Глава 7
Две пивные бутылки для внутривенных вливаний

Мальчик в больнице Хамхына

В Чхонджине на весь город было всего несколько машин скорой помощи, но даже для них в момент смерти Ким Ир Сена не оказалось бензина, так что пациентов приходилось тащить в госпиталь на закорках или привозить в деревянных тележках. Ким Чи Ын работала в маленькой районной больнице, которая находилась всего в пятнадцати минутах ходьбы от центральной площади, поэтому чаще всего именно туда попадали скорбящие перед памятником, если с ними что-то случалось. В тесных палатах стояло по пять железных кроватей, но еще больше людей ожидало своей очереди на деревянных скамьях или просто на полу в мрачных коридорах. В дневное время почти никогда не включали свет, потому что электроэнергия направлялась на круглосуточное освещение статуи Ким Ир Сена. Этим летом больница и так была переполнена из-за вспышки брюшного тифа. А теперь в детское отделение поступали еще и маленькие пациенты, которые наплакались на палящем солнце до сильного обезвоживания. У некоторых даже случались судороги. Обычная смена доктора Ким продолжалась с 7:30 до 20:00, но в эти дни ей приходилось быть на рабочем месте сутки напролет, за исключением того времени, когда она отправлялась на поклонение к памятнику. Женщина не жаловалась, потому что свято чтила принесенную ею врачебную клятву. А кроме того, тяжелый труд отвлекал ее от собственных проблем.

Двадцативосьмилетняя Чи Ын была одним из самых молодых врачей в больнице и уж точно самым маленьким по росту (полтора метра в обуви), так что порой оказывалась ниже своих юных пациентов. Весила она меньше 45 кг. Губки бантиком и круглое личико придавали ей особенно нежный вид. Вероятно, чтобы компенсировать это, Чи Ын всегда сохраняла подчеркнутую серьезность, и ее коллеги, особенно мужчины, быстро поняли, что не стоит смотреть на нее свысока. Хотя она и казалась им слишком колючей, они не могли не восхищаться ее трудолюбием. Доктор Ким всегда соглашалась работать сверхурочно, а после смен задерживалась в секретариате Трудовой партии. В больнице, как и в любой другой организации в Северной Корее, был свой партийный секретарь, в обязанности которого входило следить за идеологическим здоровьем коллектива и выбирать работников, достойных вступления в партию. Лишь один из четырех врачей больницы мог рассчитывать на подобную честь, но доктор Ким не сомневалась, что окажется среди избранных. Во-первых, женщин нередко принимали охотнее, потому что они, как правило, не пили и считались более законопослушными, чем мужчины. А во-вторых, доктор Ким помимо дисциплинированности обладала еще необходимой для члена партии идеологической непримиримостью. Отец с самых ранних лет растил ее убежденной коммунисткой.

В Маньчжурии живет много корейцев, что объясняется их многовековыми миграциями через реки Туманган и Амноккан, отделяющие Корею от Китая. Отец доктора Ким родился в корейской деревне, находящейся на китайской территории неподалеку от границы. Еще в молодости, в начале 1960-х, он переселился в КНДР, спасаясь от страшного голода, разразившегося в результате маоцзэдуновского «большого скачка». Отец Чи Ын верил, что именно Ким Ир Сену, а не Мао предстоит претворить в жизнь коммунистическую мечту о равенстве и справедливости. Отец доктора Ким был простым тружеником. Окончил всего шесть классов и работал на стройке, однако в Северной Корее его смекалка и преданность идеалам коммунизма не остались незамеченными: он был принят в Трудовую партию и стал секретарем партийной ячейки в своей организации, но из-за проблем со здоровьем, вызванных перенесенным инсультом, был вынужден выйти на пенсию. Так как сыновей у него не было, он мечтал, чтобы дочь пошла по его стопам, вступив в партию и отдав себя служению Родине.

Будущий доктор Ким с энтузиазмом подчинилась воле отца. Когда в семилетнем возрасте ее приняли в пионеры и повязали ей на шею красный галстук, она испытала невероятный восторг. В тринадцать она стала членом Социалистического союза молодежи и с гордостью надела значок с портретом Ким Ир Сена. Большинство молодых северокорейцев вступают в Союз, однако то, когда это происходит – в тринадцать, четырнадцать или пятнадцать лет, – зависит от поведения и успеваемости. Уже в начальной школе стало понятно, что Ким Чи Ын – очень одаренная ученица. Она писала идеальным почерком, всегда первой поднимала руку, чтобы ответить на вопрос учителя, у нее были лучшие оценки в классе. Из средней школы ее забрали в медицинское училище. Неважно, что она мечтала стать педагогом или журналистом. Для дочери простого строителя это большая честь – быть отобранной для того, чтобы стать врачом.

В шестнадцать лет, на два года раньше, чем положено, Чи Ын поступила на медицинский факультет Чхонджинского университета. Две трети студентов были девушками. Окончив семилетний курс обучения, молодой врач все еще выглядела как подросток. Ее направили на стажировку в Народную больницу № 2, самую престижную в провинции Северный Хамгён. Местные жители называли эту больницу чешской, потому что когда-то, еще в 1960-е, до развала братства социалистических стран, сюда приехала группа врачей из Чехословакии и привезла с собой рентгеновские аппараты и инкубаторы для новорожденных. Больница до сих пор сохраняла свой «европейский» статус, хотя чехи давно уехали, а оборудование было перемотано липкой лентой. После стажировки доктор Ким получила место терапевта в одной из более мелких больниц в том районе города, где жила.

Чи Ын являлась на работу к 7:30 утра. Согласно правилам рабочий день продолжался 12 часов, и за это время полагалось обслужить не менее 32 пациентов. Обычно по утрам доктор Ким принимала больных в своем кабинете, а после обеда отправлялась с коллегами в город. В белом халате и белой шапочке она становилась похожей на поваренка. С собой Чи Ын тащила тяжелый саквояж со стетоскопом, шприцами, бинтами, таблетками для улучшения пищеварения и антибиотиками. Вместе с двумя другими врачами она посещала школы и многоквартирные дома. В каждом квартале была собственная сандружина, сотрудничавшая с инминбаном.

Медиков встречали криками: «Доктора пришли! Доктора пришли!» Люди начинали стекаться к помещению, где располагалась сандружина, таща за собой плачущих малышей. Пациенты выстраивались в очередь, чтобы показать врачу царапину или сыпь, с которыми носились несколько недель в ожидании его прихода.

Работа врача в КНДР требует полной самоотверженности. Так как рентгеновских аппаратов не хватает, часто приходится использовать флюороскопы, подвергаясь воздействию высокого уровня радиации. Из-за этого у многих северокорейских докторов со временем развивается катаракта. Медики отдают больным не только свою кровь, но и кусочки кожного покрова для пересадки пациентам ожогового отделения. От сдачи кожи доктора Ким освободили, потому что ее рост и вес были значительно ниже среднего, однако в походы по горам для сбора лекарственных трав она отправлялась наравне со всеми.

Самостоятельное изготовление лекарств – неотъемлемая часть работы любого врача в Северной Корее. Те, кто проживает в более теплых областях, также выращивают хлопок для бинтов. Все медики должны сами собирать травы. С этой целью доктор Ким и ее коллеги дважды в год (весной и осенью) на целый месяц отправлялись в горы: спали под открытым небом и мылись лишь раз в несколько дней. Каждый должен был выполнить определенную норму. Все, что удавалось собрать, приносили в больничную аптеку и взвешивали. Если трав оказывалось недостаточно, врачей повторно отправляли в горы. Часто приходилось забираться очень далеко, потому что в более доступных местах лекарственные растения уже были выбраны местными жителями, которые продавали их или использовали сами. Очень ценился корень дикого пиона: его применяли как миорелаксант и средство для лечения нервных расстройств. Ямс помогал при нарушениях менструального цикла, одуванчик – при расстройствах пищеварения, а имбирь считался лекарством от тошноты. Если невозможно было достать антибиотики, выручал атрактилодес – растение, которое китайские целители применяют для укрепления иммунитета.

На протяжении многих лет в Северной Корее народные средства используются совместно с достижениями западной медицины. Для обезболивания пациентам ставят банки, с помощью которых стимулируется кровообращение в определенных участках тела. Еще одна методика, позаимствованная у китайцев, – прижигание полынью. Из-за дефицита средств анестезии при небольших хирургических операциях, таких как удаление аппендицита, применяют иглоукалывание.

«Если это действует, то действует очень хорошо», – рассказывала мне доктор Ким. А если нет? Пациентов привязывали к операционному столу, чтобы они не двигались. Северные корейцы в большинстве своем стоически переносят боль во время медицинских процедур. «Это вам не южане, которые плачут и кричат из-за любой ерунды», – говорила Чи Ын.

Несмотря на все недостатки, государственная система здравоохранения КНДР предоставляла населению лучшее медицинское обслуживание, нежели то, на которое могли рассчитывать простые корейцы в докоммунистическую эру. Конституция страны гарантировала народу «всеобщее бесплатное медицинское обслуживание… для улучшения здоровья трудящихся». Доктор Ким гордилась своей принадлежностью к этой системе и испытывала глубокое удовлетворение от того, что помогала людям. Но в первой половине 1990-х недостатки северокорейского здравоохранения стали более очевидными. Большая часть оборудования устарела или сломалась, а достать запасные части оказалось невозможно, потому что предприятия стран социалистического блока, где их производили, перешли в частные руки. Фармацевтическая фабрика в Чхонджине сократила выпуск лекарств из-за дефицита сырья и электроэнергии. Для закупки медикаментов за границей у государства не хватало средств. Саквояж, с которым доктор Ким выходила в город, становился все легче и легче, и наконец в нем не осталось ничего, кроме стетоскопа. Теперь Чи Ын могла сделать для своих пациентов только одно: выписать рецепт и надеяться, что у них найдутся связи в Китае или Японии либо сбережения для покупки лекарств на черном рынке.

Разочарование доктора Ким выплеснулось наружу в 1993 году, когда у нее произошел первый серьезный конфликт с руководством больницы. Чи Ын поручили заняться лечением 27-летнего мужчины, обвиненного в экономическом преступлении – в организации частного бизнеса. После отбытия трех из семи лет тюремного срока его перевели в больницу. Он был весь в кровоподтеках и так истощен, что ребра торчали. Кроме того, страдал от острого бронхита. Доктор Ким хотела дать больному антибиотик, но начальник запретил ей это делать:

– Он преступник. Лекарство пригодится кому-нибудь другому.

Чи Ын охватила ярость.

– Если его направили в больницу, то он такой же пациент, как и все остальные. Мы можем спасти его. А без антибиотиков он умрет! – возмущенно парировала она.

Ее упрямая натура не желала сдаваться. Она стояла на своем и продолжала спорить день за днем. Умирающего мужчину выписали из больницы, так и не предоставив ему лечения. Доктор Ким навещала его дома два раза в день, но болезнь прогрессировала, и молодой человек, совершенно упав духом, твердил: «Я уже не жилец». Вскоре он покончил с собой. Доктор Ким считала, что вина за его смерть лежит на ней самой и на руководстве больницы. Отношения с начальником продолжали оставаться напряженными, и Чи Ын попросила перевести ее в детское отделение, надеясь, что работа там будет в меньшей степени осложняться политическими моментами.

Примерно в это же время у доктора Ким начались крупные неприятности на личном фронте. Семейная жизнь Чи Ын складывалась не столь успешно, как профессиональная: ее преданность работе и перфекционизм отпугивали мужчин. Спустя год после того, как она получила должность в больнице, молодой человек, которого она любила еще со студенчества, бросил ее. С трудом подавив отчаяние, Чи Ын попросила подругу познакомить ее с кем-нибудь еще и уже на втором свидании обручилась с новым парнем. Им обоим было по 26 лет, но жених еще только поступил в институт, поскольку до этого служил в армии. Чи Ын, к тому времени уже работавшая, решила, что, пока он учится, они смогут жить на ее зарплату. Мать предостерегала девушку: «Ты уязвишь его самолюбие. Женщина-врач замужем за студентом? Мужчины не любят, когда их жены получают больше, чем они сами».

Вскоре после свадьбы Ким осознала, что действительно совершила огромную ошибку, но уйти от мужа уже не могла из-за беременности. Родив ребенка и вскормив его грудью, Чи Ын переехала обратно в родительский дом. Ее сын, согласно корейским традициям и действующему закону, остался в семье отца.

Брак, не заладившийся из-за того, что доктор Ким приносила в дом слишком много денег, окончательно распался, когда она перестала их приносить. Заработок Чи Ын составлял 186 вонов в месяц, что равнялось примерно $80 по официальному курсу, и был втрое больше зарплаты среднестатистического корейского работника. На эти средства она должна была содержать мужа и родителей-пенсионеров, а еще помогать замужней сестре. Но вскоре денег не стало, а значит, не стало и еды. Именно тогда Чи Ын начала таскать груши из садов коллективных хозяйств и уходить за город на поиски пропитания. Иногда она принимала от пациента пакет лапши или несколько початков кукурузы в качестве благодарности за лечение, хотя ей и было очень неловко. Она слышала, что некоторые врачи берут с больных деньги за услуги, которые должны оказываться бесплатно. Доктор Ким категорически не желала следовать такому примеру, однако есть ей все равно хотелось.

К двадцати восьми годам все надежды ее юности обернулись разочарованием. Она развелась с мужем. У нее отобрали ребенка. Она работала еще усерднее, чем раньше, а получать стала меньше. Она постоянно чувствовала голод и усталость, у нее не было ни денег, ни любви. Вот в таком безрадостном положении Чи Ын пребывала в год, предшествовавший смерти Ким Ир Сена.

Подобно большинству граждан КНДР доктор Ким узнала о кончине вождя из экстренного выпуска новостей. Она только что вернулась в больницу после того, как сопроводила тифозного больного в специальную клинику. Войдя в вестибюль, она увидела, что сотрудники и пациенты плачут, сгрудившись перед экраном единственного в здании телевизора. Чи Ын отправилась домой (жила она за главным городским стадионом, в 40 минутах ходьбы от больницы). Слезы застилали ей глаза, и она едва видела асфальт под ногами.

Отец Чи Ын в это время спал. Ее шаги разбудили его, он сел на кровати. «Что случилось? У тебя умер больной?» – встревоженно спросил старик, зная, как сильно его дочь переживает за пациентов.

Доктор Ким кинулась к отцу на шею. Чи Ын никогда не плакала так сильно: ни тогда, когда ее бросил любимый, ни тогда, когда она ушла от мужа и была вынуждена оставить ребенка, ни тогда, когда у отца случился инсульт. Все это были невзгоды, которых приходится ожидать от жизни. Доктор Ким, имея медицинское образование, прекрасно зная хрупкость человеческого тела и не раз видя смерть собственными глазами, никогда не думала о том, что законы природы властны и над самим Ким Ир Сеном.

Ее коллеги тоже были потрясены. Ночами в полутемных коридорах больницы они придумывали версии, объяснявшие произошедшую трагедию вмешательством враждебных сил. По одной из них, вождя убили американцы, не желавшие допустить его переговоров с южнокорейским президентом Ким Ён Самом (северокорейская пропаганда муссировала идею о том, что объединению Кореи противостоят США).

Первые дни после смерти Ким Ир Сена прошли для Чи Ын, как в тумане. Из-за испытанного потрясения и постоянного недосыпания она не сразу обратила внимание на то, что происходило в ее собственном доме. После своего вынужденного ухода на пенсию отец Чи Ын постоянно пребывал в депрессии, а кончина Великого Вождя окончательно подкосила его. Он перестал вставать с кровати и отказывался от пищи.

– Если такой человек, как Ким Ир Сен, может умереть, тогда зачем же никчемной твари вроде меня жить и переводить продукты! – плача, говорил он.

Доктор Ким пыталась возражать. Она уговаривала его, кричала на него, угрожала ему:

– Если ты не будешь есть, то и я не буду. Тогда мы умрем вместе.

Мать Чи Ын тоже грозилась начать голодовку. Доктор Ким привела к отцу секретаря больничной партийной организации, надеясь, что тот повлияет на старика. Чтобы поддерживать его силы, она вводила ему внутривенно питательный раствор.

Разум отца ослабел. Он то превозносил Ким Ир Сена, то проклинал его. Сегодня старик утверждал, что любит вождя и не в состоянии жить без него, а назавтра шепотом сообщал, что смерть Ким Ир Сена доказывает несостоятельность коммунистического строя в КНДР. Однажды отец попросил доктора Ким принести с работы бумаги. Собрав последние силы, он приподнялся на подушках и нацарапал следующее:

Записку он отдал Чи Ын, чтобы та вручила ее секретарю парторганизации больницы. Потом старик взял еще один лист и изобразил нечто вроде замысловатой пирамиды, испещренной именами и числами. Все это напоминало каракули безумца, и доктор Ким решила, что отец совсем лишился рассудка. Он жестом подозвал ее к себе, поскольку говорить в полный голос уже не мог. «У нас есть родственники в Китае. Они тебе помогут», – прошептал старик.

Рисунок с надписями оказался родословным древом. Чи Ын была потрясена. Неужели отец действительно хочет, чтобы она покинула Родину, сбежав в Китай? Ее отец-патриот, который в свое время, наоборот, бежал оттуда и с самых ранних лет внушал детям любовь к Ким Ир Сену? Неужели он предатель? Первым побуждением Чи Ын было разорвать листок, но она не осмелилась уничтожить последние слова, написанные отцом. Поэтому она достала небольшую металлическую шкатулку с замочком (одно из немногих уцелевших напоминаний о детстве) и, свернув отцовскую схему, спрятала ее туда.

Тело Ким Ир Сена было забальзамировано и выставлено для обозрения в подземном мавзолее по коммунистической традиции, заложенной в Советском Союзе после смерти Владимира Ленина в 1924 году. Правительство КНДР организовало пышные похоронные мероприятия, которые продолжались два дня – 19 и 20 июля. Пхеньянское радио сообщало, что за гробом шли 2 млн человек. Тело Ким Ир Сена провезли по городу на крыше «кадиллака» в сопровождении воинского караула, духового оркестра и вереницы лимузинов с огромными портретами вождя и гирляндами цветов. Длиннейшая процессия двинулась с площади имени Ким Ир Сена, прошла по территории крупнейшего в стране Университета имени Ким Ир Сена, затем мимо самой большой статуи Ким Ир Сена. Шествие остановилось возле увеличенной копии парижской Триумфальной арки. На следующий день состоялась гражданская панихида. Ровно в полдень по всей стране завыли сирены, загудели поезда и корабли. Люди на три минуты встали по стойке «смирно». На этом траур завершился. Пришло время возвращаться к работе.

У доктора Ким были все условия для того, чтобы заглушить свое горе ударным трудом. Ее отец умер через неделю после похорон Ким Ир Сена, поэтому по вечерам ей совершенно не хотелось возвращаться домой и она надолго задерживалась в больнице. Жара не спадала. Вспышка тифа переросла в настоящую эпидемию. Болезни в Чхонджине всегда распространялись стремительно из-за несовершенства канализации: ее наспех восстановили после Корейской войны, и теперь стоки из городских уборных напрямую попадали в ручьи, где женщины часто стирали белье. При постоянных отключениях электроэнергии полагаться на водопровод не приходилось. Обычно свет и воду включали на час утром и на час вечером. Горожане набирали большие корыта (мало у кого были настоящие ванны), где создавалась среда, благоприятствующая размножению бактерий. Мыла ни у кого не имелось. Брюшной тиф легко победить антибиотиками, но в КНДР в то время они были практически недоступны.

За жарким летом 1994-го последовала необычно холодная зима: в горных районах температура опускалась почти до 40º ниже нуля. Следующим летом на страну обрушились непрекращающиеся ливни, затопившие рисовые поля. В этих условиях правительство КНДР наконец сочло возможным, не опасаясь за собственную репутацию, признаться в нехватке продовольствия. Представителям ООН, которым было разрешено приехать в страну в сентябре 1995 года, сообщили, что ущерб от наводнений составил $15 млрд. Пострадало 5,2 млн человек, повреждено или разрушено 96 348 жилых домов, 500 000 граждан осталось без крова, потеряно 1,9 млн тонн урожая.

Доктор Ким, наблюдая за маленькими пациентами, поступавшими к ней в отделение, стала замечать у многих сходные симптомы: дети, появившиеся на свет в конце 1980-х – начале 1990-х годов, росли на удивление маленькими, даже меньше, чем она сама в детстве, а ведь она всегда была в своем классе самой крошечной. Их конечности настолько исхудали, что руку в плече легко удавалось обхватить большим и указательным пальцами. Мышечный тонус у детей был очень слабым. Эти признаки свидетельствовали об атрофии – состоянии, при котором организм человека, страдая от серьезного дефицита питания, начинает перерабатывать собственную мышечную ткань. Часто к доктору Ким поступали пациенты, которые испытывали такие боли от запоров, что сгибались пополам и кричали.

Проблема была в пище. Домохозяйки, пытаясь чем-нибудь заменить овощи, стали добавлять в похлебку различные дикорастущие растения. Кукуруза заменила рис в качестве основного продукта, причем, чтобы ни одна кроха не пропадала зря, люди использовали при приготовлении пищи не только сами кукурузные зерна, но и листья, стебли, обертки и стержни початков. Взрослый организм способен переварить такую еду, но для нежных детских желудков она слишком груба. Врачи в больнице обсудили проблему между собой и стали давать матерям пациентов рекомендации, больше напоминавшие кулинарные советы. «Если вы готовите траву или древесную кору, их нужно очень мелко толочь, а затем долго варить, пока они не станут мягкими и более легкими для переваривания», – наставляла женщин доктор Ким.

У детей постарше и у взрослых все чаще стали проявляться другие необычные симптомы. Некоторые участки кожи – кисти рук, полосы под ключицами, напоминающие ожерелья, похожие на очки круги вокруг глаз – темнели и становились неестественно гладкими и лоснящимися. Эту болезнь иногда называли «очковой», но на самом деле пациенты страдали пеллагрой – заболеванием, вызванным недостатком в пище никотиновой кислоты и часто поражающего тех, кто питается одной кукурузой.

Часто бывало, что ребенок, поступивший в больницу с нетяжелой простудой, кашлем или поносом, неожиданно умирал. Сопротивляемость организма болезням снижалась из-за плохого питания. Даже если в больнице имелись антибиотики, они не всегда помогали – слишком сильным было истощение. Хуже всех приходилось грудным младенцам. У их матерей, которые сами недоедали, пропадало молоко. Достать его было очень трудно, а никаких искусственных смесей не существовало. В старину матери, у которых возникали проблемы с грудным вскармливанием, давали младенцам рисовый отвар, но сейчас и рис оказался для большинства семей слишком большой роскошью.

Некоторые маленькие пациенты не могли пожаловаться ни на что конкретное, ощущая лишь общее недомогание. Обычно их кожа была чрезмерно бледной, даже синюшной, сухой и потерявшей упругость. У некоторых наблюдалось вздутие живота, но у многих не было вообще никаких ясно различимых симптомов. «Не пойму, что с ним. Он плачет и плачет, а я все никак его не успокою», – рассказывали доктору Ким женщины. Чи Ын сочувственно кивала: она знала, в чем дело, но не могла подобрать слов. Как сказать матери, что ребенка надо лучше кормить, когда еду взять неоткуда?

Доктор Ким выписывала пациенту направление на госпитализацию, зная, что вряд ли сможет его вылечить. В больнице тоже не было никаких продуктов. Когда Чи Ын совершала обход палат, дети провожали ее глазами. Ей казалось, будто она даже спиной чувствует их взгляды, в которых надежда на облегчение страданий быстро сменяется пониманием того, что врачи бессильны что-либо сделать. «Они смотрели на меня с укором, – спустя годы рассказывала мне доктор Ким. – Даже четырехлетние малыши понимали: они умирают, а я не делаю ничего, чтобы помочь им. Я только и могла, что плакать вместе с матерью над телом, когда все было кончено».

Доктор Ким работала врачом относительно недолго и еще не научилась отгораживаться от чужих страданий непробиваемой стеной. Чи Ын разделяла со своими маленькими пациентами их боль. Когда я через много лет после этих событий задала ей вопрос, помнит ли она кого-нибудь из детишек, умерших в ее отделении, она отрезала: «Я помню всех».

С годами дела в больнице шли все хуже и хуже. Перестало функционировать отопление, потому что закончился уголь. Часто отключали водоснабжение, стало невозможно нормально мыть полы. Даже днем в здании было так сумрачно, что писать свои отчеты врачи могли, лишь стоя у окна. Пациентам приходилось самим обеспечивать себя едой и одеялами. Бинтов не хватало, и на повязки шли разорванные простыни. В больнице пока еще могли готовить растворы для внутривенного вливания, но емкостей для них не было. Пациенты приносили их с собой, и нередко это оказывались бутылки из-под самого популярного в Чхонджине пива «Раквон», что означает «рай». «Если больной приходил с одной бутылкой, ему назначалась одна капельница. Если с двумя, то две, – рассказывала доктор Ким. – Мне стыдно об этом говорить, но все было именно так».

Постепенно в больнице не осталось пациентов. Люди перестали приводить сюда своих родных и близких. К чему зря беспокоиться?

По большому счету, смерть Ким Ир Сена не принесла стране никаких перемен. На протяжении последних десяти лет жизни он постепенно передавал свои полномочия сыну, Ким Чен Иру. Крах экономики был предрешен уже давно: система не могла до бесконечности сопротивляться собственной неэффективности. Великий Вождь корейского народа умер как раз вовремя, так что страшные события последующих лет не бросили тени на его наследие. Проживи Ким Ир Сен чуть дольше, сегодня северокорейцы уже не могли бы с ностальгией вспоминать его эпоху как время относительного благополучия. Его кончина совпала с последними конвульсиями коммунистической мечты.

К 1995 году экономика КНДР была таким же хладным трупом, как и останки Великого Вождя. Доход на душу населения упал с $2460 (показатель 1991 года) до $719. Товарный экспорт снизился с $2 млрд до $800 млн. Экономика погибала, почти как живое существо, медленно угасая и затихая.

Заводские здания Чхонджина, тянущиеся вдоль морского побережья, стали похожи на сплошную стену ржавчины, над которой, словно прутья гигантской тюремной решетки, высился частокол труб. Трубы красноречиво свидетельствовали о состоянии промышленности: сейчас лишь над некоторыми из них время от времени можно было увидеть дым. Считая отдельные клубы, вылетавшие из печей, – один, два, максимум три, – можно было видеть, как постепенно угасает сердцебиение города. Створки заводских ворот были накрепко скручены цепями с замками – до тех пор пока их не прихватывали с собой те же самые воры, что разбирали и растаскивали оборудование из цехов.

К северу от промышленной зоны морские волны тихо плескались о пирс опустевшего порта. Сюда больше не приходили за сталью грузовые теплоходы из Японии и СССР. Осталась лишь ржавая флотилия местных рыболовных суденышек. На утесе, возвышавшемся над портом, по-прежнему виднелись огромные буквы, гласившие: «КИМ ЧЕН ИР – СОЛНЦЕ XXI ВЕКА!» – но и они уже начали блекнуть, сливаясь с ландшафтом. Надписи на пропагандистских плакатах вдоль дороги, которых никто не обновлял уже много лет, превратились из красных в тускло-розовые.

Чхонджин, один из самых загрязненных городов Северной Кореи, теперь приобрел некую новую красоту, холодную и молчаливую. Осенью и зимой, в сухой сезон, небо было ярко-голубым. Со сталелитейных заводов больше не поднимались едкие серные испарения, и люди вновь стали различать запах моря. По бетонным стенам взбирались цветущие вьюнки. Не стало даже мусора. Вообще-то Северная Корея никогда не отличалась особой замусоренностью, потому что сорить было просто нечем, но, когда экономическая активность угасла, неприглядные следы цивилизации исчезли вовсе. Ветер не гнал по асфальту целлофановые пакеты и конфетные фантики, на поверхности воды в порту не плавали жестяные банки. Если кто-то бросал на тротуар окурок, какой-нибудь прохожий обязательно подбирал его, чтобы ссыпать оставшиеся крохи табака в газетную самокрутку.