем сама». Итак, Легаре имел, а может быть, и сейчас имеет контакты с израильской разведкой. Знает ли об этом КГБ? Может быть, не она, а эти ребята с Лубянки ведут игру, где она всего лишь пешка? Она умела думать за других участников взрослых игр. Гали представила Анатолия, который любил обсуждаемые на встречах ситуации изображать в виде рисунков на листах бумаги. Он вообще неплохо рисовал, поэтому участников комбинации набрасывал, точно улавливая особенности их фигур, затем начинал соединять их стрелками, потом появлялись еще какие-то условные обозначения, и в итоге на листе не оставалось свободного места. Как ни странно, к этому времени вся информация структурировалась, и наступала какая-то ясность. Что, если Анатолий нацелился на Легаре? А она — просто связующее звено? Анатолий всегда уходил от разговоров о Легаре, даже тогда, когда их начинала Гали, пытавшаяся понять хотя бы, почему это куратор не спрашивает о нем. Однажды Анатолий, видимо решив закрыть эту тему, сказал ей, глядя прямо в глаза: «Легаре — твоя опора на Западе, мы не хотим его впутывать в ситуации, в которых он «задымится», и ты окажешься без крыши над головой. Ведь он не дурак и понимает, что мимо КГБ в условиях «холодной войны» не проходит ни один советский человек, выезжающий за границу даже на неделю, а тем более на постоянное место жительства».

Анатолий в свое время посоветовал Гали еще до регистрации брака с Гайяром сообщить Легаре о том, что с ней беседовали «люди в штатском», выясняли ее политические взгляды, настроения, отношение к выезду, особенно давили на то, что она будет приезжать к матери и сестре, и ей не следует забывать интересы Родины. И бедняжке Гали пришлось во всем соглашаться с «рыцарями плаща и кинжала», лить слезы (в умеренных количествах) по поводу отъезда из Москвы. В общем, она должна была прикинуться дурочкой, которая даже не была в комсомоле, чтобы у ребят не разгорелся аппетит… Легаре, к ее удивлению, к ее сбивчивому рассказу отнесся довольно спокойно. Поблагодарил за откровенность, сказал, как бы размышляя вслух: «Может быть, поговорим в моем посольстве со сведущими людьми?» Гали ответила, что не может добавить более того, что уже сказала. Все ее знания о спецслужбах умещаются в чайной ложке, которой она в данный момент помешивала в стакане с томатным соком. Она всего этого боится, еще больше боится за Легаре, но не может скрывать от него все то, что сейчас вокруг них происходит.

Так почему израильтяне решили побеседовать с ней? Может, это Легаре проверяет ее «на вшивость»? А что, если она ему не расскажет о контакте с «Моссад», а он в курсе этого? Он ведь перестанет ей доверять — или нет? Голова шла кругом. Гали вдруг почудилось, что она оказалась между двумя жерновами, которые вот-вот начнут перемалывать ее плоть в какую-то бесформенную массу. Она знала только одно: из любой ситуации она должна получить выгоду, гешефт. Гали еще не знала, что в эту минуту зарождалась стратегия ее жизни, которая через тридцать лет приведет ее к вершине счастья, богатства и абсолютной защищенности. «Моссад» официально зачислил ее в «избранные»? Чудесно. Она должна постараться и стать… ну, чуть-чуть более избранной, чем все они. Помочь Господу Богу, когда он станет раздавать козырные карты…

Она достала визитку сотрудника «Моссад» и набрала номер его телефона. Узнав его по голосу, Гали попросила немедленно встретиться с ней. Натан подъехал минут через десять. Молча открыл дверь автомобиля и на сносном русском спросил: «Какая нужна помощь?» Гали сказала, что хотела бы поговорить с кем-то, кто занимается Советским Союзом.

Гали провели в комнату, которая своим убранством и строгостью обстановки чем-то напоминала «кукушку» (конспиративную квартиру), на которой она встречалась с Анатолием. Диван, журнальный столик, два мягких кресла. Стенка с аккуратно расставленными книгами и журналами, которые никто не берет в руки. Холодильник в углу, бар, плотные гардины на двух окнах, потертый местами ковер на полу, приглушающий звуки шагов, а может, скрывающий от посетителя давно требующий ремонта пол. Пока Гали осматривалась, открылась дверь, которую она даже не заметила, и в комнату вошел мужчина… Он представился Моше, усадил Гали в кресло, достал из холодильника напитки, поставил два бокала на стол, машинально вытащил из кармана пачку сигарет. Вопросительно посмотрел на сидящую перед ним молодую женщину. Высокая грудь, пухлые губы, тонкая талия, длинные стройные ноги, тонкие щиколотки — все говорило о том, что перед ним сидела молодая самка, знающая себе цену и понимающая толк в любовных баталиях…

Моше, тридцатилетний сотрудник израильской контрразведки, по характеру был перфекционистом, — он все делал лучше других: лучше всех стрелял из табельного оружия, лучше всех водил автомашины различных марок. Он прекрасно говорил на иврите, русском и английском языках. Родители его, мариупольские евреи, выехавшие из СССР еще в период первой эмиграционной волны, испытали на себе всю тяжесть адаптации к новым условиям жизни. Сестра Моше погибла на автобусной остановке от гранаты, брошенной палестинским боевиком, и родители делали все, чтобы дать прекрасное образование сыну. Но, прежде всего, Моше был солдатом, армейским офицером, побывавшим под огнем на Голанских высотах. Он имел два ранения и был награжден орденом. Психологи, проверявшие его на детекторе лжи, особо отмечали его искренность и способность переносить большие эмоциональные нагрузки. Моше, с учетом его советского прошлого и знания русского языка, работал в отделе, где отлавливали агентов КГБ из числа тех евреев, которые выезжали из СССР в Израиль навсегда. Многие из них тут же добровольно сообщали о своих отношениях с КГБ, рассказывали о заданиях, оперработниках Комитета, зарабатывая прощение за прошлые грехи. Сейчас перед ним сидела женщина, гражданка Франции. «Зачем же она приехала?» — контрразведчик исключал какой-либо интерес к его стране, кроме корыстного. Красивая, однако, женщина, способная многое натворить…

Усилием воли офицер отогнал мысли в сторону и приступил к беседе. Гали скороговоркой стала благодарить за то, что ее не стали расспрашивать о ее контактах с сотрудниками КГБ, что она ушла с чувством человека, которого освободили от оскорбительных для нее подозрений. И поэтому она готова рассказать о беседах, которые состоялись у нее с чекистами перед регистрацией брака и вылетом в Париж. Она здесь не лукавила и с Анатолием, который разрешил ей «выдать» и без того засвеченных сотрудников КГБ, которые сидели в ОВИРе и во Дворце бракосочетаний на улице Грибоедова. Это были опытные контрразведчики, дорабатывавшие последние годы до пенсии. О них хорошо знали в посольствах США и стран НАТО, вплоть до того, какие курят импортные сигареты и чем увлекаются в свободное от работы время.

Будучи по натуре авантюрной искательницей приключений, Гали и боялась, и невольно стремилась произвести благоприятное впечатление на Моше. Ей хотелось почувствовать приятный холодок, который поднимался по ее позвоночнику всякий раз, когда судьба проверяла ее на выживаемость. Иногда в моменты наивысшего напряжения работы ее мозга, обычно это было связано с заданиями Анатолия в отношении иностранцев, она испытывала что-то похожее на оргазм. Так было, когда, напоив одного итальянца, она в ванной комнате гостиничного номера фотографировала «миноксом» проект контракта на поставку в СССР какого-то завода. Отсняв примерно тридцать кадров, она услышала, как макаронник зовет ее продолжить «to make love».

Оставив на полу все как есть: фотоаппарат, папку, листы, разложенные на две аккуратные стопочки — отснятые и еще ждущие своей очереди, она, игриво имитируя танец живота, появилась перед Марчелло в наспех сделанной из полотенца набедренной повязке. Через секунду она уже сидела верхом на парне, который через 15 минут вновь погрузился в нирвану: теперь уже на пару часов. Гали неспешно закончила щелкать «миноксом», аккуратно уложила листки договора в папку, приняла душ, накрасилась, выпила бокал шампанского из початой бутылки и, осторожно закрыв за собой дверь, поехала к ожидавшему ее Анатолию.

Гали была довольна собой и на этот раз: она оставляла господина Моше с ощущением, что новоиспеченная парижанка готова сотрудничать с израильскими спецслужбами. Однако, возвращаясь во Францию, она не могла отделаться от легкой тревоги. Нет, ничего неприятного, что могло бы лишить ее аппетита и сна, просто состояние повышенной, что ли, бдительности, готовности к неожиданностям разного рода…

Когда Гали, упаковав саквояж, осматривала номер в поиске случайно забытых вещей, позвонил Моше. Он сказал, что может подбросить ее до аэропорта, а заодно и поговорить. Гали встрепенулась, как гончая, которая почувствовала запах зайца. Сдержанно поблагодарив, она сказала, что уже спускается в холл гостиницы. По дороге в аэропорт Моше поинтересовался, знает ли она в Союзе кого-либо из евреев, работающих в «почтовых ящиках», специализирующихся на ядерной проблематике. Причем спросил это с таким выражением, словно интересовался, как проехать на Николо-Архангельское кладбище в Косино. Конечно, у Гали были подруги, отцы, братья или близкие родственники которых работали на каких-то оборонных предприятиях. Помедлив, она ответила, что с ходу никого вспомнить не может, но если подумать… По виду Моше можно было понять, что он удовлетворен — скорее, не самим ответом, а готовностью Гали обсуждать этот вопрос. Он тут же перешел на другую тему, стал рассказывать об исторических местах, мимо которых они проезжали. В аэропорту Моше, небрежно шепнув что-то охраннику, провел ее через VIP-зал. На прощание он сказал, что ждет ее звонка, если она соберется приехать в Израиль. Гали, взяв сумку, направилась к стойке контроля багажа. Она не видела, как Моше, сделав несколько шагов после прощания, обернулся и еще раз окинул взглядом ее стройную удаляющуюся фигуру.

Самолет из Тель-Авива приземлился в аэропорту Орли строго по расписанию, в 19 часов 35 минут по парижскому времени. Пассажиры нетерпеливо потянулись к выходу, устав от четырехчасового полета. Гали просила Пьера, если он не занят, встретить ее. Легаре сказал, что очень соскучился и обязательно приедет. Гали летела налегке, а сумку она взяла с собой в салон. И радовалась, что она сэкономила время, не ожидая выдачи багажа. Выходя из самолета, она обратила внимание на двух мужчин одинакового роста и телосложения, которые внимательно разглядывали всех появляющихся из чрева самолета. Глаза их встретились, скорее, пересеклись линии взглядов, как прожекторы в темном небе нащупывают бомбардировщик противника.

Гали давно научилась распознавать сигналы своего тела. Она не изучала психологию по учебникам, у нее для этого не было ни времени, ни возможностей. Когда ее обеспеченные сверстницы штудировали в стенах института Павлова, а в общежитии тайком зачитывались Фрейдом, за чтение трудов которого можно было лишиться студенческого билета, мысли Гали Бережковской были заняты другим: где добыть деньги. Опасность она чувствовала спиной, точнее, участком кожи размером в ладонь около правой лопатки. Там начинали бегать мурашки, как будто кто-то поднял их по тревоге. Иногда эти ощущения появлялись за несколько часов до возникновения реальной угрозы. А сейчас, увидев две темные фигуры, она почувствовала себя, как пилот бомбардировщика, ослепленный светом прожекторов. Но «сваливать» ей было некуда. Значит, надо идти спокойно, раскованно, не выдавая своего напряжения. Где Легаре? — тревожно билась мысль.

— Мадам… Легаре? — проговорил один из встречающих. — Мы из ДСТ, нам необходимо с вами переговорить.

— На каком основании вы меня задерживаете? — Гали была крайне возмущена. — Я немедленно звоню своему адвокату (которого у нее пока не было, но это неважно…)! Никуда я с вами не поеду. Меня встречает муж, я должна немедленно его увидеть. Только с его согласия я буду с вами говорить.

Ее искреннее возмущение немного сбило с толку службистов. Они переглянулись, и второй из «близнецов», видимо старший, молчавший до сих пор, миролюбиво сказал:

— Давайте поговорим спокойно. Мы вам все объясним.

Чувствуя, что первый раунд, хотя бы по очкам, она выиграла, Гали подошла к машине. Несколько любопытных пассажиров вывернули шеи, провожая взглядом красавицу с почетным эскортом.

«Надо же, — подумал, наверное, кто-то из них, — ее встречают прямо у трапа, с машиной… Не иначе любовница какого-нибудь министра».

— Мадам Легаре, — продолжал тем временем главный, — речь идет о деле государственной важности. Мы не стали бы вас беспокоить, если бы не указание нашего руководства.

При этом он осторожно подталкивал Гали к машине. «В какую же это еще историю я влипла? Мои встречи с израильтянами? Но в них не было ничего предосудительного!» К реальности ее вернул звук мягко захлопнувшейся дверцы автомобиля, и «ситроен», с ходу набирая скорость, устремился к служебным воротам. У нее, по крайней мере, есть несколько десятков минут для того, чтобы подготовиться к очередному испытанию.

Хорош «свободный полет»…

Через полчаса они подъехали к зданию, крыша которого была утыкана антеннами разной конфигурации. В большие, настежь открытые ворота постоянно въезжали и выезжали машины. На воротах стояла охрана, проверявшая документы у сновавших взад-вперед «медоносов». Гали вспомнила Анатолия, который сотрудников спецслужб называл пчелами, которые, поутру вылетая в города и веси, к вечеру возвращаются, неся в хоботках капли нектара, а на лапках прилипшую к ним пыльцу — информацию. В огромном улье капли меда — крохи информации — раскладывались по отдельным сотам, и со временем из всего этого получалась удивительно точная картина мира.

Сейчас кто-то из обитателей местного улья попытается вытянуть капельку меда и из нее.

Каким-то внутренним взором она стала осматривать кабинет, где ее оставили одну. Невольно напрашивались сравнения с Москвой и Тель-Авивом. Французы заметно выигрывают у конкурентов, заключила она. Мягкие кресла. Большой телевизор в углу кабинета. Цветы в вазах одновременно и украшали, и приглушали официальный характер помещения. Жалюзи на окнах пропускали света ровно столько, сколько необходимо, чтобы внимательно рассмотреть сидевшего напротив посетителя, но не утомлять его. Ожидание затягивалось. «Есть еще время осмотреться», — констатировала Гали. Наконец она нашла то, что искала: справа от нее к стене было прикреплено небольшое зеркало в деревянной раме. Значит, ее сейчас через это полупрозрачное зеркало внимательно рассматривает, изучает тот, кто через некоторое время войдет вот через эту дверь из смежной комнаты. Дверь действительно распахнулась. В комнату вошел грузный мужчина. Пиджак плотно облегал его округлые плечи и большой живот, который он нес с достоинством японского борца сумо. На заплывшем жиром лице метались два зрачка: казалось, он одновременно смотрел влево, вправо, вверх и вниз. Гали стало не по себе, — она умела читать людей по глазам, но для этого нужно было иметь возможность смотреть человеку в эти глаза!

— Мадам Легаре, — начал он нравоучительным тоном свою партию, — Франция — демократическая страна с давними традициями. Она предоставляет возможность людям, решившим порвать с тоталитарным обществом, — он выдержал легкую паузу и повторил: — Предоставляет возможность начать новую жизнь. Это предполагает прежде всего лояльность и тотальное следование законам нашей страны. Мой прадед, да будет вам известно, служил в жандармерии, и все последующие поколения по мужской линии боролись с тайными врагами Франции.

Его речь, видимо, должна была произвести сильное впечатление на эту самоуверенную девицу из СССР. Он раскраснелся, ноздри раздувались, как у быка, увидевшего красную тряпку. Гали стало страшно не за себя, а за него. Неожиданно он успокоился, сел напротив Гали, сильно наклонился в ее сторону.

— Нам известно о ваших связях с КГБ. Более того, у нас есть серьезные материалы, уличающие вас в шпионаже против Франции. Будет лучше, если вы обо всем расскажете сами.

Гали, еще в юности вымуштрованная ментами из «полтинника», знала, что ни в чем нельзя признаваться, пока тебе не предъявят доказательства твоей вины. Правда, слова «мент» в конце пятидесятых не существовало, криминальные приятели Галки Бережковской и ее подруги по «амурному цеху» называли сотрудников милиции «мусорами». «Полтинником» называлось для удобства 50-е отделение милиции, в ведении которого находилась улица Горького и территория, прилегающая к Красной площади. Гали упорно молчала. Наконец терпению француза пришел конец.

— Вы знакомы с гражданином Италии Монсанти?

— С кем? — Она старалась выиграть время.

— Повторяю: Мон-сан-ти.

— У меня было много знакомых иностранцев, всех не упомнишь. А в чем дело?

— Зато господин Монсанти хорошо, даже очень хорошо запомнил вас и ваши встречи в гостинице «Метрополь».

— Можете вы, в конце концов, объяснить, что случилось с этим господином?! — Гали почти кричала.

— Он имел неосторожность, встречаясь с вами, оставить без присмотра документы государственной важности. В них содержалась конфиденциальная информация о стоимости заводов, которые Италия вместе с Францией как партнером по сделке предлагала купить Советам. Внешнеторговые организации СССР каким-то образом узнали, до какого уровня при торге может быть опущена цена. Мы потеряли полтора миллиона долларов! Господин Монсанти во время расследования этого беспрецедентного случая в посольстве Италии в Москве письменно сообщил, что за два дня до переговоров он имел, так сказать, свидание с русской. У него в записной книжке записан вашей рукой номер телефона квартиры, в которой вы жили.

«У них ничего нет, кроме подозрений. Пора переходить в атаку».

— Какие доказательства моей вины есть у вас, кроме номера телефона в записной книжке какого-то итальянца? Я не могу понять, каким образом номер телефона девушки, живущей в Москве, может снизить цену французского завода на полтора миллиона долларов?

Глаза француза неожиданно уставились в одну точку, как будто у них кончился завод. «Обрыв программы», — констатировала Гали.

— А нельзя ли мне посмотреть записную книжку этого жалкого макаронника? — Она распалялась от ощущения того, что удавка соскальзывает с ее шеи. — Наверно, кроме моего телефона там найдется еще десяток номеров московских девочек. Если вас хорошо учили юриспруденции, то вам должно быть хорошо знакомо положение римского права «после этого не значит вследствие этого».

Когда-то Гали могла произнести эту фразу на латинском языке, но потом забыла. Она невольно запомнила эту сентенцию, которую любил повторять молодой юрист из адвокатской конторы в Черемушках.

— Пока я ждала вас, я слушала радио. Только что передали — в Тель-Авиве вчера взорвана синагога. Я была в Тель-Авиве в это время. Почему вы меня не спрашиваете, не я ли ее взорвала? Следуя вашей логике, я могла заложить взрывчатку, спокойно добраться до аэропорта, сесть в самолет и через несколько часов оказаться в Париже. Почему вы не спрашиваете меня об этом?

Француз нервным движением вынул из кармана портсигар, вытащил сигарету и закурил.

— Вы пытаетесь меня заболтать, — наконец произнес он, немного придя в себя. — Хорошо, сделаем небольшой перерыв. Чай, кофе?

Гали попросила стакан минеральной воды со льдом. Толстяк вышел и через некоторое время вернулся в сопровождении капитана Огюста Лампиду.